Loe raamatut: «Когда позовет смерть»

Font:

ISBN 978-5-4490-8604-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Море, Пальмы… Остров Ялос

Небо было синее-пресинее. Совершенно бездонное. Летом оно совсем иное, летом оно выгорает от жары, мутится белесым маревом и оттого кажется не таким высоким. Море тоже синее-пресинее, еще синей неба – того немыслимого цвета, которого в природе вроде бы и не существует, по крайней мере, в других частях света; флуоресцирующее, веером испускающее потоки солнечных бликов, от которых больно глазам. Поэтому очки необходимы. Волны набегают на берег с умиротворяющим постоянством, утюжат белый песок, легко, как костяшками пальцев, постукивают мелкой галькой, и гулко хлюпают, натыкаясь на камни. Бухта великолепна, просто идеальна в своих пропорциях – крутые желтоватые скалы щербатым полумесяцем вдаются в море, естественный волнолом, о который, пенясь, разбиваются валы, защищая гавань от штормов. Редкие искореженные ветрами кедры лепятся корнями к неприступным уступам, дальше от воды превращаясь в густой лес, который почти доверху окутывает зеленой шубой гору, прикрывающую залив от остального мира. Вершина горы белеет каменной тонзурой, откуда, как говорят, открывается, ну, совершенно фантастический вид. Легко верится!

У подножия раскинулся дорогой отель, выстроенный в эклектическом мавританском стиле – роскошном до чрезмерности; со стороны моря он кажется сказочным дворцом, возведенным каким-нибудь вполне могущественным восточным властелином для услады своей избалованной возлюбленной. Меж чертогов, взбирающихся вверх по террасам, разбит пышный парк, изобилующий редкими растениями, с водопадами и стремящимися к морю ручьями, в которых снуют золотые рыбки. Даже сейчас, в марте, парк уже в цвету, впрочем, тут круглый год какая-нибудь да жизнь… Особенно хороши кустарники да деревья. Взять хотя бы магнолии, обсыпанные розовыми толстолистными, какими-то мясистыми цветками, каждое величиной с чайное блюдце, или кружевные бархатные мимозы – желтые, вырви глаз, или увивающие стены бледно-сиреневые пенные глицинии, ну и, конечно, несравненное Иудино дерево – у того в алом цветковом кипении просто ствола с ветками не видать. Красота неземная! Можно тихонько лежать в шезлонге, греясь в лучах пока еще не горячего солнца, чуть смежив веки, чтобы красочная чрезмерность не повредила северные мозги, привыкшие в указанное время года различать только три цвета: черный, белый да серый с его, безусловно, многочисленными оттенками… И пить теплый благоуханный воздух – большими и маленькими глотками, главное в этом деле не захлебнуться.

Маруся вздохнула и, сев, пошарила ногами в поисках шлепанец. Хочешь, не хочешь, а придется отправляться за братцем, сам он ни за что не оторвется от компьютера, так и будет сидеть в душном номере до самого обеда. Набросив на себя сарафан и подхватив полотенце, Маша направилась по гальке к проходу в невысокой каменной ограде, отделяющей парк от пляжа. Поднявшись по ступенькам, она миновала цветущий кустарник и остановилась на краю бассейна. Этот бассейн в отличие от остальных, в обилии разбросанных по территории отеля, наполнен подогретой морской водой и помещается на каменном лепестке, выдвинувшемся на пляж поближе к прибою. Отсюда отлично видно и море, и причал с несколькими покачивающимися на волнах белоснежными яхтами, слышится плеск набегающих волн, а в то же время можно купаться пока море еще ледяное. Поколебавшись, она поболтала ногой в бирюзовой воде – да, в самом деле, вполне теплая. Может и правда окунуться? Как-нибудь… потом…

– Эй! – донесся до ее ушей возглас, – Вы не могли бы помочь?

Маруся вздрогнула от неожиданности, ей-то казалось, что она у бассейна одна: ранняя весна, постояльцев немного. Сезон на этом греческом островке начинается намного позднее – примерно в середине мая, пляж и парк – огромные, вот и кажется, что вокруг никого. К бассейну вынесено всего-то с пяток шезлонгов, очевидно пока больше и не требуется. В одном из них расположилась весьма стройная загорелая женщина в ослепительно белом купальнике, который замечательно контрастировал с ровным золотистым цветом ее кожи. Длинные рыжие волосы убраны кверху и оборачивают голову неким подобием тюрбана, руки унизаны серебряными кольцами браслетов. Внешность, безусловно, броская, но без всякой вульгарности, что встречается довольно редко. Трудно ее было не заметить. Разговаривала незнакомка по-английски; впрочем, это ничего не говорило о ее национальной принадлежности, в отеле все так обращаются друг к другу, если, конечно, не земляки: немцы между собой, естественно, пользуются родным языком, французы или шведы – тоже, а вот при первой встрече они заговорят друг с другом на английском, хотя, возможно, впоследствии и выяснится, что для них лучший выход – французский или немецкий. Это как эсперанто.

Маша послушно кивнула и поспешила на зов. За последний год она привыкла безропотно выполнять любые команды, от кого бы они ни исходили. Особенно от старших. А женщине, скорей всего, около тридцати, впрочем, она в отличной форме и весьма хороша собой. Медноволосая красавица, с породистыми, чуть крупноватыми чертами лица, прекрасно осознающая свои достоинства – это разлито в каждом ее жесте, что вполне естественно; обладая такими формами, в частности, ногами, любая женщина ощущала бы себя подобным образом.

– Вы не намажете мне спину? Если не трудно… – с улыбкой попросила незнакомка, протягивая оранжевую бутылочку с солнцезащитным кремом. – В отеле – почти никого, хоть служителя проси… Да и те все куда-то подевались… Не понимаю людей… лучшее время года, так нет, сидят по домам, высиживают, дожидаются жары, когда тут станет невозможно… Я, например, на лето всегда уезжаю, откочевываю на север… – она неожиданно подмигнула, – Но нам без них только лучше, правда?

Маша снова молча кивнула. Взяв из рук красавицы флакон с кремом, она плеснула на ладонь голубоватой жидкости и стала осторожно натирать подставленную спину, стараясь не испачкать белоснежный купальник. Под ухоженной мягкой кожей прощупывались вполне упругие мускулы – красавица, должно быть, проводит в тренажерном зале прилично времени.

– Спасибо, – поблагодарила та, поворачиваясь. – Намажься тоже. Это только так кажется, что солнце не жжет… Весной воздух чистый, промытый дождями, никакой пыли, вмиг можно сгореть, особенно с такой бледной кожей, как у тебя. Вы русские? Мне сказали, в отеле поселились русские.

Маруся опять только кивнула в ответ, ощущая себя уже почти что болванчиком. Китайским, а не русским. Таким, у которого глиняная головка на пружинке, и все время покачивается. Пора было бы уже разлепить губы и издать какой-нибудь членораздельный звук.

– Тебе мама не говорила, что так можно и сгореть? Хотя, может, она тоже думает, что еще слишком рано. Я ей скажу…

– Мы здесь с братом одни, – негромко кашлянув, наконец, пробормотала Маша. Английские слова выталкивались с трудом. Когда долго молчишь, отвыкаешь и от родного языка, не то что от чужого. – С моим младшим братом, – добавила она зачем-то.

– А что сейчас какие-то каникулы? Как же это вас отпустили? Так надолго. А учеба? Говорят, у вас заплачено по самый июль, – она придирчиво оглядела Машу с ног до головы, – Ну и как там у вас в России, настолько плохо, как пишут в наших газетах, или все-таки чуть лучше?

– По-разному, – пробормотала Маруся, – очень по-разному…

– Да уж, судя по тому, что вы здесь… должно быть не настолько, – она снова окинула Машу оценивающим взглядом и покачала головой, – Впрочем, если судить по твоему виду… Извини за прямолинейность, но может показаться, будто тебя не кормили, по меньшей мере, полгода. Одни глаза остались!

– Год, – поправила ее Маша. – На самом деле, скоро будет уже год.

На это общительная иностранка не нашлась что ответить. Она лишь хмыкнула, губы ее изогнулись в недоверчивой усмешке, а темно-рыжие брови взметнулись вопросительными знаками над загорелым веснушчатым лицом. Врочем, как говорят французы, женщина и не женщина вовсе, если у нее лицо без веснушек, но и с этим у незнакомки было все в порядке.

И вдруг Маруся, плюхнувшись в соседний шезлонг, неожиданно для себя принялась излагать колоритной чужестранке – по сути, первой встречной, свою невеселую историю. Возможно, в незнакомке и было нечто располагающее к подобной откровенности, но, скорей, Маше просто необходимо было, наконец, выплеснуться, а чужак подходит для подобной цели гораздо лучше, чем старый знакомец. И обстановка непривычная тоже к этому располагает, рисуется совсем иной узор поведения.

На самом-то деле Марусе вовсе не четырнадцать или пятнадцать лет, как кажется слишком многим, а целых двадцать, и она успела отучиться в Инязе полных два курса, прежде чем с ее семьей случилось непоправимое: родители с младшим сыном по пути на дачу попали в аварию. Маша в тот день с ними не поехала, собиралась на день рождения. Грузовик вылетел на встречную полосу, в лоб, водитель был трезвый, наверное, он заснул за рулем, хотя узнать теперь это не у кого, потому что сам он покоится на одном из подмосковных кладбищ. На Ваганьковское кладбище отвезли и Марусиных родителей. Брат с переломом позвоночника попал в реанимацию, а Марусю через три месяца после похорон отправили в нервную клинику, по-другому говоря – дурдом. Нет, она не пыталась выброситься с восьмого этажа, и не глотала пригоршнями снотворное. Ничего такого она не делала, просто тихонько плакала с утра до вечера, не спала ночами, а организм ее тем временем понемногу перестал принимать пищу. Желудок в буквальном смысле возвращал любой проглоченный кусок, каким бы крохотным тот ни был. Довольно скоро из бойкой цветущей розовощекой девушки, немного склонной к полноте, она превратилась в дохленького синенького цыпленка, у которого сквозь кожу светятся все его косточки, и родственники – дядя Олег и его жена Валя, просто вынуждены были передать ее в руки специалистов. Надо сказать, что на дядю с теткой лег, конечно, тяжкий груз: мало того, что Олег страшно переживал смерть любимой сестры, у них на руках кроме своих детей, восьмилетних двойняшек, в одночасье оказалось двое племянников-инвалидов: девятнадцатилетняя Маша, живущая на капельницах с глюкозой, с совершенно непонятными перспективами, и четырнадцатилетний Арсений, которому делали операцию за операцией. Бедняга сначала даже пальцами не шевелил, и лишь год спустя он смог сидеть в инвалидном кресле – теперь у него не работали только ноги, ожила вся верхняя часть, что считалось чуть ли не подарком судьбы, настолько неутешительны были первоначальные прогнозы. Но встать на ноги ему, конечно, уже не суждено.

Маруся теперь жила в больнице, но кошмар был в том, что несмотря на лечение, никакого улучшения на самом деле не происходило. Со стороны могло показаться, будто состояние ее стабилизировалась, она перестала худеть – очевидно, уже дальше просто некуда было: для существования девушке теперь хватало капельниц с глюкозой, питательных клизм, да аминокислот с витаминами. Но это состояние, понятно, было именно состоянием, существованием, а не жизнью. Причем существованием в непосредственной близости от кончины, которая неминуемо наступит, если вдруг по какой-то причине прекратятся вливания. По статистике до пятнадцати процентов случаев anorexia nervosa заканчиваются летальным исходом – больной умирает от истощения. Остальные – полным выздоровлением. Методик лечения практически не существует, так только, пытаются вывести из сопутствующей депрессии. Странное заболевание: все органы, все системы работают нормально, но сам по себе организм нежизнеспособен. Не желает он жить, и все тут. Такая неутешительная картина.

И вот как-то Олег, заскочивший к племяннице в больницу в свой обеденный перерыв буквально на пять минут, открыл свой объемистый адвокатский портфель, вывалил на кровать кучу новых глянцевых журналов, достал оттуда же жестяную коробку для завтраков, и с видом – чего я тебе принес! – разложил на тарелочке пяток золотистых пирожков, еще теплых. Настоял, чтобы Маша сейчас же съела хотя бы один, дабы он в свою очередь мог с чистой душой передать тете Валечке ее похвалы, потому как вкусней ничего не бывает, он пробовал. Марусе ничего не оставалось, как выполнить его, в общем-то, вполне понятную просьбу. Она очень долго и тщательно пережевывала ароматное тесто, капустную начинку, медленно глотала, но как ни крепилась, буквально в следующее мгновение ей пришлось выхватить из тумбочки пакет – коричневой такой, из плотной бумаги, какие еще раздают в самолетах пассажирам на случай укачивания – у нее их целый ящик… Едва успела.

Олег тяжело вздохнул, как-то сразу ссутулился, будто постарел даже, потом перевел погрустневший взгляд куда-то за окно.

– Эх, Маня, Манюня, сколько ж можно, – устало пробормотал он, наконец. – Ну возьми ты себя в руки… Думаешь, мне легко? Понимаешь ли, все… буквально все идет у человека из головы. Как он решит, так и будет! Это закон существования. Ну что ты, целую свою жизнь собираешься провести в больнице? Да у тебя от уколов уже все вены слиплись… А дальше что? Крышка? Ты думаешь, моя сестренка, там, на небесах радуется, глядя вниз на тебя? – он уже почти кричал, – Да она в ужасе от всего этого!

В палату заглянула дежурная медсестра. Опытным взглядом оценив ситуацию, она подошла к кровати, вынула из Машиной руки скомканный пакет и пробормотала:

– Подошла бы ко мне, я бы тебе церукал кольнула… нельзя так родственников расстраивать.

– Что это, церукал? – машинально спросил Олег.

– Противорвотное средство… Понимаете, вот ее лечат, лечат, психику ее… совсем залечили уже… А мне кажется, она у вас вполне вменяемая, ей просто нужен какой-нибудь стимул. Новый жизненный стимул, здесь-то она его точно не найдет.

Олег кивнул, соглашаясь. Он сам столько раз об этом думал.

– Скажи, малыш, может тебе правда чего-нибудь хочется? – умоляюще заглянул он в глаза племяннице. – Ну, пожалуйста, подумай хорошенько!

Маша, у которой слезы уже стояли в горле, заскользила взглядом по журналам, разбросанным по одеялу. На одном из них красовалась реклама какого-то туристического агентства: лазурное море, синее небо, белый песок, зеленые пальмы и красотка в цветастом купальнике. Поперек неба тянулась надпись: «Солнце, море, баобабы и жена французского посла…» И вдруг ей показалось, что если она, в самом деле, окажется там, на этом берегу, все станет по-другому…

– Солнце, море, – пролепетала Маруся едва слышно.

– Море? Ты хочешь на юг? – взволнованно воскликнул ее дядька, – Это уже кое-что! Это я могу понять… Собственно, во все времена сплин лечили морскими путешествиями! Лучшее лекарство… Но только как же это осуществить в нашем случае? – он с надеждой воззрился на медсестру, – Как быть с приемами пищи?

– Господи, да наймете там кого-нибудь, кто будет ей все то же самое колоть, – пожала та плечами. – Какая разница, где делать питательную клизму, извините уж за прямоту… Здесь, в процедурной, или в номере с видом на море?

Лечащий врач немного поупирался, но все же вынужден был признать, что лечение зашло в тупик, и возможно, пациентке действительно требуется встряска, хотя он, естественно, не может взять на себя ответственность рекомендовать поездку заграницу. Но Олег уже для себя все решил. Он предполагал, что им с Валечкой придется влезть в долги, потому как отправлять племянников можно было, конечно, только в очень хороший отель с лучшим обслуживанием, где по первому требованию прибежит врач, где существуют все условия для людей с ограниченными возможностями и так далее, и тому подобное. А посему был приятно удивлен, когда выяснилось, что их содержание на курорте обойдется даже дешевле, чем их же содержание в московских клиниках, особенно если ехать надолго и не в самый сезон. Причем, чем дольше они там пробудут, тем на круг выйдет дешевле. И даже еще дешевле, если внести деньги вперед. Поэтому сразу было оплачено целых три месяца. Экономить, так экономить!

Вот так и получилось, что Маруся со своим братом Арсением оказались этой весной на маленьком цветущем греческом островке вблизи Крита. Дядя сам привез их сюда – дорога оказалась довольно непростой, сначала самолетом до Ираклиона, где им пришлось даже переночевать в портовой гостинице: рейсовый паром в это время года ходит на остров не каждый день. Можно было, конечно, нанять частный катер, но Олег не рискнул. Весна, нередко штормит, а с ним мальчик в инвалидной коляске и девушка, больше всего похожая на привидение.

На море было, мягко выражаясь, свежо. Они отчалили в восемь, когда солнце еще не успело прогреть воздух, и пришлось надеть на себя практически все теплые вещи, отыскавшиеся в чемоданах, но с палубы никто из них не ушел – хотелось насладиться морем: вдыхать этот холодный соленый воздух и ощущать кожей ледяные брызги, которые порой долетали до верхней палубы. Море нельзя было назвать спокойным. Тем приятней оказалось сойти на теплый берег, где к полудню разогрелось градусов уже до двадцати пяти. Городок прилепился к горе всеми своими домами – белеными, с черепичными крышами, его с легкостью можно было бы назвать деревней – всего-то сотня-другая домов, если бы не здание ратуши и довольно большой храм ближе к вершине с голубым круглым куполом. Кроме того, в городе имелось целых два музея, о чем путешественники узнали из указателя уже на причале. Не сразу отыскали такси – здесь практически некуда ездить, на острове всего одна асфальтированная дорога, которая связывает городок с курортом, основным источником благосостояния островитян, до остальных поселений добираются по проселку.

Отель всем понравился, да, собственно, по-другому и быть не могло – такая красотища; местный доктор оказался вполне вменяемым, курортологическое отделение, которым он заведовал, большим, с современным оборудованием, здесь практиковали даже грязелечение, причем компоненты доставлялись не откуда-нибудь, а с Мертвого моря, в пять минут отыскалась и медсестра, которая будет делать необходимые процедуры. Управляющий отелем лично пообещал, что будет следить за нашим благополучием и в случае чего немедленно свяжется с родственниками. Покончив с делом, дядька два полных дня провалялся на пляже и с чувством выполненного долга, но, понятно, не без чувства сожаления, отправился в обратный путь. Так что сегодня уже неделя, как они тут.

Маруся замолчала и снова взглянула на свою собеседницу; все это время та, полулежа в шезлонге, слушала ее с какой-то странной отрешенной улыбкой, уставясь вдаль, чуть покачивая головой.

– Жули. Меня зовут Жули, – наконец с шумом выдохнула она и, по-прежнему глядя куда-то за горизонт, не поворачиваясь, протянула над столом руку, унизанную позванивающими при каждом движении серебряными браслетами.

– Очень приятно, Маруся, – неловко потрясла поданную руку Маша, отчего браслеты громко звякнули. – Ничего, что я на вас все это вывалила? Вы ведь, собственно, меня ни о чем не спрашивали…

– Ничего, – отозвалась та. – Сама напросилась. Это был своеобразный экскурс… – она помолчала, – ну, да неважно. Оказалось вполне даже познавательно.

– Схожу-ка я за братом, – сообщила Маша, вставая.

Картина не изменилась: Арсюша как прилепился к своему компьютеру немедленно после завтрака, так до сих пор от него и не оторвался. Ноутбук был маленький, удобный, как раз такой, чтобы поместиться на откидном столике его кресла; ко всем его прочим достоинствам, он был еще и ударопрочный – дядька расстарался. Кресло на колесах – тоже замечательное, последнее слово техники: эргономическое, регулируемое и по высоте, и по ширине, и под разными углами, с толстыми резиновыми шинами и мощным, но почти бесшумным моторчиком, который подзаряжается от обычной розетки: такое кресло наверняка стоит как малолитражка, но дети-инвалиды получили их бесплатно – случается в жизни и такое.

Маша без лишних слов выдернула из стоящего на столе телефона модемный провод – иначе брата ни за что не выловить из Интернета, он в нем практически живет, если только не спит.

– Немедленно марш гулять, – приказала она голосом строгой старшей сестры. – К соленому бассейну. И прихвати с собой полотенце, я тебя там оболью.

– О, господи, теперь из себя Дуче строить будет! – недовольно проворчал ее братец. – Как там погода? Ветра нет? Я-то надеялся, тебя уже сдуло…

Он нажал на кнопку, которая помещалась у него на правом подлокотнике, и, не дожидаясь сестры, рванул к выходу.

– Поосторожней! – выкрикнула Маша ему вслед.

Шины скрипнули по терракотовой плитке, оставляя черные полосы, и девушка поторопилась затереть их ногой. Их поселили в уютном обсаженном кипарисами бунгало, из окон которого видно море – ночью они засыпают под шум прибоя, которого днем почему-то здесь почти не слышно. От маленькой открытой веранды – вернее, это был просто навес над каменной площадкой, где стояли два плетеных кресла и такой же плетеный стол – отходила довольно широкая мощеная тропка, такие же дорожки пересекали парк во всех направлениях: по ним прекрасно можно было гонять, что Арсений и делал время от времени, весьма сильно превышая ту скорость, которую можно было бы считать разумной. По крайней мере, для подобного экипажа.

Наконец Маша доплелась до бассейна и, задыхаясь, плюхнулась в шезлонг, где оставалось ее полотенце. Перед глазами поплыли темные круги: сил-то никаких. Арсений был уже здесь – выписывал восьмерки вокруг вазонов с цветами на противоположной стороне. Жюли, покачав головой, молча подвинула к ней бутылку минеральной воды и стакан. Очевидно, за время ее отсутствия поблизости все-таки пробегал официант, который по логике вещей должен непрерывно выдавливать сок из апельсинов и предлагать его всем желающим. Но отдыхающих – нет или почти нет, почти нет и официантов.

– Здесь такое офигенное солнце, не видно ни шиша, – донеслось до них недовольное ворчание Арсения, который уже успел включить свой компьютер и теперь безуспешно пытался отрегулировать угол наклона экрана.

– А просто позагорать нельзя? – рассердилась Маруся; они говорили по-русски. – Неужели при этом необходимо портить глаза! Сам подумай, как твой жалкий монитор может конкурировать со светилом!

– Он не жалкий! Он жидкокристаллический! С активной матрицей!

– Чем он недоволен? – не поняв, поинтересовалась Жюли.

Маша поведала ей о граничащей с одержимостью страсти брата.

– Э, да он не один такой, теперь они все как приставки к этим штукам. Буквально уже с трех лет. Ничем хорошим это не закончится, абсолютно уверена. А как он успевает в школе? Язык какой-нибудь учит?

Маруся лишь хмыкнула.

– Пока я размазывалась в больнице по стенке, мой брат, вундеркинд, в перерывах между операциями выучил целых два иностранных языка. Меньше, чем за год. Мне такое даже не снилось. Хоть я до сих пор и числюсь студенткой языкового института, – Маша вздохнула, – пребывающей в бессрочном академе… Английский-то он начал учить как раз лет с трех-четырех, когда стал играть в компьютерные игры, а тогда многие были непереведенные. Хочешь играть, разбирайся! Нет, Арсюша без конца участвует во всяческих олимпиадах, интеллектуальных конкурсах, и, что самое интересное, то и дело в них побеждает. У него в комнате вся стена завешана грамотами. Победитель того, лауреат сего… Он у нас о-очень умный. Только совершенно невоспитанный.

– Что ты там про меня бормочешь? – раздался возмущенный возглас с противоположной стороны бассейна.

– Как видите, он прекрасно нас понимает, а, кроме того, у него превосходный слух, – прокомментировала Маруся и добавила, обращаясь к брату, – Я тут рассказываю, что ты выучил уже три языка.

– Пять… – донеслось с той стороны.

– Что, пять?

– Всего я знаю уже пять языков, да будет тебе известно! Ну, не все, конечно, одинаково хорошо… Греческий только начал…

Маша перевела.

– Господи, и за что же такая несправедливость? – вдруг горячо зашептала Жюли, – Умный, красивый мальчик обречен всю свою жизнь просидеть в инвалидной коляске… А другие, глупые, испорченные, жестокие будут жить себе поживать, есть и пить, коптить небо, совершать мерзкие поступки… Почему так?

Маруся со вздохом посмотрела на брата – да, он у нее действительно хорош. Удлиненное лицо с живыми умными глазами притягивает взгляд какой-то своей едва уловимой страннинкой, светлые в белизну волосы, которые он из противоречия отказывается стричь – подростки вокруг чуть не все бритоголовые – доросли уже до лопаток, одним словом настоящий «маленький принц». Вот только прикованный к железной тележке… Подумать только, в первые месяцы после аварии, Маша молила Бога, чтобы он поскорей умер. Только бы не мучился так сильно… Сейчас-то уже все хорошо. Ну, почти…

– Есть хочу зверски, – громко возвестил братец, вкатываясь в номер. – Обед уже пятнадцать минут как начался, пойдешь со мной?

– Только переоденусь, – ответила Маруся, которая, вернувшись с берега, прилегла на кровать прямо поверх покрывала. У нее все время ощущение, что на ней воду возят, так она устает, хотя ничего и не делает, только немножко ходит. Солнце, конечно, очень утомляет. И чистый, насыщенный морским кислородом воздух поедает глюкозу в ее крови слишком быстро.

– Сегодня приехали французы и еще несколько немцев, народу становится все больше, – сообщил Арсений.

– Ты откуда знаешь?

– Да так, заехал в главное здание на рецепцию и поинтересовался. Они такие приветливые, все мне рассказывают, да и как откажешь несчастному инвалиду…

– А зачем тебе это нужно?

– Я постоянно собираю всю доступную информацию – неважно, в Интернете или из разговоров – никогда заранее не знаешь, что пригодится.

– Не могу представить, как информация о новоприезжих может кому-то пригодиться.

– Это меня нисколько не удивляет, – кивнул братец, – давно заметил, что у тебя слабовато развито воображение, – он с места врубил задний ход, едва не врезавшись в дверной косяк, и начал руками выворачивать колеса.

– Я тебя сто раз просила, езди здесь помедленней, весь пол черный! – взвилась Маша.

На это ответа не последовало. Надев льняное платье, Маруся пригладила щеткой волосы. Вообще она старается пореже смотреться в зеркало, чтоб не расстраиваться лишний раз: к чему разглядывать эти ввалившиеся щеки, заострившийся нос, и темные круги под глазами – те кажутся чрезмерными для такого маленького, с кулачок, личика. Из нее будто ушел весь цвет: волосы стали какого-то непонятного невзрачного оттенка и будто вдвое тоньше, кожа серая… Раньше-то Маруся себе даже нравилась. А сейчас… Сейчас ее безоговорочно приняли бы на роль призрака в любой ужастик. Добротное такое вышло бы привидение, качественное, и на грим не пришлось бы тратиться… Впрочем, нет, немножко все-таки она подзагорела. Точно! И нос вон покраснел…

Приободренная, Маруся закрыла дверь и поспешила по тропке вслед за братом, которого, понятно, уже и след простыл. Дорога к ресторану петляла по парку меж высоких кедров и цветущего кустарника, там, в ветвях, беззаботно щебетали птицы и бодро жужжали насекомые. Не встретив ни души, Маша подошла, наконец, к мостику через поток, в котором плавали утки – местные обитатели, они прекрасно изучили распорядок дня и крутились здесь в предвкушении обеденных разносолов. Арсений наблюдал за ними сверху, он всегда поджидал ее здесь: впереди на дорожке было несколько ступенек настолько неудобных, что он не мог их преодолеть даже с помощью встроенного в кресло подъемника. Сам он стеснялся кого-либо просить, поэтому-то ему и нужна была сестра – озвучить просьбу. Им требовался мужчина, желательно, в расцвете сил. Пока же мимо них неспешно, под ручку, проходили только божьи одуванчики – на всех курортах весна с осенью принадлежит пенсионерам: не так жарко и не так дорого. Они приветливо кивали брату с сестрой и говорили неизменное для этого времени дня «Gutten Taag» – местные пенсионеры отчего-то почти сплошь немцы. С некоторыми из них, в основном, мужчинами, Арсений даже перебрасывался парой-тройкой фраз: несмотря на свой отвратительный подростковый характер, он на удивление быстро сводит знакомства с самыми разными людьми. Марусе оставалось лишь гадать, о чем разговаривает этот странный подросток с немецкими стариками – второй язык у нее французский, и шел-то он всего полсеместра, спрашивать же у братца бесполезно, с ней он не так любезен как с пенсионерами.

Наконец, из-за поворота показалась вполне дееспособная человеческая особь: мужчина где-нибудь около тридцати, подтянутый, аккуратно причесанный, сильно смахивающий на картинку из каталога готовой одежды. Одет он был в серые отутюженные брюки со стрелкой и легкий теннисный пуловер. Маруся решила, что перед ними очередной немец – все они отутюжены и отглажены до последней крайности, да и внешность у него подходящая, вполне арийская: светлоглазый рыжеватый блондин, с белой веснушчатой кожей – из тех, что плохо загорают. Впрочем, подошедший заговорил по-английски совершенно без акцента. Английский, правда, был не островной, материковый – американский его вариант.

Ариец с готовностью держал кресло все то время, пока Арсений работал своим пневматическим домкратом, всего-то и нужно было сзади подпереть его, чтобы оно не скатилось с узкой ступеньки назад.

– Вообще-то, вам совершенно не обязательно карабкаться по этой лестнице, – сообщил приветливый ариец, когда препятствие было ими осилено, – есть и другой путь. Правда, он довольно долгий, придется объезжать чуть не всю территорию отеля, там, под горой – он очертил в воздухе рукой большую дугу, – но тогда попадаешь к этому зданию сверху, вон оттуда. Мы только утром приехали и я, пока жена жарилась на пляже, обследовал всю местность. По той дорожке развозят чемоданы.

– Для хромой кобылы семьдесят миль – не круг, – бодро отозвался Арсений, обрадованный новостью – еще бы, теперь он, наконец, может освободиться от раздражающей опеки сестры.

Втроем они преодолели открытую веранду – столы здесь пока не накрывают из-за весенних ветров, скатерти сдувает – и вошли в зал ресторана. В уши ворвался оживленный гомон голосов, обильно пересыпанный отрывистым звяканьем металла о фарфор; воздух вокруг, казалось, сгустился от запахов еды. Машу немедленно замутило. Она попросила первого встретившегося официанта принести хлеба и, получив требуемое, поторопилась покинуть помещение. Это пока не для нее.

Утки ловили куски булки мастерски – на лету, как собаки. То, что падало в воду, немедленно подхватывали какие-то крупные рыбы, так что зевать, действительно, нельзя было.