Loe raamatut: «Ольга – княжна Плесковская»

1. Гость

Было самое начало месяца листопада. Пришедшая на землю осень медленно и верно утверждала свой порядок: пригнула гибкие ветки кустов ягодами, пронизала лес серебряными нитями паутины, зажгла буйным пламенем листья на деревьях – золочёно-хрупкие, рудо-жёлтые¹ вощёные, черемчатые² резные, боканные, сочные кумашные и кое-где не сдавшиеся до конца осеннему натиску, ещё зелёные, но уже подёрнутые бурым, глубоким цветом тёмного мха. Часть листвы уже облетела, пробивалась сквозь неё пока ещё зелёная трава, а между кронами деревьев виднелась ясная и тёплая лазурь неба, какая бывает лишь золотой осенью. Шелестела листва, шептались травы, протяжно кричали птичьи стаи. Осень, щедрая хозяйка, ублажающая глаз и умиротворяющая душу, правила миром.

По осеннему лесу ехал всадник, и, казалось, был он погружён в глубокие думы и не замечал окружающего его осеннего великолепия, да и вообще ничего не замечал. Но это только казалось. Всадник был воином, и выработанное долгими годами ратных походов воинское чутьё безошибочно указывало ему на скрытое присутствие рядом живого существа. И другое чутьё, отшлифованное годами занятий иного рода, подсказывало ему, что существо это человеческое и присутствие его не таит угрозы. Тем не менее чужое пристальное внимание раздражало, но схватить наблюдателя в лесу, да ещё будучи верхом, не представлялось возможным, поэтому странствующий воин направил коня к примеченным густым зарослям, за которыми открывалась небольшая полянка, вынуждая тем самым любопытного незнакомца приблизиться.

Всадник выехал на полянку, остановился, как будто осматриваясь, а потом резко развернулся и направил коня прямо в лядину, выхватил на скаку меч из ножен и принялся рубить ветки. Всадник был воином, и движения его были быстрыми, как мысль, но тот, кто прятался за кустами, всё же оказался быстрей. Всадник вновь развернул коня и увидел на полянке отрока. Отрок – худой, роста среднего, на первый взгляд, обыкновенный смерд. Одет был отрок в порты, рубаху и меховую безрукавку, стянутую на поясе кожаным ремешком, с прикреплёнными на нём тулом, налучьем и ножом в ножнах. На голове, неожиданно крупной для тщедушного тела, – шапка, натянутая до бровей, на ногах – мягкие кожаные сапожки, позволяющие предположить, что перед всадником всё же не простой смерд. В руках отрок, ни много ни мало, держал лук наготове, с натянутой тетивой и вложенной стрелой. Лук был хоть и небольшой, но не какой-нибудь охотничий, а настоящий боевой. Но самым дивным гляделось налучье. Поверх искусно выделанной кожи оно было изукрашено серебряными накладками – вещь явно дорогая, отроку неположенная.

– Кто таков будешь, малец? – небрежно спросил всадник и закинул меч в ножны – невелика опасность.

– В моих руках лук, и стою я на своей земле, а ты – я вижу – гость в этих краях, может, вовсе бродяга лихой, меч-то достаёшь без упрежденья, так что тебе по первой и называться, – дерзко ответил отрок тонким голоском.

– Всерьёз мнишь из этой палки гнутой меня убить, пострел? – усмехнулся всадник.

– Убить, может, и не убью, а поранить сумею, – спокойно сказал отрок, но лук опустил.

– Ну что ж, коли не шутишь, придётся назваться. Игорь я – князь Киевский. Слыхал о таком? А земля, что ты своей называешь, под моей дланью. И довольно тебе терпение моё испытывать. Молви, кто ты и откуда.

– Вольг меня кличут. Младший отрок при дружине на заставе воеводы Яромира в Выбутах. А где твоя дружина, ежели ты и вправду князь? Или ты самолично в дозоре?

– Будет и дружина, отрок, мало не покажется. А пока давай-ка сказывай, как мне в эти самые Выбуты попасть.

– Следуй за мной, князь, – помедлив, промолвил отрок, убрал лук в налучье и змейкой скользнул между деревьев.

Всю дальнейшую дорогу по лесу отрок так и не приблизился к всаднику. Юрко мелькал между деревьями, петлял как заяц, дожидался князя и опять устремлялся вперёд на безопасное расстояние. И лишь когда деревья расступились, и князь выехал в открытое поле, раскинувшееся на берегу реки, отрок решился подойти.

– Вот, князь, общинные поля. Через них переедешь, а там и будут Выбуты.

– А ты куда? Новых лиходеев караулить? Ты ж вроде как дружину хотел посмотреть, вот сейчас и увидишь. – Князь соскочил с коня и цепко ухватил отрока за плечо. Его чуткое ухо воина уже услышало приближающийся конский топот. Да и отрок, видно, тоже внял, поэтому и поспешал скрыться, но на сей раз князь был быстрей. Дружина приближалась с противоположной от реки стороны, через поле. Было в ней навскидку десятков семь человек, часть из них княжеские, часть воеводы Яромира, что ныне был посадником в Плескове. Дружина приближалась, и несколько человек, завидя князя, отделились от неё и, ускорив конский бег, вскоре подъехали к князю. Был среди них и воевода Яромир, муж знатный, почтенных лет.

– Ох и заставил ты нас поволноваться, князь, – спешиваясь, запыхавшимся голосом сообщил воевода. – Уж весь окрест хотели на ноги поднять.

– Олень там, на полянке в лесу, тушу найти, в село притащить, – распорядился князь, обращаясь к окружившим его людям. – А ты, воевода, расскажи-ка мне, что за отроков в своей дружине пестуешь, что в Киевского князя стрелы метят? – недовольно спросил Игорь, обращаясь к Яромиру.

– Кто ж посмел, княже? Только скажи, три шкуры спущу с паршивца.

– Спустишь, спустишь, – усмехнулся князь и вытолкнул отрока, притулившегося у него за спиной, пред очи воеводы.

– Этот? – вдруг ахнул воевода и побледнел.

Отрок в натянутой на самые глаза шапке стоял, низко склонив голову. Весь его вид выражал полнейшее смирение и покорность.

– Этот. Узнаёшь смутьяна?

– Да, мой человек, – невнятно пробормотал воевода и, схватив отрока за руку, затащил его уже к себе за спину, где стояли подоспевшие гридни его личной дружины. – Накажу, княже, ох накажу, по всей строгости, хворостинкой пониже спины!

– Ладно уж, не усердствуй, воевода, но парубков своих учи князя от бродяги безродного отличать, – снисходительно промолвил Игорь и поднялся в седло, намереваясь ехать и давая понять, что неприятное происшествие исчерпано.

Но тут один из гридней, рослый молодец по прозвищу Сорока, приглядевшись к отроку, вдруг оглушительно захохотал.

– А малец-то с косой, – сообщил Сорока, не прекращая хохотать.

– А тебе, трещотка, слова не давали, – воевода злобно зыркнул на Сороку – так, что тот тут же поперхнулся своим смехом, но было уже поздно, князь развернул коня и, вперив взгляд сначала в воеводу, потом в отрока, с изумлением спросил:

– Девка?

– Не серчай, князь, это ближка моя, Олёнкой кличут, – виновато молвил воевода. – Сирота она, вот дикаркой и растет. – Воевода расстегнул плащ, снял с себя и окутал им поникшие плечи девушки. – Дозволь, князь, лошадку ей дать, пущай едет себе в село, не потешит дружину.

– Дай. – Князь продолжал с любопытством рассматривать отрока, оказавшегося девушкой.

Подвели лошадь, и девчонка ловко запрыгнула в седло.

– А ну-ка стой! – крикнул князь ей в спину и жестом велел одному из своих гридней, по имени Некрас, остановить девушку.

Некрас спешно подъехал к девушке, ухватил её лошадь под уздцы, развернул и подвёл к князю, и нагло сорвал шапку с девичьей головы. Под шапкой оказалась толщиной в руку, уложенная венцом светлая коса, того оттенка, что называют пепельным. Именно она вкупе с шапкой создавала впечатление крупной головы. Без шапки впечатление исправилось, девушка была очень хороша.

Худенькое личико с заострённым подбородком, нежная кожа, тронутая загаром, щёчки – яблочки, бровки тёмные вразлёт, а глаза были по-прежнему опущены долу.

– Значит, Олёнка, – с улыбкой промолвил князь.

– Олёнкой меня батюшка Яромир ласково кличет, а матушка Ольгой нарекла, – ответила девушка и вскинула глаза. И как только князь увидел эти огромные очи – два бездонных озерца – обрамлённые тёмными ресницами, колыхнулось в душе какое-то смутное воспоминание-узнавание, и, кажется, уже когда-то кручинилось сердце об этих синих очах.

– Воевода сказал, что ты сирота, а кто же были твои батюшка и матушка? – затаив дыхание, спросил князь.

– Матушку Вельдой звали, она дочка воеводы Стемида, что под рукой Олега-князя ходил, а мой батюшка – Эймунд, первенец ладожского воеводы Олава, отроком был в княжеской дружине.

– Деда я твоего знавал, да и матушку помню. Дом их на Подоле стоял. Как же вас в глушь-то этакую занесло?

– Долгий сказ, княже. – Ольга вновь опустила глаза.

– Так мы и не торопимся, тронемся на Выбуты, по дороге мне всё расскажете.

– После смерти Стемида, Олёнкина бабка, Прибыслава, моя родная сестрица, собралась замуж за плесковского купца, – начал сказ вместо Ольги воевода Яромир. – А Вельда уж с Эймундом свадьбу сыграли. Эймунд к отцу хотел идти в Ладогу. И отправились они в Плесков путём водным о двух стругах. А недалече от Выбут, когда они струги поволокли в обход нашего брода, налетели на них тати лихие, людей поубивали. Вельде убежать удалось. В Выбутах схоронилась.

– А ратники твои с заставы что ж лихих людей проглядели?

– Люди те были из летгалов. В тот год по весне посылал я в их земли дружины. В походе мои гридни захватили семью какого-то местного князька, кого убили, кого в полон взяли. Собрал летгальский князь рать и пошёл в моё село месть кровную творить. Шли они скрытно, знали, что лишь врасплох смогут нас захватить, два дня хоронились в лесах, вкруг заставы, о третий день ночью собирались село пожечь, на дозорных моих напали. А тут кто-то из воёв, что струг блюли, заметили заварушку, вмешались, ну и пошла кровавая сеча. Покуда гридни мои с заставы подоспели, тати лютые уж и Эймунда, и Прибыславу убили, и сына меньшого сестрицы моей. В общем, удалась та кровная месть, – закончил Яромир тусклым голосом и погрузился в тягостные воспоминания.

До сих пор лютая тоска грызла сердце Яромира, что не уберёг сестру и племянника. И горькая вина не отпускала. Умолчал воевода о том, что дружины его не раз и не два ходили в летгальские земли и народу уводили ой как не мало. Пленников воевода отправлял в Новгород, где купечествовал его третий сын, Годлав. А Годлав в свою очередь вёз пленников в Болгар, а порой и в Хазарию, и получал взамен серебряную арабскую монету. Дело было прибыльным, бойко шло. Та весна и лето были особенно удачны, много пленников захватил Яромир в соседних землях, да наказали, видно, боги за жадность, жестоко наказали. Меру должно знать во всём. Дело это Яромир, конечно, не оставил, но богов старался щедро благодарить да и не шибко усердствовал. Главное, чтобы закрома не пустовали и торговля в Плескове не замирала. Потому как монету Яромир в сундуках не запирал, а отдавал в рост местному купечеству. Ехали с серебром плесковские купцы в земли варяжских славян, и дальше на запад: к данам, саксам, фризам, закупали разные товары, которые потом продавались и в землях кривичей, и в Болгарской земле, и в ту же Хазарию шли. А часть прибыли Яромир направлял на содержание своей дружины, вернее нескольких дружин, что взимали мыто на волоках речных торговых путей и несли дозор в окрестных селах, обеспечивая взамен дани, собираемой в землях кривичей и чуди, мир и порядок их жителям. А как же иначе? Плесков-то город межевой, не ровен час, соберутся воинственные соседи не в ту шутливую ватажку, что Выбуты воевать пошла, а в серьёзную рать, держись тогда и Плесков, и Изборск.

Без малого три десятка лет, хоть и имелось в Плескове вече по образу новгородскому, и назывался Яромир Войславич скромно – посадник, был он в своих землях всё равно, что полновластный князь. А в Изборске сидел его старший сын – Гунар. Семья второго сына – Войслава – жила в городце Гдове. Четвёртый сынок – Искусен, которому едва миновало восемнадцать вёсен, семьёй пока не обзавёлся и тоже, как и Годлав, тяготел к купеческому делу, только торговать ходил не на Восток, а в земли немецкие и варяжские – продавал там то, что Годлав из Болгара привозил.

Ольга, не просто ближница³, а наречённая дочь, росла девицей смышлёной и всё схватывала на лету, любила постигать новые знания, владением женскими премудростями вроде вышивания, ткачества, шитья и приготовления снедей, не довольствовалась, хотя и всеми этими умениями хорошо владела. Ловко управлялась Ольга с луком, была умелой наездницей. Наставники из Моравской земли учили названую дочь славянской грамоте и даже греческому языку, а сам Яромир посвящал её в торговые дела и брал с собой на разрешение судебных тяжб. И выросла Ольга разумной не по годам.

Разумна-то разумна, а с князем-то вот ведь как вышло. Девчонка ещё всё-таки, всего-то четырнадцать вёсен, хотя и женихи вовсю заглядываются. Не без оснований Яромир полагал, что скоро ждать ему сватов. В червень месяц ездил он вместе с Ольгой в гости к Годлаву в Новгород. Ольга приглянулась сынку тамошнего купца Горазда. Говорили, что богаче Горазда в Новгороде никого нет. И этот самый нарочитый новгородский муж, была б его воля, в тот же месяц поженил бы своего сына с Ольгой. Только Яромир не спешил родниться с первым же соискателем руки его дочери. Пригожая умница, которую он воспитал, была достойна и более влиятельного супруга…

Нет, всё же молодец, девка! Отчаянной выросла! А князь Киевский пусть своё место знает! Это ему не по Киеву разъезжать. Здесь земля северная, суровая, и пусть не думает, что девки его тут цветами засыплют, а вот стрелами – пожалуйста! Неожиданно воеводу развеселила Ольгина выходка, тоска отступила. В общем, хоть и вдовствовал Яромир уже несколько лет, а печалиться особо не о чем было, семья у него – крепкая и дружная, гордился он и своими родными сынками и названой дочкою.

И как у городского посадника, всё у воеводы было честь по чести. Закрома в детинце плесковском всегда полны, заставы в порядке, и тяжбы воевода разрешал по справедливости, да и дани для Киева всегда были готовы, вернее не дани, а скорее добровольные дары, потому как после смерти Великого Олега был Плесков не данником киевским, а скорее добросердечным союзником. Но Яромир судил так, что ссориться нет смысла, ведь добрые отношения с редко навещавшими его киевскими гостями поддерживать ему не трудно. Воевода Олег Олегович всего лишь раз пожаловал за полтора десятка лет. Теперь вот повержен Олег Олегович, бежал в земли Чешские, спасаясь от гнева Игорева. А Игорь ныне полновластный князь Киевский и всех земель, что дань Киеву платят, и никаких воевод доблестных да родовитых при нём нет, лишь послушные исполнители его воли, смиренные слуги. Только Яромиру это без разницы: князь Киевский ему не указ.

– А что же с Вельдою стало? – прервал князь глубокие воеводины раздумья.

– Вельда непраздна была, Ольгу здесь в Выбутах и родила. Потом уж Вельда повторе замуж пошла, за Томилу, тиуна моего в Выбутах. Но после вторых родов в светлый Ирий отправилась. Олёнке два годика тогда было, я её к себе в Плесков забрал, дочкой нарёк.

– Как же ты, Яромир, сестрину⁴ свою, дочь славного воеводы, за простого тиуна отдал? – удивлённо укорил Игорь.

– Так не хотел, княже, да Вельда никого не слушала. Она, когда со струга в село прибежала, сама не своя от горя была. Шутка ли, мать, брата да мужа на глазах убили. Бредила она, в беспамятство впала, чуть дитя не потеряла, а Томила печаловался о ней, себя не щадил. А едва Вельда в себя пришла, так сказала, как отрезала, что здесь в Выбутах и останется. Раз суженый и матушка с братцем здесь погибли, то и ей здесь помереть. Напророчила, – вздохнул Яромир и вновь погрузился в думы.

Замолчал и князь, мысли его умчались на полтора десятка лет назад. Ох, Вельда, Вельда… О чём думала, куда бежала? Красавица была, аж дух захватывало. Лучшие мужи киевские о ней спорили. Один из них был сам князь, а второй – Олег, двоюродный брат Игорю, сын Олега Вещего. Ведь могла бы Вельда женой князю стать, пусть не водимой, да зато любимой. А потом как сгинула, ни слуху, ни духу. Тогда после смерти Вещего, закружила Игоря, захороводила чреда неотложных дел, не до сердечных печалей было. Потом уж померк, поблёк образ красавицы Вельды. А вон оно, оказывается, как вышло. Спорили наследники князей, а досталась простому тиуну, а потом и вовсе в светлый Ирий ушла совсем молодой. Жаль Вельду… А дочка-то обещает красавицей стать не хуже матери. Князь перевёл взгляд на Ольгу. Яромир, словно почувствовав ход мыслей князя, сразу же обратился к Игорю:

– Княже, уж до Выбут рукой подать, дозволь, я Олёнку отправлю в село, челядь предупредить, чтобы баньку истопили да столы накрывали к твоему приезду?

Князь кивнул, и Ольга, подстегнув лошадку, стрелой полетела вперёд. Конечно, это был лишь предлог, чтобы отправить девушку подальше от любопытных взоров княжеской дружины. Конечно, в Выбутах и бани были уж давно истоплены, и столы ломились от яств. Да и князь Киевский не указ ему, воеводе Плесковскому, вот только сжалось отчего-то сердце у Яромира, сжалось и отпустило, может, возраст своё берёт?

2. Поединок

Неожиданно для всех князь Киевский в Выбутах задержался. Собирался уехать о утре, а гостил вот уже три дня. Погода стояла всё такая же ясная и тёплая, и князь с удовольствием предавался ловитвам, а вечерами пировал в дружинной избе.

Весь Выбуты стояла на очищенном от леса обрывистом берегу реки, в том месте, где Великая Плескова врезалась в каменный пласт. Река здесь сужалась и делалась бурной. На противоположном, таком же крутом берегу густой лес подступал к самому краю, и деревья нависали над обрывом.

Срубленные на славу Выбуты напоминали небольшой городок. Село было обнесено деревянным частоколом, с внутренней стороны укреплённым каменно-глиняной кладкой. Вежа – дозорная башня, расположенная сразу по правую руку от ворот, у самого обрыва, словно вырастала из защитного вала. Основание вежи было выложено из крупного камня, затем шла деревянная надстройка, увенчивалось строение открытым ярусом и островерхой деревянной крышей. Дружинная изба и утоптанный двор перед ней для ратных занятий, имели собственное ограждение, закрывающее их от остальных построек. Далее, вдоль всего частокола, шли срубы, около пяти десятков дворов.

Самая большая изба – трёхсрубовая и двухжильная⁵ – с теремом-светёлкой посерёдке, располагалась, как и вежа, со стороны реки, только на противоположном конце села. Верхний ярус возвышался над валом, и из одних его окон можно было видеть реку и противоположный берег, а из других – часть села и земли за частоколом. Лес на землях с внешней стороны села был тщательно вырублен, пресекая татям и ворогам возможность подобраться к селу незаметно. К избе лепились разные хозяйственные постройки: хлев, птичник, конюшня.

Трёхсрубовая изба принадлежала Яромиру. Воевода и Ольга останавливались в ней, когда приезжали в Выбуты, а постоянно здесь жил местный тиун Томила с семьёй. Яромир назначил Томилу тиуном сразу после его женитьбы на Вельде и тогда же переселил молодую семью в свою почти всегда пустующую избу.

После Вельдиной кончины Томила остался с двумя малолетними девчонками на руках: Ольгой, едва достигшей двух вёсен от роду, и его общей с Вельдой дочкой. После смерти жены он очень горевал и никак не решался наречь дитя. Новорождённую дочку все кликали то чадушко, то лялька. Так и стали впредь звать Лелей.

Двухлетнюю Ольгу Яромир забрал в Плесков, а грудное дитя взялась подкармливать вдовая соседка – Голуба. Дочка Голубы, Малина, была чуть постарше Ольги, и молоко в груди у Голубы ещё не иссякло, а изба и ложница уже два года пустовали без мужа, погибшего, как и Ольгина бабка с отцом в кровавой сече с летгалами.

Голуба поселилась в избе Томилы, сначала как Лелина кормилица, а потом уже на правах полноправной хозяйки, Томилиной жены. Вскоре и детки подоспели – дочка Услада и сынок Любим. Так и жили семейством большим и дружным, не рядясь, кто чьё дитя.

Нынешней осенью гостили у Томилы родители и младшая сестра Малининого жениха – Первуши, гридня местной дружины. Годом раньше перевёл Яромир удалого и дельного Первушу из изборской дружины своего сына десятником в Выбуты. Весной Первуша посватался к Малине. Играть свадьбу решили, как завещано отцами, осенью. И вот уже все положенные предсвадебные обряды свершились: девичник оплакал уход невесты из рода, расплели косу – девичью красу, и льняная рубашка, сотканная для жениха, была оплачена щедрым веном. Настала пора жениться, но по вине князя Киевского, некстати нагрянувшего с дружиной в село, отгулять свадьбу не могли.

Не иначе, как из-за этого досадного промедления, к третьему дню после приезда нарочитого гостя у Голубы всё прямо-таки валилось из рук – рассы́палось зерно, блюдо с печивом, будто живое, вывернулось из ладоней, пирожки разлетелись по полу, горшок с варевом опрокинулся. Снедавший в это время Яромир молча наблюдал за оплошностями Томилиной супруги, но когда растёкшаяся по столу похлёбка едва было не запачкала его, воевода не выдержал:

– Так, Голуба, ну-ка сядь и давай по порядку, что стряслось?

Убрав со стола, Голуба присела на самый край лавки, стряхнула рукой невидимые крошки со столешницы и, комкая поневу, взволнованно выпалила:

– Ох, батюшка воевода, ты же знаешь, Малину мы сговорили, пора свадьбу играть. А как, коли в селе гости? Да и снеди в закромах, батюшка, тают, что снег весной, гридни в князевой дружине паче прожорливы. Ты не ведаешь, воевода, когда они уже восвояси отправятся? – Голуба с надеждой заглянула в глаза Яромиру.

– За снеди ты, хозяюшка, не волнуйся. Голодать не будете. Я в Плесков дал знать, придут к вам обозы со снедями. А когда князь нагостится, мне не ведомо. Не прогонять же его прикажешь?

Голуба испуганно моргнула и замотала головой, давая понять, что подобной крамолы у неё и в мыслях не было.

– Всё ж князь Киевский, а не бродяга какой, – продолжал Яромир. – Да и хлеб я с ним преломил, так что и намекнуть не могу. А свадьбе князь не помеха, свадьбу играйте, князя приглашу почётным гостем. Небось, не у всякого на свадьбе князь Киевский в гостях, – Яромир лукаво прищурил глаз.

– Раз ты так думаешь, воевода… – с сомнением протянула Голуба.

– Не думаю, уверен. И горячим на пиру князь себя сам обеспечит, да ещё и сельчан попотчует, на ловы-то каждый день выезжает, кабанчика иль олешку какого-никакого завалит. А может, ещё и дары твоей Малинке обломятся от княжьих-то щедрот. Ну что, успокоил я тебя, Голубушка?

– Как от сердца отлегло, воеводушка. Побегу, скорее Малинку обрадую, а то дурёха все глаза выплакала, будто навек в девках останется, – обрадованно выдохнула Голуба. Она тотчас вскочила с лавки и побежала в верхний жилой покой.

– Девки глупые, днём раньше, днём позже – какая разница? – добродушно проворчал ей вслед Яромир.

Собирались недолго – свадьбу назначили на послезавтра. Весь последующий день от зари до зари и утро дня торжественного проходили в приготовлениях. Всюду во дворах что-то пеклось, жарилось, варилось, настаивалось. Томила поехал на телеге в соседнее село, где проживал творивший семейные обряды волхв Рода.

В день свадьбы Яромир распорядился вынести из гридницы длинные столы и лавки и расставить их за воротами села, на поляне, где росло одно единственное дерево – старая раскидистая берёза. Вокруг неё волхв поведёт молодых, соединяя две половинки в одно целое.

У столов закипела работа. Сельчане сновали туда-сюда, что-то приносили, раскладывали, накрывали, расставляли. Руководила всем пожилая и опытная сваха Велимудра. Произведя нехитрые подсчёты, она подозвала усердно участвующую в праздничной суматохе Ольгу, и попросила принести посуду.

Ольге вызвался помочь восьмилетний сынок Томилы, Любим. Когда они вошли на воеводин двор, Любим решительно ухватил Ольгу за руку.

– Хочешь, Олёнка, я кое-что дивное тебе покажу? – спросил он, заговорщицки понизив голос.

– Некогда, Любимка. Потом покажешь, – Ольга попыталась высвободить руку, но не тут-то было – малец вцепился, как клещ.

– Да я мигом. – Не дожидаясь ответа, Любим потащил Ольгу по направлению к поленнице. За ней обнаружилось истинное сокровище – два меча, по виду совершенно боевых, только размером поменьше и вырезанных из дерева.

Надобно заметить, что мнил себя Любим в ближайшем времени отроком на заставе и вовсю к тому готовился. Стрелял из самодельного лука, бился с дружками на палках, воображая сии подручные средства то мечами, то секирами, то палицами. А спрятанное за поленницей сокровище привёз Любиму воевода Яромир, и будущий грозный гридень никак не мог с ним наиграться, тем паче, при матери с отцом особо не решался, сокровище хоронил, остерегался – вдруг отберут.

– Олёнка, милая, давай поратимся. – Любим просительно заглянул в лицо. Ольга всегда была ему подружкой и наставницей в подобных забавах.

– Да ты, братишка, видно, ума лишился! – Ольга возмущённо выдернула руку. – Малина нынче замуж выходит, матушка Голуба сама не своя от волнения, дел уйма не переделано, а у тебя баловство на уме.

– Ну, Олёнка, ну, пожалуйста, – проныл Любим.

– Иди с дружками пораться. А мне некогда. – Ольга решительно направилась в избу.

– Да я уж всех дружков побил! Мне дядька Ёрш такие премудрости показал, что, я и тебя побью! – запальчиво крикнул Любим, следуя за Ольгой. Ершом звали пестуна младших дружинных отроков.

– А что же тебя дядька Ёрш в дружину не возьмёт? – спросила Ольга, открывая сундуки и поставцы и доставая из них разных видов чаши и блюда.

– Он-то хоть сейчас готов, да батька не пускает, – вздохнул мальчик, расстроенный одновременно и батькиной строгостью и Ольгиной нынешней неуступчивостью.

– Ладно, так и быть, давай побалуемся, – вдруг согласилась Ольга. – Только уговор, если побью, стрелой летишь в гридницу и набираешь всякой разной посуды, какой найдёшь, и несёшь её на свадебный стол. Согласен?

– Ага. – Глаза Любима радостно вспыхнули. – А если я тебя побью, будем ратиться ещё… – тут Любим задумался, – три раза.

– Ну, давай сюда твою игрушку, да пойдем на двор, – с нарочитым равнодушием бросила Ольга. По чести сказать, до подобных забав она и сама была большая охотница.

Едва Ольга сняла кожаные черевички и завязала узлом подол платья, неугомонный Любим налетел на неё соколом. Она ловко увернулась, но нападать в ответ не спешила. Размахивая мечом, Любим опять ринулся на Ольгу. Она, отбив удары, снова отступила. Воодушевлённый Ольгиной якобы робостью Любим продолжал яростно наседать. Ольга развернулась и бросилась бежать, Любим – вдогонку. Они обежали почти весь двор, как вдруг Ольга резко остановилась и отпрыгнула в сторону. Любим, не ожидавший подвоха, так же быстро остановиться не сумел и пробежал ещё немного вперёд, оказавшись к Ольге спиной, чем коварная девица не преминула воспользоваться – тут же плашмя нанесла удар по тому мягкому месту, что пониже спины. Удар оказался сильным, и Любим, потеряв равновесие, шлёпнулся на колени и выронил меч, который Ольга вмиг отшвырнула ногой. Деревянное лезвие её меча оказалось прижато к шее Любима.

– Не честно, – прогнусил мальчишка, поднимаясь и потирая ушибленное место.

– А ты, значит, будешь только с честными вражинами ратиться, – насмешливо сказала Ольга, – а коварных да подлых стороной обходить? Наука тебе, братишка, когда бьёшься, не позволяй ворогу ум себе мутить.

– Молодец, поучила парня, – произнёс вдруг кто-то.

Ольга с Любимом дружно обернулись на голос и увидели у калитки князя Игоря. Пёс Дружок, сидевший на цепи у забора, давно уж заходился заливистым лаем, сообщая хозяевам о незнакомце, но заигравшиеся состязальщики значения тому не придали.

– Здрав будь, княже, – промолвила Ольга.

– И тебе не хворать, девица. – Князь вошёл во двор и направился к ним. – Ты, значит, ещё и на мечах горазда. Может, мне такую искусницу к себе в дружину взять? Может, и меня чему научишь?

Ольга покраснела и одёрнула подол. Впрочем, Игорь, будучи свидетелем всего боя, уже успел налюбоваться стройными девичьими лодыжками, а потому пристально смотрел Ольге в глаза.

– А ну-ка, малец, подай сюда свою игрушку, а сам покуда мою поблюсти можешь. Да гляди не обрежься. – Князь отстегнул ножны, положил их на поленницу и взял из рук Любима деревянный меч.

– Ну же, девица, покажи своё уменье. – Похлопывая голоменем⁶ меча по ладони шуйцы⁷, Игорь медленно и даже лениво начал приближаться к Ольге. Когда между ними осталось два шага, Ольга взмахнула мечом. Она не сумела толком понять, как князь отбил удар, лишь почувствовала, что её рука беспомощно взлетела, едва не вывернувшись из сустава. Игорь же оставался в прежнем положении, словно бы его меч сам собой ответил на удар. Был князь расслаблен, чуть ли не зевал. Как старый сытый кот, забавлявшийся с пойманной мышкой: и занимательности никакой, и отпустить жалко. Побледневшая Ольга отступила назад и решительно отбросила меч в сторону.

– Для чего тебе эта забава, князь? – не смущаясь, спросила она. – И слепец увидит – я не ровня тебе.

– А ты, значит, лишь с ровней в бой вступаешь? – усмехнулся Игорь. – Или с противником, что заведомо тебя слабей?

– То не бой, а чистый глум. Если угодно, считай, что побита, – спокойно ответила Ольга.

– Значит, сразу в полон сдаёшься и попытаться не хочешь? – вкрадчиво улыбнулся князь. – А ведь не каждый ворог тебя в полон возьмёт, хорошо, если сразу лезвиём по шейке, а то ведь и иначе поступить может… – Игорь приставил остриё клинка к Ольгиной шее, а затем скользнул им чуть ниже, к вырезу сорочицы.

– В светлом Ирии хорошо, но оттуда нет возврата. Зачем на меч бросаться, если можно жить? – Ольга вскинула глаза и смело посмотрела на князя. – Коли кровной мести нет, разумный ворог лучше выкуп возьмёт или дань стребует.

– Так-то разумный ворог, а если вдруг ворог разум потеряет от такой-то красы, – князь рассмеялся. – А насчёт жизни – не суди, де́вица. Иная жизнь хуже смерти, – добавил он серьёзно и отвёл меч. – Ладно, де́вица, будем считать, что на сей раз тебе разумный ворог попался. Чем дань отдавать будешь? – Глаза Игоря сверкнули.

– Княже! – вдруг встрял Любим. Непонятная тревога заставила мальчика оторваться от созерцания княжеского меча. Любим подбежал к Ольге и князю и некоторое время напряжённо следил за их разговором, и вот, наконец, выпала возможность вставить словцо. – Бери пирогами! Сестрица дюже вкусные пироги печёт, объеденье.

Князь вновь расхохотался.

– Ясное дело, такому доброму молодцу видней, чем дань с красны девицы брать! Веди в избу, отрок, пирогами угощаться. – Игорь взял ножны и последовал за юркнувшим в избу Любимом. Ольга, обувшись, поспешила за ними.

– Как звать-то тебя, отрок? – спросил князь, присаживаясь в горнице на лавку.