Loe raamatut: «Прежде чем сдохнуть»

Сентябрь, 2039

Наконец-то в свои шестьдесят я села писать свою первую книгу. Я мечтала об этом всю жизнь, но все как-то обламывалась. И вот, прежде чем сдохнуть, я наконец нашла время, чтобы осуществить Мечту Всей Своей Жизни – написать четыреста тысяч знаков связного текста «от себя самой». Про то, что мне на самом деле хотелось бы написать, а не про то, что хочет прочитать главный редактор и рекламодатели (по-моему, им одним был интересен тот трэш, который писала я и другие «журналисты» во всех СМИ, в которых мне довелось работать за эти нудные и долгие годы, которые я теперь пафосно называю «деланием карьеры»).

Так вот, прежде чем сдохнуть, я, вполне себе годно сохранившаяся тетка семьдесят девятого года рождения, еще помнящая жизнь без мобильников, Интернета, Путина и электромобилей, сажусь за компьютер и с чувством глубокого удовлетворения набиваю в Word название своего «открывающего новый этап в моей жизни» романа: «Прежде чем сдохнуть». А компьютер тут же подчеркивает слово сдохнуть волнистой зеленой линией и сообщает, что оно не может быть употреблено в тексте. И (в скобках) делает допущение: если только речь не идет о животном.

Речь идет обо мне и моих соседях по дому престарелых, поэтому слово сдохнуть вполне допустимо.

Мы стали первым поколением стариков, которое дети массово сдали в дома престарелых и забыли там навсегда. Глупо искать причины, почему слив предков в эти недокладбища перестал считаться чем-то позорным и крайне неэтичным среди наших детей. Мы рожали их нехотя, в последний момент перед климаксом, сожалея о том, что «теперь придется снимать двушку вместо однушки» и «лишний раз не съездишь за границу». Конечно, потом-то мы их любили. Не любили и не хотели мы их только до рождения, а после очень даже трепетно относились: нанимали им нянек, покупали телевизоры с большим экраном, чтобы они получали большее удовольствие от мультиков, и даже иногда позволяли играть на родительском айпаде. У нас выросли хорошие дети с большим будущим. Просто в наше технологичное время куда как рациональнее поместить стариков в одном месте – поблизости от тех немногих людей, которым не брезгливо терпеть старческую капризность и слушать шарканье шлепанцев. Они заботятся о нас, а мы живем в своем сжатом до размеров пионерлагеря стариковском пространстве совсем так, как и хотели жить всю жизнь: без проблем, без обязательств, без работы, предоставленные сами себе и друг другу. Совсем как в передаче нашей молодости – реалити-шоу «Дом-2». Хотя, конечно, всю жизнь мы мечтали совсем о другой старости.

Но сейчас нам, как в самой ранней юности, уже не надо ни о чем заботиться: ни о том, как получить повышение зарплаты, ни как купить квартиру в Москве, ни о том, с кем оставить ребенка, когда тебя вызывают в выходные на работу, ни как разделить имущество при разводе. Каждый предается тому, чем мечтал заниматься всю жизнь. В основном среди мужчин это компьютерные игры нон-стоп и просмотр спортивного канала, а среди женщин – запойный просмотр сериалов, чтение, охота за мужчинами и маниакальная забота о внешнем виде (мы стали первым поколением старушек в стрингах, эпилирующих зону бикини и маринованных в солярии).

Я включилась в нашу пансионную жизнь с энтузиазмом неофита. В конце концов, одиночества мне хватило в те три года, пока сыну не удавалось доходчиво объяснить мне преимущества жизни в пансионе и доказать, как необходима им (ему и его герле) моя квартира. Впрочем, данное им образование пошло впрок и они-таки смогли найти веские доводы и убедительные слова.

И вот я здесь уже почти четыре месяца. И, наконец, пишу ту самую вожделенную книгу, которая не появилась бы, не окажись я в этом специфическом местечке. Здешние старухи дарят меня богатейшим жизненным материалом. Думаю, ни одна из них не будет рада, когда увидит мой текст напечатанным. А одна, я подозреваю, могла бы, пожалуй, и убить. Несмотря на перечисленные сдерживающие факторы, я все-таки пишу эту книгу. И так слишком от многих поступков в жизни я отказалась из страха. Нередко, как обнаруживалось впоследствии, опасения мои были изрядно преувеличены. Надеюсь, и в этот раз я переоцениваю размеры нависшей надо мною опасности и очкую без повода.

Но не буду забегать вперед, и начну с самых первых дней моей жизни в пансионе…

Май, 2039

Всю ночь накануне я плакала. Все утро боролась с результатом ночных слез – опухлостями вокруг глаз – с помощью чайных пакетиков. Всю первую половину дня пыталась смыть желтые круги от заварки вокруг глаз и запудрить их. Но от пудры лишь явственнее проступали морщины, и ее пришлось смыть и ехать как было. Так я стала Очковой Змеей. О том, что в первый же день пансионеры дали мне такое прозвище, я узнала лишь через неделю. «Ну и пусть! – думала я. – Подумаешь, один раз морда была не ахти. Зато у меня задница пока вполне еще ничего, по крайней мере, свою прямую функцию выполняет исправно». К тому же у меня сохранилась пышная, как искусственная ель, шевелюра «ежиком», которую очень красил темно-каштановый Color Creme. Шейный платок, в котором я всегда появлялась на людях, придавал мне пикантность и ловко маскировал шрам от операции на щитовидке. Груди у меня никогда много не было, но лифчик вандер-бра я всегда могла себе позволить, так же как и утягивающее белье. К тому же с юности я научилась держать спину так, как будто бы от плечей, через лопатки и до задницы у меня был натянут эспандер, не дававший мне позорно скрючиваться и ссутуливаться. Словом, для своих шестидесяти я выглядела как свеженький ментоловый леденец.

Мы въехали на залитую асфальтом территорию пансиона. Сын и невестка с энтузиазмом перетащили сумки из машины в мою комнату. Со словами «С новосельем!» вручили мне довольно облезлого плюшевого кота, «чтобы не скучала», и укатили в Москву. В тот же вечер были назначены просмотры моей квартиры потенциальными съемщиками. Предполагалось, что в пансионе «на природе» (за этим красивым оборотом скрывалось «в двухстах километрах от Москвы») я проведу лишь три летних месяца. «Мама, это так полезно для твоего здоровья!» – говорил мне сын. А если мне не понравится, то осенью я снова вернусь к себе в Москву. Конечно же, все, кроме меня, были заинтересованы в том, чтобы этого не случилось. Так мне казалось…

Я не собиралась вступать в тесные отношения с другими пансионерами. Друзей у меня уже давно не было, и я научилась жить без них – у меня был мой Интернет с анонимными онлайновыми собеседниками, мои книги и фильмы. К тому же эти три месяца на природе я собралась провести в работе над Своей Первой Книгой. Соловьи, поля, тополя, как я думала, наконец, подарят мне вдохновение, которое что-то никак не снисходило до меня в Москве. Дома я уже начала десяток книг, но ни одну из них не смогла дописать до конца – каждый раз появлялись более гениальные замыслы или более неотложные дела; (киста, щитовидка, катаракта). Да и просто хотелось отдохнуть. «Теперь – самое время и место», – решила я.

Полей и тополей рядом с пансионом не оказалось, зато из окна был виден щербатый асфальт, давно не стриженые акации и обложенная битым кирпичом клумба, на которой пробивалась какая-то нежная зелень с малиновыми прожилками. Издалека сладко тянуло хвоей и навозом. Как оказалось, в километре был коровник. Но зато в ста метрах от пансиона – озерцо с низкими заболоченными берегами и деревянным мостком.

Снисходить до общения с пансионерами мне не хотелось еще и потому, что пансион был из недорогих, и я не могла рассчитывать встретить здесь людей своего круга. Я же привыкла вращаться среди людей идейных, креативных, творческих и безбашенных – все-таки бывший журналист центральной прессы. В такую пердь и за такие деньги, как я предполагала, ссылаются неудачники, которые мало зарабатывали всю жизнь и даже не смогли дать своим детям высшее образование. Себя я считала нелепым исключением – негосударственный пенсионный фонд, в который переводилась страховая часть моей пенсии, к несчастью, лопнул. Страховая (большая) часть пенсии, которая перечислялась туда чуть ли не всю мою жизнь, благополучно пропала (хотя сын считает, что еще не все потеряно, и продолжает с кем-то там судиться за мои деньги), и в результате я сейчас получаю такое же денежное пособие, как если бы никогда не работала. Собственно, эта неприятность и стала одной из причин, по которой сын и настоял на моем пребывании в пансионе «Курганы» и сдаче в аренду моей квартиры. (Конечно, главной причиной была забота о моем здоровье.)

Впрочем, как выяснилось позже, я совершенно напрасно опасалась, что я одна такая умная среди бедных. Оказалось, что полпансиона забито людьми, про которых я или читала, или слышала от знакомых – то есть людьми моего круга, которые точно так же не рассчитывали, что доживут до старости, и безоглядно транжирили бабло в молодости, надеясь, что если они и дотянут до шестидесяти, то дензнаки в этом возрасте будут браться откуда-то сами собой. То есть они тоже ничего не скопили на старость. Выяснила я это уже через пару дней жизни в казенном доме, и это реабилитировало мою самооценку.

К ужину (19:00 по расписанию) я вышла холодна и бесстрастна. Я надеялась, что всем так же насрать на меня, как мне на всех. Навстречу мне девица в бесстыжем белом халатике прокатила тележку с тарелками. «Я бы тоже хотела получать ужин в номер», – остановила я ее. «Но вы же пока ходите?!» – смерила она меня взглядом. Не стала отвечать на это хамство. «Пока» так «пока», в столовую, так в столовую.

Я напрасно надеялась, что всем на меня насрать. Какая-то женщина, очевидно из местного начальства, решила меня представить публике. Прямо как новую ученицу классу. Она быстро высмотрела в зале мое (незнакомое ей) лицо, довольно чувствительно схватила за руку и закричала в зал: «Господа! Обратите внимание! У нас новое поступление – Софья Аркадьевна Булгакова, 1979 года рождения, известный журналист, которая, как сказал нам ее сын, мечтает написать роман!». По залу пронесся смешок, который я отнесла на счет манеры говорить этой шумной девки. Я всегда знала, что у нынешней молодежи нет чувства языка, но что у нее нет и чувства такта, впервые так сильно бросилось мне в глаза.

– Может, ты еще и мою медицинскую карту зачитаешь? – тихо, но вполне злобно прошипела я.

– Вы, кстати, еще не сдали вашу медицинскую карту в нашу медсанчасть! – ответила работница пансиона. – Ну, ничего, сдадите завтра. Берите же ваш ужин, пойдемте, я волью вас в коллектив.

Жрать в компании этой девицы мне совершенно не хотелось, но я зачем-то потащилась за нею со своим подносом.

– Сейчас я подсажу вас к нашей знаменитой Алле Максимовой! – прочавкала девка, уже успевшая что-то засунуть в рот. – Она у нас в пансионе первая писательница.

Первая писательница, изогнувшись над тарелкой, как коктейльная соломина, меж тем перебирала три стручка спаржи и таращилась на меня отнюдь не дружелюбно.

– Так ты, Сонечка, тоже пишешь? – сверкая фарфоровыми зубами, спросила она.

На эту оскорбительную «Сонечку» надо было срочно ответить не меньшим оскорблением.

– Да, котик! – улыбнулась я в ответ так широко, чтобы все увидели, что у меня-то, в отличие от некоторых, пока вполне годно сохранились собственные зубы. Пусть и прокуренные до желтизны, но свои.

– Алла у нас – самый тиражный писатель в пансионе, – гордо сказала девка, функция которой в этом заведении по-прежнему оставалась мне неясной. – Ее рассказы чаще всего распечатывают другие члены комьюнити. Она так увлекательно пишет, что наши мужчины решили сделать ей личный сайт, чтобы и другие люди могли скачать ее романы! – продолжала услужливо обсирать Максимову девка. – И мы это очень поддерживаем. Если вы сможете писать так же интересно, то, наверное, они и вам сделают сайт.

Тут я не выдержала и сардонически расхохоталась.

– Вообще-то я профессиональный работник СМИ, – фыркнула я, все еще продолжая ржать. – И, надеюсь, напишу что-то, представляющее большую литературную ценность, чем старческий лытдыбр, интересный лишь пансионерам.

По лицам сотрапезников я поняла, что сморозила что-то очень опасное.

Насколько опасное, я поняла лишь позже. Как выяснилось, я тут не одна такая, кто знает буквы и умеет писать. ВСЕ, практически все (!!!) жители пансиона мечтали написать Роман. И многие даже что-то там писали. В богадельне даже издавался собственный «Литературный альманах». Вот хрень! Я ожидала от этого богом забытого места всего, чего угодно, но только не этого.

– Вот когда моя мама еще в этом пансионе работала, – трепала своим бескостным язычком девка-сотрудница, – все бабульки к старости тянулись к земле. Вы не представляете, что тут творилось! Каждая бабка – у другой уже и сил нет, чтобы ходить – требовала себе личную грядку. И, как заведенная, копалась в ней. Прямо какой-то инстинкт, мания какая-то. Мне рассказывали, что раньше это у всех старушек такое хобби было. Говорят, даже когда картошку было дешевле купить в магазинах, бабки все равно ползли на эти грядки и втыкали в землю картофелины. И умирали на этих грядках. В мое детство тут все было чем-то засажено, и мама даже не знала, куда этот чертов урожай девать. А теперь вот все по-другому. Все пишут. Все пишут! Хотя, чего же тут удивительного? Прежние старухи всю жизнь копались в земле, работали руками и под старость не могли остановиться, а нынешние ста…, то есть дамы элегантного возраста, всю жизнь просидели в офисах, давя на клавиши. И тоже не могут остановиться. Прогресс! Но мы поощряем! Мы это с удовольствием поддерживаем. Потому что работа с информацией очень полезна для увядающего мозга…

На пассаже про увядающий мозг мое сознание отключилось…

Когда я проснулась с утра, никакой Роман писать уже не хотелось. Хотелось проявить хоть какое-то креативное разнообразие и умереть на грядке, как умирали наши предки, а не за ноутбуком, как тупые современные старушки. Об этом я и поспешила сообщить в своем «ЖЖ» и на Фейсбукe. После этого я удалила из компьютера все те гениальные идеи, которые складировала в нем всю жизнь в надежде, что когда-нибудь одна из них разовьется в шедевр, про который скажут: «Да за это Нобелевки мало, чтоб такое выдумать!».

Поскольку мои идеальные планы на трехмесячный писательский запой были грубо нарушены вмешательством безобразной действительности, теперь я совершенно не представляла, чем мне заниматься в этой глуши в оккупации страдающих словесным поносом идиотов. Я действительно не представляла, чем еще можно заниматься в этой жизни, кроме как сидеть перед волшебно мерцающим экраном и давить на клавиши. Черт! Почему же я оказалась такой банальностью? Я, всю жизнь считавшая себя страшно особенной личностью, которой обстоятельства не дают самореализоваться! А-а-а-а! «Софья, выпей йаду!» – кричала мне каждая увиденная буква.

Два дня я провела как Сталин, узнавший о провале восстания (кажется, 1905 года). Он тогда тоже был в тюрьме. И узнав, что его (и не только его) революционное будущее накрылось медным тазом, он впал в жесточайшую депрессию: неделю он лежал на боку, уткнувшись носом в стену, и тихо плакал. Сталин не вставал. Он не мог есть, спать, он даже был не в состоянии помыться. Лежал, вонял и истекал слезами. Это был паралич воли и стремления к жизни. (Сей занимательный факт я почерпнула в книге Эдварда Радзинского.)

Так вот, два дня у меня был такой же паралич стремления к жизни. Я даже думала, что могу умереть от этого. То есть мне не хотелось жить. Мне не хотелось просыпаться, потому что просыпаться было незачем. И я мечтала тихо умереть во сне. (В тайне я обнаруживала в такой смерти дополнительный бонус: мой подлый сын тогда бы понял, на что обрек меня, ссылая сюда! Он убился бы лбом об стену, и ему всю жизнь было бы в чем каяться. По крайней мере, я тогда могла бы быть уверена, что так просто он меня после такой смерти не забудет и моя могилка долго будет ухоженной. Еще бы – сдал мать в дом престарелых, а она на третий день и окочурилась!)

Надо было что-то срочно придумать, чтобы не сдохнуть от разочарования и тоски. И спасение явилось…

***

То ли огорчение мое было не столь велико, то ли я с самого начала была не так уж одержима идеей стать Великой Русской Писательницей, но через два дня я встала и с аппетитом позавтракала. Тем более что за эти два дня молчаливого протеста с суицидальными мотивами никто не обеспокоился моей судьбой и не начал бегать вокруг с охами и ахами: «Что же вы, Софья Аркадьевна, не изволите вставать?».

И я решила стать местным Львом Данилкиным. Если уж эти подлые твари замусоривают своими литературными сорняками все информационное поле, не давая мне вырастить на нем Розу моего Романа, то я выдерну их с корнем! Я затравлю их гербицидами литературной критики, и они освободят мое жизненное (то есть литературное) пространство. Когда в моей голове созрело это решение, я ощутила небывалый подъем. Я даже сделала зарядку, эпиляцию (хотя к старости волосы на ногах почему-то почти перестали расти), покрыла ногти пурпурным лаком, надела свои лучшие стринги и всю брэндовую одежду сразу. В таком победоносном виде я отправилась на завтрак.

Кусать я предполагала из-за угла, но сразу больно. Как работник масс-медиа, я знала, что для раскрутки нового брэнда нужно его прицепить «паровозиком» к брэнду уже раскрученному. Чтобы ко мне, как к критику, сразу же начали прислушиваться, стоило крепко цапнуть за больное место ту самую «звезду №1» Аллочку Максимову. Стоит лишь посильнее ее лягнуть – и вирусная рекламная кампания обеспечена. Оставалось только найти больное место.

На десерт к завтраку я раздобыла распечатки рассказов местной звезды и прямо вприкуску с овсянкой принялась их читать.

– Ах! Ты тоже решила развлечься легким и поучительным чтением? – сказала она, зыркнув на стопку распечатанных листков на моем столе и узнав знакомые буквы.

Я как бы улыбнулась ей в ответ, беззвучно произнеся слово ке-е-екс и пожав плечами.

– Между прочим, у меня в комнате джакузи, если любишь гидромассаж – заходи! – подмигнула Алла. – Поболтаем!

– Обязательно! – энергично закивала я в ответ, как неудобно запряженная лошадка.

Дружить я с нею не собиралась. Я уже присмотрела себе в подруги единственную не пораженную вирусом писательства жительницу пансиона – Наташу Соколову. Эта милая женщина жила в соседней со мной комнате. Хоть с соседством повезло.

– Нет, я сейчас не пишу. Все, что хотела, я уже написала, – усмехнулась в ответ на мой вопрос Ната. – Точнее говоря, у меня осталась одна история, которую я хочу рассказать. Я дала себе слово, что до конца жизни напишу еще одну и только одну историю. Но она пока только сочиняется. Она еще не сложилась, – и Ната с загадочной улыбкой протянула мне распечатки произведений Аллы Максимовой, которые я и изучала за завтраком.

Наташа – бывший сценарист. От нее уютно пахнет корицей, а на том столике, где у всех пансионеров светятся ноутбуки, у Наты красуется корзинка с клубками и спицами. И вся она какая-то, как будто из мохера, – такая утютная, мягкая, теплая. И даже ее рыжие вьющиеся волосы умело скручены в клубок на макушке. У нее такие пышные плечи и грудь, что, как только я их увидела, первым непроизвольным желанием было уткнуться в эти груди носом, спрятаться в них ото всех и жалобно завыть. И чтобы она гладила меня по голове и утешала. Как мама… Впрочем, это всего лишь фантазия – моя мама так никогда не делала…

Но за ворсистой мягкостью Наты чувствовались жесткость и сила. Четкость и порывистость движений, прямой, как луч лазерного прицела, взгляд, и постоянная ломаная усмешка не давали слишком уж расслабиться в ее обществе. «Как будто железобетонную конструкцию для маскировки плюшем обшили, – подумала я про себя. – В общем, тетка что надо. Не размазня, но и не колючка».

Как и ожидалось, прима-райтер Максимова оказалась до отторжения писуча. Так что мне пришлось неделю изучать ее художественное наследие. Самые перспективные цитаты я сразу выписывала в отдельный файл. Параллельно я всеми доступными способами собирала информацию о жизни Аллочки до попадания в дом престарелых. Ведь графомана, как известно, делают Писателем не буквы, выстроенные в предложения, а биография. Писатель без биографии, как актриса без ролей, – это не фигура на шахматной доске искусства, а так – бледная тень. И если уж ты хочешь уничтожить пишущего – надо бить сразу и по тексту, и по лицу, и по биографии.

***

К сожалению, сайт писательницы Аллы Максимовой, который стряпали для нее наши мужики, еще не был готов. Так что официальных сведений о ее жизни почерпнуть было негде. Зато Алла была очень общительна, и большая часть пансионеров оказались так или иначе в курсе ее биографии. «Начало славного пути» тянуло на сюжетец для героико-любовного романа. С чередой чудес и триумфов воли. И сразу становилось понятно, что это – фейк. Ложь. Выдумка. Наша молодость пришлась уже на то время, когда дедушка Ельцин «работал с документами», то и дело рискуя увидеть слепящий белый свет в конце тоннеля. К тому моменту, когда мы оперились и выпали из гнезда, ребята чуть постарше уже организовали все возможные чудеса и волшебные превращения – для себя, оставив на нашу долю лишь жалкие фокусы, которые не впечатлили бы даже Амаяка Акопяна. И, живописуя, как она научилась вытаскивать из доставшейся от рождения пустой шляпы бесконечно много «белых кроликов», Аллочка явно врала…

Собственно, завершающая часть жизнеописания подтверждала, что в первой части многое недосказано…

Выяснилось, что Алла в буквальном смысле слова – сирота казанская, воспитывалась в Казанском детдоме, куда попала после смерти матери. Окончила парикмахерское училище и рванула в Москву. Там ее гений оценили, и вскоре Аллочка работала стилистом в одном из самых пафосных салонов красоты.

Годам к тридцати ее осенило, и Алла открыла собственный и очень доходный бизнес. Она догадалась устроить по всей Москве сеть экспресс-головомоек, расположенных рядом с метро. Она поняла, как часто женщинам нужно быстро, буквально за десять минут, помыть голову и сделать укладку по дороге на работу. Или по дороге с работы на свидание.

Период везения венчало очень удачное замужество – Алла выскочила за успешного кинопродюсера Рафаэля Оганесяна.

На этом luck и закончился. Муж неожиданно бросил успешную бизнесвумен, да еще каким-то чудом оставил себе ее бизнес. Все, что было нажито совместным непосильным трудом, – парк шикарных машин, огромная квартира на Садовом, загородный дом – все осталось за ним. После развода Алла оказалась одна в крошечной однокомнатной квартире-студии с видом на автовокзал у метро «Щелковская».

Самое загадочное и обидное, что ушел Рафаэль не к какой-нибудь молоденькой актрисе, и даже не к смазливой телеведущей, а просто ушел от Аллы. Он больше так ни на ком и не женился, хотя на днях старик отпраздновал семидесятипятилетний юбилей. И это хоть немного утешало Максимову. Она гордилась званием единственной женщины, которой удалось дотащить свободолюбивого Рафаэля до загса.

Алла безуспешно пыталась начать какой-нибудь новый бизнес, но дела не шли. И бывшая звезда гламурного глянца, давшая сотни интервью на тему «быть можно дельным человеком и думать о красе», закончила свою карьеру администратором в заштатной окраинной парикмахерской. А после выхода на пенсию сдала в аренду свою московскую квартирку и поселилась здесь – в пансионе.

– Вначале Алла здесь страшно скучала. Ее даже никто не приезжал навещать, – рассказывала мне во время вечерней прогулки бывшая сценаристка Ната, к которой приезжали трое красавцев-сыновей и балетной грации улыбчивая дочка с теплыми серыми глазами. – Мне было ужасно жалко Алку.

– Слушай, а откуда ты знаешь, что этот ее Рафаэль не к какой-нибудь актриске сбежал? – спросила я, кутаясь в кофту и с наслаждением втягивая в себя чуть прохладный майский воздух с запахом костра.

– Да вот уж знаю, – неопределенно покачала головой Ната. – Все-таки одна тусовка. Да и сама посуди: просто роман на стороне крутить он мог и так – без развода. Алка смотрела на это сквозь пальцы – лишь бы животное, как говорится, в стойле было. Если же он всерьез влюбился – то почему не женился? Неужели бы нашлась такая, которая за него не пошла бы? А? Ты вспомни его лет двадцать пять назад – красавец-мужчина, харизма, море обаяния, чувство юмора, блестящий «бентли». Что еще надо?

– Это точно, – кивнула я. – Помню, брала у него как-то интервью. Он производил впечатление.

– Так вот, про Алкину жизнь в пансионе, – вернулась к рассказу Ната. – Мы тут к ней все ходили про красоту советоваться, буквально покоя ей не давали – просто чтобы не дать ей зачахнуть от тоски. Ведь когда человек начинает помогать другим, ему уже некогда жалеть себя и огорчаться. А потом она выправилась, засела за ноутбук и стала позиционироваться как писательница. А дальше – ты сама все видишь…

К нынешнему дню Алла отметилась аж в четырех жанрах. Она уже могла гордо называться автором одного рассказа, одной повести, одной новеллы и даже романа.

Я – внимательный читатель. Очень внимательный – из тех, которые с карандашами перелистывают книги и клеют стикеры на страницах. Это, конечно, не оттого, что я так уж уважаю чужое письмо. Это оттого, что я сама всю жизнь хотела писать.

Отмечаю я в чужих книгах те страницы, где сквозь тюлевую ткань вымысла прорывается настоящее, искреннее, выстраданное. Мало людей, способных быть демиургами в полном смысле этого слова и хотя бы на бумаге создавать полнокровные образы абсолютно отдельных, отличных от них людей. Большинство так или иначе пишет себя. Раскладывает свою личную шизофрению на множество лиц и играет с персонажами, как девочки в детском саду с куклами.

Сидит себе такая Маша в песочнице с голозадыми, вымазанными в песке пупсами и разговаривает на три голоса.

– Ах, принцесса, ну почему же вы не хотите ехать со мною на бал?

– Виконт, я хочу поехать с вами. Но моя мама запрещает мне ездить на бал. Она считает, что я еще слишком маленькая.

– Эй, вы, двое! Если вы поедете на бал, я все расскажу маме принцессы, и она поставит ее в угол!

– Принцесса, хотите я зарублю вашу соседку топором, и никто не узнает, что мы с вами ездили на бал?

– Ах, виконт, вы правда можете сделать это ради меня? Тогда я пойду скорее надевать свое лучшее бальное платье. Подать вам топор?

И сразу все про эту Машу понятно. И про ее семью. И про соседей.

Выписки из творчества А. Максимовой by Софья Булгакова, 26 мая 2039 г.

«Принц на белом «мерседесе» (повесть)

«Сказки внушают нам, что замуж стоит выходить лишь за принца на белом коне. Но не бывает сегодня принцев на белом коне, надо с этим смириться. Нынче на конях ездят только жокеи и сельские говновозы. Сегодня идеальная партия – принц на белом «мерседесе». Он ничуть не хуже, а наоборот – намного современнее. Но и тут перфекционизм ни к чему – можно согласиться и на принца на черном, красном, серебристом и любом другом «мерине». Главное, что он – верхом. Конечно, не совсем на коне, а на «мерине». Разница на первый взгляд не заметна, но ее стоит иметь в виду.

Мерин, как известно, это кастрированный конь, у которого от отсутствия яиц развивается большая тяга к труду. Мерин зверски работоспособен и, в отличие от коня, от работы не откидывает копыта.

Каждый человек заводит животное «под себя». И уж если нынешние Сказочные Принцы ездят на «меринах», а не на конях, это не спроста. Но чилдрен! Но фэмили! Овес понажористей и новые подковы – вот и все, что волнует вашего Принца. И работы, работы давай! И не ждите, что он, стоя на коленях, будет умолять вас подарить ему наследника. Он этого просто не умеет. У него и органа такого нет…

Единственный раз, когда Димон заговорил о детях, был таким:

– Слушай, а вот если, допустим, ты случайно сейчас залетишь? Ну, забеременеешь в смысле, что ты будешь делать? – спросил муж у Ксюши.

– Ну… – Ксюша попыталась угадать, что он хочет услышать в ответ на эту провокацию. – Я думаю, мы поступим так, как скажешь ты. Хочешь – оставим ребенка…

– А если нет – то ты сделаешь аборт. Так? – уточнил Димон, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Так, – подтвердила Ксюша.

Муж удовлетворенно кивнул и снова уткнулся в монитор».

«Там, где кончается лак» (роман)

«В прекрасной самочке все должно быть прекрасно – и душа, и мысли, и поступки. И лак для ногтей у нее должен быть прекрасный – Orly. Один ободранный ноготь может изменить вашу судьбу. Лак может навсегда разрушить ваш luck, если Мужчина Мечты вдруг заметит сколы на блестящем панцире, укрывающем ваш ноготь от жестокости мира, и заусенцы на руке, которой вы пытаетесь залезть к нему в кошелек… Пара нелаковых пальцев, попавшихся ему на глаза, – и он больше никогда не даст вам второго шанса проникнуть к нему в самое сокровенное место – свой бумажник.

И вы закончите свои дни в жалкой «двушке» в Бирюлево под бульканье кипящего борща и истошные крики несовершеннолетних детей бедноты. То есть ваших детей. «Следите за руками!» – вот о чем думала Даша, сидя перед маникюршей и пристально наблюдая, чтобы та удалила всю кутикулу с каждого пальца… Luck сегодня ей был категорически нужен. Она даже отключила мобильник, чтобы зловредные агенты из банка перестали ей напоминать про трехмесячную просроченную задолженность по кредиту за «ауди ТТ»…

«Если бы любовь не придумали» (рассказ)

«– Если бы любовь не придумали, я бы хоть раз за все эти годы влюбилась, – рассуждала Элла, задумчиво перебирая шикарные свадебные платья, застывшие перед нею солдатским строем. – Но ведь я же не влюбилась! Ни разочка! За все свои тридцать лет и три года… Спрашивается, почему? Может быть, я не встретила «того самого мужчину»? Бред, бред и бред! Уж с какими только мужчинами я не встречалась. У меня был и банкир, и нефтяник, и спортсмен, и яхтсмен, даже один мужчина-артист. Все как на подбор: и состоятельные, и в хорошей физической форме, и одеты с иголочки, и разговор поддержать могут. В кого же тогда влюбляться, как не в таких, как они, отборных самцов? Но ведь, положа руку на сердце, ни одного из них я так и не полюбила. И если уж ни один из этих лучших и достойнейших мужчин не смог сделать так, чтобы у меня в животе «трепыхались бабочки», то, судя по всему, это никому не под силу. Если ни про одного из них я не смогла подумать: «Вот с ним для меня и в шалаше будет рай», то любовь – придумали.

Да и они – любили ли они меня? Если равняться на все эти чудовищные, насквозь ненатуральные фильмы о любви, то – нет, не любили. Но если бы такая любовь, на которой делают деньги писатели и киношники, на самом деле существовала в этом мире, разве смогли бы они не влюбиться в меня? Ведь в кого же им влюбляться, как не в такую, как я? Объективно, абсолютно все-все во мне достойно только восторгов, поклонения и обожания. Ум, стать, стиль, внешность, образование, карьера – всем взяла… Ан нет… Нет любви.