Счастье рядом

Костюмированное представление

– Тесса, дорогая?

Я открываю дверь.

– Что? – кричу я вниз.

– Спустись, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.

Боже, это ведь не мои проклятые гости. Я еще раз смотрюсь в зеркало и выхожу из ванной.

– Те-е-есса-а-а?

– Да иду я, иду!

Я сдерживаю в себе все то, что мне действительно хотелось бы сказать, и, ругаясь про себя, спускаюсь вниз по лестнице, заставая маму в ее стихии. Все сверкает и блестит. В воздухе витает запах еды, от которого у меня текут слюнки. Наш дом будто готовится к государственному приему. Повсюду стоят свежесрезанные цветы, ни одна пылинка не выдержала уборочного штурма моей матери, а нарядно украшенная столовая с ее подсвечниками в дополнение к нашей огромной люстре напоминает мне британский костюмированный фильм.

Если честно, я не удивилась бы, возникни передо мной в тот момент Элизабет Беннет, хотя появлению мистера Дарси обрадовалась бы больше^[3]. Впрочем, как всегда. Столовое серебро безукоризненно сверкает при свете свечей, бокалы для вина и шампанского блестят как отшлифованные бриллианты, а белоснежно накрахмаленные салфетки искусно уложены на дорогой сервиз. Фоном играет «Between Shades of Gray» Микаэля Гавина. Раньше я всегда играла ее для своей матери. Когда вся моя жизнь еще была впереди. По крайней мере, мне так казалось.

Мой взгляд проходится по длинному столу и многочисленным композициям из цветов, которые сияют на фоне белоснежной скатерти. За законченность стиля отвечают черно-белые узорчатые сидушки на дизайнерских стульях. Да, все безупречно. Точно как и моя мать. У нее однозначно слишком много времени. Я умираю, а она крахмалит салфетки. Признаться, все выглядит потрясающе, однако, если на ужине не появится мистер Дарси или отряд из программы «Прекрасное жилище» и профессиональный фотограф, все слишком преувеличено. Я стою в дверном проеме и наблюдаю, как мама ставит на стол маленькие солонку и перечницу. Она выглядит как шведская модель, позирующая для каталога, и я определенно ее дочь, что заставляет меня коротко вздохнуть. Точно такие же зелено-голубые глаза, длинные светлые волосы, вздернутый нос и полные губы. А в наших белых узких летних платьях мы выглядим так, будто наряд подбирали для домашней фотосессии.

Я всегда хотела быть как она. Она была для меня примером. Та, кого я тайком разглядывала. А теперь она просто человек, который меня больше всех разочаровал.

– Ах, Тесса, милая, это ты… Можешь приготовить свой фирменный карамельный соус для десерта?

– Ты для этого меня позвала? – холодно спрашиваю я. – Ради карамельного соуса?

– Ну да, я подумала… – она нерешительно смотрит на меня, будто опасается приступа ярости. – Ты и я, раньше мы с удовольствием готовили и пекли вместе.

Верно. Так и было. Старые добрые времена.

– Наверное, это была дурацкая идея, – в конце концов говорит она и вздыхает.

– У тебя есть все ингредиенты?

– Да, – отвечает она. – Я уже все приготовила.

Ее улыбка так близка мне и нежна, и я чувствую, как мой рот сам хочет улыбнуться в ответ.

– Конечно, я могу и сама его сделать, но у тебя карамельный соус получается лучше. – Этим она меня сразила, хотя я прекрасно знаю, почему она так говорит. – Когда-нибудь ты должна рассказать, в чем твой секрет.

– Может, мне стоит раскрыть его сейчас? На тот случай, если за ужином я вдруг умру и у нас больше не будет возможности поговорить об этом. – Она делает глубокий вдох, чтобы сказать что-то, но я лишь качаю головой. – Я беру ложку морской соли и наливаю в сливки кокосовое молоко. Но обязательно бери кремообразные.

Соус как раз готов, когда в кухню входит папа и обнимает маму сзади. Я наблюдаю за ними со стороны, и на душе становится грустно. Именно об этом я когда-то мечтала. Любящий и привлекательный муж, который так же смотрит на меня, его особенная улыбка, которую он дарит только мне. Мужчина, который знает, какая я на самом деле, но все равно любит меня. Или, может быть, именно за это.

– Привет, радость моя. – Он целует меня в щеку, и я чувствую его большую теплую руку на своей спине. – Ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо, – шепчу я и смотрю на него снизу вверх. Я правда пыталась ненавидеть отца, но у меня не получается. Более того, он знает это, потому что мои родители рассказывают друг другу абсолютно все. По крайней мере, я так думаю. Но на самом деле не знаю. Я их никогда не спрашивала.

– Боже, пахнет великолепно, – говорит он и снова смотрит на мать. – Ты невероятна, знаешь об этом? – Она смущенно улыбается как девчонка. Этот прием всегда срабатывал у отца. – Что ты наколдовала на этот раз?

– На первое – легкий крапивный суп-пюре, основное блюдо – каре ягненка, к нему фасоль в беконе и картофель с розмарином. На всякий случай я сделала вегетарианскую лазанью, если вдруг кто-то не захочет мясо, и на десерт – сладкий яблочный пирог а-ля паризьен, с домашним ванильным кремом и фирменным карамельным соусом Тессы.

Как только она заканчивает голосом шеф-повара ресторана Мишлен представлять меню, в дверь звонят, и в тот же момент я как будто возвращаюсь в свою прежнюю жизнь. Я следую за родителями по коридору, наблюдая, как они смотрят друг на друга. Все как раньше, как в детстве, когда мой смертный приговор уже был вынесен, но я о нем еще не знала. Пока мама открывает дверь, вниз спускается Ларисса, немного раздраженная, как это обычно бывает, когда речь идет о подобных мероприятиях. Своим взглядом она разрушает прекрасное чувство в моей груди и возвращает к реальности. Туда, где я скоро умру, где моя мать обманывала меня всю жизнь.

Праздник живота

Карл Зальцман выглядит так, словно только что сошел с обложки бизнес-журнала. Теперь понятно, почему мама превратила гостиную в студию для домашней фотосессии. Его лицо одновременно хитрое и серьезное. Глядя на него, я могу себе представить, какими они с отцом были в университете. Как они веселились. Но в то же время я не хочу думать об этом, потому что никогда его больше не увижу. Я разглядываю его жену. С виду она легкая и хрупкая, и наверняка, встретив ее, у каждого мужчины просыпается инстинкт защитника. Я знаю, о чем говорю. Маленькие нежные женщины с большими глазами беззащитны. Во всяком случае, так это интерпретируют мужчины. Не то чтобы у меня большой опыт. Ладно, у меня его вообще нет, но не из-за отсутствия возможностей. Ну, по крайней мере, они были раньше, пока я не стала выглядеть так, как сейчас. Я думаю, у меня всегда был выборочный характер… Как бы там ни было, у меня нет сомнений, что Беттина Зальцман является именно такой женщиной. С глазами как у косули она наверняка легко избежит хладнокровного убийства.

И, хоть они появились достаточно эффектно, но выглядят мило. Как люди при деньгах, которые, стоит отметить, остались приземленными. Абсолютная противоположность новоиспеченным богачам. Пока все продолжают светски беседовать и обмениваться любезностями, я иду в столовую. Во-первых, потому что я хочу есть, а во-вторых, потому что чувствую себя не в своей тарелке. Раньше у меня не было проблем с легкомыслием, теперь же я его не выношу, хотя бы потому, что жизнь слишком коротка для пустой болтовни и фальшивой дружбы.

Я облокачиваюсь на подоконник и смотрю на улицу. Для этого времени суток небо слишком темное. Оно прячется под суровой зелено-серой пеленой, и угроза выпадения града висит в воздухе. Осталось недолго. Духота ждет подходящего момента, когда вот-вот разразится гроза. И не только она, я тоже жду ветра и проливного дождя. Затишье перед бурей, листья на деревьях не шевелятся, ничто не шелохнется. Словно весь мир и я в том числе стали частью ужасающей картины. Кусты в саду отбрасывают угрожающую тень на газон, медленно плывущие по небу облака отражаются в водной глади бассейна как в зеркале.

– Садитесь, я сейчас принесу закуски.

– Боже мой, Грета, это выглядит потрясающе, – слышу я трепетный голос Беттины Зальцман, когда она входит в столовую. – Карл, только посмотри на сервиз…

– Да, он действительно элегантный, – отвечает он.

– Он к тому же хранит в себе много воспоминаний, – говорит моя мать, наигранно вздыхая, а я только и жду историю о том, как ее отец и маленькие братья были вынуждены прятать этот красивый фарфор от нацистов, которые отобрали у них абсолютно все. Все.

Как только она хотела набрать воздуха, я поворачиваюсь и, показывая в сторону кухни, говорю:

– Пока ты рассказываешь, я могла бы принести закуски.

– Спасибо, дорогая, я могу сделать это сама, – отвечает она с улыбкой.

– Знаю, но если не сделаю этого, мне придется снова слушать эту историю про нацистов, и не уверена, что вынесу ее в очередной раз.

Я слышу бешеный стук сердца и чувствую ненависть, которая заставляет выплескивать наружу все, о чем я могу только подумать. Кто знает, может, я не раз думала об этом. В воздухе повисает тишина, и слышно лишь звучащую фоном пьесу для фортепиано. По выражению лиц все понятно.

Я чувствую себя Лариссой. Пару недель назад только она говорила что-то подобное, но сегодня я переняла эстафету, и по ее ошарашенному виду заметно, что она не была готова к такому. Обычно из нас двоих именно она остра на язык, та, за кем стоит последнее слово и у кого лучшие аргументы. Но сейчас она молчит, а я наслаждаюсь этим взглядом. Мне бы очень хотелось навсегда запомнить ее пустое выражение лица. Это будто прощальный подарок.

– Что это было? – шепчет мама, когда заходит на кухню.

– Что именно? – спрашиваю я.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. – Ее глаза сверкают от ярости.

– Я больше не могу слушать эту историю.

– Раньше ты со мной так не разговаривала, – говорит она тихим голосом, чтобы ее гости не услышали, что происходит на самом деле.

– Сейчас все не как раньше, – отвечаю я сухо и смотрю на нее. – Сейчас – это сейчас.

– Ах, вот оно что… Теперь так будет всегда?

– «Всегда» в моем случае продлится недолго, – шепчу я ей в ответ. – Скоро ты от этого избавишься.

Не дожидаясь ответа, я хватаю огромную кастрюлю с супом и оставляю маму одну в кухне.

Хоть и неохотно, но стоит признать, что суп великолепен. Ангелы в моих ушах поют подобно четырехголосому хору, а желудок довольно и расслабленно улегся под моим больным сердцем. Разговоры проходят мимо меня. Мой взгляд падает на нетронутые столовые приборы Лариссы и ее гневное выражение лица. Возможно, они снова поссорились с Бастианом. Мне кажется, они так часто ссорятся, потому что им доставляет удовольствие длительное примирение в конце. Я зачерпываю еще одну ложку супа, и его вкус затмевает пустые разговоры о работе господина Зальцмана и делах моего отца в бюро. Я не обращаю внимания на истории Беттины Зальцман про какие-то путешествия и только в конце понимаю, что и в семье Зальцман не все так гладко, как кажется. Но, если честно, меня это не интересует. В данный момент меня интересует только кремовый суп и его мягкий вкус, остающийся на языке.

Я поглощаю это творение под ноктюрн Шопена. Может быть, это мое воображение, но с тех пор, как стало известно, что я умру, еда стала еще вкуснее, а она и так всегда доставляла мне огромное удовольствие. Я настолько погрузилась в свой собственный мир, что не заметила, как мама встала и вышла в коридор.

Мои мысли тонут в этом наслаждении. Я макаю кусочек хлеба в суп, засовываю его в рот и вижу, как мама возвращается в столовую. Но вместо того, чтобы проглотить еду, я испуганно делаю вдох и вскакиваю, ударяясь о стол, отчего слышится звон посуды. Все взгляды в комнате направлены на меня, а ложка из моих рук падает с громким стуком на пол. Я пытаюсь покашлять, так как мои легкие напряжены и борются с куском хлеба, который я вдохнула. От нехватки кислорода комната плывет у меня перед глазами. Я не могу задохнуться сейчас. Не здесь и тем более не когда он смотрит на меня.

Он

Я продолжаю хватать ртом воздух, слезы катятся по лицу, а руки дрожат. От удушья щеки раскалились, и вместе с ними горит спина, по которой снова и снова стучат руки моего отца. Все стоят, смотрят на меня обеспокоенно и нервничают, но я вижу лишь его.

– Лучше? – спрашивает Карл Зальцман, и только тогда я замечаю его руку на своем плече. Я откашливаюсь и смущенно киваю. – Глоток воды? – господин Зальцман тянется за стаканом, но он его опережает.

– Вот, держи.

Его голос такой же, как и его взгляд, и мои ноги подкашиваются, когда я чувствую его запах. Стиральный порошок и немного дезодоранта. Ничего больше. Чистый и опрятный. Я хочу укутаться в этот аромат.

– Спасибо, – шепчу я, но не двигаюсь. Моим глазам нужно задействовать каждую клетку мозга, чтобы разглядеть его. Рукам ничего не досталось.

– Оскар, тут почти ничего нет, – говорит кто-то с упреком, забирает стакан и наливает воду.

– Возьми, Тесса.

Оскар. Рука снова подчиняется мне, берет стакан и несет его ко рту. Я чувствую, как холодная жидкость течет в горло. Я пью и смотрю на него сквозь стеклянный стакан. Это невозможно! Я, должно быть, сплю! Но это не сон. Он здесь. В эту секунду. Стоит напротив и смотрит на меня. Тем же взглядом, что и раньше. Те же искры, то же тепло. Он меня не забыл.

Я опустошаю стакан и ставлю его дрожащими руками на стол. Если бы мое сердце не билось так отчаянно, я бы подумала, что это галлюцинации. Но испарина, слезы и обмякшие коленки ощущаются слишком реалистично. Я так часто мечтала о нем, так часто думала. Об этом особенном взгляде. Тушь щиплет глаза, но я не перестаю тонуть в его взгляде. Эта голубая бездна ударяет мне кулаком в сердце.

– Пойдем, дорогая, садись, – я слышу голос отца и чувствую его дыхание.

– Наверное, она хочет сначала освежиться, дорогой, – говорит моя мать с улыбкой и берет меня за руку.

– Ты права, – отвечает он и поворачивается к Карлу и Беттине Зальцман. – Могу ли я предложить вам вина, чтобы оправиться от испуга?

– Ларисса, унеси, пожалуйста, тарелки из-под супа.

– Ты можешь помочь ей, Оскар, – говорит Беттина Зальцман, и одна только мысль о том, что моя сестра подойдет к нему ближе чем на метр, снова сводит судорогой все мои мышцы.

– Пойдем, милая, – говорит моя мать мягко и поворачивается к Беттине. – Мы скоро придем.

– Да, конечно.

Мои зелено-голубые глаза выделяются еще сильнее на фоне лопнувших сосудов. Щеки красные, а белое платье испачкано. Я смотрю на себя и качаю головой. Это я здорово исполнила. Меня навсегда запомнят той, которая подавилась кусочком хлеба. Той, которая, кашляя, забрызгала все супом. Той, что с испачканным лицом и красными глазами. Ну, по крайней мере, он меня точно не забудет. Делаю глубокий вдох и вытираю салфетками черные полосы с лица.

– Все в порядке? – спрашивает мама тихо. Я киваю. – Точно?

– У меня все хорошо.

Ее улыбка по-прежнему выглядит немного озабоченно, но она старается не показывать этого.

– Ты можешь не ждать меня, – говорю я. – Можешь спокойно идти.

– Тебе точно ничего не нужно?

– Нет, ничего не нужно. – Кроме Оскара.

Она кладет мне руку на плечо, а затем уходит. Я привожу лицо в порядок, снова крашу ресницы и собираю волосы в пучок. Румяна мне не нужны. Мой взгляд падает на резинку для волос на полу. Нагибаясь за ней, я вспоминаю, как менее чем два часа назад стояла на этом же месте и не могла дышать, потому что боль почти убила меня. Это было до прихода Оскара.

Так чего же я раздумываю? Мы совсем не знакомы, и, возможно, лучше было бы, чтобы все так и осталось. Точно, это было бы лучше. Но тут ничего не поделаешь: мое сердце колотится, когда я смотрю на него. Я чувствую себя живой с того момента, когда увидела его глаза. Знаю, нет никакого смысла нам быть вместе, и я знаю, что не будет никакого «мы», тем не менее в это мгновение я чуть не лопаюсь от счастья. И это все только потому, что он здесь. Пару метров подо мной.

Невольно вздыхаю. А что, если он и есть тот мужчина, которого я представляла в мечтах? Тогда я безнадежно влюблюсь в него, чтобы вскоре после этого умереть. А для него это будет еще тяжелее. Уставившись на себя в зеркало, раздумываю: а что, если он не такой классный, как я его себе представляла, и хочу ли я узнать это? Или лучше еще помечтать? Расстегиваю молнию и снимаю платье. Оно падает на пол, а я закрываю глаза, потому что не хочу видеть ни шрам, ни реальность. Хочу думать только о свежем запахе Оскара и о том, что я хочу в него укутаться. О том, что его кожа наверняка пахнет так же. От этих мыслей у меня пробегают мурашки по телу.

Я иду в свою комнату, достаю из шкафа тонкий черный свитер с джинсами и надеваю их. В темном небе сверкают молнии, из тяжелых облаков на землю обрушивается проливной дождь, и за яркими вспышками следуют раскаты грома. На улице бушует шторм, а в моей голове бушуют мысли. Я должна уйти с его пути. Должна сделать так, чтобы мы больше не увиделись. Просто вежливо попрощаться в конце вечера и поблагодарить вселенную за эту встречу. Но вечер еще не закончен. Впереди еще примерно его половина, чтобы насладиться глазами Оскара и зафиксировать его взгляд в голове, как тату на теле.

Чуть позже, когда я сажусь напротив него, его глаза улыбаются мне еще до того, как успевают улыбнуться губы.

– Тебе лучше? – шепчет он, и его запах струится мне навстречу. Я хочу ответить, но только киваю. – Точно?

– Боже, она всего лишь подавилась, – фыркает раздраженно Ларисса.

– Все могло закончиться намного хуже, – отвечает он, и его серьезный взгляд заставляет меня сглотнуть слюну.

– Но не закончилось.

– Может, и так, – говорит он уверенно. – Но она могла задохнуться. Это происходит намного быстрее, чем кажется.

– Итак, на чем мы остановились? – говорит Ларисса и кладет себе кусочек лазаньи на тарелку. – Если похоронить еще живого человека… – Она делает паузу. – Случайно, конечно.

– Конечно, – отвечает Оскар.

– От чего тогда он умрет? Задохнется? Или от жажды? Я имею в виду…

– Ларисса! – прерывает ее мать. В ее строгом взгляде читается упрек. – Что это за вопросы такие?

– Я недавно посмотрела сериал «Мост» и с тех пор задаюсь вопросом…

– Чушь, – шиплю я. – Ты спрашиваешь это только для того, чтобы подольше поговорить о моем недавнем недоразумении.

– Да кто говорит о тебе?

– Я думала…

– Тебе будет сложно в это поверить, Тесса, но речь сейчас идет, как ни странно, не о тебе, – говорит она, качая головой. – Или ты была заживо погребена?

– Нет, но…

– Нет, ты тупо подавилась куском хлеба.

– Она могла задохнуться, – говорит тихо Оскар и смотрит на Лариссу. – Я говорю это, чтобы ответить на твой вопрос.

– И как быстро это могло произойти?

– Знаешь, – шепчет он загадочно, – есть такая вещь, которая называется интернет. Может быть, там ты найдешь ответ.

Его взгляд находит меня, и от этой кривой улыбки по телу бегут мурашки. Ему нравится сидеть рядом с Лариссой, но он на моей стороне.

Пробуждение

Я вскакиваю от ужаса. Прядь волос прилипла к лицу, а сердце панически мечется в груди, словно испуганный зверь в клетке. Как инородное вещество в дрожащем, очень слабом теле. Моя кожа покрылась холодным потом, пальцы онемели. Слезы. Одна за другой. Моя грудная клетка дрожит, а глаза пытаются привыкнуть к темноте. Они ищут что-нибудь, за что можно было бы ухватиться, так как я теряю равновесие и тону в картинках из сновидения, которые настолько реалистичны, что боль, ощущаемая там, заставляет проснуться. Колющая. Глухая. Она словно выдалбливает мою грудную клетку. Словно мои ребра постепенно ломаются под ее тяжестью. И единственное, что их спасает, – внезапный плач, наполняющий легкие воздухом.

Я оттягиваю ночную рубашку от тела, словно узкую цепь, препятствующую дыханию, и откидываю одеяло.

– Это был всего лишь сон. Всего лишь сон. Лишь сон, – слышу я собственный шепот.

Мои руки инстинктивно хватаются за грудь, которая во сне была вскрытой. Они нащупывают кровь, пытаются закрыть кровоточащую рану. Но это был всего лишь сон. Крови нет. Нигде. Все хорошо. Но выглядит иначе. Стараюсь нащупать подоконник возле кровати. Мое тело вибрирует, и я делаю глубокий неровный вдох, чувствуя, как быстро бьется сердце. От всхлипов растягиваются легкие, слезы катятся по щекам. Груз спадает, и я как будто становлюсь легче. С каждой слезой, с каждым отрывистым вздохом. Я снова лежу там. Снова в операционной. Снова на столе, который, подобно судье, выносит мне приговор: жизнь или смерть. На столе, где на мою жизнь играют в покер. Или борются за нее. Где все открыто. Где я открыта. Этот сон все время преследует меня. Я неподвижно лежу там, мои глаза закрыты, мышцы полностью расслаблены. Но я в сознании. Я там, но никто не обращает на это внимание. Никто не видит меня. Никто не замечает этот ад, сквозь который я прохожу. Одна. В темноте. Никто не видит, как боль гложет, испепеляет и сжирает меня, а я не могу закричать. Я просто лежу, и хочу только умереть. Наконец-то найти покой, который отражается на моем лице.

Я открываю окно дрожащими руками. Тишина. Слышно лишь шелест листвы и мои стоны. Ничего больше. Иногда я уповаю на шум. Когда шума так много, он заглушает мои мысли и как волной уносит меня за собой. Здесь в тишине это не работает. Мои страхи незаглушаемы. Они звучат в моей голове и оставляют за собой пустынный шлейф. Я немного высовываюсь из окна и заставляю себя сделать глубокий вдох. Дождь уже прекратился, и шторм позади. По небу плывут хрупкие облака, между которыми проглядывают пара сияющих звезд, а вдалеке мерцают огни, словно дрожащее пламя свечи.

Мои дрожащие ноги неохотно слушаются меня, когда я встаю. Стоны утихают, и я потихоньку ловлю равновесие, когда волочусь к корзине с бельем и бросаю туда мокрую ночную рубашку. Убираю волосы со лба и крепко хватаюсь за стену на случай, если мои колени еще не пришли в себя, а затем беру ноутбук и возвращаюсь в кровать. Смотрю на часы – 01:16. Я подозрительно бодра и, хотя мое тело измотано, я знаю, что больше не смогу заснуть. Есть прекрасное выражение: «В могиле отоспишься». Поэтому я ввожу свой пароль и начинаю листать новостную ленту в «Фейсбуке». Я просматриваю фотографии, которые загрузила Алекс, где она вместе с ее новым парнем, читаю опубликованные Тиной посты и нажимаю на вкладку «Сообщения», когда внезапно замечаю одно непрочитанное в папке «Другие».

Оскар Зальцман:

Это ты? Если да, ты здесь?

Я уставилась на сообщение. На эти шесть слов. Я читаю его имя. Снова и снова. Мне хочется ответить. Кончики моих пальцев уже прикасаются к клавиатуре, но я отдергиваю их, прежде чем успеваю ответить. У меня сделка с Вселенной. С самой собой. У меня был тот единственный вечер. Один на вечность. Я вспоминаю о его широких плечах и о нетипичном для меня желании прижаться к ним. Думаю о мурашках, что бежали по телу, когда я услышала его голос на другом конце стола. Ладно, признаюсь, мы немного разговаривали друг с другом, большую часть вечера мы переговаривались глазами, но то, как он произносил мое имя, засело в голове ненавязчивой мелодией. Тесса. Никогда еще мое имя не звучало так прекрасно.

«Давай, соберись». Я смотрю на проклятый курсор, и кажется, что он своим миганием заставляет меня написать что-нибудь. Мой разум говорит, что я должна проигнорировать сообщение, но все остальное внутри меня кричит из последних сил не слушать его. На секунду я представляю предплечье Оскара, вижу, как выделяются его мышцы под загорелой кожей. Хотя пару часов назад я была равнодушна к мужским мышцам. Я и подумать не могла, что они могут быть настолько привлекательны. До Оскара они и не привлекали меня. Но сейчас все по-другому. Сейчас я другая.

В тот момент, когда мы с ним прощались, он стоял настолько близко ко мне, что я могла чувствовать его тепло. Оно грело меня. А я впитывала его, вдыхала приятный запах Оскара и забывала обо всем. И теперь, когда закрываю глаза, я все еще стою там.

Я знаю, что это неправильно. Знаю, что не должна этого делать. Но я не могу по-другому. Мое дыхание слишком быстрое, пальцы дрожат, сердце бешено стучит, пока я пишу ответ. «Нет, Тесса, не делай этого. У тебя уже был твой вечер». Но вечера недостаточно. Один вечер – это только начало, а не конец. Я вспоминаю про истории и сказки, которые с удовольствием читала раньше. Про Белоснежку или Золушку, их принцев и о том, что в конце у них все было хорошо. И в этот момент я смеюсь сама над собой, потому что в моем случае все закончится плохо. У меня не будет хеппи-энда. Я глубоко вздыхаю и стираю свое сообщение. Каждую букву. Одну за другой.

Я глотаю слюну и пытаюсь думать о чем-нибудь другом. Но с момента первой встречи с Оскаром не существует ничего другого. Кроме моей смерти, которая всегда меня беспокоит. Лучше бы он не писал. Самое ужасное, когда врешь сама себе, – это то, что ты знаешь правду. Я слышу собственные вздохи, в то время как пальцы терпеливо ждут решения. Он находится по ту сторону экрана. Я не могу ответить. Но и не ответить тоже не могу. А почему нет? «Потому что это было бы слишком эгоистично». Действительно? Я просто хочу немного побыть с ним. Совсем чуть-чуть. «Даже если это будет означать, что ему придется пережить твою смерть?» Я ненавижу голос в моей голове. Прежде всего, потому что он прав. Конечно, это было бы эгоистично. И совершенно неправильно. Я должна удалить его сообщение и отпустить его, прежде чем он войдет в мою жизнь. Вот это было бы правильным, но я не могу справиться с этим. Пока не могу.

Вместо этого кликаю на его имя и просматриваю его профиль. Нет ни фотографий, ни публикаций, ни репостов. Информация доступна только друзьям, в список которых я не вхожу и никогда не войду. И, даже если это бесполезные, глупые, детские рассуждения, я завидую всем, кто сможет попасть в этот список. Люди, которые познакомятся с ним, девочки, с которыми он будет общаться. Он будет смотреть на них этим своим взглядом, улыбаться так, как он должен улыбаться лишь мне. Он будет целовать их, а они будут прижиматься к нему. Я же стану золой, и мне будет все равно, потому что я буду мертва. Но сейчас меня это волнует. В данный момент это беспокоит меня до сумасшествия, и я не могу ничего с этим поделать.

Я подношу экран ближе, пытаясь разглядеть его на аватаре, но он малюсенький. «Давай же, Тесса, сделай это. Просто удали его сообщение. У тебя сделка с самой собой». – «Совершенно верно, и я могу ее нарушить, когда захочу», – упрямо думаю я. «Но к чему это приведет? Тебе будет больно». Я возвращаюсь к его сообщению, кликаю на «Опции» и наблюдаю, как курсор медленно направляется к кнопке «Удалить».

Но я не могу этого сделать. У меня не получится. Может быть, мы не станем друзьями, но эти шесть слов посвящены мне. А я обману себя и удалю их.

Оскар Зальцман:

Это ты? Если да, ты здесь?

Тесса ван Кампен:

Да и

Я думаю над второй частью ответа, а затем его глаза всплывают в моих мыслях, и они заставляют меня улыбаться, так что я допечатываю сообщение.

Тесса ван Кампен:

Да и да.

И, прежде чем мозг убедит меня отменить действие, я доверяюсь своему сердцу и жму на Enter.