Tsitaadid raamatust «Годы»
Какой-то человечек с ледяным взглядом, загадочными амбициями и – в кои-то веки – легкопроизносимой фамилией «Путин» сменял пьянчугу Ельцина и обещал «мочить чеченцев даже в сортирах». Россия теперь не внушала ни надежды, ни страха – ничего, кроме постоянного расстройства.
– Да. Забудут. Такова уж судьба наша, ничего не поделаешь. То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, – придет время – будет забыто или будет казаться неважным. (…) И может статься, что наша теперешняя жизнь, с которой мы так миримся, будет со временем казаться странной, неудобной, неумной, недостаточно чистой, быть может, даже грешной… Антон Чехов
Коммерческое время по-прежнему теснило и насиловало время календарное
Коротковатый у нас вышел отрезок беззаботной жизни – между вечным страхом забеременеть и угрозой подцепить ВИЧ.
Ездить в центр, жить мечтами, удовлетворять себя самой и ждать – так можно резюмировать юность в провинции
Память неотступна, как влечение. Она компонует и перетасовывает – мертвых и живых, реальных людей и выдуманных, историю – с домыслом.
Люди уставали разом, вдруг. Экзальтация сменялась апатией, протесты – попустительством. Слово «борьба» девальвировалось как извод высмеиваемого теперь марксизма, слово «защита» означало только защиту прав потребителей.
А прямо сейчас решительней всего хотелось иметь свой проигрыватель и хоть несколько пластинок. То были вещи дорогие, дающие возможность наслаждаться в одиночестве, бесконечно, до отвала, или вместе с другими, переводящие в разряд самой продвинутой группы молодежи – к тем зажиточным лицеисткам, что носили короткие пальто с капюшоном, называли родителей предками и, прощаясь, говорили «чао».
Войны в мире шли своим чередом. Интерес, который мы к ним испытывали, был обратно пропорционален их длительности и удаленности, и зависел в основном от присутствия или отсутствия среди их участников европейцев. Неизвестно, сколько времени убивали друг друга иранцы и иракцы, а русские пытались усмирить афганцев.
Смертный приговор, вынесенный имамом Хомейни писателю индийского происхождения Салману Рушди, виновному только в том, что он в своей книге оскорбил Магомета, разнесся по свету и вызвал у нас ступор.
