Loe raamatut: «Ромашка и Подземный король»

Font:

Пролог

– Когда ты готов начать?

Павля улыбнулся той злой и лихой улыбкой, с которой всегда шел на дело – нужное и важное дело. По счастью, человек, который скрывал лицо за тонкой маской, какие носят в операционных, не знал, что Павля прячет за улыбкой.

Иначе не обрадовался бы.

– Сегодня, – ответил он. – Поеду туда, где меня знают и любят.

– Все остришь? – донеслось из-за маски.

Павля в который уже раз подумал, что хозяин исследовательского центра, к которому его привязали, кто-то вроде двоедушника. Есть такие твари, в которых соединены две личности – если понадобится, могут разделиться, а затем слиться в единое целое. Иначе зачем бы ему постоянно прятать лицо там, где он царствует и правит?

– Немножко. – Улыбка Павли сделалась шире, и он представил, как славно было бы сейчас броситься на собеседника, впиться в смуглую шею, ощутить, как кровь наполняет рот. Это пусть на миг, но сделало бы его живым. Живым, настоящим. – Вам нужен сосуд для магии, я его приведу. Спасибо за вчерашний ужин.

Хозяин усмехнулся. Вчера на ужин Павля получил донорскую кровь, а не свиную. Какая еще радость может быть в сером посмертии упыря?

– Езжай. Все помнишь или после вчерашнего никак в себя не придешь?

Павля придал себе вид гимназиста, который не выбирается из-за учебников, и подчеркнуто строгим тоном ответил:

– Нам нужна молодая женщина не старше двадцати двух – двадцати трех лет. Женщина из мира, в котором нет магии, станет идеальным сосудом для нее в нашем. Ее нужно будет захватить, перенести к нам и оставить.

– И не кусать. Потом, когда все будет сделано, попробуешь ее. Но потом, когда механизм захвата и переноса будет отработан, – напомнили из-за маски.

Павля одарил собеседника тяжелой неприятной улыбкой: да, его здесь держали за очень нужную, но очень дурную тварь, которая неспособна сделать простые вещи без проблем. Правильно держали, в общем-то: упыри могут ходить между мирами, а такого мощного упыря, как Павля, просто так не найдешь.

Он был нужным, да. Но не дурным.

– Я помню, – сухо ответил он, и кончики пальцев наполнились зудом: ожило заклинание, которое открывало червоточину в пространстве. Сделаешь шаг – и окажешься не в кабинете хозяина научного центра, а среди полей и лугов, там, где когда-то жил и умер. – Разрешите выполнять?

Глава 1

– Нет, Ромашова, и не тратьте даром мое время. Типы безударного вокализма для вас до сих пор загадка. Я даже удивляюсь: что вы делаете на факультете с таким-то провалом в знаниях. Как, ну вот как в голове может быть столько соломы?

Леонид Сергеевич Кокошин, доцент, который к шестидесяти годам так и не стал профессором, ненавидел и работу, и студентов, но Саша вызывала у него особенную, заковыристую неприязнь. Когда она провалила зачет по русской диалектологии в первый раз, старшекурсники рассказали, что доцент не любит именно таких, как она, рыжеволосых. Похожая девушка отвергла Кокошины притязания, и он этого не простил.

Саша хотела было сказать, что не надо переходить на личности, но понимала, что такой разговор может закончиться для нее отчислением. Кокошин практически швырнул ей зачетку – подхватив, Саша сунула ее в сумку и спросила:

– А теперь что, Леонид Сергеевич?

Кокошин плотоядно оскалился, словно представлял Сашу едой на тарелке – едой, которую надо нарезать на ломти и сожрать. И так было ясно, что будет потом: он добьется ее отчисления. Просто потому, что может. Это был его единственный способ показать свою власть.

– Третья пересдача с комиссией. И отчисление. Не занимайте место на факультете, филологом вам никогда не стать. Для этого нужно иметь хоть какие-то мозги.

С трудом сдерживая слезы – Кокошина не разжалобить, а радовать его Саша хотела меньше всего, – она вышла из аудитории и побрела в сторону деканата. Немногочисленные лавочки в коридоре были пусты: занятия уже закончились, студенты разошлись по домам и библиотекам.

Сессия. Всегда какое-то скомканное, странное время.

Удивительно, но в деканате Сашу приняли хорошо. Тамаре Михайловне, замдекана по воспитательной, хватило одного взгляда, чтобы понять: дело скверно.

– Не сдала? – спросила она.

Саша кивнула, и Тамара Михайловна покачала головой. Саша была в активе факультетской стенгазеты, писала статьи и брала интервью, и замдекана была на ее стороне.

– Ну ничего, ничего, – ответила она. – Сейчас все устроим. Алексей Вадимович!

Профессор Суляев, который выкладывал на стол ведомости из изящного портфеля, обернулся, и Саша ощутила прикосновение надежды. Может, и не так все плохо?

– Диалектологию примете у Ромашовой? А то Кокошин ее совсем съел без масла.

Суляев понимающе улыбнулся. В прошлом семестре Саша брала у него интервью к юбилею, и они очень душевно побеседовали на кафедре русского языка.

– А, Сашенька! Давайте зачетку, спасу вас. Но с вас причитается.

– Конечно! – охотно ответила Саша, чувствуя, как с плеч сваливается целый горный хребет. Зачетка зацепилась за все содержимое сумки, но все-таки она вытащила ее и протянула профессору. – Что надо сделать?

– Я уже не езжу в диалектологические экспедиции, – ответил Суляев, заполняя ее зачетку аккуратным бисерным почерком. – Сами понимаете, возраст. Так что берите рюкзак, диктофон и отправляйтесь… – Профессор нахмурился, прикидывая. – Да хоть в Мальцево, Мирославльский район. Побеседуйте с местными, привезите мне песни, сказки, страшные истории. Там всегда очень много рассказывали о магии.

Саша кивнула. Выкуси, Кокошин, никого ты не отчислишь!

Ей хотелось броситься в пляс.

– Хорошо! – За профессорскую доброту она бы и к Кощею в гости съездила, уволокла бы у него утку, зайца и яйцо с иглой, чтобы поблагодарить за зачет. – Странно, правда? Магии давно нет, но все о ней говорят.

– Все мечтают о том, что магия вернется, – сказал Суляев, выходя вместе с Сашей из деканата. Кокошин, который стоял возле стенда с расписанием, бросил колючий взгляд в их сторону, и Саша с трудом удержалась от того, чтобы показать ему язык. – Былички, сказки, пословицы, поговорки – это все отражение нашей давней мечты об обретении волшебства. Попытки подцепить хотя бы крохи из прошлого нашего мира. Езжайте, Сашенька. Вам понравится.

Когда Саша приехала домой и рассказала маме о том, что ей придется отправиться в экспедицию, то она восприняла эту мысль с неподдельной радостью.

– А что? – сказала мама, наливая Саше чай в сувенирную кружку с надписью: «Мои родители пираты, вот откуда у них такое сокровище» и нарисованной лихой девицей в треуголке и с саблей в руке. – Это будет настоящее приключение. Поедешь туда, где еще не была, увидишь другие места. Я тоже ездила в такую экспедицию в Карелию, собирала заговоры на любовь. У нас весь факультет ездил.

Мама училась на филфаке, всю жизнь работала учительницей русского языка и литературы и прекрасно знала, что такое доцент Кокошин. Ее, тонкую, рыжую и улыбчивую, он тоже гонял по пересдачам со второго по четвертый курс.

– Вот одна женщина мне много их продиктовала, – продолжала мама, усаживаясь за стол напротив Саши. – Сказала, что они все равно не действуют. Я их потом в несколько статей включила. А другая рассказывала про заговоры для урожая, для удачи, для того, чтобы отомстить врагу, а вот любовный скрыла. Сказала, что бережет для внучки, ее внучке еще замуж выходить.

– Мам, как ты думаешь, почему есть все эти заговоры, раз магии нет? – спросила Саша. Мама только пожала плечами. У нее было две статьи по фоносемантическим основам русского чернокнижия – сейчас она, наверно, вспоминала о них. – Они же не действуют!

– Это попытка успокоиться. Найти утешение в трудном и злом мире, – ответила мама и добавила, ставя точку в разговоре: – Езжай и ни о чем не думай, это будет здорово. Ты наверняка встретишь кого-то интересного.

– Любопытно, как бы мы жили, если бы магия была? – Саша часто представляла, каким был бы их мир с магией и пугающими сказочными персонажами. Мама только плечами пожала.

– Примерно так же, как и сейчас. Мне кажется, магия – это что-то вроде внутреннего источника энергии. У всех он был бы разным, и в промышленных масштабах его не используешь. Зато можно было бы преследовать тех, кто, например, способен навести порчу. «Стану, не благословясь, пойду, не перекрестясь, не из дверей в двери, не из ворот в ворота», – процитировала мама певучее начало заговора, и Саша уточнила:

– Думаешь, была бы инквизиция?

– Обязательно, – уверенно ответила мама. – Если есть сила, способная насылать болезни и смерть, то нужен и контроль за ней. Как бы при этом жилось людям, уже другой вопрос.

На следующий день Саша собрала вещи – ровно столько, сколько поместилось в рюкзак, – взяла деньги и, попрощавшись с мамой, отправилась на автовокзал…

* * *

– И вот про ту женщину все знали, что она умеет.

Саша кивнула, вырвавшись из воспоминаний. Умеет – именно так говорили в деревнях о колдунах.

– Она всякое могла. Что свиньей обращалась, так это все село видело. Однажды Петро пошел провожать ее внучку. Идут, болтают о чем-то, смеются. Вечер, тихо, все уже спят или засыпают. Вдруг из-под забора свинья вылезла, да здоровущая! Ну внучка-то знала бабкины повадки, сразу же бросилась бежать. А Петро, не будь дурак, подхватил камень да и бросил в нее!

– Попал? – спросила Саша.

Антонина Макаровна кивнула.

– Попал. А на следующий день бабка с подвязанной рукой ходила. Так он и понял, что это была та ведьма, а никакая не свинья.

Саша понимающе кивнула. В комнате, в которой они сидели, время словно бы остановилось. Старый телевизор, квадратный монстр, был кокетливо прикрыт кружевной салфеткой, темные лица людей с фотографий на стенах смотрели сурово и важно, между рам негромко жужжала муха. Книги в шкафу не трогали, кажется, с прошлого века, когда Антонина Макаровна еще работала учительницей в сельской школе. Она давно была на пенсии, и Саше казалось, что весь мир старухи теперь в этой комнате, в зале, как говорили на селе, – с телевизором, который обычно включен на полную громкость, со старым ковром на полу и с его собратом на стене, со странным пыльным привкусом чая, с газетой на столе.

Кто сейчас вообще выписывает газеты? Впрочем, в деревенский нужник с планшетом не пойдешь.

– А что еще она могла? – поинтересовалась Саша. Диктофон послушно записывал их разговор; когда Саша вернется в город, то расшифрует запись, отнесет ее на кафедру русского языка. Профессор Суляев будет доволен.

Антонина Макаровна сделала глоток из чашки. Интерес городской девушки, студентки, которая приехала в Мальцево собирать фольклор, был ей приятен. Ее внуки и правнуки жили в Рязани, иногда выбирались в гости, но Саша, гостья, была совсем другим делом.

– В основном к ней бабы ходили. Когда в семье и так четыре рта, зачем еще пятый? Плод она вытравливала. А так… И полечит, и утешит. Травок даст заварить, на душе и посветлеет. Горе-то вот оно, с нами рядом ходит.

Саша вдруг подумала, что эта сухонькая старушка похожа на серую бабочку, которая влетела в дом и не нашла из него выхода.

– А вот коня на перекрестке она сама боялась, – продолжала Антонина Макаровна. – Перекресток любимое место нечисти, всегда она там толчется да сторожит, кого б на какой грех натолкнуть.

– Черти? – заинтересовалась Саша.

Она любила страшные истории с самого детства – и на филфак-то пошла потому, что хотела научиться их писать. Реальность, как и водится, оказалась далека от ожидаемого. Их не учили писать истории – на лекциях и семинарах они занимались тем, что Саша для себя определила как препарацию текста. Разбор слов и фраз на такие мелкие части, в которых постепенно терялся их смысл.

– Чертей не видела, врать не стану. – Антонина Макаровна поправила платок на плечах и продолжила: – А вот коня я сама видела, и не один раз. Особенно страшно зимой: приеду из города, иду от остановки, а в снегу его следы.

Конь? В каждом поселке, в каждой деревне есть достопримечательность в виде ведьмы, которая превращается в свинью или огненное колесо. И обязательно найдется парень, который ударит ее палкой или камнем – а завтра ведьма будет страдать от удара. Это было не страшно, а замыленно и уже скучно. Конь на этом фоне выглядел чем-то интересным.

Магия ушла из мира в десятом веке нашей эры. С тех пор о ней говорили, пытаясь хотя бы через выдумки прикоснуться к тому, что было у далеких предков и чего никогда не обрести потомкам.

«Все, что нам осталось, – это темная народная фантазия», – подумала Саша, процитировав одного из университетских преподавателей, и предположила:

– Может, это был обычный конь. Отвязался и убежал.

Антонина Макаровна снисходительно улыбнулась. Бледно-серые глаза за стеклами очков на мгновение сделались яркими и живыми.

– Так отпечатки-то раза в три больше обычных конских. И на снегу особенно видно: вот нету ничего – и вот следы. Как будто он ниоткуда выпрыгнул. А однажды летом мы с ребятами поехали в Ермишино, на праздник крапивы. Стоим на остановке, ждем автобуса, и вдруг меня как будто обожгло. Обернулась – вижу, конь бежит прямо к нам…

Старушка глянула в сторону иконы, с которой ласково смотрела Богородица, и перекрестилась, словно старое воспоминание пугало ее и сейчас. Саша мысленно улыбнулась: когда-то Антонина Макаровна была атеисткой и членом партии, а теперь в ее доме иконы.

– Господи, Николай Угодничек, до чего же он страшный был! Морда наполовину сгнила, мясо клочьями болтается, а зубы острые, белые! Я это своими глазами видела, вот как тебя сейчас.

– А вы? – Саша не любила лошадей. Она понимала, что они красивы, что в них есть определенное очарование, но лошадь всегда казалась ей чем-то ненастоящим – мороком, за которым скрывается темное, безликое.

В комнате было светло и тепло, в открытое окно скользил запах жасмина, который пышно разросся в палисаднике, но Саше вдруг почудилось, что кто-то накинул платок на ясный день и приглушил все звуки и краски. Наваждение исчезло через мгновение, но Саше все равно было не по себе.

– А я что? У меня ребята, восьмой «А», шесть человек. Я встала, как квочка, перед ними, руки раскинула – врешь, думаю, фашист, не пройдешь. И вот ты знаешь, конь вдруг взял и пропал. Вроде бы только что на нас мчался, и уже нет его. Ох, что было-то, а? Я чуть не упала, еле на ногах стою. Девчонки ревут от страха, мальчишки еще держатся, но у всех носы дрожат. Слава богу, автобус подошел; пока до Ермишино доехали, кое-как опомнились.

Саша сменила тему, спросив про праздник крапивы.

Через полчаса, когда надо было уходить, чтобы не опоздать на автобус, Антонина Макаровна вручила ей пакет с пирожками – «свое, домашнее!» – и Саша, помахав ей, побрела в сторону остановки.

Диалектологическая практика завершилась, вот и замечательно. Теперь ей предстоял обратный путь. Мальцево осталось позади – еще пять километров по дороге, вьющейся среди лугов, и она выйдет к автобусной остановке. Автобус, из которого, кажется, на ходу вываливаются потроха, привезет ее в Мирославль, райцентр, а там пересадка – и уже родной город.

Чем дольше шла Саша, тем легче ей становилось. Сейчас она все воспринимала как обещанное мамой приключение, что подходило к концу, и наконец-то поняла, что освободилась от груза учебы и впереди каникулы. День выдался теплым и солнечным, но не жарким, проселочная дорога широкая и ровная, и идти было одно удовольствие – она подумала, что могла бы так шагать всю жизнь, настолько сейчас все уравновесилось в душе. От травы, названия которой Саша не знала, шел сухой запах, в котором смешивались сладость и горечь, над лугом скользили ласточки, и одинокое дерево на обочине казалось задремавшим часовым в переливах жары. Ветер качал белые головы одуванчиков, и россыпи ромашек звали: погадай, узнай, любит, не любит?

Tasuta katkend on lõppenud.