Tsitaadid raamatust «Слабости сильной женщины»
словно перевернулись стеклышки в калейдоскопе
Анна Берсенева Слабости сильной женщины
черном, с молитвенно сложенными руками, и мужчина с мечом. И над всем этим странным, необыкновенным пейзажем, над всеми этими людьми плыли невысокие облака и отражались в спокойной воде. Лера не понимала, почему так потрясла ее эта картина, но она глаз не могла отвести от нее. Ей казалось, весь мир вместился в это удивительно заполненное пространство. – Вам нравится? – услышала она женский голос и вздрогнула от неожиданности: ей уже трудно было представить, что кто-то еще существует в этом мире книг и единственной картины. Елена Васильевна смотрела на Леру, остановившись в дверях библиотеки. Дома она передвигалась сама – на другой коляске, изящной и блестящей, колеса которой крутила руками. – Д-да, – с трудом произнесла Лера, поворачиваясь на голос вошедшей. Она совсем растерялась, оказавшись в этом необыкновенном доме, и ей даже захотелось убежать. К тому же, никто еще не называл ее на «вы». Лера совсем забыла, зачем сюда пришла, и о
она как скрипка на моем плече. Что знает скрипка о высоком пенье? Что я о ней? Что пламя о свече? И сам господь, – что знает о творенье? Ведь высший дар себя не узнает. А красота превыше дарований – она себя являет без стараний и одарять собой не устает. И, отрешась от распрей и забот, мы слушаем в минуту просветленья то долгое и медленное пенье и узнаем в нем высшее значенье. Которое себя не узнает
дома, что едва не подхватила воспаление легких, и разговоры, и споры, и ощущение полного бесстрашия, которое ей было не в диковинку, но которое многие открыли в себе впервые. Она даже о Косте забыла и вспомнила только
медленное пенье и узнаем в нем высшее значенье. Которое себя не узнает. – Ты знаешь, я так боялась тогда… – сказала Лера, помолчав, словно прислушиваясь к затихающим звукам. – Меня? – спросил он. – Не знаю… Просто – я боялась, ты правильно тогда понял, что со мной сделала жизнь, и я тебе правда благодарна. Хотя мы оба начитались Тургенева и не любим этого слова. А ведь все оказалось неправдой – то, что он написал про благодарность! – Ну, не обижай старика, – заступился за Тургенева Митя. – Неправдой, неправдой, – не уступала Лера. – То есть, может быть, из благодарности и правда не рождается любовь, но ведь благодарность может быть совсем ни при чем, да? – Да. Но чего же ты боялась все-таки в то утро? – Нет, не в то утро – потом, когда ты уехал… Я думала: зачем я тебе нужна? Я не хочу об этом говорить, Митя, но ведь это так: всем мужчинам я была нужна для чего-то, и я уже не верила, что это может быть иначе. Как нянька, которая смотрит в рот, по сравнению с ко
. – Пойдем, заберем сумки. Мы можем вместе ехать в аэропорт, если ты, конечно, не хочешь остаться еще. – Не хочу, – покачала головой Лера. Зачем ей было это «еще»? Зачем была ей Венеция, и Москва, и весь мир, когда глаза его потухли, и вместе с ними снова потухли краски мира, вспыхнувшие было в этот день? – Пойдем, Митя, – сказала она. – У меня черт знает сколько дел завтра, и Аленка соскучилась… Ты не помнишь, во сколько самолет на
говорила Лера, когда они поднимались
– А ты надолго сюда, Митя? – спохватилась она. – Я ведь даже не спросила… – Ты вообще мало спрашиваешь. Ненадолго, сегодня вечером самолет. – Тогда – до Москвы, дома увидимся? – сказала Лера.
