Loe raamatut: «Sein Kampf»

«Sein Kampf, unsere Sünden»

Январь, 2010 год, г. Дюссельдорф¹(Düsseldorf), Германия. Судебный зал Дюссельдорфского суда.

В тот холодный зимний день, зал был переполнен людьми, все они слушали процесс, который редко можно услышать в наше время – дело о преступлении против человечности, совершенное нацистом в мае 1940 года в Нидерландах. На скамье подсудимых был 90 летний старик, конечно же, его физическое состояние оставляло желать лучшего, он с трудом передвигался, но при этом, в глазах его читалось абсолютно здравое, ясное сознание и осведомленность происходящего. В зале было немало журналистов, которые, то вечно «щелкали» фотоаппаратами, то записывали что-то в блокнотах. Рядом с подсудимым, сидел молодой государственный адвокат, а напротив них, старый прокурор и мужчина – истец с озлобленным лицом, жаждущий справедливости и возмездия.

А теперь, давайте немного поговорим о главных «героях» этого дня. Собственно, истец – это Финн Мадилиф, внук убитого человека, который погиб, как вы уже наверно догадались, в 1940 году в Нидерландах, и вина за это возлагается на подсудимого. Финн, был что ни на есть обычным человеком, работал менеджером в малой фирме, имел семью, и я бы не удосужился описывать его, если бы не одно «но» – его могло отличить от всех остальных то, что в свободное время он увлекался достаточно интересной вещью. В последнее время, он начел заниматься «охотой» на нацистов, то есть собирал документы, факты и прочие материалы на нацистов, которые при Нюрнбергском процессе и в дальнейшем времени, не понесли наказание за свои преступления. А точнее, всё это он делал на одного человека, Зигерта Брюинса, который сейчас и является подсудимым. В этом, ему очень сильно помогла еврейская неправительственная организация «Центр Симона Визенталя»², которая огласила операцию «Последний Шанс – 2», суть которой, привлечь нацистов к ответственности за преступление во времена второй мировой войны, и благодаря им, это судебное заседание и состоялось. У Финна возникло такое хобби совершенно случайно, однажды, сыну Финна в школе задали построить свое фамильное дерево, и естественно, дети обращались за помощью к родителям, дабы получить более полную информацию об их родственниках. Жена Финна хорошо знала своих родственником, поэтому, дерево с её стороны достигало до прапрадедушки, но когда очередь рассказать о своих родственниках переходила к Финну, то он мог рассказать только о своем отце… и, пожалуй, всё. Братьев и сестёр у него не было, о наличии двоюродных, троюродных, он не знал. Единственное, что он мог еще сообщить, так это имя дедушки, но с которым не имел чести быть знаком лично. Так как он умер во времена оккупации Нидерландов в 1940 году, когда его отцу ещё и не было 1 года, отец финна остался тогда сиротою и попал в приют. Вот и вся информация о дедушке финна, которой он располагал в тот момент. Владение такой скудной информации о дедушке, смутила Финна, поэтому, он решил разузнать о своем дедушке хоть что-нибудь. В конце концов, он узнает не очень-то и много – где учился дед, где жил и некий круг общения. Но самое интересное то, что он узнал, кто застрелил его дедушку, это был некий Зигерт Брюинс.

Он узнал это совершенно случайным образом. Он обнаружил, что один друг его дедушки, живет теперь в его городе – Дюссельдорфе, и однажды, Финн решает навестить его и поинтересоваться, не знает ли он что-нибудь о его дедушке, но к несчастью, когда Финн постучался в двери, ему сообщили, что друг дедушки недавно скончался, дверь, собственно, открыл его сын. Финн высказал свои соболезнования и сообщил, зачем он хотел навести этого человека, тогда сын покойника сказал, что возможно сможет помочь, и достал дневник умершего. Дневник был очень стар и испорчен, но некая информация сохранилась, и именно там он прочитал, что деда застрелил солдат нацисткой германии, некий Зигерт Брюинс, при этом, нужно отметит, что дедушка Финна не был солдатом, и не состоял в сопротивлении, то есть был гражданским лицом, и убийство такового человека являлось преступлением против человечности. С тех пор, Финн и начал «охоту» за нацистским солдатом Зигертом Брюинсом.

Что касается Зигерта Брюинса, то я сейчас скажу немного, это бывший солдат нацисткой германии, который действительно участвовал в боевой операции в Нидерландах в мае 1940 года.

Сам суд был начат достаточно пессимистично со стороны обвинения и продлился недолго. В доказательстве про убийство Зигерта были лишь косвенные улики, никаких прямых доказательств не было, и естественно, на основе этого, осудить человека очень сложно, а уж тем более за преступление, которое было совершенно 70 лет назад. Вначале суда была ещё некая оживлённость со всех сторон, все хотели послушать и узнать какую-либо информацию от этого процесса. Обычные люди в основном, из-за любопытства, журналисты в надежде урвать некую сенсацию, а прокурор надеялся добиться «правосудия».

На балконе судебного зала собрались журналисты и репортеры с разных немецких газет и даже был один репортер с Нидерландов, видимо, его привлекли сюда тем, что преступление было совершенно на его родине, и он хотел придать делу международное значение и вызвать больший ажиотаж среди голландцев. Трое немецких журналистов собрались у конца балкона и начали перекидываться мнениями и идеями в отношении этого процесса.

– Да бред всё это. Не важно, убил ли он кого-то или нет, с момента преступление целых 70 лет прошло, слишком много воды утекло, да и возраст подсудимого сыграет немалую роль, посмотрите на него, разве можно тыкнуть на него пальцем и сказать «убийца»? Нет, это читатели не проглотят. Я в любом случае, напишу про то, что беззубого старикашку подвергают допросам и чуть ли не пыткам здесь, не предъявляя никаких доказательств его вины! – сказал журналист в возрасте с большими очками на носу.

– А я вот думаю, не всё так просто. Если бы он просто был старикашкой, то это одно, но он нацист, на которого со всех сторон наседает еврейское общество, а оно жаждет мести. С единственным, чем я соглашусь – это то, что действительно всем наплевать на то, убил ли он или нет. Для некоторых людей нацистская символика или какая-либо принадлежность к ним, как красная тряпка для быка, у них возникает одно желание – уничтожить, растерзать, убить. Так что я решу хоть в какой-то мере утолить жажду этих людей – возразил достаточно молодой, но уже опытный журналист.

В этой компашке был и третий журналист и всё время у него, то падала ручка, то вываливались какие-то бумажки из карманов, а сам он казался растерянным. Он всё слушал этот разговор, не осмеливавшись сказать что-то, но затем, те двое журналистов захотели поинтересоваться его мнением, да бы узнать, чья мысль оказалась более разумной с точки зрения «зелёных» коллег, а не «асов» своего дела.

– Я пока не знаю. Может в этом деле не всё так понятно, как нам кажется? Подождем, посмотрим, а там уже и решу, что писать… – ответил он, пытаясь соскочить с темы.

– А что тут непонятного? Тут толи он убил человека, то ли нет. Прокурор будет уверять нас, что он ублюдок, заслуживающий смерти, а адвокат уверять нас в обратном. Я уже столько видел судебных процессов, что могу предсказать, что будет говорить прокурор, а что адвокат. А убил ли, как и при каких обстоятельствах, уже мало кого интересует здесь, кого вообще интересует судьба и жизнь нациста? Он нацист, а значит плохой человек и точка. Вот такая реальность. – Ответил второй журналист.

Пауль задумался на пару секунд, но ничего не ответил. Затем, все они направил взгляд в зал, где уже начинался процесс и молча наблюдали за ним…

К середине процесса, уже все точки над «і» были расставлены, и интрига процесса улетела, не оставив и следа, конец процесса был очевиден – Зигерта Блюинса оправдают.

Но совершилось то, чего совсем не мог никто ожидать. Подсудимый признался в совершении преступления! Никто не мог понять, зачем он это сделал, ведь все уже знали, что вину Зигерта не докажут, и в глазах участников читалось только некая неловкость за то, что заставили старика оторваться от своей жизни и мучатся походами в суд. В тот момент, когда Зигерт объявил о своей виновность, зал «взорвался» и вновь защебетали фотоаппараты. Среди всей обескураженной толпы был один человек, который знал, что произойдет этот поворот событий, но мотив и смысл этого поступка, он также не понимал, как и остальные. Это был старый прокурор-еврей, который вёл это дело. Его звали Адам. Он происходил из семьи немецких евреев, которым чудом удалось выжить во время холокоста. Конечно, сам Адам не застал тех ужасных времен, он родился сразу после падения нацистского режима. Но в возрасте 15 лет, начался всерьёз изучать историю и жизнь немецких евреев в те «тёмные времена». Однажды, он просмотрел документальную киноленту о Нюрнбергском процессе и после неё решил поступить в юридический университет и поклялся, что он приложить все свои силы, чтобы времена нацистского режима никогда не повторились, а за их преступления ответили. Он был достаточно трудолюбив и честен, правда, сотрудники косо на него смотрели, они искренни не понимали, зачем Адам проводит столько времени за этими «никому не нужными» делами, которые не принесут ни денег, ни славы. Поэтому, часто в разговорах, его упоминали как чудика-трудоголика. Нужно отметить, что пару таких процессов над нацистами у него уже были, и все они заканчивались обвинительным приговором. Такие процессы имели для него большую важность, так как будучи евреем, он чувствовал личную ответственность за наказание и предотвращение преступлений нацизма.

За пару часов, до того, как Зигерт сознался в преступлении, судья, адвокат, прокурор и сам подсудимый встретились в кабинете у судьи. Так как улик у Адама было мало, защита легко парировала его обвинения, а образ старика и его поведение играли хорошо на публику. Адам думал, что судья огласит ему, что он закрывает процесс и полностью оправдывает Зигерта, чтобы избежать скандалов за причинение моральных травм старикашке, а также унижения его достоинства. Но разговор пошел в абсолютно противоположную сторону. Зигерт выставил предложение – он признаться в преступлении, а ему назначают минимальный срок, и он отбывает его в достаточно лояльной и удобной тюрьме для заключенных. Адаму показалось это предложение подобно бесплатному сыру в мышеловке, настолько оно было щедрое, но он с радостью согласился на такие условия, так как потерпеть поражение он не мог, слишком много времени и сил он вложил в это дело. На этом «подарки» от Зигерта не закончились. Адам выдохнул, и они уже собирались выходить из кабинета, как Зигерт сказал: «Ещё одна вещь господин Адам, это лично для вас» и вытянул из дипломата старый дневник и протянул его Адаму. Адам растерялся, никто из подсудимых ещё ничего не давал прокурорам, но в конце концов, принял дневник от Зигерта, и не потому, что ему было приятно получить что-то от Зигерта или интересно прочитать его дневник, а просто он боялся как-то обидеться Зигерта, который мог поменять свое решение и отказаться от своих слов.

В конце концов, к середине того же дня, суд зачитал приговор, где Зигерту дали срок 5 лет в месте лишения свободы. Конечно, все отлично понимали, что старик Зигерт вряд ли проживет и год, но меньше дать не могли, так как это был минимальный срок за убийство, да и всем сторонам этого дела, также было на это плевать, главное было доказать вину.

* * *

После суда, прокурор, который получил ранее описанный дневник от Зигерта, как ни в чем не бывало, собрался и пошел домой. Он был в приподнятом настроении, так как такое тяжёлое дело, завершилось такой лёгкой победой, в его голове даже проскочила мысль, что это сам бог помог ему с этим делом, потому что мотивацию Зигерта, он просто не мог по-другому описать. Как только Адам добрался домой, он тут же снял с себя верхнею одежду, растопил свой камин, налил стаканчик «Carolands» и принялся смотреть на костёр. Он очень любил это делать прохладными вечерам. Но с его головы никак не уходила одна мысль, зачем Зигерт сознался в преступлении, он пытался её прогонять, ведь преступник будет сидеть за решеткой, и это то, чего он хотел. Но как ни крути, любопытство у Адама разыгралось действительно не на шутку, и он решил достать дневник, который дал ему Зигерт. Он приблизительно знал, что там будем написано – оправдание перед его преступлением, но тогда оставался один вопрос – зачем он его дал прокурору, а не журналистам, ведь тогда эта история для них, дабы склонить публику на свою сторону. Так что Адам решил хорошенько изучить дневник. Дневник представлял с виду обычную серую книгу с закладкой-шнурком, он был достаточно старым, судя по облазившим уголкам дневника, но качественным, так как всё ещё держался и не распался. Он сел на кресло напротив камина и с нетерпением открыл дневник и принялся его читать…

Дневник Зигерта Блюинса

Глава I. Одна страна, один народ, один фюрер

24.06.1932, г. Крефельд³ (Krefeld). Дом Брюинсов.

Здравствуй…Здравствуй… Эммм… Не знаю кто, пожалуй, я просто назову вас читатель, извините что должен использовать именно такое слово, но я не знаю, кто его будет читать. С одной стороны, давать мой дневник я никому не хочу, с другой стороны, я хочу, чтобы его кто-нибудь прочитал, дабы меня хоть кто-то услышал и понял. Меня зовут Зигерт. Я никогда не мог подумать, что буду вести дневник. Обычно, это делают глупые девочки, которые влюбились в какого-то мальчика (причем обычно в круглого болвана), но им не отвечают взаимностью, и они заводят и пишут в дневник всякие девчачьи гадости (причем обычно про то, как они бы вместе сыграли свадьбу, ну или про прочие методы загубить жизнь болвану). Но я пишу дневник по совершенно другой причине. Вот даже сейчас, я слышу, как внизу ругаются мама с папой, и я ничего не могу поделать, я не знаю, как это остановить и кого попросить о помощи. Только садясь что-либо писать, я отвлекаюсь, и крики, плачь, грохот отходит на второй план. Я буду писать всё что угодно, сколько угодно, лишь бы это прекратилось. Они разводятся, и сейчас я собираю свои вещи, в скором времени, я должен буду уехать с отцом. Я не хочу этого, но кому какое дело до меня? Когда я спрашиваю у них, зачем мне уезжать, они только делают возмущенное лицо, от моего непонимания «прописных истин», сердятся и кричат «так надо», говоря, что я пойму это позже, хотя мне кажется, что они обманывают меня и я никогда этого не пойму.

Мое сердце наполняется печалью не только от того, что мне придется покинуть маму, но и в добавок ко всему этому, я ещё расстаюсь с моим самым лучшим другом – Леви. Мама с Папой говорят, что я найду себе новых друзей, но Леви мой самый лучший друг, с которым меня многое связывает, но они говорят о нём так, как будто он старые порванные башмаки, которые меняют раз в сезон, а не человек. Трудно представить, что они хотят, чтобы я его просто выкинул в мусорку своих воспоминаний, разве так поступают с лучшими друзьями? Завтра, я уже буду уезжать вместе с отцом, и у меня будет пару минут, чтобы проститься с Леви. Мы с ним договорились встретиться у меня дома, перед самым отъездом.

Надеюсь, я никогда не стану похожим на своих родителей…

25.06.1932, г. Крефельд.

…И вот сегодня, я еду в «новый дом», я смотрю на эти улицы и на эти лица, и вижу их в последний раз. Я стараюсь их запомнить, все дома, всех жителей города. Удивительно, этот момент изменит всю мою жизнь и никак не изменит жизнь города, он эгоистически не попрощается со мной, не растворил окна, чтобы посмотреть на мой уход, не пустил дождь, чтобы он мне сказал «я буду скучать», не просигналил «SOS» из витрин закрытых магазинов. Но я точно знал, что у одного человека мой уход из города оставил след в душе, это был Леви. Перед отъездом, меня провожала мама, отец решил ехать рано утром, поэтому, на улице кроме нас фактически никого не было. Сложив все чемоданы, мама обняла меня, поцеловала и в этот момент, с её глаз начали падать слёзы, но она всеми силами пыталась сдерживать их. И тут я вспомнил, что обычно не обнимал маму, я помнил только несколько раз, поэтому я решил обнять её в ответ, так сильно, как только мог, чтобы она забыла насколько холодное моё сердце, и больше никогда об этом не вспоминала. Через пару секунд, я отпустил её и пошел садиться в машину, на пути к машине, я оглядывался по сторонам, в надежде увидеть Леви, но его нигде не было, неужели он забыл про встречу? Отец сказал садиться в машину, после чего, я прыгнул на заднее сиденье, закрыл дверцу автомобиля, и мы тронулись, а я всё также оглядывался по сторонам, подсаживаясь то к одному, то ко второму окну. И тут, у меня возникло странное ощущение одиночества, когда я в следующий раз выйду из машины, я окажусь в совершенно другом, незнакомом месте, и потеряю всё, что имел здесь.

Как только мы свернули с нашего дома на дорогу, я увидел его. Леви, не знаю, почему, но он не успевал подойти вовремя, поэтому, как только он увидел машину, он начал бежал вслед за ней, отказываясь принять должное и не веря, что всего лишь через пару секунд, его друг уйдет из его жизни, а я так и не успел сказать напоследок, как важен он был для меня и пожелать ему удачи. Он пытался нас догнать, он хватался за нитку как последний дурак, но у него ничего не получалось. Мы смотрели друг на друга, и я видел, как в глазах Леви тлела надежда, и что с каждой секундой он всё больше и больше принимал, и осознавал реальность, а я молча, не двигаясь смотрел на него, через заднее стекло автомобиля, мысленно в последний раз прощаясь с ним, этот момент я никогда не забуду. Именно в этот момент, когда по сути уже ничего не воротишь, я так хорошо вспомнил, что хотел у него спросить, так хорошо вспомнил, что хотел рассказать, что показать, где побывать… И я так хотел попросить у бога ещё пару дней с ним, или хотя бы пару минут, хотя бы пару мгновений… И в этот миг, я как никак лучше осознал всю беспомощность человека перед поворотами жизнью, перед тем, как она сводит и разводит мосты. И я хотел оставить ему на прощание подарок, который бы напоминал ему о своем лучшем друге. Мне казалось, что он забудет меня также легко, как и этот город, и даже не поверит, что я когда-либо был. В качестве доказательства моего существования, я решил ему оставить мою клетчатую кепку с именной буквой «З» на козырьке, что означало Зигерт. Её подарила мне мама на день рождения. Тогда я очень обрадовался подарку, это была очень дорогая кепка и выглядела восхитительно, на следующий день я пошел в ней школу, чтобы похвастаться своим знакомым, и ловил взгляды восхищения и зависти. С тех пор, я редко, когда с ней расстаюсь.

В тот миг, я решил снять свою бордово-синею кепку и через окошко бросил в сторону Леви, он сразу это заметил и понял, что я хочу ему её подарить. Кепка упала на дорогу, но через пару секунд Леви подобрал её, посмотрел на неё, а затем медленно надел кепку, остановился, и начал махать мне рукой на прощания, так как это делают люди, которые уже никогда не встретятся.

И вот Леви уже не видно, и вот конец той самой улицы где я жил, и вот конец города, и вот догорает мой мост, и пепел скрыл город картиной воспоминания…

27.03.1933, г. Дюссельдорф.

…Ох, как долго я ничего не писал в свой дневник, хотя с другой стороны, мне и нечего было писать. Но расскажу коротко о том, что произошло в тот промежуток, между этой записью и последней. В тот же день, мы приехали в Дюссельдорф, в достаточно большую, светлую квартиру. Мы с отцом должны были переехать не только из-за его развода с мамой, но и потому что отец получил новую должность на работе, а работает он военным. Мой отец был достаточно красивым брюнетом, коротко подстрижен и высокий. Если бы вы его встретили, первое, чтобы кинулось вам в глаза – это его шрам, который пересекал левый глаз, но сам глаз не был ранен. Остальное лицо было с достаточно ровными благородными чертами, которое обычно ничего не выражало, но иногда, казалось он вспоминал, что можно радоваться жизни и никто это право у него не забирал. Только в такие моменты, он по-настоящему улыбался и его глаза были полны добротой и радостью, но это длилось не долго, всего пару минут, а далее, он вновь забывался и на нём появлялась привычная маска. Она мне напоминала его военную форму, с которой он тоже практически никогда не расстается, одним словом – военный, они все достаточно похожи, индивидуальность там не в почёте.

Мой отец, с 1918 года, принимал участие в Великой войне⁴. На начало войны в 1914 году, моему отцу было 19 лет, но на фронт его не призвали, в то время мой отец помогал своему отцу, у которого была своя небольшая лавочка по продаже вещей из дерева, он был неплохим столяром. Делали они многое – начиная от сувениров, заканчивая мебелью (стулья, столы и прочее). Но война положила конец лавочке. К 1917 году в Германии с экономикой были проблемы, люди начали быстро беднеть, и уже покупка самых основных вещей была проблемой. Люди выстраивались в огромные очереди, дабы получить кусок хлеба и воды, у них фактически не было денег, и все еле-еле сводили концы с концами. Куда в такие времена торговать изделиями из дерева? Лавочка очень быстро начала приносить убыток и её пришлось закрыть. Единственное место, где не было таких проблем – фронт. Туда доставлялась вся еда и одежда, поэтому, чтобы хоть как-то помочь родителям и прокормить себя, мой отец пошел на фронт. Семья сначала была категорично против такой идеи, но, когда в семье уже не хватало еды, выбора не оставалось. Очень часто бывало так, что добыв хоть какой-либо еды, а это могла быть и гнилая картошка или корочка старого сухого хлеба, на всех не хватало. Конечно же, родители всё оставляли детям – моему отцу и его младшей сестре, которой было 12 лет. Но отец не мог видеть, как его родители бледнели и умирали от голода, и он, в свои 23 года, ничего не мог с этим поделать.

Осенью 1918 года он пошел воевать на западный фронт. На фронте он даже смог получить железный крест⁵, за то, что вынес с поле боя своих 5-ых товарищей. По мнению отца, этот железный крест самое ценное, что у него в этой жизни есть, он очень часто его протирает и любит рассказывать всем знакомым про подвиг, благодаря которому его наградили крестом. Отцу очень повезло, он умудрился не умереть и даже не получить никаких серьёзных травм во время газовых атак французов, что нельзя было сказать про миллионы остальных солдат. Так в 1919 году, во время очередной перцовой газовой атаки, отец лишился зрения, но временно. Его доставили в военный госпиталь, где врач сказал, что это всего лишь временный эффект и зрение вскоре к нему вернется. Там он и застал конец Великой войны. После войны, отец вернулся домой, но там уже ничего не было. Лавочку пришлось продать за гроши, ни денег, ни еды в семье не появилось, а новость, что в один голодный период, еду не могли найти в течении недели, из-за чего сестра умерла от голода, окончательно его добила. Моему отцу ничего не оставалось делать, как продолжить карьеру военного, он считал, что предатели в правительстве забрали у него всё самое ценное – будущие, сестру и друзей, не дав ничего взамен. Он стал плыть по течению, в надежде, что это его приведет к справедливости.