Loe raamatut: «25 граммов счастья. История маленького ежика, который изменил жизнь человека»
Введение
На этих страницах рассказана правдивая история – история Массимо Ваккетты и его ежей. Я встретила Массимо случайно – хотя кто знает, возможно, ничего не происходит просто так – и сразу захотела написать о нем, о его ежином мире и Центре спасения ежей «Ла Нинна». Я написала статью на две страницы для еженедельного журнала «Конфиденце тра мите», с которым сотрудничаю, и она получила широкий отклик.
Затем от издательства «Сперлинг&Купфер» поступило предложение: «Можно ли написать об этом книгу?» И вот она перед вами. Массимо рассказывал мне по телефону обо всем – часами, днями, неделями и месяцами. А я слушала. Рассказывая, он ухаживал за своими ежами – разумеется, ведь у него не было столько свободного времени. Я же просто слушала, внимательно, чтобы ничего не упустить. Даже те слова, которые он не произнес. И особенно его чувства, во всех проявлениях и оттенках, чтобы передать это читателям. Пытаясь не допустить в это невольно что-то свое. Хоть это и невозможно на сто процентов – иногда сердце, тайком, проскальзывает, и ты даже не замечаешь.
Как и он, я люблю животных с самого детства. Мои муж и сын тоже. У нас четыре собаки: Луна, Маре, Блю и Мострилла. И рыжий кот, навещающий нас каждый день. Очарованные, мы всегда встречаем его с распростертыми объятиями. Его зовут Пимки. Еще у нас пятнадцать золотых рыбок в пруду, который мы создали сами. Здесь же поселились несколько лягушек, и каждое лето воздух наполнен их кваканьем.
Мы никогда не видели ежиков в нашем саду, но уверены, что по ночам они выходят побродить там.
Но вернемся к Массимо. Если каждый человек на этой планете уникален, Массимо немного больше чем просто уникальный. Я обнаружила, что между историями думаю о том, что он никогда не состарится. У него душа поэта и взгляд ребенка. Поэтому он видит прекрасное там, где остальные этого не замечают. Сентиментальный и мечтательный, он не лишен недостатков, которые не пытается скрыть. Сожаления, печали и радости, неуверенность и убежденность. Его стремление делать и отдавать безгранично, пока есть ежи, которые нуждаются в нем. Все время, пока он жив.
Антонелла Томазелли
Глава 1
Ежик, разрушивший стену
Май 2013. Весна была в самом разгаре, но она не трогала меня. Ее виды и ароматы казались блеклыми и далекими. Я чувствовал себя потерянным.
Острая потребность в переменах жгла меня изнутри. Мое желание последовать за мечтой не ослабевало. Несмотря ни на что. Несмотря на раны, которые я получил, и поражения в битвах, которые пережил.
Я смахнул волосы со лба, словно желая отмахнуться от назойливых мыслей, и открыл шкаф. Придирчиво подбирая цвета, выбрал пару брюк, светлую водолазку, пиджак, ботинки, носки. Надел хорошие часы. Посмотрел в зеркало. Все было безупречно, вплоть до мелочей. Я зашел в гостиную. Там была Грета, устроившаяся на диване. Она подняла глаза от планшета.
– Хорошо выглядишь, – довольно сказала она.
Продолжая смотреть на меня, она вдруг стала серьезной.
– Но взгляд у тебя всегда немного грустный. Даже когда ты улыбаешься, – добавила она почти шепотом.
Я вздохнул в ответ.
– Скоро вернусь, – сказал я и вышел, захватив ключи от машины.
Я медленно ехал по дороге, в то время как мои чувства и мысли сменяли друг друга и путались в голове.
Я был недоволен своей жизнью и работой. Было ощущение, будто на ощупь пробираюсь через пустую, темную комнату, не имея никаких ориентиров. Мне нужно было что-то, что могло меня взбодрить. Что вызвало бы во мне желание жить, чего мне так не хватало.
Грета подталкивала меня, считая, что так помогает. Но мне не хотелось двигаться в том направлении, которое она предлагала. Это нравилось ей, а не мне.
Закончив школу – тогда я еще не был с ней знаком – я решил стать ветеринаром. Всем вокруг, даже мне, мой выбор казался случайным. Но он таким не был. Только потом я понял, что корни этого решения уходят в мое детство. Может, я просто родился с желанием помогать животным. Кто знает?
И все же, проработав ветеринаром несколько лет, я почувствовал, что что-то было не так. Чего-то не хватало. Я ощущал гнет этой объемной пустоты, но не знал, как ее назвать.
Грета прагматично советовала: «Попробуй заняться чем-нибудь другим. Например, ты мог бы начать работать с мелкими животными. Собаками, кошками. Со всеми домашними животными. Ты бы зарабатывал гораздо больше, ты знаешь. И тебе нужно думать о старости. О дополнительной пенсии. Или страховании жизни».
Я как будто говорил с отцом: делай это, делай то. Но я не такой и не был таким. Я полная противоположность того, кто планирует свою жизнь. Это не в моем стиле. Я не мог представить себя засевшим в клинике и снующим туда-сюда между прививками и микрочипами. Я привык к другим ситуациям, более экстремальным.
Но, следуя ее совету, я начал работать в двух небольших ветеринарных клиниках пару раз в неделю. В тот день я ехал в одну из них – должен был подменить на выходных Андреа, владельца. Когда я пришел туда, он поздоровался и начал инструктаж. Он объяснил все, что нужно было сделать, пока мы обменивались шутками о себе и о работе. Перед тем как попрощаться, Андреа показал мне коробку. Внутри было маленькое животное. Крошечное.
– Это ежонок, – сказал он.
Я с любопытством посмотрел на малютку.
– Женщина нашла его в своем саду. Он сирота, – продолжил Андреа. – Она принесла его сюда, потому что не знала, что с ним делать.
Маленькое создание все это время лежало с закрытыми глазами. Его розовая кожа еще не покрылась шерстью. Мягкие белые иголки торчали в разные стороны. Они начинались сразу за его крошечными ушами и спускались вниз по спине.
– Он родился два или три дня назад. Весит всего 25 граммов, – сказал Андреа.
– 25 граммов – совсем ничего, – заметил я.
– Да. Его нужно покормить несколько раз.
– Какое молоко лучше всего подойдет вместо материнского?
– Мне посоветовали козье. Коровье молоко не годится, потому что содержит очень много лактозы, сахара, который ежи плохо переносят. Его нужно выкармливать шприцем, по капле за раз.
– Это что-то новое!
Я взял ежонка и положил на свою ладонь, чтобы разглядеть поближе. Я застыл, рассматривая его передние лапки: своими тонкими пальчиками они походили на маленькие ручки. Меня поразило это сходство. Но, отбросив накатившую на меня сентиментальность, я предложил Андреа, улыбаясь:
– Давай сделаем несколько снимков с ним и выложим их на Фейсбук.
Мы сняли несколько селфи на свои телефоны. Я, он и ежонок. Я и ежонок. Он и ежонок. Выбрали лучшие для публикации. Попрощались. И я отправился домой, где меня ждала Грета.
* * *
Следующим утром я собирался с обычной тщательностью. Надел джинсы и голубую льняную рубашку с воротником на пуговицах. Перебрал свои пиджаки и выбрал один повседневного фасона, но безупречно скроенный. Светло-бежевого цвета. Подобрал к нему лоферы. Придирчиво осмотрел себя в зеркале. Мне было важно, как я выгляжу.
Как мы договаривались, я пошел в клинику Андреа. Прежде всего, мне хотелось увидеть ежонка. Это необычное маленькое создание тронуло меня накануне.
Я открыл дверь и замер. Он плакал. Мягким, тихим писком. Как птенец. Постоянное, тихое всхлипывание с короткими паузами. Оно проникало прямо в сердце. Оно кололо. Причиняло боль. Звук плача, слабый, но душераздирающий.
Маленький ежик плачем просил о помощи.
Я подошел к коробке, наполненной древесными опилками, где он лежал. Достал малютку и положил на стол рядом.
Ежонок был холодным. Это был холод ускользающей жизни, приближающий смерть. Мне было бесконечно жаль маленького зверька.
Меня охватили чувства, которые были знакомы и одновременно новы, как будто они дремали во мне долгие годы, скрытые или запертые, и теперь освободились. Я привык к страданиям животных, построив вокруг себя стену, чтобы отстраниться от них. Эта стена рухнула при виде маленького ежика.
Я посмотрел на беспризорника другими глазами. Представил, как он стал сиротой, как его мать, отправившуюся на поиски еды, сбивает машина, возможно, придавив к асфальту. Я представил детеныша в напрасном ожидании, полного страха, вылезающего из гнезда в поисках матери. И в какой-то момент, как гром среди ясного неба, я почувствовал его абсолютное одиночество. Узнал его. Я тоже испытывал это, когда был ребенком.
Глава 2
Одиночество на двоих
Родители моей матери играли важную роль в моем детстве. Они были фермерами. Два приятных, доброжелательных человека, с любовью относившихся ко мне.
Я часто оставался у них, особенно во время школьных каникул, потому что мои родители работали. Бабушка Катерина была простым человеком. Ее можно было читать, как открытую книгу. Она была сама доброта. Ограниченное воспитание и определенный уровень неграмотности в сочетании с менталитетом той эпохи и тех мест не подавили ее мягкости и красоты. Иногда бабушка брала меня с собой в хлев. Когда я был совсем маленьким, она сажала меня в люльку, садилась рядом со мной и вязала, рассказывая мне истории. Я слушал. И наблюдал за коровами и телятами. И за ласточками, гнездившимися там в большом количестве.
Когда я стал чуть постарше, ходил с ней в поле, пытаясь помогать. Потом мы направлялись к деревьям на краю двора. Мы сидели на траве, в тени.
Она доставала завтрак или перекус из корзины, которую брала с собой. Мы ели, окутанные ароматом сена. Вокруг было спокойно. Иногда мы засыпали под звуки сверчков и цикад, и размеренный ритм деревни тех дней, той поры, становился нашим ритмом.
Мой дедушка был удивительным человеком. Он никогда не повышал голос, но был твердым, это проявлялось во всем. Деревенский и в высшей степени порядочный, он обладал острым умом. Никогда не терял головы, всегда сохраняя трезвый взгляд на вещи. Он был спокойным внутри и динамичным снаружи. Активным. У него была астма, и его дыхание сопровождалось постоянным хрипом. После трех шагов ему приходилось на секунду останавливаться, чтобы отдышаться. Это была огромная проблема, с которой он старался справляться. Мой отец, зацикленный на медицине, всегда был рядом, чтобы подать ему ингалятор, позаботиться о нем. Он говорил: «Я продлеваю ему жизнь». Так оно и было: это очень ему помогало. В доме моих бабушки и дедушки жил также Освальдо, младший брат моей матери. Он был для меня не просто дядей, но и братом тоже. Старшим братом. В конце лета я возвращался домой с мамой и папой. Наши прощания были похожи на похороны. Бабушка плакала. Я тоже.
И все же я испытывал одиночество даже у бабушки с дедушкой. Пустоту. Мои папа и мама часто заезжали вечером повидать меня. Я ждал их. С приходом темноты я в буквальном смысле замирал, приникнув к кухонному окну.
Я взволнованно вглядывался в свет фар каждой проезжающей машины. Ждал в тишине. Я скучал по маме. Очень.
По возвращении домой осенью я снова шел в школу. Я учился в церковноприходской школе под руководством монахинь. Когда звучал звонок, все дети с визгами и смехом расходились по домам. Только я оставался. Длинными, нескончаемыми послеполуденными часами. До половины пятого или до пяти часов вечера, когда за мной приходила мама. В школе я тоже ждал ее у окна. Часы тянулись бесконечно. Я был совсем один. Часто рисовал. Сестра Франческа говорила, что у меня получалось хорошо. Каждый раз, когда она смотрела на мои рисунки, на ее лице появлялось удивление.
В хорошую погоду мне разрешали подождать в школьном дворе. Мне там нравилось. Позади двора был сад, где я катался на велосипеде. Туда-сюда. И кругами. Вперед, назад и вокруг. Иногда я останавливался, одной ногой опираясь о землю, другую оставив на педали, чтобы полюбоваться бабочкой. Или бросал велосипед и гонялся за ящерицей. Я наблюдал за муравьями и другими насекомыми, названий которых не знал. Каждый день – похожий на остальные, и каждый день я боялся, что мама не придет. Никогда.
Затем она появлялась. Я бежал ей навстречу. Она улыбалась и обнимала меня. Сажала меня на сиденье своего велосипеда и катила его, идя рядом. Так мы добирались домой и по пути обсуждали свой день. В июне учеба заканчивалась. Но родители не отправляли меня сразу к бабушке и дедушке. Я оставался в школе до ее полного закрытия на лето. Я был единственным ребенком, который оставался.
* * *
Целыми днями я катался по двору на своем велосипеде BMX. Вперед, назад, по кругу и мимо каштанов.
Я всегда боялся потерять ее, мою маму. Я перенял это от отца: он был ипохондриком, и почти все его разговоры сводились к болезням и смерти. Каждый день у него появлялась новая. «Уверен, что у меня рак. Я не доживу и до тридцати», – заявлял он.
Я был ребенком. Со временем я понял его проблему. Но не тогда. Я верил, что он на самом деле умрет к тридцати годам. Меня переполняла печаль. Я постоянно чувствовал его тревоги. Они становились моими, и я проецировал их на свою мать. А еще папа с мамой не ладили. Они грозились разойтись. Для меня это было ужасно. Я боялся разлуки с ними. Да, меня с ними должны были разлучить развод или болезнь. Одно из двух. Это было неизбежно. И в моем детском сердце был страх. Мое детство было омрачено этим страхом разлуки. Опустошения. Одиночества.
Там, в клинике Андреа, в то субботнее утро, увидев плачущего ежонка, я сразу почувствовал его страхи и его отчаяние. Потому что сам их испытал.
