Когда молчит море. Наследная Царевна

– Да кто вас, нелюдей, знает…

Еще мгновение подумав, царевич тяжело опустился обратно в кресло и прикрыл глаза рукой.

– Ладно, ты давай-ка сказывай, как было, а потом и я тебе поведаю все, что сам знаю. Коль не врешь, морская царевна, сдается мне, помочь мы друг другу сможем.

– Помочь… Это еще как?

– Как – поглядим. Да только не думаешь же ты, что отцы наши, меж коими уговор был, в один день запросто так без вести сгинули?

– Не думаю, – Марья нехотя признала правоту царевича, все еще, впрочем, ему не доверяя. – Что ж, ладно, твоя взяла, – рассудив, что лишним узнать историю царевича из первых уст точно не будет, она кивнула. – Поведаю я тебе свою историю.

– Так вот, значит, оно как…

Внимательно выслушав сказ Марьи, царевич несколько раз стукнул кулаком о подлокотник кресла.

– Стало быть, пропал Володыка после того, как о сватовстве сестре твоей поведал… И ты, конечно, в том людей винишь?

Марья, не посчитав нужным пояснять очевидное, промолчала.

– Хах, да, ладно у тебя все выходит, – царевич качнул головой. – Да только поторопилась ты, дева морская, с выводами. Ведь отец-то мой, после того, как мы в колодце посланца вашего встретили, Пескаря страхолюдного, тоже пропал. И не так, как твой. Сперва сам не свой был седмицу, а вчера по вечеру вдруг к морю засобирался. Да еще и один, под страхом смерти охране с собою ехать запретив. И даже меня не взял…

Царевич задумался.

– Теперь-то мне ясно, видно, в уговоре том злосчастном дело было, что он с Володыкой заключил. Наверняка батюшка по его душу к берегу отправился. Да только вот назад, царевна, он так и не воротился…

Царевич, тяжело сглотнув, умолк.

– Что ж, похоже на то весьма, что прав ты…

После долгого молчания Марья наконец заговорила:

– Быть может, и впрямь так станется, что подсобить мы друг другу сумеем. И я даже знаю, с чего начать надобно.

– И с чего же?

В голосе царевича послышалась призрачная надежда.

– Увидишь скоро.

Царевна усмехнулась, про себя, впрочем, досадуя, что мысль та, что ею овладела, не явилась к ней раньше.

– Вот только для этого к морю мне нужно. Да поскорее.

– Хм, ну хорошо… Будь по-твоему, гостья незваная. К морю так к морю…

Царевич нехотя кивнул. А затем, глянув на застывших позади Марьи витязей, точно нехотя добавил:

– Да ты только смотри, попытаешься чего учудить, пеняй на себя.

– Не тревожься, царевич, – Марья хмыкнула. – Покуда у нас цели общие, так и опасаться тебе нечего. Уговор.

– Что ж…

Помедлив, царевич кивнул.

– Уговор.

А затем подумал и добавил:

– Меня, кстати, Иваном звать.

– Что ж, Иван, коней собирай. Ужины справлять не станем. Сразу поедем. Чтоб дотемна управиться.

Губы Марьи тронула легкая, но отнюдь не веселая улыбка.

* * *

– Ну вот оно – море.

Несколькими часами позже, когда солнце уже ушло за горизонт, а на небе зажглись первые, самые яркие звезды, Иван, стоя на скользких от воды скалах уже другого брега, широко повел рукой и недовольно посмотрел на Марью.

– Скажешь, быть может, наконец, зачем тебе сюда понадобилось?

– Чего слова зря тратить. Сейчас все увидишь…

Царевна вынула из ножен острый кинжал, полоснула им по ладони и протянула руку к морю, роняя в воду тяжелые алые капли.

Глава третья
О царевнах, Чародее да вороне

Капли крови, срываясь с распоротой длани царевны, падали в пенящуюся меж острых камней воду. Одна, другая, третья… Перемешиваясь с соленой водой, они, казалось, на миг окрашивали ее едва уловимым, слабым багрянцем, а затем исчезали без следа.

– Ну и чего ты делаешь?

Иван, нахмурившись, поглядел на Марью, все еще роняющую в воду свою кровь.

– Терпение, царевич, – она криво улыбнулась. – Скоро все сам увидишь. Поверь, ежели желаем мы хоть что-то о пропаже родителей наших выведать, так на то один лишь есть способ. Жаль, конечно, я о нем раньше не подумала, да уж чего теперь. Поздно лучше, чем никогда.

– Так это что, навроде… действа какого-то колдовского?

– Нет, – усмехнувшись, царевна кивнула на поднявшуюся неподалеку от берега волну и опустила наконец окровавленную руку. – То лишь зов…

– Утопить нас вздумала, ведьма морская… – зло зыркнув на нее, один из ратников ругнулся в бороду. – На берегу не сгубила, так теперь тут все сгинем – как пить дать, сгинем!

– А ну-ка, тихо там, – его тут же одернул старый десятник, очевидно, опасаясь, как бы скорый на язык молодец не разгневал морскую царевну. Но Марья на слова ратника лишь усмехнулась:

– Не страшись, витязь… У нас с твоим царевичем уговор, помнишь? Ну и нервная же у тебя стража, Иван.

Она с презрением покосилась на царевича.

– Гляди, как бы они меня с перепугу стрелами не утыкали.

– Могу я вопрос задать?

Пропустив ее колкость мимо ушей, Иван вдруг задумчиво поглядел на Марью.

– Задавай, – она пожала плечами.

– Я вот что думаю… Ведь наверняка ты с витязями моими легко управиться смогла бы. Там, на берегу, где вы встретились.

Царевич не спрашивал, а утверждал, и потому царевна не стала утруждать себя даже кивком.

– Так скажи, отчего же ты с ними добровольно отправиться решила?

– Чтоб дорогу показали, – Марья сперва усмехнулась, а затем вдруг, сама того не ожидая, добавила уже куда серьезнее: – Да и к тому же, коль своею волей не пошла б, их всех убить бы пришлось. Уж больно витязи у тебя, царевич, справные.

– Неужто ты, царевна морская, жизней людских пожалела?

Иван взглянул на нее с подозрительным удивлением, а ратники за его спиной еще пуще прислушались к их разговору.

– Не дивись, – Марья покривилась. – До жизней людей твоих мне дела никакого нет. Все куда проще – к чему силы на вражду тратить, когда тебя туда сопроводить хотят, куда и самой надобно?

– Да, разумно, – Иван кивнул, но в голосе его царевна расслышала едва уловимое недоверие. Впрочем, ежели сказать по правде, то она и сама не уверена была в том, что попросту не пожалела витязей.

Разговор меж тем сам собой утих, и царевна принялась молча глядеть на волны, что били о скалы с каждым мигом все злее и яростнее. Иван несколько раз бросал на нее долгие взгляды, точно порываясь разузнать наконец, чего же они ждут. Но он так и не проронил ни слова. И все продолжали молча глядеть на море до тех самых пор, пока бурлящий водяной вал не обрушился прямо к ее ногам, обдав сапоги белой пеной. А затем…

– Мать честная! Черномор…

Едва волна схлынула, на берегу чудесным образом оказались тридцать три богатыря. Могучие, широкоплечие, белокурые и статные, возвышались они над любым из воинов царевича на две головы и облачены были в горящую златым пожаром чешую. В руках морские богатыри держали каплевидные щиты с трезубцами и морскими коньками, а к ним уж приторочены были длинные, толщиною с трехлетнюю березу, копья.

– Здравствуй, дядя…

Марья, чуть поклонившись, как равного поприветствовала Черномора, за широкой спиной которого неодолимой стеною выстроились витязи.

– Здравствуй, Марья.

Исполинский богатырь, чья седина серебром блестела в свете звезд, хмуро оглядел ее спутников и грозно вопросил:

– Ну и кто здесь кровь царевны морской проливает?

Под его взглядом люди, переглянувшись, невольно отступили и потянулись к мечам, а сам Иван, тяжело задышав, требовательно посмотрел на Марью. И во взгляде его столько было требовательной надежды, что в царевне вдруг проснулось поистине детское озорство. На один короткий миг ей захотелось проучить земного царевича за ту дерзость, что дозволил он себе во время встречи их в стольном граде. Марья прыснула про себя, представив, как указывает Черномору на Ивана, как на своего обидчика, или, что еще лучше, рассказывает дяде о том, что это он, царевич, заставил ее позвать богатыря, потому как желает меряться с ним силой. Впрочем, шутливое настроение быстро отступило, и заговорила Марья вполне серьезно:

– Послушай, дядя, эти люди здесь ни при чем. Сама я…

Она чуть виновато поджала губы. Даром что по всему в царстве подводном положение ее было куда выше дядиного – под его суровым взором Марья всегда чувствовала себя несмышленой, нашкодившей девочкой.

– Сама? – Черномор удивленно приподнял кустистые брови. – И зачем?

– Поговорить мне с тобой нужно было, вот я ничего лучше и не придумала…

– Что ж, раз так, говори… – погладив окладистую бороду, Черномор неодобрительно покачал головой, но слов осуждения все ж не высказал.

– Знаешь ты ведь, дядя, что Володыка морской пропал?

– Знаю, – богатырь кивнул. – Как же тут не знать, когда на границах враз беспокойно стало? С дальних рубежей да глубин бездонных погань всякая с силой утроенной лезет. Едва отбивать успеваем.

Он помолчал и добавил:

– Да и море… волнуется.

– Да. Вот только, как оказалось, не один исчез Володыка. Царь Еремей, властитель Царства-Государства, с ним вместе пропал. В то же время самое. А пред этим уговорились они с повелителем морским царевича Ивана за Варвару сосватать.

– Слыхал я и о таком, – Черномор степенно кивнул.

– Вот и славно. А скажи на милость, дядюшка, что тебе об уговоре том известно? Наверняка ведь ты знаешь что-то?

– Знаю. Как же не знать? Все знаю…

Черномор задумчиво пригладил пышные усы.

– Давно то было. Уж две дюжины лет минуло.

Он перевел взор на Ивана.

– Отец твой, царевич, с Володыкой о помощи тогда сговорился. В час, когда тугар набеги совсем невмочь стали, а сил с врагом безжалостным совладать у самого уж не осталось. Вот и пошел он к правителю придонному на поклон. А тот, как водится, запросил для дочери своей у него жениха. Сына-первенца. Тебя, то бишь.

Богатырь чуть помолчал.

– Поменьше седмицы нам тогда хватило, чтоб тугар назад в степи отбросить, все поля окрестные телами их богато усеять. Так что Володыка свою часть уговора исполнил. А давеча настала и твоему отцу свое слово сдержать…

– Так вот, значит, какая нужда отца к стенке приперла. А я-то все думал-гадал… – выслушав рассказ Черномора, Иван запустил пятерню в волосы и побрел, точно от правды вскрывшейся сбежать желая, вдоль берега.

– Уговор уговором, однако ж что-то меж ними явно не так вышло, коль вместо того, чтобы сватовство праздновать, мы посреди ночи на берегу вчерашний день ищем…

Слова Марьи остановили его уже прилично поодаль от Черномора и собственных витязей.

– Почудилось мне аль ты отца моего лжецом хочешь назвать? Считаешь, он к пропаже Володыки руку приложил? Или, быть может, сбежал попросту, аки трус какой? – царевич спросил с вызовом, рывком обернувшись.

– Ну, это ты мне скажи, земной царевич. Тебе-то лучше знать, – Марья встретила его нападки с равнодушным спокойствием. Лишь подошла близко да заглянула пытливо в светлые очи.

– Никогда не стал бы государь наш слово свое царское нарушать. Раз обещал он меня сосватать взамен на то, чтобы от тугаровых змеев страну спасти, то так тому и быть.

Иван гордо вскинул подбородок, и Марья усмехнулась:

– А ты, я погляжу, никак, волю родительскую и без него исполнить желаешь?

– Желаю или нет – не важно. Раз отец слово дал, мне его только выполнить остается. Царь – он на то и царь.

Иван пожал плечами, и Марья взглянула на него совсем другими глазами. Земной царевич оказался совсем не робкого десятка, и ей подумалось вдруг, что общего меж ними, быть может, куда больше, чем могло показаться на первый взгляд.

– Отец твой как истинный государь поступил, спору нет. Его я хорошо понимаю. Пред неизбежностью единственно верное решение он принял. И землю свою спас.

Царевна заговорила вновь уже совсем другим голосом, и Иван благодарно кивнул. После чего она, подумав чуть, добавила все ж:

– Дело за малым осталось. Свою часть уговора выполнить.

– Выполнит. Уж поверь мне – я своего батюшку как никто знаю. Он бы скорее умер лучше, чем от слова собственного сбежал. А коль ты, царевна, вдруг иначе думаешь, так то ничего. Воля твоя вольная. А мое дело доказать, что не с тобою правда.

Иван вдруг смолк, точно смутившись своей горячной речи, а затем как-то резко молвил:

– И позволь уже раной твоей заняться, а то кровь до сих пор хлещет.

Он хмуро поглядел на алеющую в свете звезд ладонь Марьи, точно это она была виновата во всех его бедах.

– Ну… На, занимайся, – подумав немного, царевна под удивленным взором Черномора протянула Ивану руку, и тот, вопреки ее ожиданиям, занялся излечением сам. Промыл, обработал взятой у десятника мазью и перевязал чистой тряпицей.

– Не туго? – осторожно затягивая узелок, царевич поглядел на Марью.

– Скажи, отчего ты сам меня лечить взялся?

Царевна вместо ответа поглядела на него с озадаченным прищуром.

– Сам предложил, сам и лечу, – царевич хмыкнул и оглянулся на своих воинов. – Мне витязи стража, а не прислуга. А может… – он лукаво улыбнулся. – До ручки твоей нежной страсть как дотронуться захотелось…

– Ах вот оно что?

Марья против воли улыбнулась и тут же, смутившись, отвела взор.

– А лекарству где ты научился?

– Известно, где… – он пожал плечами с деланым равнодушием. – На войне. Аль ты думала, я из палат царских носа не кажу?

Иван внимательно поглядел на Марью и, закончив с повязкою, спросил уже сам:

– Коль уж заговорили, скажи, зачем надобно тебе руку резать было? Коль это не тайна.

– Да уж не тайна, – Марья переглянулась с замершим неподалеку исполинскою скалой Черномором. – То самый быстрый способ с дядюшкой поговорить. Если царевна морская в беде, он всегда в один миг явится. Где бы ни был.

– Ясно.

Иван понимающе улыбнулся, а Марья, задумчиво поглядев на перевязанную ладонь, сжала пару раз персты в кулак и, не удовлетворившись результатами, опустила руку в воду.

– Ты чего? Зачем рану мочишь?

– Спокойно, царевич, какую рану? – ухмыльнувшись, Марья сорвала повязку, и Иван узрел девственно-чистую ладонь. Призванная на помощь стихия все еще слушала свою царевну. На коже от пореза не осталось и следа.

– Ну ничего себе! Вот так чудеса, – Иван покачал головой, а затем, скрестив руки на груди, неодобрительно нахмурился. – Да только я тогда для чего так расстарался?

– Ты? – Марья лукаво улыбнулась. – Так просто. Дюже любопытно поглядеть было, что ты с раною моей делать будешь. Ну, позабавились и будет.

Она обратилась к Черномору:

– Скажи-ка мне вот еще что, дядюшка, а знаешь ли ты, аль, быть может, разыскать сумеешь место то, где царь Еремей к воде в последний раз приходил? Думается мне, что с Володыкою он свидеться был должен. Властителя подводного, знаю, разыскать в море никто не в силах, воду средь воды не почуешь, а вот чужака у границ…

– То легко. Это ты верно подметила, Марья.

Богатырь кивнул.

– Укажу я тебе место. Потому как задача моя, Володыкой назначенная, – границы наши охранять.

– Постойте, – в разговор их вмешался царевич, – хотите сказать, мы вскоре место узнаем, где батюшка пропал?

– Ну, не пропал, но где он крайний раз у моря был.

Черномор пожал плечами.

– Хм, да в целом, знаете ли, и того довольно, – Иван, явно что-то задумав, улыбнулся. – Не будем делить шкуру медведя неубитого, но, сдается мне, царевна, скоро мы кой-чего да узнаем. Сперва, правда, перед тем как на место отправиться, надобно нам будет за человеком одним заехать…

– Так, значит, говоришь, что муж сестры твоей чародей? И он ворожбу знает, что поможет былое увидеть? То, что с Еремеем на берегу приключилось?

Марья в который раз с подозрением глянула на ехавшего подле царевича. Погода стояла прекрасная, на небе не было ни облачка, ярко светило солнце, и веял прохладой легкий утренний ветер. До полуденной жары было еще далеко, и дорога спорилась^[8]. Так что с той поры, как они распрощались с Черномором, путники успели уже покрыть немалое расстояние. Даром что большая часть пути пришлась на ночь – возвращаться во дворец с берега никто не стал – все сразу отправились в дорогу. Ни Иван, ни Марья не желали терять драгоценного времени.

– Ну, знает аль нет, точно не скажу, тут его самого спрашивать надо. Но Сокол Ясный в чародейском деле весьма сведущ. Уверен, что-нибудь да придумает.

Царевич устало потер виски и поерзал в седле. Ему ночной бросок явно дался тяжелее, чем Марье.

– М-да, на берегу ты был куда увереннее.

Царевна недовольно хмыкнула, собираясь сказать еще что-то, но тут впереди из туманной дымки проступила зыбкими серыми тенями пока еще далекая деревня.

– Никак, добрались? Там твоя сестра живет?

Воодушевленная видом неказистых редких домиков, Марья сменила гнев на милость.

– Не слишком-то для царевны места подходящие…

– Ольга? Нет… – Иван устало мотнул головой. – До дворца ее еще несколько часов пути. А вот в деревеньку все одно заглянуть стоит…

– Это еще зачем? Что там делать, раз нам дальше ехать надобно, – царевна недоуменно нахмурилась.

– Надобно-то оно, конечно, надобно… – Иван потянул шею. – Да только мы всю ночь скакали. И витязям, и животинам передых нужен. Допускаю, что ты, дева морская, устали и не ведаешь, – а вот нам, живым людям, отдых бы не помешал. Хоть малый.

– Малый аль большой, все одно – это задержка. Не знаю, как у тебя, царевич, да у меня времени в обрез. Каждое мгновение, что мы теряем, смерти подобно. Потому я никуда заезжать не собираюсь. Хочу как можно скорее увидеть твоего чародея.

Мысли о том, что Ясный Сокол, свояк Ивана, сможет, возможно, пролить свет на исчезновение Володыки, гнали Марью вперед, точно щука косяк мелкой сошки. И люди, даже самые крепкие, не выдерживали заданного ею шага.

– Ну тогда тем более в деревню придется заглянуть, – царевич пожал плечами. – Потому как, говорю сызнова, кони тоже устали. Аль ты так жаждешь, чтоб твой гнедой под тобою пал, а, царевна?

– Ар-р! Ляд с тобою^[9]. Будь по-твоему, – сдавшись, Марья наконец согласно кивнула. – Но дольше необходимого задерживаться не будем, уговор?

– Да, крутой у тебя норов… Такой, что забываю я порой, кто у кого в гостях!

Царевич с усмешкою покачал головой, но после молвил, уже не улыбаясь:

– Только вот, Марья, не ты одна здесь отца отыскать поскорее хочешь.

Тронув серую в яблоках кобылу пятками, он устремился вперед и, лишь прилично обогнав царевну, бросил через плечо:

– Но не бойся, рассиживаться не станем. Передохнем малость, и в путь!

Прибытие конных витязей во главе с самим царевичем, да к тому же в сопровождении столь необычной девы, староста Федот заприметил еще издали. Не каждый день к ним в деревню, не самую маленькую, но отнюдь и не великую, с неказистыми домиками да десятком дюжин народу заезжали подобные гости. Нет, конечно, здесь бывала порой царевна Ольга, захаживал ее муж – чародей Ясный Сокол, но все ж редкие визиты их ни в какое сравнение с делом нынешним не шли.

Оттого на большой площади у колодца поглазеть на дивных гостей собрались почти все деревенские от мала и до велика. И пока Иван рассказывал Федоту, что именно от него требуется, мужики, бабы, старики, старухи и дети встали кругом да застенчиво пялились на его спутников. И, конечно, по большой части внимание их было приковано к Марье. Ее же, облаченную все в ту же сверкающую на солнце броню, что ковали сомы-кузнецы в своих укрытых илом да тиною кузнях, такое пристальное внимание отнюдь не радовало. Под взглядами десятков глаз морская царевна чувствовала себя подобно тому самому скоморошьему медведю, которого видела когда-то на городской ярмарке, и оттого деревенским отвечала отнюдь не дружелюбным взглядом.

«И чего они так на меня уставились? Неужто деву при оружии первый раз видят?»

Марья хмуро вздохнула, а затем из толпы людей, ловко прошмыгнув меж подолов и сапог, стрелою влетела маленькая, годков шести от роду, чумазая девчушка в видавшем виды сером платьице. У нее были огромные, синие, точно жнивеньское^[10] небо, очи, и спутанные, рвано остриженные соломенные волосы.

– А ты ведь колдунья, да?

Оказавшись у коня опешившей царевны, девчушка бесстрашно потеребила ту за сапог.

– Ты чего, Настасья?!

Прежде чем Марья успела что-либо вымолвить, староста, выпучив от ужаса глаза, схватил девчонку и оттащил прочь от ее ног.

– А ну-ка брысь отседова! Кому грю?! Марфа, едрить тебя колотить! Забери ее!

Он протянул девочку в сторону толпы, и та отчаянно задергала ногами, пытаясь вырваться.

– Нет! Пусти!

– А ну-ка цыц! – разом став пунцовым, Федот грубо тряхнул девчонку. – Цыц! Кому грю!

– Пусти! – еще пуще заверещала девочка, принявшись извиваться в его руках, точно уж. – Мне к колдунье надо! Поговорить!

– Да умокни ж ты! – одной рукой прижав ребенка к себе, а другой безуспешно пытаясь зажать ей рот, староста гаркнул снова: – Марфа!

– Иду! Ох, доля моя тяжкая, иду! – откуда-то из-за спин деревенских раздался плаксивый женский голос, и Федот, поняв, что теперь его ругань достигает цели, разразился отборной бранью:

– Ты какого лешего ворон считаешь, пропасть окаянная?! За дитем кто замест тебя следить будет, кукушья твоя душа?!

– Давай, давай ее сюда! Сама не знаю, как она прошмыгнула, – сквозь толпу к ним, охая и причитая, наконец пробилась дородная тетка.

– Не знает она! – староста, точно мешок, сунул девчонку в руки бабы. – Быстро забери!

– Нет! Не-е-т! Пустите меня к колдунье!

Понимая, что ее вот-вот унесут, та заголосила с утроенной силой, и тогда Марья, внезапно заинтересовавшись тем, что именно понадобилось от нее деревенской девочке, властно молвила:

– Пусти ее.

Стальной голос морской царевны заставил деревенских замереть деревянными истуканами. И лишь Марфа, так и не взяв у Федота ребенка, тихонько захныкала.

– Ой, чего ж теперь будет…

– Ну?

Марья, видя, что ее приказ мужик исполнять не спешит, вопросительно вздернула бровь.

– Да, да… – мелко закивав, староста, наконец, опустил девчонку на землю, но от себя так и не отпустил. Вместо этого он положил на плечи все еще громко всхлипывающего ребенка казавшиеся настоящими лопатами мозолистые ладони и виновато молвил:

– Вы уж не серчайте на нее, барыня-государыня. Настасья это, сиротка она… Старики-то ее эта, весной прошлой от мору сгинули…

Он виновато пожевал губы.

– Вот она и чается теперича колдунью разыскать… Чтобы, значится, папку с мамкой воротила…

На этих словах Настасья наконец вырвалась из его хватки и вновь бросилась к царевне.

– Скажи, ты колдунья ведь, правда? Колдунья, да?

Чуть подрагивая то ли от недавних рыданий, то ли от страха, своими большими голубыми глазами она заглянула в холодные очи морской царевны, и та, прежде чем ответить, бросила короткий взгляд на Ивана. Царевич улыбался, судя по всему, целиком и полностью одобряя то, что Марья вступилась за сиротку.

– Ведь правда? – привлекая к себе внимание, девочка вновь подергала сапог царевны.

Стоя возле покатого лошадиного бока, все так же пожирая Марью глазами, полными надежды и слез, она с высоты седла казалась той еще более маленькой и щуплой, чем была на самом деле.

– Что ж, можно и так сказать. Колдунья.

Царевна кивнула, и девочка сперва громко всхлипнула, задышала быстро-быстро и наконец выпалила на одном духу:

– Колдунья, верни мне родителей моих! Папу с мамой! Помоги! Ты ведь все можешь, а? Ну пожалуйста… Мне ведь без них никак нельзя… Совсем-совсем никак, честное-пречестное слово! Мамочка…

Последние слова прозвучали совсем тихо, и Настасья, мелко подрагивая, зажмурилась и опустила голову. По щекам сиротки побежали крупные, чумазые слезы.

– Прости…

Медленно покачав головой, Марья с грустью посмотрела на девочку. Отчего-то та, неожиданно для ее самой, тронула сердце морской царевны. Быть может, причиной тому была ее бойкость, а может, пропажа Володыки, Марья не знала. Да только, глядя на маленькую Настасью, она почувствовала, как щемит под грудью пойманное в ловчие сети тоски сердце.

– Не в силах я тебе помочь. Не могу я воротить родных твоих к жизни, да и никто не сможет в целом свете. На такое, к сожалению, ни одно колдовство не способно…

Говорить правду, глядя в огромные голубые глаза, видеть, как в них тускнеет, тает теплый огонек надежды, оказалось куда тяжелее, чем Марья могла себе вообразить. И раньше она сталкивалась со смертью, даже убивала сама, но, кажется, ни разу еще эта встреча не была столь близкой. Столь обнаженной. И ни разу еще не принимала детское лицо. Царевне подумалось вдруг – отчего же все-таки люди такие хрупкие? Такие уязвимые пред всем, что есть в триедином мире… Точно в поисках ответов, поглядела она на Ивана, и тот, будто пытаясь помочь ей, не отвел взора.

– Нет-нет… ну как же… – Настасья отчаянно замотала головой, отказываясь верить в услышанное. – Нет! Ты врешь, ты все врешь!

Отчаяние сменилось гневом, и девочка, заливаясь слезами, с яростью закричала на царевну. Марья не сердилась. И пусть не могла она воплотить несбыточную мечту сиротки в жизнь, но как помочь Настасье, мысли у царевны были.

– Нет, не вру. Воротить их и впрямь ни у кого не выйдет, но послушай, ведь того и не надобно…

Она соскользнула ручейком с крутого лошадиного бока, присев возле Настасьи на колено и ухватив ее за плечи.

– Не надобно? – сбитая с толку девочка даже перестала плакать. – П… почему?

Сиротка всхлипнула, утирая со щек слезы, отчего те стали еще более чумазыми, чем раньше.

– Потому, что отец твой с матушкой ведь никуда и не уходили. С тобой они.

– С-со мной?

Во взгляде Настасьи мелькнула робкая надежда на чудо.

– Конечно… Вот здесь прямо, в сердечке. Не веришь, вижу, – так я докажу.

Марья, теперь уже точно зная, что должна сделать, тепло улыбнулась девочке. Она не знала, как выглядели ее мать, отец, да только разве теперь это было важно? Нет, ныне, в миг этот, важна была одна лишь только надежда. Да еще вера. Вера маленькой, уставшей девочки в чудо.

– Гляди внимательно.

Протянув руку, Марья коснулась ладонью груди девочки и почувствовала, как бьется растревоженной голубкою ее крохотное сердечко. А затем поднесла раскрытую ладонь другой к губам и легонько подула на нее…

– Ах!

Девочка, казалось, забыла дышать, когда бесчисленное множество мельчайших водяных капелек, закружившись, заплясав в воздухе, точно искрящиеся звездочки, слились вдруг в две небольшие фигурки.

– Настенька… Доченька…

Голос, теплый, как лучи нежного утреннего солнца, ласковый, точно закатные волны, окутал девочку, убаюкивая ее страхи, утоляя ее печаль.

– Мама? Мамочка, это ты?

Настасья говорила робко, шепотом, всем сердцем боясь спугнуть явившееся ей чудо.

– Ты?

– Я, милая… Я так тебя люблю, и папа любит…

Фигурка побольше, улыбаясь, кивнула.

– Мамочка… – девочка всхлипнула. – Воротитесь, прошу… Мне так без вас так тут плохо. Соскучилась я…

– Моя милая, солнышко, но ведь мы никуда не уходили… Мы всегда с тобой… Здесь… В твоем сердце живем и памяти. Да, уверена будь, всегда с тобою будем да явимся, только позови!

– Мамочка…

Настасья, руша иллюзию, вдруг кинулась на царевну, обняла крепко и, больше не сдерживаясь, зарыдала, дрожа всем телом.

– Тс-с-с… Тихо, – Марья, не сразу справившись с неловкостью, наконец прижала к себе девочку, тихонько баюкая. – Пойдем, милая…

Федот, как оказалось, по-прежнему стоящий подле, как-то странно, точно с благоговением, глянул на царевну блестящими от слез глазами и мягко отнял от нее девочку. Толпа вокруг замерла.

– Спасибо…

Настасья, прежде чем дать себя увести, вырвалась на мгновение и еще раз крепко обняла царевну. А уходя, все оборачивалась назад и улыбалась. Вслед за ними потянулись и другие деревенские. Безмолвные, сумевшие прикоснуться к чужому чуду.

– Чего уставился?

Бросив хмурый взор на довольно, точно объевшийся сметаны кот, скалящегося Ивана, Марья собралась с духом и тяжело встала. Столь простое представление отчего-то далось ей неожиданно тяжело. Словно стихия, прежде отзывчивая, покорная и податливая, теперь слушала ее неохотно. А силы приходилось тянуть точно через соломинку. И это несмотря на то, что до колодца со студеной водой было меньше пары аршинов.

– Дай попить лучше…

Чувствуя, как горло сдавливает огненный обруч, Марья, точно сама не своя, шагнула к колодцу.

– Попить мне нужно…

– Постой, царевна, вот…

Опередив ее, старый десятник Егор ловко крутанул рукоять ворота, и через мгновение перед царевной уже стояло полное ледяной воды ведро. Порывисто кивнув ему, Марья жадно припала к бадье и вдруг замерла, так и не испив ни капли. На дне тускло блестела белая, точно снег, морская жемчужина, а над нею медленно кружило по воде черное, точно сажа, воронье перо.

Давным-давно

Во дни, когда воротилась молодая Марья на Буян

после разговора тяжелого с Чародеем любимым

Едва ступив на брег, Марья почувствовала, сколь сильно все переменилось на острове Буяне. Родной уже, знакомый до боли, он, казалось, увядал и менялся вместе с единственным своим обитателем. Смолкли, большей частью улетев, крикливые прежде чайки, стал злее, порывистее ветер, и даже море, пенящееся волнами о камни, теперь представлялось ей чуждым и неприветливым. На Буян пришло зло. И тот, кто открыл ему двери, был здесь же.

– Зачем ты здесь?

Марья повернулась. Чародей сидел на скалах, облокотившись спиной о черный ствол закинутого на них штормом дерева, и голос его, прежде веселый, звонкий, теперь звучал хрипло и надломленно, словно из него клещами вытянули что-то неимоверно важное. Позади, на фоне алеющего неба, чернела громада замка с единственным горящим окном – то единственное, что оставалось на Буяне неизменным.

– Думал, ты не воротишься больше…

Ее возлюбленный, облаченный по обыкновению во все черное, выглядел расслабленным и спокойным. Но это внешнее безразличие и уверенность не смутили царевну. Она достаточно хорошо его знала, чтобы видеть – каждый жест, каждое, даже самое незначительное движение говорили, кричали о том, что Чародей напряжен, точно рвущийся под напором крупной рыбины невод.

– Разве я могла не прийти? – Марья удивленно вскинула брови.

– Разве?

Эхом ответил он, и сердце морской царевны сжалось от обиды. В голове ее не укладывалось, что он, тот человек, с которым она провела столько времени, ради которого раз за разом рисковала, сбегала, нарушая запреты Володыки, тот, с которым познала, что такое жизнь, свобода и истинная любовь, мог сейчас, глядя ей в глаза, говорить все это. Неужели он забыл? А может быть, врал? Мысли, тревожные, пугающие, обидные, закружились беспокойным косяком, но Марья позволила себе лишь мгновение слабости и, тряхнув волосами, спросила:

– Вижу, тебе лучше? Больше не выглядишь изможденным…

Она не лукавила. Несмотря на излишнюю худобу и бледность, Чародей явно был полон сил.

– Да, я… излечился.

Его бледные губы тронула улыбка.

– И от чего же? – Марье едва удалось скрыть презрение, муреной скользнувшее в голос. – От добра? От памяти? Или, может быть… от любви?

Она горько усмехнулась.

– От слабости, – Чародей ответил спокойно и уверенно. – Столько лет я корпел над фолиантами, учил заговоры и наговоры, тайные письмена, знаки и чудодейства… Разглядывал бесчисленные звезды, дышал пылью и не видел белого света, корпя над древними свитками да мудреными книгами. А ради чего? Чтобы грязные оборванцы в грязи меня вымарали, как безродного щенка?