Loe raamatut: «Ленин»

Изгнание из-за «Ленина»

Антоний Фердинанд Оссендовский (1878–1945) был обречен в ПНР на забвение. Судьбу автора разделили его книги, переведенные почти на 30 языков, включая урду и японский, более 120 томов прозы, охватывающей ряд произведений не всегда самого высокого полета, а также труды, которые должны были войти в сокровищницу национальной культуры: репортажи путешествий и рассказы, адресованные самым молодым читателям.

Писатель умер в госпитале в Гродзиску, недалеко от Варшавы, за несколько месяцев до окончания второй мировой войны. Он был горячим патриотом, связанным с движением сопротивления в оккупированной Польше. Имя его, в свое время известное во всем мире, сегодня еще не полностью забыто, хотя и в 50-х годах изъятые из библиотек книги Оссендовского пропали.

Оссендовский все-таки написал «Ленина».

То, что факт этот имел место в конце 20-х годов, ничего не менял. О враге Октябрьской революции общественность «Привислинского края» раз и навсегда должна была забыть. Оссендовский в буквальном смысле в последние минуты жизни избежал карающей руки народного правосудия. Старичок-могильщик с кладбища в Милянувке, живший еще до недавнего времени, вспоминал, как НКВД в 1945 г. тут же по приходу Красной Армии приказало ему достать гроб из могилы, чтобы приведенный насильно дантист смог подтвердить, что действительно покойник был тем, о ком шла речь.

Товарищи из НКВД хорошо знали, что делают. Хотя и понятие “brain washing” сделало карьеру в наше время, большевистской пропаганде весьма эффективно удалось сфабриковать образ Ленина как благородного вождя революции, кристального идеалиста с чистыми руками и кротким сердцем. Уверовала в это значительная часть интеллигенции, студенческой молодежи и разных наивных прекраснодушных идеалистов из западной Европы и Нового Света. Ба, там есть даже такие, которые верят в это до сегодняшнего дня.

Когда молодое, возникшее из пепла Государство Польское отражало большевистское нашествие, и под Радзимином и Вышковом происходила битва, считаемая многими историками за одну из решительных в истории современного мира, рабочие Франции, Англии, США и Германии отказывались грузить оружие, которое могло быть использовано против агрессивной Красной Армии.

На призыв Ленина пролетарии всех стран объединялись, выражая солидарность первому в истории Государству пролетариата. Государству, которое, облекая в реальную форму кошмарную утопию своего творца, руководимое «ленинской партией нового типа», будет довершать не встречаемый во всеобщей истории масштаб геноцида собственных граждан и сделает Павку Морозова, мерзавца, который выдал своего отца, личным примером молодых поколений будущих коммунистов, примером, который будет иметь силу до конца существования Советского Союза.

Необычайно убедительный образ гения классовой ненависти, главного героя книги Оссендовского, надолго оставался в памяти каждого читателя. Следовательно, трудно переоценить, какую огромную ценность имел изображенный пером очевидца и проницательного наблюдателя образ российской революции.

Книга «Ленин» сделала карьеру на обоих полушариях и сыграла значительную роль в просвещении целого мира, кто и как «делал» Октябрьскую революцию. Оссендовский был одним из первых, кто осмелился ударить в миф, в символ, в легенду, в кумира, в идола миллионов одуревших от голода и нищеты бедняков целого мира. Даже Солженицын не позволил себе такого иконоборства.

Антоний Фердинанд Оссендовский в первых годах ХХ века учился вместе с Марией Склодовской в Парижской Сорбонне. Когда после отбытия срока наказания за участие в революционной деятельности в 1895 г. на Дальнем Востоке и в завоеванной Царской Россией Манчжурии он не мог найти работу, то начал зарабатывать на жизнь как журналист. Одновременно все большие успехи завоевывал на литературном поприще. В Петербурге его первые книги появились в конце XIX века.

После вспышки революции – уклоняясь от смертельной опасности, какую принесло ему довольно серьезное принятие участия в конспиративной деятельности и впутывание в аферу с передачей офицеру американской разведки Эдгару Сиссону папки с корреспонденцией, которую вели главные руководители партии большевиков с Германским Генеральным Штабом – прорываясь на Восток, в Омске, а позже в Томске, он преподавал химию и экономику в вузах. Был приглашен в круг технических экспертов при штабе адмирала Колчака.

Случайно обнаруженные в Институте Юзефа Пилсудского микрофильмированные рапорты Оссендовского, написанные уже по приезде в США в начале 20-х годов, являются доводом, что он был также связан с контрразведкой «белых». Разрабатывал методы и направления воздействия большевистской пропаганды в странах Азии. Считал – как и огромное большинство находящихся в Сибири и на Дальнем Востоке поляков, – что его долгом является максимально вредить врагам, которые в это самое время пытались нанести смертельный удар Варшаве. У политических противников приобрел со временем прозвище Польского Лоуренса.

После поражения Колчака через дикие степи Урянхайского края и безлюдные горы Улантайга пробирается он в Монголию. Не исключено, что был он тайным эмиссаром «белых», пытающихся скоординировать общее выступление против большевиков, войск разных атаманов и генералов, бродящих в пограничном Синкянге, Монголии или в Забайкалье. Среди них исключительного размера индивидуальностью был происходящий из рода балтийский баронов мистик, буддист, генерал и хан монгольский Роман фон Унгерн-Штернберг. Он вошел в историю как тот, который строил планы федерации под своим руководством народов Азии, чтобы с их помощью «уничтожить покрывшую Европу красную заразу».

Изобилующая необычайно драматическими эпизодами повесть о верховом путешествии через Центральную Азию возникла при сотрудничестве с американским издателем и переводчиком Левисом Стантоном Паленом, «Звери, люди и боги», и была опубликована в Нью-Йорке в 1922 г. Польское издание бестселлера появилось несколько позднее под заглавием «Через край людей, зверей и богов»¹. В течение нескольких лет был завершен перевод этой книги на 17 языков. Успех, который до Оссендовского был уделом только одного польского автора – Генрика Сенкевича.

Писатель работает необычайно интенсивно, сочиняя и издавая в следующие годы по пять, шесть книг ежегодно. Одновременно он путешествует, охотится, приобретает опыт в вопросах большой политики, проводит личные встречи с читателями в возрожденной Польше и во всем мире. На тему его популярности возникает множество шуток и анекдотов.

Ни одна из нескольких десятков написанных позднее книг не принесла ему такой мировой популярности, как “Beasts, Men and Gods”. Ни одна, за исключением «Ленина». Ее почти в то же время перевели на большинство европейских языков, печатали в больших фрагментах на страницах самых серьезных журналов, читали по радио. 21 января 1932 г. «Ленин», в результате вмешательства Советского посольства, был запрещен на территории всей Италии вместе с книгой Горького «Ленин и крестьянин российский». Следует вспомнить, что это была Италия Муссолини. Папа, однако, поблагодарил сердечно за полученный экземпляр. В кругах польских критиков прием нового бестселлера Оссендовского был скорее холодным, несмотря на то, что эта книга была удостоена ежегодной награды Товарищества Литераторов и Журналистов за 1933 г., а заграничные рецензенты сравнивали его произведения с творениями Киплинга, Метерлинка и даже Конрада.

Антоний Фердинанд Оссендовский провел необычайно красочную и интересную жизнь. Был автором пьесы, в которой Людвик Сольский – одетый в монгольский шелковый залат со свастикой на груди – играл роль барона Унгерна. Был создателем сценариев первых польских экзотических фильмов, опытным охотником и путешественником, автором многих научных работ и преподавателем вузов. Он был человеком, который умел завоевывать популярность и деньги, бороться и противостоять превратностям судьбы. Он возбуждал споры, имел много врагов, но всегда на первое место ставил интересы родной страны, пропаганду польского имени и польской культуры за границей. Изгнания и лишения чести не заслужил ни он, ни его книги.

С полной уверенностью,

Витольд Ст. Михаловский

Глава I

Маленький Владимир Ульянов сидел тихо и из-под сморщенных бровей зорко следил за каждым движением матери. Мария Александровна, немного побледневшая и мрачная, помогала служанке Нине накрывать на стол. Была суббота – день, в который к Ульяновым приходили знакомые отца. Мария Александровна не любила этих собраний; старший брат, услышавши о них, убегал из дому, бурча:

– К черту, к черту с этими пещерными людьми!

Сестры, шепчущиеся в гостиной, смеялись потихоньку, а Володя с нетерпением ожидал гостей. Наконец, в комнате появился отец. Седой, плечистый, с темными раскосыми глазами, такими, какие были у младшего сына. С гордостью носил он темно-синий сюртук с золотыми пуговицами и Крестом Святого Станислава на бело-красной ленте, что придавало ему выражение торжественности и значительности. Он сел в кресло, пододвинул маленький столик и поставил шахматы, готовясь к партийке с доктором Титовым.

Доктор всегда приводил маленького Володю в изумление. Мальчик хотел бы посмотреть, как он плавает. Не сомневался, что доктор мог бы стоять на самой большой глубине, как поплавок его удочки на реке. Такой он был толстый и круглый, этот доктор Титов.

Отец не отзывался на зов Марии Александровны, зная ее нелюбовь к его гостям; не хотел испортить себе игру размолвкой с женой.

Однако госпожа Ульянова сама начала разговор.

– Мой дорогой, – произнесла она, – уже хотя бы один раз оставил в покое себя и меня с этими гостями. Что для тебя хорошего, если появится старый пьяница, приходской священник, отец Макарий, в зеленой камлотовой² сутане, доктор Титов и инспектор народных школ Петр Петрович Шустов? Господу Богу свечку и дьяволу огарок… кочерга, по правде говоря!

Отец зашевелился беспокойно и начал вытирать красным платком вспотевшее лицо, бормоча: – Живем мы издавна в дружбе… впрочем, все они имеют широкие связи, могут, следовательно, пригодиться в жизни, оказать помощь, шепнуть обо мне доброе слово кому-то из сильных этого мира.

Илья Ульянов, отец Владимира Ульянова.

Фотография. XIX век

– Ох! – вздохнула жена. – Что до этого доброго слова, то напоминаешь ты мне Ляпкина-Тяпкина из ««Ревизора» Гоголя. Тот тоже весьма об этом беспокоился и просил, чтобы ревизор по возвращению в Петербург рассказал министру, что в таком-то и таком-то месте пребывает Ляпкин-Тяпкин!

Она засмеялась глухо и недоброжелательно.

– Маша, ну и сравнение… – произнес он с упреком.

– Совершенно это самое! – воскликнула госпожа Ульянова. – Ты смешон! Почему не пригласишь к себе людей светлых, молодых, думающих? Например, врача Дохтурова, учителя Нилова или этого удивительного монаха-казначея, брата Алексея? Встречала я их у госпожи Власовой, это очень разумные и приветливые люди!

– Боже упаси! – прошипел ужасным голосом господин Ульянов, размахивая руками. – Это опасные типы, какие-то там… деятели.

– Деятели? – спросила Мария Александровна. – Что это значит?

– Что-то плохое! – парировал он шепотом. Предупреждал меня о них начальник полиции. Да, забыл тебе сказать, Маша, что и он сегодня нас навестит…

– Этого только не хватало! – воскликнула она с негодованием, хлопнув в ладоши. – Не услышим сегодня ни одного путного слова.

Присутствие полицейского, да еще такого рьяного, всем закроет рот.

Мария Ульянова, мать Владимира Ульянова.Фотография. XIX век

Муж молчал и вытирал вспотевший лоб, тяжело вздыхал.

– Маленький человек, как я, должен иметь сильных приятелей, – сказал он очень тихо.

Мария Александровна махнула рукой и пошла в столовую.

В восемь вечера, весьма пунктуально, один за другим прибыли гости.

Скоро все сидели в гостиной, ведя оживленную беседу. Володя не спускал глаз с двух фигур. Он улыбался украдкой и толкал сестру Сашу, показывая взглядом на доктора. Округлая голова, лысая и совсем красная, с чрезмерно выпученными глазами светлыми, почти белыми – снизу заканчивалась тремя подбородками, переливающимися как густая замазка на белых складках манишки рубашки; шаровидная голова опиралась на округлую, подобную огромному мячу фигуру, но с таким возбуждающим боязнь неравновесием, что, казалось, должна была скатиться с нее при более сильном движении. Короткие толстенькие ножки свисали с достаточно высокого канапе, едва касаясь пола.

– Яблоко на арбузе… – шепнул Володя сестре, щуря глаза. Саша легко ущипнула его плечо и тихо пискнула, зажавши рукой уста.

Мальчик перенес взгляд на нового гостя. Был это комиссар полиции – коллежский советник Богатов. Об этом человеке по всему городу ходили легенды.

Был он грозой для всякого рода злоумышленников. Плечистый, худой, имел лицо, обрамленное красивыми бакенбардами; длинные, молодцевато закрученные вверх усы концами доставали прищуренных хитрых глаз. Сидел он, развалившись в кресле, и поминутно поправлял саблю и висящий на шее орден. Длинные лакированные ботинки блестели, а их шпоры тихо позванивали. Володя не мог на него насмотреться. Нравилась ему сила, бьющая из мускулистой фигуры Богатова, и уверенность в себе, хлещущая из каждого слова, с самого маленького блеска наглых глаз. Одновременно в глубине маленького сердца мальчика тлела неизвестная враждебность, почти ненависть, желание доставить неприятность, боль, стыд этому сильному уверенному в себе человеку.

Комиссар, покуривая толстую папиросу, рассказывал. Все слушали, склонившись с улыбкой подобострастного восторга. Господин Ульянов сидел выпрямившись, обращенный во внимание, стараясь не пропустить ни одного слова. У него была привычка слушать внимательно – старый учительский навык. Это искусство унаследовал младший сын – обычно немногословный, собранный, внимательно смотрящий и слушающий.

Доктор Титов, склонив голову набок, напрасно пытался повернуть свое тяжелое тело в сторону говорящего.

Инспектор Шустов покрикивал тихо и подскакивал в кресле.

Отец Макарий поднимал глаза к небу, одной рукой – белой и пухлой – гладил длинную бороду, а другой прижимал к груди висящий на золотой цепочке тяжелый серебряный крест с голубой эмалью и светящимися камешками в венце на голове Христа.

– Мои господа, прошу только выслушать меня! – обратился выразительным басистым голосом комиссар Богатов. – Крестьяне, которым уважаемый, ценимый во всей губернии господин Аксаков, принадлежащий к древнейшему дворянству, не дал взаймы на восстановление сгоревшей деревни, напали на усадьбу. Ответили им там выстрелами. Двух крестьян убили, трех ранили, остальные разбежались, ничего не добившись. За мной послали батрака верхом. Я прибыл немедленно. Принюхался тут и там. В течение часа обнаружил раненых и приказал препроводить их ко мне. Спрашиваю о подробностях, об участниках нападения. Молчат… А, стало быть, все так, братишки?! Стукнул одного, другого, третьего в ухо, в зубы, в нос; залились крестьяне кровью, но и выболтали правду! Губернатор наш не любит шуму, тревожных донесений в Петербург, так как это сразу долгая переписка, следствие, авантюра! Позвал меня и сказал: «Семен Семенович, накажи бунтовщиков так, чтобы раз и навсегда пропала у них охота походов на старое дворянство!». Взял я тогда несколько своих полицейских и отмерил справедливость в согласии с собственной совестью. Те, которые совершили нападение, получили по сто розг, а для устрашения вся деревня, даже бабы, по двадцать пять. Теперь тишь и покой, как маком засеял! Розги для нашего доброго крестьянина – это превосходная вещь, наилучшее лекарство. Ха, ха, ха!

– Очень справедливо, очень справедливо! – согласился доктор – Средство наподобие медицинских банок. Оттягивает кровь из головы и сердца.

– Мягкое отцовское наказание! – напевным голосом вторил ему отец Макарий, лаская обеими руками крест. – Народ наш – это дети, стало быть, как детей нужно его наказывать…

– Гм… лучше это, чем суд, тюрьма, Сибирь… – добавил инспектор, глядя на Ульянова.

Мария Александровна строго взглянула на мужа и стиснула руки. Сконфуженный, оглянулся он беспомощно и, откашлявшись, обратился к дочке:

– Саша! – вымолвил он. – Поторопи кухарку. Дорогие гости, наверное, голодны.

Мария Александровна, кивнувши детям, вышла из гостиной. Господа непринужденно беседовали дальше, рассказывая разные городские сплетни и чиновничьи новости. Наконец, хозяин предложил игру в карты и в шахматы. Богатов, отец Макарий и инспектор начали играть в штос, Ульянов с доктором схватились, ожесточенно передвигая шахматные фигуры.

По приглашению Марии Александровны все прошли в столовую. Гости обильно выпили, вливая в горло огромные рюмки водки и закусывая селедкой, солеными огурцами и маринованными грибами.

– Да, умеете выпить, отец Макарий! – смеялся инспектор, с восторгом смотря на священника, наливающего себе довольно большой стакан водки.

– С Божьей помощью, еще могу, – смеялся тенорком отец Макарий. – Невелико искусство! Чтобы только хозяева пригласили к столу, дали водки, а горло всегда приношу с собой… на всякий случай!

– Что же Ваше преподобие не перешли тогда на бас, а продолжаете тенором… – удивился доктор.

– Эх! – махнул рукой священник. – Все-таки я не диакон.

– А какая разница? – спросил Ульянов, немного уже навеселе.

– Очень простая, – засмеялся поп. – Диакон, когда выпьет, хрюкает и мычит: ааа! Я же после выпивки пищу на наивысшей ноте: иии!

Все начали смеяться, а отец Макарий налил себе еще одну рюмку, выпил, задрал высоко голову и пискнул:

– Иии! О да!

Снова раздался веселый смех веселого общества.

Госпожа Ульянова накормила детей и положила их спать. Сидела молчаливая и угрюмая, принимая приветливое выражение лица, когда обращали на нее внимание. Скоро, однако, подвыпившая компания о ней забыла. Заметивши это, она исчезла из комнаты.

Володя не пошел во флигель, где он жил со старшим братом. Возвратился тайком и спрятался в гостиной, издалека наблюдая за пирующими.

– Много ли можете выпить, отец Макарий? – спрашивал попа Ульянов, хлопая его по плечу.

– До бесконечности плюс еще одну рюмочку! – парировал поп, поднимая глаза как для молитвы.

– Ваше преподобие, согласно выражению Кузьмы Пруткова, может охватить неохватываемое… – заметил со смехом инспектор.

– Воистину, Петр Петрович! – ответил тут же отец Макарий. – Потому что сказано у Экклезиаста, сына Давидова, царя Иерусалимского: «Ешь хлеб свой с весельем, и пей вино свое с радостью, так как поступки твои Богу угодны!».

Володя задумался над этими словами. Мать учила его молиться и водила в церковь. Люди молились перед красивыми позолоченными иконами; у одних были растроганные, прояснившиеся лица, другие плакали и вздыхали.

Существо, имеющее такое возвышенное, трогательное имя – Бог – должно быть изумительным, прекрасным, могущественным, сияющим; не может быть оно подобным ни отцу, доктору, коллежскому советнику с орденом на шее; ни священнику в зеленой сутане, с красивым крестом на груди; ни даже маме, которая ведь все-таки временами гневается и кричит на сестер и служанку совершенно так, как это делает сам Володя во время ссоры с братьями и сестрами… Великое существо не может поступать таким образом, и между тем, сам отец Макарий сказал, что Бог одобряет веселье при приеме пищи и питии вина, на что так часто жалуется мать, с отчаянием или гневом глядя на отца.

Семья Ульяновых. Фотография. XIX век

Опечалило это мальчика. Бог представился ему менее страшным и менее любимым, совершенно обычным, лишенным тайны.

– Может, похож он на отца Макария или на епископа Леонтия? – спросил он самого себя.

Его передернула эта мысль, и начал он прислушиваться к разговорам гостей.

Опершись локтями о стол и качая головой, инспектор Шустов говорил:

– Часто объезжаю далекие деревни, где мы закладываем народные школы. Собираю интересные, весьма забавные материалы по просьбе моего коллеги из семинарии. Может, господа, помните горбуна Сурова? Он закончил академию и теперь является профессором университета в Москве. Го, го! Большой ученый – не шучу! Лично знаком с министром просвещения! Книги печатает. Я должен выполнить его просьбу, так как это именуется протекцией! Я отыскал для него материалы, такие, что пальчики оближешь! Знаете, что в двух деревнях я обнаружил язычество? Да, да, язычество! Официально они являются православными; когда приказывают власти, едут они за пятьдесят верст⁴ в церковь, поклоны бьют, аж гудит, а дома прячут «старых богов», перед которыми ставят мисочки с жертвами – молоком, солью, мукой. Ха, ха, ха!

– И где вы это видели, Петр Петрович? – спросили одновременно отец Макарий и комиссар полиции.

– Это деревни Бейзык и Луговая, – поведал инспектор.

– Должен завтра донести об этом епископу, – произнес поп. – Нужно направить туда миссионеров, обучить, предостеречь, переубедить, укрепить в настоящей православной вере!

– Делайте это им, а я пошлю туда своих верховых полицейских, они там переубедят и наново окрестят идолопоклонников нагайками¹! – воскликнул со смехом Богатов. – Дикий еще наш народ, ой, дикий, господа!

– Поэтому устраиваем школы народные, – отозвался Ульянов, попивая пиво. – Образованность быстро идет в гору. Уже не найдете теперь деревни, где не было кого-то, умеющего читать и мало-мальски писать.

– Это хорошо! – похвалил отец Макарий. – Можно будет дать им хорошие книги о пользе Церкви, об уважении к особам духовным, о долге сыновнем в отношении батюшки-царя и счастливо господствующего над нами императорского дома…

– О том, как живут цивилизованный народы на Западе, – вставил Ульянов.

– Это излишне! – отмахнулся Богатов. – Не поймут, впрочем, ни к чему это, и даже может стать опасным, так как пробуждает безответственные мечты, дух недовольства, протеста, бунта. Припомните себе, господа, что преступные революционеры совершили покушение на драгоценную жизнь такого святого, доброго к крестьянам монарха, каким был царь Александр II. Находился я тогда в Петербурге и видел, как раскачивались на виселице Желябов, Перовская и другие убийцы. Душа радовалась, что настигла их рука Божья!

– Рука Божья? – шепнул Володя. – Это Бог вешает людей?

Бог снова отдалился. Не был он уже близким, понятным, хорошим. Не вернулся, однако, на небо, в таинственную синеву, затканную золотом солнца, серебром луны и бриллиантами звезд, как рассказывает детям старая нянька Марта. Удалился, но в какой-то другой мир, мрачный, враждебный, ненавистный.

Бог… вино… виселица – все перевернулось вверх ногами в голове мальчика. Слезы давили ему на глаза. Сердце колотилось в груди. Чувствовал он жгучую печаль, грусть о чем-то, что внезапно утратил. Ненавидел он комиссара Богатова, ненавидел Бога.

Один бил в ухо крестьян, которые прямо-таки заливались кровью, другой собственной рукой вздергивал их на виселице. Комиссар бил крестьян за то, что хотели наказать безжалостного богача; революционеры убили царя… За что? С твердым убеждением, что он тоже был недобрым.

В это время отец, испуганный наганом Богатова, оправдывался:

– Хочу сказать, что можем дать крестьянам примеры: обработки земли, выращивания скота, применяемые на Западе.

– А-а! это можно, – согласился комиссар полиции. – Должны, однако, прежде всего, прибегая к силе власти, Церкви, школы, должны удерживать наш народ в повиновении дисциплине, верноподданству царю, в спокойствии и смирении. Иначе нельзя!

– Без сомнения, так как в противном случае появится новый Разин, Пугачев, самозваные вожди народа, ведущие к бунту! – со смехом воскликнул доктор. – А когда наш темный муравейник зашевелится, вот это был бы танец! Со всех нор вылезли бы дьяволы, ведьмы, бесы, вурдалаки и помчались бы перед нашими Иванами, Степанами и Василиями! А те, спокойные, добрые, богобоязненные крестьяне, шли бы с грозным уханием, размахивая ножами, топорами и дубинами, пуская кровь всем встреченным на дороге, надо или не надо! Ради удовольствия увидеть горячую кровь, для убеждения, в конце концов, имеет ли, например, отец Макарий в брюхе красные или голубые внутренности. Га! Возник бы тогда великий грохот и шум, а зарево охватило бы всю святую Русь! Знаю я наш народец! Недалеко отошел от добрых времен татарской неволи. Татары гуляли, прямо-таки земля дрожала, но это пустяк по сравнению с тем, как погуляли бы наши православные Иваны, Алексеи и Кондраты. Уф! Аж мурашки бегают от этих мыслей!

Все задумались, с беспокойством оглядываясь на себя, хотя на столе уже стояла батарея опорожненных бутылок.

– Ой, да, да, доктор, святая правда! – прервал молчание комиссар полиции. – Был бы это танец такой, что пыль поднялась бы до самого неба! Сообщу я вам кое-что об этом.

Все уселись удобней и закурили папиросы. Ульянов подлил пива.

– У Волги, около Самары в прошлом году кочевал табор цыганский. Хищное это, несправедливое племя! Известно, что где цыгане, там воровство. Пропадает добродетель девок деревенских, теряются кони, ха, ха, ха!

– Одну потерю не исправишь, другую еще можно отразить! – заметил, глядя на свой прекрасный крест, отец Макарий.

– То-то и есть! – покачал головой Богатов. – Так и произошло. Какой-то молодец цыганский хаживал по соседней деревне, высмотрел себе красавицу, ну и спал с ней в осеннюю ночь на мягком сене. Не только, однако, на любовь тратил время! Высматривал, что и где, у кого из крестьян можно бы урвать. Цыгане похитили три наилучших коня, удрали на другой берег, продали добычу татарам и исчезли в степях, как стая волков. Крестьяне долго искали украденных лошадей и узнали, что они у татар.

Александр Ульянов, старший брат Владимира Ульянова.

Фотография. XIX век

Шептались о чем-то, советовались со своим попом и одной ночью совершили нападение.

Забили до смерти дубинами и зарубили топорами восемь татар и отобрали коней. Авантюра, жалобы, шум, суд! Пять из них пошло на каторгу⁵…

Годом позже табор кочевал поблизости и молодой цыган пожаловал к брошенной возлюбленной. Схватили его. Началось представление, настоящий спектакль! Ой, что это было! Девку обвиняли в том, что она ведьма, потому что одна из пожилых крестьянок собственными глазами видела, как красавица летала на метле! Привязали девушке на шею старый мельницкий камень и бросили ее туда, где на Волге образуется водоворот. Исчезла, как щенок… С цыганом позабавились по-другому. Связали ему руки ремнем, намазали его медом и повесили в лесу над муравейником так, что касался он его ступнями. Вся деревня в течение трех дней и ночей ходила смотреть, как конокрада живьем пожирали муравьи! Двух крестьян приговорили позже на три года каторжных работ.

– Тяжелое, слишком тяжелое наказание! – воскликнул отец Макарий. – За что? За какого-то цыгана-язычника и нескольких татар? Сам Бог радовался с твердым убеждением, что идолопоклонников отправили в ад!

– Бог, снова Бог… – простонал Володя.

Володя Ульянов в возрасте 4 лет со своей сестрой Ольгой. Фотография. XIX век

Имя это острием пронзило мозг и сердце мальчика. Плача, выбрался он из гостиной. Вернувшись во флигель, упал он лицом на кровать и долго, долго рыдал, тяжело, безнадежно.

Разбудил его брат, вернувшийся домой за полночь. Задумался, заметивши заплаканное лицо мальчика.

– Что с тобой произошло? – спросил он. – Плакал? Уснул в одежде.

Горячие слезы полились из глаз Владимира. Срывающимся голосом, стоная и всхлипывая, рассказал он все и, сжимая кулаки, шепнул:

– Бог злой, злой!

Старший брат взглянул на него внимательно, подумал мгновение и произнес тихо, но отчетливо:

– Бога нет…

Мальчик закачался как пьяный, крикнул пронзительно и упал, лишившись чувств.