Loe raamatut: «Fide Sanctus 2»

Вторая часть дилогии

Глава 21

Ab initio¹

13 февраля, суббота

– Что такое любовь? – спросила круглолицая девчушка, смешно сморщив нос.

На вид это была даже не первокурсница, а школьница. Стенд с сердечками возле неё был щедро усыпан определениями любви; остальные «ораторы» явно на слова не скупились.

– Что такое любовь? – рассеянно повторил Свят, сбрасывая с волос снег.

На голове вырос целый сугроб, пока он бежал с дальней парковки.

– Мы с пространными определениями пока не готовы, – пробормотал Судья; схватив с кресла платье Интуиции, он поспешно запихнул его в шкаф. – Мы само слово еле отыскали, вспомни.

Прокурор поднял взгляд от домино, в которое его втянул Внутренний Ребёнок, и мягко буркнул:

– Да, словами пока не можем. Ощущениями можем. Запахами. Цветами. Нотами.

Знаю, кто может словами.

Но она только что хлопнула дверцей машины и рванула в соседний корпус.

Всё-таки именно сегодня вручить Вере сборник Рождественского, который он взял в библиотеке в январе, – это потрясающая идея. Пусть вечер накануне Дня влюблённых раскрасится стихами Роберта и её гипотезами о силе слов. Вечер субботы. Шикарные стихи. Узкая общажная кровать. Праздничный день наутро. Её переливчатый голос и заразительный смех.

Запах её тела, лица и губ; запах корицы под майским дождём.

Знаком показав первокурснице, что он пас, Свят обогнул стенд с определениями любви и зашагал в глубь здания, всё ещё улыбаясь. Жизнеспособности этой улыбки сегодня не мешали даже толчки чужих рюкзаков и резкие ароматы парфюмов. На языке вертелся какой-то мотивчик, и хотелось беззаботно посвистывать в ритм шагам.

… – Не зря же сказано, что в начале было слово, – вещала Вера утром, закинув ноги на табуретку. – Если у тебя есть карандаш, ты можешь очертить границы своей реальности. А если у тебя есть слова, ты можешь эту реальность наполнить. Можно найти слово для звука, запаха, цвета. Каждого ощущения и образа. Нужно только уметь искать.

Договорив, она невозмутимо отобрала у него последний листик мяты и добавила:

– Ты меня слушал?

В её взгляде было столько нежного азарта… столько тёплого лукавства и деловитого подозрения, что он едва сумел сдержать смех. «Для описания всего можно найти слово».

Наверное. Всего – кроме тебя.

И если за описание самой Веры можно было и не браться, найти неизбитые слова для выражения чувств он был бы не прочь. Особенно в дни, когда всё вокруг заражено розовым флёром признаний. В их случае всё осложнялось тем, что это должны быть не просто слова, а способные впечатлить мастерицу словесности. «Я люблю тебя, Вера» казалось немыслимо банальным.

Люблю я весенний дождь. Тишину. Ночь. Правоведение. Гитару. Коньяк. Ветер. Зелёный чай. И всю её я просто «люблю»?

Когда он в последний день января впервые назвал для себя чувство к Улановой этим словом, оно виделось попросту бескрайним. За две же недели с ней рядом оно успело изрядно обмелеть.

Казалось, для чувства к ней попросту нет достаточно масштабного слова.

– Жарко, Свят, – перед сном бурчала она, пытаясь удобнее улечься в кольце его рук. – Ну отодвинься! У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.

– Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, – сонно бормотал он. – Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке.

– Ну тесно же, – спорила Уланова, толкая его колено своим.

Ну не буянь, любительница личного пространства.

– Ну потерпи, – рассеянно просил он, выныривая из полусна.

Пальцы бегали по её плечам и замирали на предплечьях. Вот так. Вот так он хотел засыпать.

Поглаживая против роста крошечные волоски на её руках.

– Не хочу отодвигаться, – шептал Внутренний Ребёнок, касаясь золотых лучей, что лились из её сердца. – Ну пожалуйста. Не так уж тесно же.

Совсем не тесно. У тебя под кожей.

…Дёрнув вверх рукав, Свят бросил взгляд на часы, которые Рома подарил ему на начало второго семестра, прочитав лекцию о «важности правильного использования времени». Подарок регулярно жёг запястье – от Ромы не хотелось принимать ровным счётом ничего – но эти часы он всё равно носил не снимая.

До того шикарным был их вид и классной – гравировка «Е.С.» на обороте.

Едва он протиснулся сквозь бодрую толпу технарей и приблизился к лестнице, по плечу хлопнула чья-то ладонь. Обернувшись, Свят увидел Олега. Вокруг его глаз залегли коричневые тени – будто он тоже регулярно недосыпал – а на лице горела странная смесь из… вызова, обречённости и надежды.

– Здорóво, – пробормотал Олег, опустив глаза, и тут же ринулся вверх по лестнице.

Словно не желал плестись следом.

Сдвинув брови, Свят поправил рюкзак и нагнал его в три быстрых прыжка.

– Видел, что в кабинетах творится? – в духе светской беседы уронил Олег. – На меня в лекционном зале тонна сердечек высыпалась при входе. Выпал святой валентин на воскресенье – ну и вздохнули бы с облегчением. Нет, братцы, нанесём превентивный удар. Три ха-ха и прыжок с подвыподвертом.

Едва они оказались на нужном этаже, Петренко вдруг преградил ему путь с таким видом, словно на что-то решился. Свят затормозил и нацепил маску вежливого интереса.

Ты наконец хочешь объяснить, чего тебя лихорадит?

Со среды Олег его сторонился; упорно избегал прямых взглядов и скупо отмалчивался даже в тех контекстах, которым раньше дарил целые тирады.

– Респект, – протянув к нему ладонь, сообщил Петренко. – Поздравляю. Начал за упокой, а выплыл.

В голове закопошилось настороженное недоумение.

Нет. Он явно не собирался пояснять, чего его «лихорадит». О чём он?

– Доброе утро, страна, – немедленно вклинился Судья. – Скорее всего, он о Вере. Такие новости путешествуют быстро.

Этот общажный кретин знает тысячу кретинов и из своей, и из её общаги.

– Чёрт! – пробормотал Адвокат, кусая губу. – Стоило лучше скрываться!

Ладони взмокли и зачесались; по нервам пробежал холодок.

Делать непонимающий вид уже глупо.

– Всё не совсем так, – сухо отозвался Свят. – Точнее, не полностью. Речь не только о… победе. Я…

– …с ней и по личным причинам, – договорил Олег, кивнув так буднично, будто лишний раз услышал то, что с рождения знал. – Я понял, да. Я с этим и поздравлял. Самое сложное – перестать скрывать содержимое сердца от себя самого. Не ссы, мы будем молчать.

Машинально пожав петренковскую руку, Свят прочистил горло и выдавил улыбку. Он был уверен, что провинциальный рентген заметит: улыбка именно выдавлена. Но нет.

Петренко, казалось, сильнее заботило то, чтобы скрыть… натянутость улыбки своей.

– Ты где на выходных? – поинтересовался Олег, повернув к нужному кабинету. – Впрочем, риторический вопрос. Стоп, ты же у нас славянофил. И вдруг февральские четырнадцатихатки?

Сдержанно кивнув, Свят не ответил; трепаться о Вере не хотелось.

Было досадно проронить в беседе о ней даже половину лишнего слова.

– Ты параноик, – сварливо припечатал Прокурор. – Он даже имени её не назвал.

Он называл его постоянно. Только не всегда буквами и вслух.

Группа мерно гудела, обратив на прибывших один процент внимания. За толстым окном медленно шёл крупный снег. В этой аудитории можно было сидеть по трое; многие так и сделали. Варламов же занял лишь два стула, на одном из которых сидел сам. Он снова пытался кого-то откуда-то вытеснить?

Один чёрт разберёт ходы в его лото.

Было неясно, для кого именно Артур место не приберёг, но Олег решил это за него. Шагнув к четвёртому ряду, он меланхолично втиснулся между Лерой Карпюк и Сашей Андреевым. Рассеянно проследив за ним, Свят опустился на стул рядом с Варламовым, задумчиво ковырнул край парты, подхватил телефон, отвернул экран от Артура и быстро напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая». Если бы он ещё в холле не решил сообщить ей это, он бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод, – лишь бы сейчас написать хоть что-то.

Лишь бы поставить в конце любой галиматьи слово «моя».

Как хорошо было возле гардероба: когда в голове роились только мечты о вечере. Чёртовы дебилы.

Что один – со своим «начал за упокой», что другой – со своими двумя стульями.

Он собирался не думать о слиянии компаний хотя бы месяц. Не представлять Улановой этих кретинов, а кретинам – её. Теперь же мысли неслись сквозь голову со скоростью подбитых истребителей. У него толком не был готов ни один аргумент, а Петренко уже вынюхал правду.

В этом были и плюсы, и минусы.

С одной стороны, хотелось представить им Уланову как свою девушку. Они знатно утрутся тем, что он железобетонно победил. А с другой стороны, нужно было избавить себя от риска разоблачения.

Петренко заявил, конечно, что они «будут молчать», но поручиться-то он мог только за себя.

Над головой грянул звонок, и в кабинет влетел преподаватель. Он был до того расторопен, будто всё это время нетерпеливо мялся за дверью, ожидая этой трели, – и до того лучист, будто впитал три ведра сердечек. Выудив из рюкзака конспект, Свят хмуро уставился на строчку «Основы деятельности нотариата» – и в тот же миг его осенило. Нужно купить лояльность Варламова; купить его молчание!

С ним всегда о чём угодно можно было договориться при помощи купюр!

– Нужно показать ему, что ты победил, и позволить не отдавать деньги, – вкрадчиво проговорил Прокурор. – И ни в коем случае не в издевательско-снисходительной форме.

Надо сделать добродушный вид. Мол, всё «хорошо сложилось и перестало быть игрой».

«А значит, и призов не нужно».

Едва на повестке дня появились мысли о пари, в сердце снова не умолкая выла досада. Только что он размышлял, как лучше построить признание ей, а теперь кошмарно хотелось поставить себе галочку полной победы: услышать слово «люблю» от самой Веры. И хоть всё уже давно и сильно изменилось… хоть пари и связанные с ним метания казались чем-то из прошлой жизни… Не до конца удовлетворённый победитель изредка саднил внутри, как недозревший прыщ.

Пожалуй, надо и правда признаться ей первому – и тогда она признается в ответ.

– А если не признается? – испуганно предположил Адвокат, зачарованно разглядывая фотографию Верности Себе. – Если ответом станет тишина?..

Свят сдвинул брови, отсутствующим взглядом рассматривая пуговицы на старомодном жилете препода. А ведь тогда грянет новая эра мучительной паранойи на тему того, насколько сильны и искренни её чувства. Он ещё не реабилитировался после эры старой – и к новой такой эре нихрена не был готов. И вообще ещё утром о недоделанном победителе внутри даже не думал.

Всё из-за мудаков, что носят сплетни между общагами, и громадных петренковских ушей.

Нет, не стоит торопиться с признанием. Архивы Валентина пока перебьются без его взносов.

– Вне чёрной ванной я готов ко многим уязвимостям, конечно, – смущённо пробормотал Внутренний Ребёнок. – Но к этой пока не готов.

С самого начала, чёрт. У Улановой с самого начала было ещё одно имя.

Я говорил «моя Вера», а имел в виду «моя уязвимость».

Покосившись вправо, Свят уставился на Олега, и внутри заворчала смутная… тревога. И не думая открывать конспект, Петренко украдкой читал под партой книгу Ялома «Мамочка и смысл жизни».

– Точно такой экземпляр сейчас лежит на подоконнике твоей кухни, – угрюмо сказал Судья.

Именно «Мамочку и смысл жизни» сейчас читала и Уланова. Тревога, досада и смятение завыли громче. Вот оно как. У него была ещё одна причина не вводить её в эту сраную компанию.

Они с Петренко по-прежнему брали в библиотеке одинаковые книги.

* * *

Amorem canat aetas prima²

– Когда ещё обращать внимание на роль любви, как не в преддверии одного из самых романтичных праздников в году? – воскликнула миловидная преподавательница иностранной риторики. – Тринадцатое февраля – и сегодня мы поговорим о любви, заполнив этот ватман сочными дефинициями! Облачив силу любви в силу риторики… Чем сильна риторика, друзья?

– Она способна проникать в сердца посредством слов.

– Да, Вера Станиславовна! – воскликнула преподша; её лицо приобрело одухотворённое выражение.

Улыбнувшись, Вера перевела взгляд на ватман, что перекочевал к ним с соседнего ряда. В его верху сияла красная надпись «Love is»³… В остальном лист был пуст. Одногруппники дебютировать с определениями не спешили, желая сначала посмотреть, что напишут лучшие. Вытянув изящное предплечье, Майя постучала по ватману и задержала на Вере кошачьи глаза.

– Идеи? – спросила она одними губами. – Что будем писать, взорвалась бы у неё в сраке любовь к изобразительной самодеятельности?

– Давай я что-то нарисую, а ты напишешь, – предложила Вера, перебирая в голове контуры незатейливых вензелей в форме сердца.

Оно будет обвито мятным плющом и усыпано бордовыми лепестками.

– Вот уж нет! – свистящим шёпотом возмутилась Ковалевская. – Ты же столько знаешь из Шекспира! Давай, выуди что-нибудь! Любовь не разберёт, чем пахнет роза…

– Это Хайям, – еле сдерживая смех, перебила Вера.

Майя одарила её взглядом, в котором читалось: «Вот, ты и Хайяма знаешь!» Снова улыбнувшись, Вера уставилась в окно, за которым с упоением кружился пушистый, похожий на сладкую вату снег. Будто осмелев перед финишной чертой, зима покрыла город густой пеленой, сквозь которую лишь изредка проглядывало солнце – словно затем, чтобы жители не забывали: скоро придётся скинуть коконы и подставить весне заспанные лица.

Итак, «Love is…»?

– Это когда хочется уступать, даже если неудобно спать в обнимку? – предположила Верность Ему, с обожанием глядя на Прокурора.

Верность Себе погладила бывшую оппонентку по бейджу, слово «Другим» на котором было тщательно исправлено на слово «Ему».

Это имя ей шло не в пример лучше.

Моргнув, Вера нехотя стёрла с лица улыбку, повернулась и пробормотала:

– Да, давай просто процитирую Шекспира.

– Только без палева! – распорядилась Ковалевская, постучав по столу ногтями цвета кислотного салата. – Чтобы сошло за твоё! Я понимаю: ты сейчас только стрёмные определения можешь дать, разойдясь со своим тревожником. Но ты уж сподобись, повспоминай конфетно-букетный!

Вера усмехнулась и вновь отвела скрывающий тайну взгляд. Отводить взгляды и скрывать тайны, впрочем, уже начинало надоедать. Сегодня Елисеенко опять поставил машину на дальней парковке универа, сбивчиво пояснив, что там «больше места».

Почему он так хочет, чтобы нас по-прежнему никто не видел?..

– Как много в этом слове – «любовь», друзья мои! – окрылённо вещала преподаватель. – И каждый носит в себе собственное понимание того, что такое любовь.

Группа обменялась взглядами, в которых было куда больше тоскливых надежд на скорый звонок, чем попыток отыскать «собственное понимание» для ватмана.

– Вы знаете, я верю, что мы «любим только раз, а после ищем лишь похожих», – негромко продолжала риторичка, перебирая яркие браслеты. – Ждём возвращения за столик на двоих, из-за которого когда-то шагнула особенная любовь, что обещала нас не покидать. Шагнула – и растворилась во времени, забыв на столе лишь помятый фоторобот. И по нему мы обречены вечно искать её, хватая прохожих за рукава. Почему же мы так часто всю жизнь не можем найти, что ищем?

Последние фразы она проговорила с расстановкой и выразительным придыханием: как делала всякий раз, когда намекала, что студенчеству пора поучаствовать в беседе.

– Потому что мы помним пропавших в виде образов, но не находим слов, чтобы чётко описать себе их суть, – лениво проговорила Майя, снова постучав ногтями по столу.

– Верно! – взревела препод, хлопнув в ладоши.

Задремавший Гайдукевич вздрогнул и ошарашенно заморгал.

– Порой, правда, описание надо, чтобы таких с тех пор избегать, – краем губ прошептала Вера.

Ковалевская опустила лицо и тоже беззвучно затряслась. Сосредоточиться на серьёзных доводах не получалось; в сердце плясали розовые бесенята со злободневных открыточек. Преподаватель шутливо погрозила им пальцем и лукаво поджала губы.

– Вот, мои милые, в чём сила риторики, – воздев ладонь, объявила она. – Владеющий словом владеет миром! Если вы умеете подбирать точные слова, вы можете наладить связь с каждым сердцем; направить каждый ум; заглянуть в суть каждой души!

Так, постой, владыка мира.

– А это не иллюзия всевластия? – не успев подумать, в полной тишине брякнула Вера. – Извините. Ведь в любом взаимодействии всегда участвуют двое. Человек может оказаться не способен услышать даже виртуозно подобранные слова. Уши, так скажем, моют не все. Ты можешь вообще всё делать и говорить идеально – но ничего не выйдет: просто потому, что от тебя всегда зависит только половина.

* * *

Тишина, ты лучшее из того, что я слышал⁴

Остановившись у лестницы, Вера стряхнула снег с куртки, обернулась, положила ладонь Святу на грудь – будто говоря «постой» – и вкрадчиво произнесла:

– Слышишь? Как по твоему заказу.

– Тишину? – мгновенно отозвался Свят, улыбаясь уголками губ. – Слышу.

Нашарив на груди её пальцы, он потянул их к лицу и прижал к прохладным губам.

– Сегодня здесь только она, – подтвердила Вера, начав медленно шагать по лестнице. – Почти все поуезжали домой.

– Вот он, – торопливо обратилась к Хозяйке Верность Себе. – Момент для этих слов.

– Давай! – подхватила Интуиция, сверкнув глазами. – Согласна: самое время!

– Свят… – нерешительно начала Вера, глядя на высокое окно между этажами; смотреть ему в лицо было непросто. – А если бы Лина и Настя были дома? Ты бы…

– Помню, как шёл по этой лестнице впервые, – задумчиво перебил он, шагая следом. – Всё было так отвратительно, до ужаса. И думал: «Как люди могут тут жить?»

Он специально уводит тему?

Снова обернувшись, она уставилась на его волосы, усыпанные снегом. Тирада о том, что ей надоело скрываться, застряла между ключицами и переносицей. Она, конечно, хотела отстоять свои интересы, но и жутко боялась задеть Свята. Ещё свежа была смущённая мысль, как горячо и беспроблемно он простил её за тот предательский отъезд.

Как легко принял обратно и окружил отношением, о котором мечтала бы любая.

– Нет, – упрямо вторглась в мысли Верность Себе. – Это нужно сказать!

– Зачем? – с раздражением одёрнула её Верность Ему. – Испортить вечер?

Это было первое серьёзное разногласие между Верностями.

И что-то на окраине души испуганно холодело.

– И тепло здесь, оказывается. И уютно, – продолжил Свят, улыбаясь. – И она тоже дышит, общага. Как город.

Даже с красным от холода носом и кругами недосыпа вокруг глаз, он был невероятно, умопомрачительно красив; каждая черта его лица была на своём месте.

Хочешь растерять всю решительность – просто посмотри на него подольше.

Верность Ему просияла и сложила ладони в порыве умиления. Верность Себе упрямо качнула головой и недовольно поджала губы.

– Свят, – решительно выпалила Вера. – Я больше не хочу скрываться.

И без того кристальное безмолвие лестницы стало совсем звонким; каждая нота тишины натянулась до предела. Свят моргнул и посмотрел ей в глаза: настороженно, смущённо и досадливо. Он не шевелился и дышал еле слышно: будто даже сейчас их прослушивали сотни ушей.

– Не отступай, – железным тоном произнесла Верность Себе. – Лично тебе, милая, скрываться незачем. Вот и подумай о «лично себе».

– Я не против публичности, – пробормотал Свят, пряча взгляд. – Просто мне нужно…

– Я не про публичность, – перебила Вера, переступив с ноги на ногу на ступеньке. – Я про обычные – не тайные – отношения. Когда мы можем вместе выйти из машины и зайти в универ. Когда ты можешь прийти сюда, даже если Лина и Настя дома.

Отлично. Стоило начать – и нужные слова посыпались из неё упругим горохом.

Ещё бы; они стойко держались внутри целых две недели.

– Ты ощущаешь, что они тайные? – тихо спросил Свят, глядя в окно за её спиной.

Поколебавшись, Вера кивнула и неопределённо покачала головой. Он так отчётливо поблёк и растерялся, что хотелось максимально сгладить эту просьбу и тут же извиниться за всё, что она «ощущает».

– Это обычная нежность компромисса, – буркнула Верность Ему. – Куда без неё.

– Хорошо, – наконец сказал Свят, откинув со лба волосы быстрым движением руки. – Хорошо, да. Действительно. Ты права. Я и сам думал об этом. Сегодня.

Он проговорил это так отрывисто и монотонно, что верилось в «сам» с большим трудом. Казалось, сегодня его только вынуждали об этом «думать»: и она, и кто-то ещё. Тянуло спросить, почему он хотел сохранять их в тайне, но весь его вид говорил: «Я согласился, что ещё нужно?» – и она проглотила вопрос. До третьего этажа они дошагали в молчании. Выдернув из кармана ключ, Вера оглядела безлюдный коридор, который освещался лишь сумрачным светом из окна в торце.

Музей старинного быта не для слабонервных.

Стоило ему проявить благосклонность и сговорчивость – и она мгновенно начала чувствовать липкий стыд за всё недостаточно эстетичное, что их тут окружало.

Нужен сейчас этот стыд?

– Нет, – твёрдо определила Интуиция, ласково переглянувшись с Судьёй. – Нет, твоя коса на его камень ничего не испортила.

Но на сегодня определённо хватит серьёзных бесед.

Теперь только беззаботность; только бессодержательный нежный трёп.

– Вот я и дома, – елейно сообщил Свят, шагнув в комнату и включив свет.

– Да прямо! – лукаво воскликнула Вера. – Уж я наслышана, что ты говорил об общагах.

Лина и Настя уехали вчера вечером, а она сама не появлялась здесь с утра четверга – и комната основательно промёрзла в отсутствие людей.

Но сегодня непременно будет тепло на этой кровати.

– Это не я говорил. – Притянув её к себе, он положил ладони ей на талию. – Я начался в феврале.

– Какая удобная позиция, – пробормотала Вера, поглаживая его плечи. – Однако, верите или нет, но я знаю парочку позиций поудобнее.

Хохотнув, Свят сдвинул брови, на миг раздул ноздри и негромко спросил:

– Кстати, а почему ты на сообщение не ответила? О том, что я жду в машине.

Его глаза горели расслабленным ребячеством, но на самом их дне было довольно прохладно.

Лицо Верности Себе приобрело настороженное выражение.

– Я увидела его уже после пары, – передёрнув плечами, сказала Вера. – И решила не отвечать, а сразу пойти к машине.

– Моим сообщениям скучно парировать? – Его губы улыбались, но в глазах не было и тени юмора. – Это заявление ниже пояса. Я плохо справляюсь с ролью вашего спутника. Горю по всем кратерам.

Говорит так, будто «это заявление» – моё.

– Я же сказала, почему, – осторожно добавила Вера. – Дело не в «скучно».

Я что, обидела его этим?

– Ладно, малыш, – монотонно протянул Свят, коснувшись губами её запястья. – Забей.

Верность Себе всё ещё хмурилась – и под сердцем упорно свербело что-то неприятное. Но стоило ли полагаться на это туманное чувство и пытаться что-то выяснить? Да и как это сказать? «Зачем ты сначала сделал вид, что я совершила очень обидный проступок, а потом великодушно простил меня за него?» Это звучало неубедительно даже в формате мыслей – а в виде слов будет и вовсе шатким.

Да и зачем ему «делать» такие «виды»?..

– Я правда как дома, Вера, – вновь жутко ласковым тоном сказал Свят. – Везде дом, где мы рядом.

* * *

Будь по-твоему, золотая осень. Ладно. Пусть.

Если и она об этом заговорила, это, пожалуй, знак. Стоит их всех познакомить. Он с нетерпением ждал, пока Артур утрётся фактом его победы, и был почти уверен, что «покупка» варламовского молчания пройдёт успешно.

А за Петренко просто нужен будет глаз да глаз; досадно, но терпимо.

– Осталось выбрать среди них лауреата, – угрюмо буркнул Адвокат. – Болтливый Артур, конечно, опаснее, но зато сраный Петренко сумеет слишком хорошо оценить её рассуждения о наполнении реальности словами.

Этот кретин извлечёт метафору даже из сломанной зубочистки на дне урны.

Обхватив Веру крепче, Свят прикрыл глаза и в который раз – даже несмотря на раздражение из-за того, как доминантно она флиртует, – ощутил себя атлантом. Покоясь в его руках, она дарила ощущение небывалого могущества. Казалось, если он может быть оплотом для её громадной души, ему по плечу будет весь мир. И что поразительно: в её объятиях не было никакого тактильного перегруза.

Никакого перегруза. Вечный дефицит.

– Знаешь… – хрипло сказал он. – Я не сразу тогда понял, что же такого ты положила на тарелку вместе с курицей. Такая невозмутимая стояла, понимаешь ли. Такая… цельная, что ли.

Неужели ты моя?

Взгляд скользил по неказистой мебели, которая больше не резала глаз. Вера не шевелилась, дыша неслышно; её волосы пахли снегом и тем слабым оттенком парфюма, который шевелюра собирает на себя, целуясь с воротником и капюшоном куртки. Пружина под рёбрами немного ослабла. Хотелось подбирать слова и говорить дальше; наговорить столько, чтобы она вовек не сумела обогнать его.

Высказать ей столько восхищения, сколько не сумеет даже графоман.

– Уймись, – прошипел Прокурор. – Вы с ней ещё ни разу не появились у них на глазах, а ты уже успел накрутить себя на вертел!

– В тот день мне везде было громко и ярко, – помолчав, продолжил Свят, рассматривая мелкие морщинки в уголке её глаза. – Везде было нечем дышать. А ты стояла такая… Я не особо в правильных словах силён. Уверенная, что ли. Как финиш, которого достигаешь и валишься на траву, понимая, что наконец больше никуда не надо бежать.

Уланова замерла. Морщинки в уголках её глаз превратились в веер; она улыбалась.

– И рядом с тобой мне вдруг стало… тихо. И я думал потом, что же такого есть в тебе, что создаёт эту тишину. А потом понял. Наполненные доверху не гремят изнутри.

Адвокат застыл с открытым от восхищения ртом.

Великолепие. Просто великолепие. Как тебе это в голову пришло?

– Какое же враньё, – прошептала Вера, едва ощутимо поцеловав его в небритую щёку. – Какое враньё – заявление о том, что ты не силён в словах.

* * *

Нет, никогда не поверю. Что ты мой. Что ты здесь.

Тело никак не соглашалось воспринимать его прикосновения как что-то обыденное, и по шее снова бежала дрожь. Неохотно выпутавшись из его рук, Вера шагнула к рюкзаку, вытащила оттуда отвоёванный у библиотекаря трофей, обернулась и выставила вперёд руку с книгой. Брови Свята взлетели, а губы округлились. Сделав шаг вперёд, он с благоговением коснулся книги и выпалил:

– «Bill of Rights»⁵? В оригинале?!

– «Bill of Rights», – кивнула она. – В оригинале. Я не смогла терпеть и решила подарить заранее. Уверена, Святой Валентин помилует меня за это.

Погладив ветхую обложку, Свят раскрыл «Билль» на случайной странице и забегал глазами по строкам. Как же она любила, когда его глаза горели порывистой страстью интеллекта.

– Тот самый! – на миг подняв взгляд, воскликнул Свят. – Образца тысяча шестьсот восемьдесят…

– …восьмого года, – охотно подтвердила Вера, осторожно перелистнув несколько тонких страниц. – Самое точное и самое старое переиздание оригинала.

– Немыслимо, – пробормотал он; в его взгляде плескалось воодушевление. – Когда нужно вернуть?

– Никогда, – сообщила она, обняв его за пояс. – Завтра «Билль» отправился бы на утилизацию. А я выпросила его себе. Подумала, что в этой комнате он обретёт новую жизнь и засияет артефактом.

Переводя взгляд с книги на неё и обратно, Свят медленно качал головой.

Словно не мог решить, кому сейчас положено больше его восхищения и внимания.

– Я никогда не устану изумляться тому, как ты брызжешь идеями, – наконец сказал он, опустив книгу на стол.

– Сам ты брызжешь. Это было несложно. Я же помню, как ты в Хартию влип. Тогда она была явно привлекательнее моей гриппозной личины.

Тогда это тоже был ты? Как в прошлой жизни.

– Только она и смогла меня оторвать от Хартии, – серьёзно объявил Свят, поцеловав её в уголок губ. – Больше никто бы не смог.

Шагнув к своему рюкзаку, он порылся в его недрах и лукаво сообщил:

– Пребываю в шоке от такого совпадения. Сейчас увидишь, а пока не подглядывай.

Закатив глаза, Вера отошла к окну и любовно погладила нагретый батареей хлипкий подоконник; за тёмным окном пахли янтарным золотом тусклые фонари. Она всё-таки написала на ватмане изжёванную цитату Шекспира. Потому что писать что-то «красивое» от себя было бы враньём.

Всё было бы некрасивым враньём – всё, кроме рисунка его жадных и бездонных глаз.

Сколько же пробежало мимо неё часов, когда она замирала у этого подоконника, пытаясь понять, чего хочет её блудная душа.

А теперь он здесь. А душа – дома.

* * *

– Это тебе, – тихо сказал ты у меня над ухом.

Повернув голову, я увидела на твоей ладони…

– Сборник стихов Рождественского?! – в изумлении воскликнула я, бережно подхватив книгу. – Ты запомнил, что я люблю его стихи?!

– Конечно, запомнил, – негромко произнёс ты, положив руки мне на талию. – Надо же было соответствовать твоей феноменальной памяти на цитаты Пастернака. Это просто приятная мелочь. Основной подарок будет завтра.

– Такой крупный сборник… – проговорила я, погладив книгу по корешку и любовно понюхав пожелтевшие страницы. – Здесь наверняка есть просто всё! Я была права. Ты тоже брызжешь.

Ты расхохотался, и моя голова у тебя на плече ритмично затряслась.

– Спасибо, Свят. Это восхитительно. А её когда нужно возвращать?

– Ну смотри, догадалась, что библиотечная! – с игривой досадой воскликнул ты, проводя кончиком носа по моей шее. – Может, я клад нашёл?

– У твоего клада библиотечная маркировка вдоль корешка.

Ты снова рассмеялся – на этот раз тише и глуше: потому что более интересным теперь считал изучение губами моей шеи. Горячо; шее было неимоверно горячо. Сердце встрепенулось и заныло.

Как выглядят губы, что производят на коже подобные движения?

Наверняка они выглядят так, что могут на ближайшие полчаса отнять разум.

– Нет, у моего клада несносный характер, – пробормотал ты, касаясь моей шеи языком. – В принципе, можно и не возвращать. У меня есть своего рода… привилегии. Если не принесу, спишут.

Твои ладони сжали мою талию и перебежали на грудь; я охнула и закусила губу. До чего жадно и исступлённо тело отзывалось на твои ласки. Я уже совсем не жалела, что заговорила о нашей тайне и желании её раскрыть. Я больше не хотела утаивать тебя.

Я хотела кричать о тебе – так громко, чтобы дребезжали лунные кратеры.

Еле слышно простонав, я наобум распахнула книгу и глухо прочла:

– Знаешь, я хочу… чтобы каждое слово… этого утреннего стихотворения…

Потянувшись к пуговицам моей рубашки, ты медленно высвободил их из петель – одну за одной – и стянул бирюзовый хлопок с моих плеч.

– Вдруг потянулось к рукам твоим… Словно… соскучившаяся ветка сирени… Знаешь… я хочу, чтобы каждая строчка… неожиданно вырвавшись из размера… – по памяти продолжила я, прикрыв глаза. – И всю строфу разрывая в клочья… отозваться в сердце твоём сумела…

Твои руки расстегнули застёжки бюстгальтера и обхватили мою грудь; следующая строчка застряла в горле. Я хотела опустить глаза и увидеть твои пальцы на сосках, но боялась.

Эта картинка всегда отнимала у меня последнее дыхание.

– Знаешь… я хочу, чтобы… каждая буква… глядела бы на тебя влюблённо… – хрипло прошептала я, облизывая губы. – И была бы… заполнена солнцем… будто… капля росы… на ладони клёна…