Направить часть потока на солдат, которые держали отца, она побаивалась. А на улице, под дверью, ожидало еще несколько воинов. А самое главное, она чувствовала, что ветру, лихому, порывистому и буйному, вся эта расправа очень даже нравиться и было неизвестно, как долго она сможет им управлять. Он, как плохо воспитанная собака, рвался с поводка и если саму хозяйку может и не покусает, то вот ее приказов, скорее всего, скоро слушаться перестанет.

Она вспомнила мать в такой же ситуации. Та что-то тогда говорила «противному дядьке», чего-то добивалась от него и только после его согласного кивка, отпустила.

« – Чего же она от него добивалась? Или – нет, лучше не так. Что нам сейчас нужно? А нам нужно, спокойно уехать из города!» – проносились в голове Эль вопросы и ответы на них.

Сообразуясь с ними и с тем полным достоинства и спокойствия образом матери, который стоял у нее перед глазами, она подошла к куче из рук, голов и кованого железа, что была сейчас припечатана к их стене, и заговорила, глядя в лицо настоятеля.

– Вы, господин настоятель, должны дать мне обещание, что мы с папой сможем спокойно уехать из города, а оставшаяся здесь дина Медвяна продолжит жить спокойно, – начала она, сразу выкладывая свои основные требования.

– Да как ты смеешь ставить мне условия, тварь малолетняя! – заверещал настоятель и тут же захрипел, синея лицом, а его люди сверху застонали, потому, что Эль чуть отпустила «повадок».

« – Все или ничего, а иначе не получится!» – уговаривала себя девочка.

С одной стороны ей было жалко ни в чем неповинных солдат, вся вина которых была в их присяге королевству, а значит и Храму. А с другой стороны, она прекрасно понимала, что если сейчас даст слабину, то все это закончится чем-то очень нехорошим для нее и близких.

Но была и третья сторона – Эль чувствовала, что если еще раз попустит того «дикого зверя», которого удерживала, то он просто сорвется с «поводка» и она уже не сможет им управлять.

Но, слава Создателю, этого больше делать не пришлось. Настоятель, бешено вращая налитыми кровью глазами, захрипел:

– Один день! Завтра же уберетесь из моего города!

– А дина Медвяна? – уточнила девочка.

– Она может оставаться. Ей не будут предъявлено никаких обвинений!

– Клянитесь Именем Светлого!

– Клянусь! Что б тебя! – бросил он из последних сил.

– Вы слышали? Вы свидетели клятвы настоятеля, – обратилась Эль к тем солдатам, что не были прижаты к стене ветром, а просто жались по углам комнаты в страхе.

– Да! Да! Мы согласны! Мы свидетели! – раздались нестройные подтверждения со всех сторон.

Эль напрягла все свои силы и потянула за «поводок», оттягивая от настоятеля своего «пса».

«Противный дядька» и солдаты, что оказались вместе с ним в ловушке, сначала повалились на пол, хватая ртами драгоценный воздух, а потом с помощью товарищей подались на выход. Как только с улицы перестали раздаваться топот копыт и бряцание доспехов, Эль опустилась на колени, потому что ноги ее не держали, и сил не было даже дойти до стула.

А надо было еще угомонить осеннего «зверя»!

Пока отец что-то впопыхах объяснял тетке Медвяне, девочка сосредоточилась и обратилась к ветру. А тот в этот момент от обиды, что ему не дали повеселиться вволю, нещадно трепал ее волосы и закручивал вокруг нее сорванные с мебели салфетки, крошки со стола, какие-то листы бумаги и пепел из очага.

Эльмери благодарила его, просила не буянить, а тем временем пыталась оборвать нить возникшей так внезапно связи. Она откуда-то знала, что стоит ее порвать, как шторм, прекратив питаться ее эмоциями, сразу превратиться из призванного зверя в самый обычный ветер.

Когда она все же это сделала, ветер в последнем упреке взметнул все кружащееся вокруг нее вверх, и тут же потеряв к ней интерес, вылетел через разбитое окно на улицу. А не успел поднятый им пепел улечься на пол, как к ней подбежали отец и тетка Медвяна. Папа, осторожно взяв ее на руки, понес в спальню, а тетка побежала мочить полотенце холодной водой, чтоб положить на ее разгоряченный лоб.

Эль устала так, что не могла даже сама подняться с постели – сил не осталось совсем. Поэтому о том, чтобы она приняла участие в спешных сборах никто и речи не вел. Это все дело как-то прошло стороной, то возникая каким-то шумом, то уплывая от нее, проваливающейся периодически толи в тревожный сон, толи в болезненное забытье. Девочка только осознала, что отец снова берет ее на руки и, закутав в меховое одеяло, куда-то несет. Как оказалось, прошло уже несколько часов и близилось утро, а значит скоро открывались ворота и они могли покинуть город.

В этот раз отец и Эль ехали не на телеге. Они навсегда оставляли эту местность, и отец более основательно подготовил их путешествие. Да и три последних дня, прошедших с момента встречи с «противным дядькой» на той перекрытой паланкинами улице, хоть и не позволили отцу уладить все задуманное, но и совсем-то даром не прошли. Так что теперь вещи были сложены в крытую большую повозку, а за ней в поводу шли верховая лошадь отца и лохматенький пони девочки, которых не успели продать, а оставлять просто так не хотелось.

Изнутри повозка была выложена коврами, и в ней было тепло и уютно, что и требовалось сейчас вымотанной донельзя юной волшебнице.

Начало этого путешествия, как и то в раннем детстве, Эльмери помнила плохо. Только-то и воспоминаний, что слезное прощание с тетушкой Медвяной, которая решила с ними доехать до фермы дочери, чтоб на время удалиться от храма. Да появление четырех воинов из гильдии Вольных охранников, которых нанял отец в каком-то проезжаемом ими городе. В каком именно Эль и не старалась запомнить, борясь уже который день со слабостью и жаром, которые не отпускали ее после магического перенапряжения.

Еще ее постоянно тревожил ветер, который переодически вдруг вспоминал о ней и их былой связи. Внезапно налетая и догоняя спешно ехавшую повозку, он пробирался сквозь плотные шторы и требовал продолжения так понравившейся ему игры. Опять напоминая этим плохо воспитанного пса, который специально и не хочет укусить хозяйку, но требуя внимания, пачкает ее одежду и оставляет следы от зубов на руках.

Конечно, от его «заигрываний» крови на теле Эль не выступало, но вот слабость и душный жар, и так терзавшие ее, каждый раз после такой встречи усиливались.

А еще, она боялась за отца и воинов, что ехали рядом с их повозкой. Ведь если ветер разойдется, требуя своего, то она в таком состоянии никак не сможет их защитить. А эти постоянные тревоги, накладываясь на слабость и жар, ее самочувствие только ухудшали.

И чем бы это закончилось – неизвестно, если бы отец, видно вспомнивший что-то из матеренных наставлений о не вполне человеческой природе дочери, не нашел для нее по пути бабку-знахарку.

Дело было уже под самым Золотым Эльмером, и к тому времени в пути они провели почти целую десятницу. И вот, в какой-то маленькой деревушке, оставив воинов в трактире обустраиваться на ночь, отец взял дочь на руки и понес куда-то на край села.

Бабулька, встретившая их на пороге своего дома, была уже старенькой и сгорбленной. Но, когда она уколов пальчик Эль иглой и слизнув выступившую капельку крови, пошамкала беззубым ртом, пробуя ее, то тут же, невзирая на свой возраст и больные кости, упала на колени перед ними. А девочку после этого только как госпожой больше никак и не называла.

Вот эту встречу на удивление, Эльмери помнила уже очень хорошо. Старушка та, хоть и была в преклонном возрасте, но оставалась еще при немалой силе и помогла им просто несказанно!

Во-первых, сплела амулет из трав и цветных нитей, чтобы скрыть Эльмери от «глаз» ветра. При этом Эль собственными глазами видела, что ниточки были не настоящими, теми, что на пяльцах вышивают да одежду шьют, а какими-то призрачными, вроде они есть, а вроде они только кажутся!

Позже узнала она, что безнадзорно привязав к себе ветер, она и Дар свой, притушенный матерью и дремавший в ней до поры до времени, пробудила одновременно с призывом. А ниточки те были просто заклинанием, вплетенным в амулет. Но это было потом, а тогда она во все глаза смотрела на руки знахарки, старческие – со вздутыми венами и опухшими суставами, и поражалась их ловкости и умелости.

Но главное, что сразу после того, как амулет был повешен ей на шею, она перестала чувствовать рыщущий вокруг ветер. Да и он, скорее всего, потерял ее из виду, так как более не тревожил.

Во-вторых, томительный жар старушка сняла сразу, напоив Эль какой-то настойкой. А со слабостью, сказала, нужно будет побороться несколько дней и капелек дала в помощь.

А потом, когда девочка была обихожена и защищена, вела с отцом странные, малопонятные, но жуть какие интересные разговоры:

– Ты, господин, – говорила она поучительно, – вези маленькую госпожу быстрей к ее родственницам в Долину. Не тяни. В пути нигде не останавливайся. А то, не ровен час, растреплется мой амулет и стихия опять привяжется – стара я уже, а госпожа-то хоть и молоденькая, но всяко сильнее меня будет, больно крепко тогда привлекла ее. А сама-то необучена совсем, горлица сизокрылая, так что без помощи опять не справится, – и жалостливо так погладила девочку по голове.

– Да знаю я дина Лесняна, знаю, что везти ее в Долину надо. Мы собственно туда и направляемся. Только вот не знаю я, как ее искать, Долину эту! Мы-то, с матерью ее, – он мотнул головой, в сторону сидевшей на стуле дочери, – договорились когда-то, что она сама за ней придет, годам к тринадцати. А вот обстоятельства вынудили нас гораздо раньше съехать с нажитого места. А вы, дина, не знаете как их – этих волшебниц, найти?

– О-ох! Милой мой господин! Трудно тебе придется – ведь никто пути незнающий в Долину-то не войдеть. Скажу только, что слышала. В горах Тенебриколя, там-то люди с эльфами помешаны и многие видеть могуть, примечали иногда деревеньку вдалеке. А как пытались дойти до нее, то, сколько не шли, а к ней приблизиться не могли. Думается мне, что это и есть Зачарованная Долина. Так что езжай туда – там у местных и проспрашай. Может, что и получится.

– Спасибо, дина Лесняна! Так и поступлю, – отвечал ей отец.

А старушка вдруг о другом заговорила:

– А звала тебя с собою госпожа в Долину-то жить? – и, дождавшись согласного кивка от мужчины, уже сама головой покачала, как качают на действия неразумных деток: – Что ж не захотел-то с ней идтить? Гордость мужская да самолюбие, чей поди, заели…

– Отчасти да… а вы дина знаете на каких условиях мужчины без Дара в Долине живут? – слегка возмущенно вопросом на вопрос ответил ей отец.

– Но сейчас-то ты, милой господин, это делаешь. Или просто госпожу к матери доставить хочешь? Нет? – она посмотрела как отец, уже без гонора, а покаянно, качает головой, только теперь отрицательно.

– А все почему? Да потому что и выбора-то нету – мужчина, познавший в любви волшебницу Дола, никогда ее уже не забудеть. Это ж вам не простая девка – это дочь самого Отца нашего – Темного! А вы еще и маленькую госпожу прижили, которая от рождения евойная наследница! Выбор-то в этом случае делаеть только сама госпожа, если по своей воле в Миру остается. А твоя-то, видно, не захотела… или не смогла…

– Она та, которая для Рода рождена. Да и пережила уже в Миру одного мужчину… давно… – совсем уж повесил голову отец, подтверждая слова старушки.

– Вота! А я что говорю! – довольная, что слова ее подтвердились, но с состраданием в голосе, ответила она.

В тот раз, ничего еще не зная и не понимая, Эль поражалась – как это дина Лесняна смеет ее самого хорошего и любимого папочку отчитывать?! А он, как напроказничавший мальчишка, еще соглашается да виниться. И, с присущим детям, стоящим на пороге взросления, образом мыслей, не разобравшись, но категорично, приписала эту свою обиду за отца, опять на счет матери. Которая мало того, что бросила их, но еще, как оказалось, и что-то там указывала папе! А «жучок», вдруг проснувшийся от многозимней спячки, с голодухи это заглотил и не подавился.

Это позже, когда узналось многое и Эль разобралась в смысле разговора, слышанного ею в домике старой Лесняны, пришло понимание, что далеко не каждый мужчина захочет менять свою насыщенную и бурную, но короткую жизнь в Мире, на многовековую, но проходящую в глуши. А во многих случая просто и не может, неся ответственность за людей и земли – как это сложилось когда-то у матери с ее первым возлюбленным, а теперь и у сестры, про существование которой пока Эль и знать не знала.

Опять же, пришла к ней и жалость к волшебницам, которые оставшись в Мире с любимыми, а потом пережив их, возвращались в Долину разрушенные и раздавленные горем, учась затем жить вновь, порой не одну сотню зим. И страх пришел, что, не дай Создатель и ей такое пережить – ведь, как говориться: « Пути Его неисповедимы…»

Но это будет позже… гораздо позже. А пока Эль злилась на старенькую дину Лесняну за то, что такой разговор завела, явно папе неприятный. На отца, что хотя ему и не нравилось, а разговор этот продолжает. На мать, которая причина всех их бед. Ну и на себя за одно – так, до кучи, что не как все люди нормальные уродилась!

Но тетушка Медвяна, которая не просто многому ее научила, но и душу вложила, могла бы гордиться своей воспитанницей – не стала девочка, ни в разговор взрослых влезать, ни недовольство свое показывать, и уж тем более замечаний старому человеку делать. А встала, да потихоньку вышла из комнаты.

А тут, сразу же в сенях, что за дверью комнатки, и случилась одна из важнейших встреч в ее жизни.

В углу на охапке соломы лежала кошка, обычная, трехцветная, каких много и в городских кварталах и в деревнях по дворам живут. Мордочка у нее была круглая, в «чумазых» пятнах, нос розовый, а уши маленькие. Глазки же кошечка жмурила, едва приоткрыв один, когда хлопнула дверь, а потом, увидев какую-то пришлую, но маленькую и неопасную, закрыла опять, продолжая демонстрировать довольство и спокойствие.

А, как известно, девочка – любая девочка, не только Эль, мимо кошечки пройти не может. Тем более когда она не одна, а с котятками!

Малыши те, не более двух десятниц от роду, сосали мать, наминая ее пестрый животик. Это четверо – упитанных, кругленьких и сильных. А вот один, самый меленький, как будто и разница-то у него с братьями и сестрами, не в минутах, а в нескольких днях, лазил по их головам и все никак не мог втиснуть свою мордочку.

Этот бедолага совался меж толстых бутусов, а те, не выпуская материну сиську и не открывая глаз, отпихивали его. Но он, упорный, опять взгромождался на них и норовил вклиниться. А сам-то крошечный, только-то и заметного, что розовые на просвет уши и дрожащий хвостик, тоньше мизинца Эль.

Видя эту картину, девочка, и так в расстроенных чувствах, чуть не разревелась. Она аккуратно взяла малыша в руки и прижала к себе. Котенок, даром что немощный, сразу почувствовав незанятое братьями-оглоедами доступное тепло, полез ей под плащ, а там свернулся клубочком и… замурчал, звонко, с присвистом!

Тут и отец с диной Лесняной вышли. Старушка сразу приметила, что один из котят уже на руках у девочки. Она осторожно раздвинула полы плаща и потрепала того за ушком, а потом обратилась к Эль:

– Раз так – забирай. Он уж без тебя теперь, госпожа, и не выживет. И даже имя его не поможеть…

– А у него уже имя есть? – удивилась Эль.

– А как же. Кошки ведь не простая домашняя живность, они собственной магией обладають. Так что каждый из них с именем сразу рождается. Ну, ничего, и ты скоро, госпожа, научишься их понимать, – ответила дина Лесняна, заинтересовав этим девочку неимоверно.

– И как же его зовут?!

– Да Гавром его кличуть. Как есть Гавром!

– Это его-то?! Быть не может! Он же малюсенький такой, слабенький – как мышонок. А имя гордое, звучное – боевому коню впору так зваться! – воскликнула недоуменно девочка.

– Э-эх, госпожа… имена-то не на первые дни от рождения даются, а на всю жизть. Ему-то на роду написано быть большим и сильным. Если б не ты, госпожа, он бы себе другую хозяйку присмотрел. Ты же не думаешь, что это ты его нашла? Пора бы уже знать, что с котами так не бываеть! Но вот теперь, раз он тебя выбрал, ему уж одному или с каким другим человеком рядом не выжить – как я и сказала… м-да.

Эль в это время стояла и котенка наглаживала, чувствуя под пальцами каждую тонкую косточку, каждую мелкую колючку хребетика.

– Не вериться как-то мне, что из него большой и сильный кот вырастит. Вон из тех – может, а из него… – не удержавшись, выдала она все-таки свои сомнения.

– Эти-то? – кивнула старушка на других котят, которые, не обращая внимания на возвышавшихся над ними людей, продолжали наяривать мать: – Эти наоборот – щас мамку свою высосуть подчистую, а как станет не хватать, так за мной ходить начнуть, молоко да сметанку клянча. Так и жизть у них пройдет – ночью за печкой полежать, днем на солнышке, а промеж этим еду попрошайничать. Из этого помета моей Кирьи только Гавр с судьбой в Мир и пришел, а остальные так – просто с жистью. Кличут-то их, знаешь как, госпожа? Вон того рыжего Мяшь, а пестренькую кошечку Няша. А оставшихся двоих до сих пор, как простых крольчат ощущаю – мяконькие да тепленькие – и все, – усмехнулась она.

От дины Лесняны Эль уходила хоть и с небольшой слабостью, но своими ногами, без жара и с котишкой запазухой. Ветер же слонялся рядом, но не псом, заглядывающим в глаза и требующим ласки, а обычным вольным сквознячищем. А отец был столь доволен ее явным выздоровлением, что и на кота без слов согласился, и на ветер, теперь нестрашный, внимания не обращал.

В Золотой Эльмер они заезжать не стали, а объехав его по предместьям, стали держаться западных дорог, одновременно забирая и на север.

Эль, уже вполне пришедшая в себя после затяжной болезни, приметила, что здесь, в этих местах, осень уже вполне вступила в свои права. Если у них, в Старом Эльмере, она хозяйничала все больше по ночам, как тогда в их последний вечер, налетая на город холодным шквалом, то эти земли были уже полностью в ее власти.

У них-то, когда уезжали, еще днем и плаща одевать не приходилось, и пирамидальные тополя с платанами в полной листве стояли. А здесь уже и стеганую поддевку одеть пришлось, и леса с садами, проплывающие мимо, золотились и краснели повсеместно. Ветер же, не ее «пес» привязчивый, а обычный – вольный, гнал под копыта лошадей и колеса повозки целые охапки листьев.

А на подъезде к Тенебриколю в одну из ночей случился и заморозок. И когда они вышли поутру из придорожного трактира, то увидели, как в лучах восходящего солнца искрятся от инея пашни, давно уж убранных под зиму полей.

Но к этому времени девочка совсем оправилась от болезни и принимала любую погоду с удовольствием. Днем она теперь много времени проводила в седле, труся рядом с повозкой на своем пони. Гавр же, ни в какую не желавший ее оставлять ни на минуту, ехал вместе с ней, примостившись на коленях и выставив ушастую голову в разрез подбитого мехом плаща. Если же дождь и сильный ветер не давали им проводить время на вольном воздухе, то они забирались в повозку и ехали в ней, устроившись удобно в гнездышке из ковров.

Котенок же рос, как на дрожжах и за последнюю десятницу их пути округлился и окреп. Полосатая спинка его теперь лоснилась, как масличком намазанная, а белые грудь и «носочки» стали яркими и заметными. Этим переменам девочка, конечно же, была очень рада, со страхом вспоминая первые проведенные вместе дни, когда, несмотря на предсказания дины Лесняны, постоянно боялась, что котеночек умрет у нее на руках.

Тогда, в их первую встречу, принеся того в комнату трактира, она с замиранием сердца разглядывала маленькое животное, и то что она видела сильно пугало ее. Он был не просто худым, а совсем истощенным! Видно прорваться к материнскому животу, полному питательного молочка, ему доводилось не часто, а старушка хозяйка, свято верившая в дарованную Судьбу, и не пыталась его подкармливать.

На осунувшейся мордочке выделялись только одни громадные зеленые глаза, а уши котенка, стоявшие торчком, смотрелись, как приставленные от взрослого котищи. На шейку, с реденькой короткой шерсткой, было страшно смотреть, такой она казалась слабенькой даже для его маленькой головы. Тонюсенький хвост всегда дрожал, а задние лапки от вечного недокорма были кривые и напомнили девочке ноги перегонщиков скота, что проводили большую часть своей жизни в седлах. Она встречала их, лихо щелкающих кнутом, возле загонов с бычками, на базарах в ярмарочный день. Ей тогда было весело наблюдать за ними, что как бы они ноги не поставили, а между коленями все равно собачонка проскочить могла. А вот теперь ей было не до смеха…

К тому же, как оказалось, котенок не мог еще есть сам. И Эль пришлось кормить его, макая палец в теплое молоко и подставляя ему, а малыш облизывал мокрый палец своим шершавым языком и пытался при этом сосать.

Но он оказался смышленым и уже через пару дней вполне самостоятельно научился сам лакать молоко из чашки. А дней через день и кушать начал, радуя безмерно этим Эль. Отец, и тот стал привязываться к маленькому доходяжке и теперь заказывал персонально ему паштетика, да желательно из курочки или печенки – чтоб, значит, понежнее был.

А как-то в одной деревеньке, в которой они остановились на ночлег, кот и имя свое гордое начал оправдывать.

Эль, разминая затекшие ноги, замешкалась у повозки, а отец с воинами успели к тому времени зайти в трактир. И тут, откуда-то из-за угла, звеня оборванной цепью, на нее вылетел здоровенный пес. Скалясь и лая, он наскакивал на девочку, выгоняя с подворья. А она, оробев в испуге, только пятилась и прижимала к себе своего немощного кота.

Но тот, не пожелав прятаться от злобной зверюги в складках плаща, вывернулся из держащих его рук, приземлившись при этом, как и положено кошке, на все четыре лапы, и кинулся в атаку! В то же мгновение, как его лапочки коснулись земли, вся его плохенькая шерстка поднялась дыбом, спина изогнулась колесом, а хвостик встал торчком. И мявк, который он издал, был звучным и грозным. А потом, с не менее громким шипением, Гаврюша подскочил к злобному псу, который в недоумении склонил к нему голову, и растопыренной лапой с выпущенными когтями наподдал по носу.

Тот, которому, вроде бы, этот кроха был на один ам, от неожиданности взвизгнул и остановился. А потом, виновато глянув девочке в глаза, поджал хвост и побренчал цепью к тому углу, из-за которого выскочил, только изредка оглядываясь на маленького, но такого грозного зверя, который продолжал шипеть ему вдогонку.

Так они и ехали. От Золотого Эльмера к Драконовым горам, а потом вдоль хребта и до Тенебриколя темных эльфов. До столицы не стали продвигаться, а почти сразу, как пересекли границу, начали забирать в горы.

А там, в самой верхней деревушке, в которой уже не просто случались заморозки, а выпадал и настоящий снег, они простились с воинами охраны.

Расплатившись с наемниками, отец стал искать им жилье. А дело это оказалось нелегким – деревня, в которую они прибыли, была крайней к необжитым горам и никаких торговых, да и просто проезжих путей через нее не проходило. А раз так, то и трактиров, сдающих комнаты путникам, в ней не было.

Одно единственное заведеньице, которое можно было бы назвать так, куда по вечерам заходили местные жители и иногда забредали вольные охотники, было всего лишь маленьким полуподвальчиком в обычном доме. В нем можно было выпить горького темного эля и съесть чего-нибудь непритязательного, но горячего, а вот остановиться на постой было негде. И только к вечеру, к самым сумеркам, отец смог договориться о постое с бедной вдовой, живущей на окраине.

Женщина эта была уже в годах, но не совсем старенькая, как бабка Лесняна, и, как большинство народа в этих краях, имела толику эльфийской крови в своих жилах, поэтому была высока, темноволоса и выглядела еще полной сил. А звалась она теткой Вьюжаной, что наводило на мысль – что когда-то, годов пятьдесят назад, она появилась на свет в холодную зимнюю пору. Впрочем, может и не пятьдесят, а несколько больше зим назад – кто их знает этих потомков эльфов…

Домик у нее был небольшим, сложенным из нетесаного темного камня, задней стенкой примыкающий к скале, отчего из комнатки под крышей, которую она им выделила, можно было при желании выбраться из окна прямо на крутой склон.

А расположеньем комнат, скошенным потолком над кроватью и уютом маленьких помещений этот дом напомнил Эль их старое жилье, еще в Литсе, наполнив, в очередной раз, душу девочки тянущей тоской.

Хотя теперь-то чего тосковать?! Они были в конце своего пути и, возможно, уже завтра она увидит так давно покинувшую их мать.

Но… дни проходили за днями и, ни завтра, ни послезавтра, встреча с матерью не случалась. Каждое утро отец чуть свет уходил в горы искать Зачарованную Долину и возвращался, когда уже на небе высвечивались звезды.

А Эль оставалась дома, по мере возможности помогая тетушке Вьюжане по хозяйству. Но, что можно было делать зимой, а в этих краях она уж почти сместила осень, в маленьком доме двум хозяйкам, пусть одна из них уже немолода, а второй и десяти зим нету? Задать корм немногочисленной скотине да трапезу на трех человек сготовить, да прибрать чуток – и все.

И вот, переделав все дела еще до полуденной трапезы, которую женщина и девочка проводили вдвоем, старшая садилась с рукодельем – или шерсть прясть, или вязать, а младшая уходила к себе в комнату. И сидела в тоске, что прочно прижилась в ее душе, и смотрела в окно на улицу, прося вечер, который приведет папу домой, нагрянуть побыстрее.

Хуже стало, когда окно снегом замело…

А гадкий «жучок-червячок», купаясь в этой тоске, жирел и здравствовал, нашептывая, что и не надо мать искать, раз она сама найтись не хочет!

Одно спасенье было – это Гаврюшенька. Котенок как чувствовал «гада», и как только тот принимался бубнить, старался отвлечь девочку от горестных мыслей, заигрывая с ней. То подол ее платья вокруг ног замотает, то косу, играючи, растреплет, то сам за что-нибудь зацепиться и повиснет. И ну орать! Какой уж тут нудный «жучок-червячок» – тут друга спасать надо, а там и опять до игры недалеко.

Но тут пришла еще одна беда – амулет, сплетенный для Эль диной Лесняной, стал распускаться. Травинки, выбиваясь из плетенья, крошились и ломались, а ниточки, видимые только девочке, надрывались. И стал ветер, хоть и не часто пока, наведываться снова – даже снег под окном на склоне раскидал, чтоб в щелочку створок к ней пробраться. А был тот ветер уже зимним, поэтому не просто холодным, а обжигающе ледяным. И комнатку их с папой выстуживал с лёту…

Но, как ни странно, и тут помог Гавр. К этому времени он уж вытянулся и подрос, и был теперь жилистым и голенастым, а выглядел, как обычные коты… ну, наверное, месяцев в шесть.

И вот, когда налетал ветер, и начинал навязчиво ластиться, колясь острой поземкой, Эль прогоняла его, обнимая котенка и черпая силу у друга.

Да и сама девочка теперь по-другому вела себя с ветром – больше не просила, не уговаривала, а строго, даже приказывая, гнала того вон. И когда он начинал сопротивляться и гнул свое, она, как путник, имеющий кроме двух ног еще и палку, опиралась не только на свою природную магию, но и на силу кота. Да и потом, когда они совместными усилиями выгоняли ветер, она больше не чувствовала ни слабости, ни жара.

В общем, раз от разу, при поддержке Гавра, она училась справляться с «навязчивым псом» все лучше и лучше. Вот только не знали они, как сделать так, чтоб он совсем оставил их в покое, и, пролетая мимо, не замечал вовсе.

Так и жили.

И вот, не далее как за полторы десятницы до Великого Зимнего праздника, к тетушке Вьюжане нагрянули сыновья. Занимались они охотничьим делом, а жили с собственными семьями в соседних деревнях. Двое высоких черноволосых мужчин были веселыми и шумными – как они сами говорили, что в глуши лесной намалчиваются вусмерть, а потом-то на людях общенье впрок и восполняют.

Сначала-то, как они приехали, Эль их буйных дичилась, пока они с шутками и песнями запасы, что матери привезли, в чулан да погреб растаскивали. Но потом пообвыклась, и уже вечером за столом вместе со всеми сидела.

А вот отец, по лесам-горам находившись, и, видно, тоже без людей нажившись, сразу с ними сошелся, тем более что сам любил и шутку, и песню веселую. И даже в тот день на поиски не пошел, а помогал Ясеню и Гусю дрова колоть да в шиш укладывать.

Да оно может и к лучшему, потому что пригляделись к нему мужички за время-то совместной работы да прониклись к его бедам сочувствием, и за вечерней трапезой много дельного подсказали. Особенно Ясень. Гусек-то, как поняла Эль, совсем молодой был – только год, как женился, а вот старший-то брат уже и ума по жизни набрался, и разумности.

Вот что он сначала рассказал отцу, а потом и предложил сделать:

– Живу я в деревне поболее этой – к ней дороги аж от трех таких сходятся. А еще, бывает, проходит через нас караван из нескольких повозок, а при нем всегда незнакомых мужиков человек шесть. Мы-то тут все, что по склонам живем – каждый друг другу родня аль знакомец, а эти совсем незнамо откуда беруться. Да и едуть они со стороны, где никто не живет. Но вот ту деревню, про которую ты Альен говоришь, многие из нас видели. И думается мне, что хоть они там и волшебники, но совсем-то без людей жить не могут. Вот и посылають иногда караваны разные – можеть за припасами, а можеть и с товаром каким, – он остановился, чтоб эля хлебнуть, а отец уж в нетерпении заерзал на стуле. Эльмери его понимала – сама не могла дождаться, пока дядька кружку свою выхлебает и продолжит рассказ.

– Ну, так вот, – наконец-то выпив да еще кусок прожевав, чем неимоверно их с отцом нервное ожидание усугубив, он степенно заговорил, – надоть тебе к нам в деревню перебраться. Они дён десять как уже прошли на выезд, а дольше двух десятниц-то никогда не ходють. Говорют мужикам тем на подольше и нельзя от деревни той уходить.

– Да, нельзя, – подтвердил отец, удрученно и почти беззвучно – так, в общем-то, одним кивком, а не словами.

– Но мужики те никогда не проходят нашу деревню, чтоб в питейник не завернуть и по кружечке эля не пропустить. Ты б там и засел сейчас да обождал их. Они по-всякому скоро возвернутся – время им ужо, да и праздник Великий на носу.

Так и порешили. Отец уехал с братьями, чтоб тех мужиков из Долины караулить, а вот Эль с Гавром пока остались у тетки Вьюжаны – намаявшись уже с этими поисками, отец не был уверен, что и в этот раз все получится.