Глава
VI
Старенький, служивший давным-давно исключительно из чувства привязанности к хозяину «Урал» заглох сам собой сразу, как только они продрались сквозь заросшее борщевиком поле и выкатились к излучине Пичуги. Будто испуганный конь, увидав перед собой непреодолимую преграду, мотоцикл без всяких чихов и подозрительных постукиваний разом затих и встал, как вкопанный, уткнувшись передним колесом в небольшую, но глубокую ямку.
– Ну, ты… Чего делаешь? – выругался Жора. От резкой остановки он довольно чувствительно ткнулся длинным носом в спину Михаила. – Заводи, чего там? Или меня пусти.
– Мать моя женщина, – тихо проговорил Алексей, медленно привставая в коляске, – это… Это как же?
Михаил отпустил руль, шмыгнул носом.
Жора сдвинул, наконец, съехавшую на глаза бейсболку со сломанным козырьком и, вытянувшись, выглянул из-за плеча Михаила.
– Вот блин, – почти восторженно выдохнул он, – а мост где?
Моста, разумеется, не было.
То есть та его часть, что упиралась в ближайший берег, была на месте и торчала теперь, напоминая свёрнутыми перилами, вывороченными брёвнами и в беспорядке торчащими кое-где сваями развороченный скелет огромного животного.
Не было и реки в привычном понимании. Потому что обычно реки текут по земле и иногда под землёй. Но реку, текущую над землёй ещё никто никогда не видел. Это было похоже на огромный, высотой метров пять, вытянувшийся вдоль всего русла, насколько хватало глаз, аквариум, в который непостижимым образом поместили реку. И она текла себе, как ни в чём не бывало вместе со всем, что обычно несли её воды, местами мутные, местами с прожилками прозрачности от бьющих ключей.
– Приехали, – севшим голосом сказал Михаил, – на тот берег, получается, никак.
Жора уже соскочил с мотоцикла и, на ходу поправляя спавшую кеду, быстро шагал к реке.
– Чего расселись? – крикнул он шагов через двадцать и решительно махнул рукой. – Айда посмотрим.
Михаил бросил на Алексея вопросительный взгляд.
– Пошли, что ли?
– Пошли.
Подойдя вплотную, они какое–то время молча стояли, борясь с ощущением, что стенки невидимого аквариума вот-вот треснут, и парившая над землёй Пичуга всей своей текучей размеренной массой обрушится на них.
Жора тем временем развернул кипучую деятельность. Его вообще, похоже, мало смущала ненормальность представшего перед ними беспорядка вещей. Побегав немного по берегу, он попытался заглянуть под реку, но вода касалась земли там же, где и прежде, так что из этой затеи ничего не вышло.
Извозившись в иле и тине, уже слегка подсохшими на палящем солнце, со словами: «Авось не оторвёт» он сунул руку по локоть в стену воды. Ойкнул, дёрнулся, получил по физиономии чем-то тяжёлым и тёмным и плюхнулся на задницу.
– Тьфу, зараза, я уж подумал, кирдык, – сказал он, широко улыбаясь и тыча пальцем в вывалившуюся из воды и лежавшую теперь на песке склизкую корягу.
– Ты бы поосторожнее, – посоветовал Алексей, – мало ли там… плавает
Жора только развёл руками.
– А чего? Боитесь чего? Так поздно бояться, мужики. Поздно!
Он встал, отряхнулся и повторил:
– Когда рядышком ходит точная твоя копия, которая, етить её, думает, что это ты её копия, бояться уже стрёмно. Приспосабливаться надо.
– Философ, – хмыкнул Михаил и повернулся к Алексею. – Как думаешь, на тот берег перебраться сможем?
Алексей пожал плечами, не отрывая взгляда от текущей перед ним стены.
– Вплавь, может быть, – не очень уверенно предположил Михаил.
Жора изобразил саркастическую улыбку.
– Давай, давай, а мы посмотрим. Цирк на воде! Народный артист Михаил Соковников! Только одно выступление в вашем городе!
Михаил насупился.
– Да заткнись ты, трепло,– резко бросил Алексей и добавил, обращаясь уже к Михаилу, – Вообще-то он прав. Здесь русло сужается, поэтому и мост в этом месте строили. Теченье будь здоров. Вплавь – нет, сквозь – нет, дохлый номер. Потонем.
– Вы ещё подкоп начните делать, – сказал Жора и вдруг заорал, тыча пальцев вверх по течению. – Ого! Смотри, смотри, мужики!
Прямо к ним, выпучив осоловевшие глазёнки, наполовину высунувшаяся из воды плыла тупорылая тёмная голова.
– Сом! Етить твою, да сом же! – голосил Жора, хватаясь за корягу. – Я его сейчас по башке тресну, а вы вытаскивайте.
Но в тот самый миг, когда Жора, неплохо рассчитав момент удара, с уханьем махнул корягой, голова вдруг исчезла, словно втянутая внутрь резким рывком, и коряга врезалась в водную стену, обдав Жору крупными брызгами мутной прохладной воды.
– Эх, – очень эффектно выругался он, – ещё бы немного…
– Ладно, решил Алексей, – давайте так. Ты, Жора, у нас самый шустрый, вот и шагай вверх по реке, скажем, вон до того перелеска на холме. А мы с Михаилом в обратную сторону до лугов прогуляемся.
– Это зачем?
– Сам думай, раз умный такой, – пояснил Михаил. – Глубина в реке везде разная. Может, найдём место, где эту, – он махнул рукой в сторону реки, явно подыскивая подходящее слово, – стеночку перемахнуть.
– Не факт, конечно, – добавил Алексей, – но кто знает. Попробовать-то стоит. Так что давай, шагай. Через час встречаемся.
Скривив губы и бормоча что-то ругательное, Жора с минуту смотрел им вслед, потом вдруг крикнул:
– Эй, мужики! А я мотоцикл возьму, ага?
Они даже не обернулись. Только Михаил махнул рукой, дескать, забирай, если заведёшь.
Мотоцикл Жора, конечно, не завёл. Повозился какое-то время, ободрал себе голень, плюнул с досады и зашагал против течения в сторону небольшого перелеска на холме, куда неминуемо, если смотреть с моста, приземлится вечером уже не такое жгучее с багровыми пятнами июльское солнце.
Настя стояла на крылечке, наполовину спрятавшись за пожелтевшей и сильно полинявшей занавесью от комаров, прикрывающей дверь, и внимательно разглядывала сидящих за столом взрослых. Это было необычно, но не так интересно, как ей показалось вначале. За массивным, ещё дедушкиным, по рассказам мамы, столом с недопиленной кривой левой ближней ножкой сидели два папы и два дяди Серёжи. Настя вспомнила, что вообще-то нужно говорить «батюшка» и это её всегда смешило, особенно после того, как мама однажды, вытаскивая спасавшую Элеонору дочку из лужи, долго приговаривала: «Батюшки светы!».
Почему дядя Серёжа батюшка, и кто такая Света, Настя забыла, а спросить стеснялась. Да и сам дядя Серёжа разрешил ей так себя называть и даже помог как-то перелезть через забор, когда Настя здорово зацепилась платьем за торчащий из доски сучок.
Мамы за стол не сели. Одна, уж очень выразительно вздохнув, ушла на огород и пропалывала сейчас грядку с клубникой. Другая привычно перемешивала суп в большой кастрюле на плите, то и дело искоса поглядывая на мужчин.
Насте очень хотелось войти в комнату и попросить папу починить качели за старой яблоней, чтобы она могла покачаться сама и покачать Элеонору, но Настя немного стеснялась. Или побаивалась. Она ещё не решила, что именно.
Сидевший ближе к двери Геннадий перестал монотонно перемешивать чай в стакане. Сказал, словно бы ни к кому не обращаясь:
– Ты бы, Серёга, прошёлся по домам. Людей успокоил. Они тебя слушают, да и получается это у тебя.
Катерина неодобрительно зыркнула на заговорившего мужа, но тот даже бровью не повёл. Во всей деревне только он нет-нет, да и забывал про духовное звание отца Сергия, позволяя себе порою называть того просто по имени. Впрочем, делал он это крайне редко и исключительно с глазу на глаз.
– Прошёлся уже, – отец Сергий чуть заметно улыбнулся и кивнул на себя по соседству, – то есть, прошлись уже. Я, конечно, не психолог, но с божьей помощью…
– И как там? Сам-то что думаешь?
Молчавший прежде отец Сергий пожал плечами. Не так, как пожимают, не зная, что ответить, а как бы облекая в более удачную и ёмкую формулировку имеющиеся сведения.
– Временное затишье. Адаптация. Рефлексия.
Настя слушала, чуть наклонив голову набок. Ей очень нравилось, когда взрослые говорили такими мудрёными словами. Слова эти были Насте совершенно не понятны и оттого казались загадочными и где-то даже волшебными.
– Рефлексия, – одними губами повторила девочка, с удовольствием ощущая, как зарождающийся на языке звук перекатывается по нёбу, затем выпрыгивает изо рта, чуть щекоча, и мягко возвращается обратно.
– Поясни, – хором потребовали оба Геннадия.
Батюшки переглянулись, очевидно, решая, кому из них пояснять, одновременно кивнули, и один продолжил.
– Скажем так, с первоначальным потрясением психика справилась, – он подумал и добавил, – по крайней мере, у большинства. Люди убедились, что это не сон, не морок или наваждение. Что в целом мир не перевернулся. А раз так, будут приспосабливаться. Только вот, – он снова умолк на секунду, – только вот это ненадолго.
– А конкретнее, – попросил Геннадий.
– Можно и конкретнее, – продолжил другой отец Сергий, – пример, правда, весьма приблизительный… Ну, да ладно. Представь, что тебя в детстве собака напугала. Потом оно может и забудется, а может и вырасти в очень неприятную фобию. И станешь ты пугаться не только собак, но всего, что с ними связано.
Настя очень удивилась. Как ни старалась, она не могла представить, чтобы её папу, такого большого и сильного напугала какая-то собачонка. Разве что тот огромный, чёрный, как ночь в августе, пёс, которого она видела, когда папа однажды взял её на работу. Пёс сразу напомнил девочке страшного волка из сказок. Он утробно порыкивал и гремел тяжеленной цепью толщиной с её руку. Впрочем, Настя тут же вспомнила, как папа, нисколько не пугаясь, подошёл к зверю и потрепал его по голове, отчего тот мгновенно прижал уши и замахал грязным с намертво вцепившимися репьями хвостом.
Геннадий встал, тоже налил себе чаю, подошёл к почти полностью занавешенному окну.
– Что же получается, – сказал он невесело, – думаешь, у нас тут коллективная фобия возникнет? Боязнь самих себя, так что ли?
Батюшка снова пожал плечами, потрепал аккуратную бородку.
– Может, возникнет, а может, и не возникнет, – спокойно сказал он, – смотря, сколько всё это продлится, какие масштабы примет. В любом случае нарыв есть и рано или поздно он лопнет.
– Так, – Геннадий решительно хлопнул ладонью по столу, – вы… батюшка, поглядывай, присматривайся. Если что серьёзное – сразу ко мне. Паника нам тут ни к чему. А пока будем ждать. Вернутся наши из Бадаева и леспромхоза, тогда и решать будем, что да как.
Отец Сергий глянул на висевшие на стене часы, потом на свои.
– Кстати, пора бы им уже.
– А ты думаешь, чего я кругами хожу? – поморщился Геннадий, не отрываясь от окна. – В обе стороны смотаться, разузнать обстановку и сообщить кому следует – самое большее часа полтора. Ну, два.
– А их уже почти три нет, – закончил он.
– А знаешь, Гена, что странно, – задумчиво проговорил отец Сергий, – Николай сказал, баба Зина одна.
Неотвязный комар всё-таки залетел Насте в нос. Девочка выронила куклу и чихнула.
Взрослые смотрели на неё так, будто впервые увидели.
– Настенька, – ласково сказала мама, – а где ты? Другая ты?
Настя непонимающе переводила взгляд с пап на маму, потом на батюшек, потом снова на обоих пап и, наконец, спросила:
– Какая другая? Я же у вас одна.
Глава
VII
Пока в большинстве домов тихо тлела, набираясь жару и безысходности, грядущая кульминация, в продуктовой лавке готовился выстрелить пеплом ревности и растечься лавой непримиримой конкуренции в борьбе за место под солнцем в полном прямом и буквальнейшем смысле межличностный конфликт, имя которому Генриетта.
– Значит так, – презрительно и одновременно безапелляционно кривя густо накрашенные губы, отчётливо произнесла Генриетта, всем своим видом демонстрируя готовность стереть конкурентку с лица земли. Надо отметить объективности ради, что её боевому виде вполне соответствовал ярко-красный сарафан с пикантным декольте.
– Значит так, не знаю, кто ты такая и откуда свалилась на мою голову. Да мне, собственно говоря, плевать. Но только учти, не уберёшься отсюдова через час – лохмы повыдергаю и рожу расцарапаю.
Стоящая по другую сторону прилавка Генриетта была одета в белый сарафан, однако вид и настрой имела отнюдь не капитулянский.
– Это твой час на исходе, – процедила она, сверкая глазами, – это я тебе время даю, шмотки собрать. Так что давай, пошевеливайся. И не вздумай юлить. Это мой магазин, моё место и моя жизнь понятно, подруга?
Генриетта в красном побагровела, подалась вперёд, упершись руками в прилавок.
– Пошла вон, лахудра, – прошипела она так, что любая змея позавидовала бы.
– Ах ты, коза драная!
Они стояли друг напротив друга, источая решимость и напор. Глаза блестели, ноздри раздувались, наманикюренные ногти впивались в податливую поверхность прилавка. Ещё мгновение…
В металлическую дверь лавки постучали. Затем ещё раз. Затем в зарешёченных окнах одна за другой появились две алчущие физиономии, силясь разглядеть кого-нибудь внутри.
– Закрыто! – рявкнули Генриетты в один голос.
Давно не мытые оконные стёкла дзенькнули, рожи убрались во мгновение ока.
И схлынуло. Вот просто взяло и схлынуло. Как рукой сняло.
Обе это почувствовали, а поскольку по глубинной сути своей женщинами были практичными и рациональными, то и притворять не видели никакого резона.
– Выпьем? – это, которая в красном.
– Душно, – а это, которая в белом.
– Так мы по пиву…
– Так холодильник же…
Обе покосились на холодильник, не работавший уже третий день.
– Обещал исправить. Мастера какого-то привезти.
– Обещал он, – фырк-фырк, – у него обещалка вперёд на два метра скачет, а как до дела дойдёт…
– Ладно, давай по пиву.
Они уселись прямо на прилавок, параболически выгнувшийся под дородными, но ещё весьма привлекательными телами. Откупорили по бутылочке. Отхлебнули.
– Тьфу, тёплое, – скривилась Генриетта в белом, ловко уворачиваясь от вытекающей из бутылки пены.
Генриетта в красном кивнула, соглашаясь, поставила бутылку на подоконник.
– Подруга, говоришь, – проговорила она уже не с презрением и ненавистью, а как бы что-то прикидывая, – а что? Сколько себя помню, никогда подругами не обзаводилась, а тут… Как говориться, не было гроша, да вдруг алтын. Сечёшь?
Генриетта в белом понимающе улыбнулась.
– Мы с тобой и поодиночке кой-чего стоим, а уж вдвоём…
Понимание было достигнуто.
В общем и целом мыкающий горе где-то между леспромхозом и деревней и ничего пока не подозревающий господин Матанцев уже был обречён. То есть оба они были обречены.
Не успела ещё осесть пена на донышках пивных бутылок с многообещающим названием «Боярское», а тактика и стратегия превращения обыденной, сильно поднадоевшей и бесперспективной действительности в пусть не блестящее, но вполне достойное светлое будущее были определены.
Никаких больше прозябаний по захолустным магазинчикам. Как минимум, компаньонки, простите, партнёры. Как максимум… Ну, это было не к спеху. Нынешний шеф, мягко говоря, не Ален Делон и даже не Леонардо ди Каприо. Если уж и искать аналогии, то тянет он на нечто среднее между Денни де Вито и Евгением Леоновым. Минус обаяния, разумеется. И это было, во-первых.
Во-вторых, дражайший пока ещё шеф тоже наличествует в двух, так сказать, экземплярах, что с его прохиндейской натурой наверняка сулить удвоение капитала.
В-третьих, пора, ой, давно пора выходить на более серьёзный уровень смешно сказать, сеть продуктовых лавок по деревням и весям! Нет, город! А ещё лучше – города. Начнём, пожалуй, с районного центра, а через годик-полтора развернёмся и в областном.
Матанцев, конечно, трусоват, упираться станет, руками размахивать, олигарха в изгнании из себя корчить.
А всего и делов-то!
Подумаешь, пугнули его братки слегка… Так это было лет двадцать назад. И то сказать, два киоска сожгли да собачью голову ему в кровать подбросили, киноманы хреновы. Ни тебе реального покушения, ни рейдерства. А он тогда обоссался до колен. Бизнес чуть не за неделю продал, шмотки собрал и три года в соседнем городе отсиживался. Завхозом в санатории работал. Для слабовидящих.
Вот там, завхозом работаючи, он себе капитальчик очередной и сколотил, да смекнул, что город – вещь, конечно, многообещающая, но уж больно хлопотная. Другое дело сёла там и деревни всякие. Цивилизацией не избалованные, но зарплату и пенсию тоже получают. Да и со всякого рода контролирующими организациями договориться легче. До бога высоко, до царя далеко. А курочка, она, как известно, по зёрнышку клюёт. А деньги, что тебе в евро, что тебе в мятых засаленных рубликах, опять же не пахнут. А мал золотник, да дорог.
И прочие перлы из сокровищницы народной мудрости.
Вот именно это всё – отныне в прошлом, решили Генриетты. А уж если Генриетта говорила «оп», требовалось прыгать.
На том, что называется, стояла.
Поначалу всё было неплохо.
Правда, оба Матанцева после долгих метаний оказались в группе, направляющейся в контору и, как Алексей не настаивал, разделяться категорически отказались. Но это пустяки.
Совместными усилиями, покопавшись немного, завели уазик и двинулись в сторону бывшей гати. Следом ехал взятый под честное слово тэ сороковой, ведомый задумчивым Михаилом, старательно прикидывавшим сейчас, как уломать Потапенко ещё на день-другой. Раздвоение раздвоением, а брёвна так и лежат.
Однако через пару тройку километров ход мыслей тракториста стал существенно меняться.
Просёлочная дорога, в которую давно уже превратилась бывшая гать, прямо на глазах возвращалась в первоначальное состояние.
Пока попадались только огромные с мутной, тускло поблёскивающей водой лужи, никто и не думал обращать на них внимание. Но луж становилось всё больше и больше, всё чаще они сливались в небольшие перекрывающие всю дорогу озерца, всё явственнее чавкало на обочинах.
А потом лужи исчезли. Уазик остановился.
– Эй, чего там? Чего встали?– крикнул, силясь превозмочь рёв двигателя, высунувшийся из кабины Михаил.
Из уазика вылез Алексей. Осторожно, с усилием вытаскивая ноги из грязи, обошёл машину. Попробовал пройти вперёд, остановился, затряс ногой, отряхиваясь.
– Да чего там? Случилось что? – Михаил не выдержал, вылез из кабины трактора, подошёл к машине.
Под ногами противно хлюпало. И ещё воняло. Болотом. Не причудливым дурманящим букетом разнотравья, как часто бывает возле крошечных болот в жаркий день. Воняло гнилью, затхлостью и чем-то тошнотворным. Трясина. Но откуда? Под ногами не один метр вбитых вплотную здоровенных брёвен, песка, щебёнки, тонны строительного мусора. Нет тут трясины. Вокруг есть, а тут вдоль дороги нет.
– Мда, – протянул Жора и почесал небритую, красную от комариных укусов щёку, – слышь, Ефимыч, твоя колымага летать умеет? А то тут такие дела, сам видишь, – он криво улыбнулся и уже серьёзно подытожил, – не проедем.
– Трактор есть. Трактор на что? – буркнул сидевший за рулём Матанцев. – Сам проедет и нас вытащит.
– А, Мишаня, – подхватил другой, – давай, что ли, подцепим?
Тут Михаил и увидел.
Дорога здесь делала крутой почти под девяносто градусов поворот налево, но в том-то и беда, что поворот был, а вот дороги…
Михаил почесал нос, зачем-то высморкался, обвёл взглядом окружающее пространство, словно желая удостовериться, что они не ошиблись направлением и не заехали в какой-нибудь забытый богом и мелиораторами тупик.
Да нет, всё верно. И поворот этот, и чахлая, кривая, как баба Бабариха, берёзка с привязанными к веткам серебристыми ёлочными шарами, чтоб в темноте с гати не съехать.
Только вот вместо дороги тёмная, почти чёрная и подозрительно гладкая поверхность. Жижа, одним словом.
– Давайте решать, мужики, – повернулся к машине Алексей, – или двое-трое на трактор, а остальные домой. Или пробуем прорваться?
Уазик застрял минут через пятнадцать натужного с рывками и всхлипыванием хода. Будто старый, но ещё в силе бык, которого повели на убой, он одновременно рвался и упирался, проскальзывая всеми колёсами даже при включённом мосту.
Чёрная с попадающимися местами грязно-зелёными прожилками жижа вылетала из-под колёс, обволакивала их и быстро густела под палящим солнцем, намертво.
Не помог и трактор.
Михаил осторожно, чтобы не провалиться в топь, попытался обогнуть уазик, но когда до выезда на прямую оставалась пара метров, под передними колёсами глухо и угрожающе хрустнуло, и мгновенно побелевший Михаил изо всей мочи сдал назад, напрочь покрыв грязью умирающую машину Матанцева.
– Перебирайтесь ко мне, – проорал он не столько от грохота, сколько от напряжения, – уматываем отсюда на хрен.
Стараясь не сорваться, мужики слаженно и шустро перебирались из наполовину погрузившегося уазика на трактор, хватались, за что придётся, устраивались.
– Ух, ты, бляха медная, – почти восторженно выдохнул Жора, забравшийся на крышу трактора, – а нас, оказывается, предупредили.
– В смысле? – не понял Алексей. Он с трудом удерживался за болтающуюся дверь, а скользкие от болотной грязи ноги постоянно норовили соскользнуть с подножки.
– Да в прямом, – сказал Жора и вытянул вперед руку, – прямо, говорю, гляньте.
В самом деле, пожирающее дорогу и машины болото всё это время вынуждало смотреть в основном под ноги да под колёса. А вперёд… А что там вперёд смотреть? Вот если б ехали…
Мужики повытягивали шеи.
– Мать моя женщина, – тихо проговорил Алексей, – это… Это как же?
– Может, ураганом, – несмело предположил Михаил, почти полностью высунувшись из кабины.
– Ага, – съёрничал Жора, – тайфуном. Тайфун тут такой местный образовался, пошалил немного и исчез в небеси.
– Тайфуны, кажется, женскими именами принято называть, – невпопад вспомнил один из Матанцевых.
– Оно и видно.
Метрах в ста по дороге две росшие по обочинам берёзы были аккуратно согнуты и завязаны аккуратным таким бантиком.
– Они же треснуть должны, – опять невпопад встрял Матанцев, – дерево так не гнётся. Я в том смысле, что…
И в этот момент трактор заглох.
Наступившая тишина была страшна и тягостна до умопомрачения и трепета прямой кишки.
– Заводи, мать твою! – дал петуха Жора и зачем–то стал пропихиваться в кабину, где уже очнулся от оцепенения Михаил.
Трактор рявкнул, дёрнулся и нехотя, тяжело пополз назад.