Loe raamatut: «Целитель»

За два дня до Рождества

1

Что тяжелее – полная уверенность, что самое худшее уже произошло, или этот страх, который время от времени возникает в тебе?

Я вздрогнул от сильного толчка, отвлекшего меня от лихорадочного бега мыслей, и оглянулся.

Черно-желтое пламя из разбитого грузовика лижет опорный столб пешеходного моста на дороге к побережью Сёрняйнен. Машина как будто переломилась пополам, обняв опору словно пылкий любовник. Ни одна из мчавшихся мимо легковушек даже не сбавляла скорости, не то чтобы остановиться. Все они пролетали, стараясь прижиматься к обочине, держась как можно дальше от горящей машины.

Так же поступил и водитель автобуса, в котором сидел я.

Я расстегнул намокшую от дождя парку, нащупал во внутреннем кармане пакет одноразовых носовых платков и, выудив окоченевшими пальцами один из них, вытер лицо и волосы. Платок моментально стал мокрым. Я скомкал его и опустил в карман. Потом отряхнул капли воды с куртки и достал телефон из кармана джинсов. Еще раз попробовал дозвониться до Йоханны.

Абонент все так же был недоступен.

Подземный туннель между Сёрняйнен и Кейланиеми закрыли из-за наводнения. Мне удалось поездом доехать до Каласатамы, где пришлось в течение двадцати минут ждать автобус под потоками низвергающейся с неба воды.

Когда горящий грузовик остался позади, я вернулся к просмотру новостей на экране монитора, прикрепленного к задней, пуленепробиваемой стенке водительского отсека. Было принято официальное решение предоставить южные районы Испании и Италии собственной участи. Страна Бангладеш, тонувшая в море, была полностью охвачена эпидемией, грозившей распространиться на остальные страны Азии. Спор Индии и Китая вокруг Гималаев привел к войне между этими странами. Мексиканские наркокартели в ответ на решение закрыть границу между США и Мексикой нанесли ракетные удары по Лос-Анджелесу и Сан-Диего. Пожары в амазонских лесах не удалось погасить даже после того, как по периметру возгорания были вырыты новые каналы.

Продолжаются войны и вооруженные конфликты в странах Евросоюза. Их всего тринадцать, и в основном причиной являются споры за приграничные территории. Количество беженцев из стран планеты с неблагоприятным климатом, по оценочным данным, составляет шестьсот пятьдесят – восемьсот миллионов человек. Предупреждение об опасности пандемии: H3N3, малярия, туберкулез, лихорадка Эбола, чума.

И немного оптимизма в конце выпуска: недавно выбранная «мисс Финляндия» считает, что с приходом весны все в мире должно наладиться.

Я снова скользнул взглядом назад, в дождь, который шел уже несколько месяцев, прекращаясь лишь на короткое время. Как минимум пять приграничных районов, Яткясаари, Каласатама, Руохолахти, Херттониеменранта и Марьяниеми, постоянно находились в затопленном состоянии, а многие их жители наконец решились оставить свои дома.

Их жилища недолго будут пустовать. Даже покрытые плесенью от сырости, полузатопленные, они достаточно хороши для того, чтобы стать пристанищем для сотен тысяч беженцев, прибывающих в страну. По вечерам в затопленных прибрежных районах, где отключили электричество, горели огромные костры, на которых готовили еду и возле которых грелись.

На вокзале я вышел из автобуса. Быстрее было бы пройти через парк Кайсаниеми, но я решил идти в обход, по улице Кайвокату. Сил полиции было недостаточно для того, чтобы одновременно следить и за улицами и за парками. Если идти сквозь толпы народа вокруг вокзала, есть шанс избежать неприятностей. Люди в панике покидали город, набивались в переполненные поезда, следующие на север, стараясь прихватить с собой в рюкзаках, сумках и чемоданах все свои пожитки.

Неподвижные фигурки скорчились в спальных мешках под пластиковыми козырьками перед зданием вокзала. Было невозможно понять, собираются ли эти люди куда-то уезжать или теперь они просто здесь живут. Ослепительный блеск высоких прожекторов смешивался с приглушенным мерцанием ламп на уровне глаз, уличных фонарей, кричаще красной, синей и зеленой подсветкой рекламы.

Черно-серый скелет полусгоревшего здания центрального почтамта высился как раз напротив вокзала. Проходя мимо него, я вновь попытался позвонить Йоханне.

Я вышел к зданию Саноматало, минут пятнадцать простоял в очереди, дожидаясь, пока охрана не разрешит мне войти, снял и снова надел куртку, туфли и ремень, а затем подошел к стойке портье.

Я попросил позвонить боссу Йоханны, которая почему-то не отвечает на звонки. Я встречался с ним несколько раз и сейчас полагал, что он ответит на звонок, если вызов последует изнутри здания. А когда он узнает, кто звонит, позволит мне изложить причину моего приезда.

Портье, женщина лет тридцати с льдистыми глазами, судя по короткой стрижке и скупым жестам, прежде служила в армии, а теперь стояла на страже физического существования последней в стране газеты. Похоже, ее оружие было всегда под рукой. Она смотрела мне в глаза, но как будто говорила с пустым местом.

– Человек по имени Тапани Лехтинен… Я проверила его документы… Да… Одну минуту.

Она кивнула мне, и этот кивок походил на удар топором.

– Какое у вас дело?

– Я не могу дозвониться до своей жены Йоханны Лехтинен.

2

По ошибке я записал наш телефонный разговор с Йоханной. Теперь я мог воспроизвести его дословно:

– Сегодня я задержусь на работе допоздна, – начала она.

– Насколько допоздна?

– Может быть, на всю ночь.

– Ты будешь на рабочем месте или куда-то поедешь?

– Я уже не на рабочем месте. Со мной фотограф. Не беспокойся. Мы собираемся переговорить с кое-какими людьми. Мы будем держаться мест, где много народу.

Шепот рядом, шум машин, шепот, тихий шорох и снова шепот.

– Ты еще здесь? – спросила она.

– А куда же мне деваться? Я сижу у себя за столом.

Пауза.

– Я горжусь тобой, – сказала Йоханна, – тем, что ты все еще держишься.

– И ты тоже, – парировал я.

– Наверное, – произнесла она вдруг как-то слишком тихо, почти шепотом.

– Я люблю тебя. Береги себя и возвращайся домой.

– Конечно, – прошептала она, и ее слова посыпались вдруг быстро-быстро, почти без паузы: – Увидимся самое позднее завтра. Я люблю тебя.

Бормотание. Треск. Мягкий щелчок.

И тишина…

3

Лицо главного редактора Ласси Утелы, мужчины примерно лет сорока, было покрыто грубой щетиной, а в глазах застыло раздражение, которое он не мог, а может быть, и не хотел скрывать.

Он стоял прямо напротив меня, когда двери лифта распахнулись на пятом этаже. На шефе жены была длинная черная рубашка и тонкий серый свитер, темные джинсы и кроссовки. Он стоял скрестив руки на груди и с явной неохотой сменил эту позу, когда я ступил из кабины лифта в его сторону.

Самыми яркими чертами характера Ласси Утелы можно назвать зависть к более талантливым журналистам, желание избегать конфликтов, привычку сдерживать недовольство, стремление всегда быть правым. Обо всем этом мне было известно со слов Йоханны. Взгляды Йоханны и Ласси на работу репортера и основную тематику газеты все чаще и чаще вступали в противоречие. Отголоски тех столкновений доносились даже до нашего дома.

Мы обменялись долгими рукопожатиями и представились, несмотря на то что знали друг о друге. На какой-то недолгий миг мне показалось, что я играю роль в скверной пьесе. Освободив мою ру ку, Ласси развернулся и кончиками пальцев толк нул дверь. Я следовал за сердито выбрасывающим ноги Ласси. Казалось, ему не нравилась собственная походка. Мы прошли до конца длинного коридора, где располагался небольшой, площадью всего несколько метров, кабинет.

Ласси сел за свой стол в черное кресло с высокой спинкой и жестом указал мне на единственный в кабинете стул, что-то вроде белой пластиковой банкетки.

– Я думал, что Йоханна сегодня осталась работать дома, – проговорил он.

Я покачал головой:

– Честно говоря, надеялся застать ее здесь.

Теперь наступила его очередь покачать головой. Этот его жест был коротким и нетерпеливым.

– Последний раз я видел Йоханну вчера на совещании всех сотрудников, примерно в шесть часов. Мы, как обычно, коротко обсудили, как идет работа, а потом все разошлись по своим делам.

– Я говорил с Йоханной вчера примерно в девять часов.

– И где она была? – спросил Ласси равнодушно.

– Где-то на выезде, – ответил я после небольшой паузы, позволившей мне снова обрести спокойствие. – Мне и в голову не пришло спросить, где именно.

– То есть целый день от нее не было никаких известий?

Я кивнул, внимательно глядя на него. Он откинулся в кресле. Его поза, выражение лица, паузы между словами – все обнаруживало его мысли о том, что я просто ворую у него время.

– И что вас удивляет? – спросил я, будто не заметив или не поняв язык тела Ласси.

– Просто я интересуюсь, – ответил он, – бывало ли такое прежде.

– Нет. А почему вы спрашиваете?

Ласси выпятил нижнюю губу и поднял брови. Это было похоже на то, будто каждая из его бровей весила по меньшей мере тонну, и теперь он требовал награду за проделанную работу.

– Не важно. Просто в эти дни… может произойти все что угодно.

– Но не с нами, – возразил я. – Это долго объяснять, но с нами ничего такого просто не может произойти.

– Конечно нет, – согласился Ласси, но в его голосе не было убежденности. Он даже не взял на себя за труд посмотреть мне в глаза. – Разумеется, нет.

– Над какой историей она работала?

Ласси ответил не сразу, сперва взвесил свою ручку в руке. Наверное, он так же пытался что-то взвесить и у себя в уме.

– Над чем она работала? – снова спросил я, убедившись, что он не торопится отвечать.

– Наверное, с моей стороны глупо делиться с вами этой информацией, но и сам предмет ее статьи является довольно глупым, – ответил Ласси, упершись локтями в стол, и искоса посмотрел на меня, будто хотел проследить за моей реакцией.

– Понимаю, – согласился я и замер в ожидании.

– Речь идет о Целителе.

Меня передернуло. Йоханна уже рассказывала мне о Целителе.

Она получила первое письмо от него сразу же после убийства семьи в Тапиоле. Некто, назвавшийся Целителем, взял на себя ответственность за то убийство, заявив, что сделал это от имени простых людей, чтобы отомстить за них. Он считал себя последним голосом правды в этом мире, что движется к гибели, целителем, призванным вылечить больную планету. Именно поэтому он и убил главу производственной компании и его семью. Именно поэтому будет продолжать убивать тех, кто, как ему покажется, причастен к ускорению процесса изменения климата. Йоханна предупредила полицию. По их словам, они расследовали все, что смогли. К настоящему времени убито девять руководителей компаний и политиков вместе со своими семьями.

Я тяжело вздохнул. Ласси пожал плечами и показал взглядом, что доволен моей реакцией.

– Я говорил ей, что это ни к чему не приведет, – сказал он, и я не мог не заметить легкого намека на тон победителя в его голосе. – Я говорил, что она не сможет узнать больше, чем уже знает полиция. А наша быстро сокращающаяся читательская аудитория не желает об этом читать. Это ведет к депрессии. Они уже знают, что все катится в ад, в мусорную корзину.

Я посмотрел в темноту в сторону бухты Тёлё. Я знал, что там есть дома, но мне их не было видно.

– Йоханна уже написала свою статью? – спросил я после долгой паузы, во время которой мы прислушивались к себе и к звукам внутри здания.

Ласси снова откинулся в кресле, положил голову на подголовник и посмотрел на меня из-под опущенных век, будто я не сидел напротив узкого стола, а находился где-то очень далеко за горизонтом.

– Почему вы спрашиваете? – поинтересовался он.

– Мы с Йоханной привыкли постоянно быть на связи друг с другом, – пояснил я.

Внезапно до меня дошло, что, когда мы повторяем одно и то же, не всегда делаем это для того, чтобы убедить в чем-то друг друга.

– То есть, конечно, не каждую минуту. Но если нет другой возможности, мы, по крайней мере, обмениваемся эсэмэс или посланиями по электронной почте через каждые несколько часов. Даже если нам нечего друг другу сообщить. Обычно это всего пара слов. Какая-нибудь шутка или нежное признание. У нас это вошло в привычку.

Последнюю фразу я намеренно произнес взволнованным тоном. Ласси слушал меня без всякого выражения на лице.

– И теперь вот уже двадцать четыре часа, как у меня нет от нее известий, – продолжал я и вдруг понял, что адресую свои слова собственному отражению в оконном стекле. – Это самый большой срок за все десять лет, что мы вместе, когда мы не общались.

Я выждал еще немного, прежде чем произнести очередное клише, не думая о том, как оно прозвучит.

– Я уверен, что с ней что-то случилось.

– С ней что-то случилось? – переспросил мой собеседник, подождал несколько секунд все в той же манере, что постепенно становилась мне знакомой. Единственной целью этих намеренных пауз было перебить меня, продемонстрировать, что все, мною сказанное, звучит глупо и бессмысленно.

– Да, – ответил я сухо.

Какое-то время Ласси не отвечал. Потом подался вперед и после очередной паузы проговорил:

– Давайте предположим, что вы правы. Что вы намерены предпринять?

Мне не нужно было даже притворяться, будто я обдумываю ответ. Я немедленно заговорил:

– Нет никакого смысла сообщать о ее исчезновении полиции. Все, что они могут сделать, – это зарегистрировать мое заявление. Исчезновение номер пять тысяч двадцать один.

– Это так, – согласился Ласси. – А двадцать четыре часа не такой уж и большой срок.

Я поднял руку так, будто намеревался физически отмахнуться от его слов. Одних слов тут было недостаточно.

– Как я уже сказал, мы постоянно поддерживали связь друг с другом. Для нас двадцать четыре часа – это очень долго.

Ласси не нужно было очень стараться, чтобы дать выход своему раздражению. Он заговорил громче, и в его голосе явственно послышалась холодная непреклонность.

– Некоторые наши репортеры работают «в поле» неделями. Потом они возвращаются с материалом. Такова их работа.

– Был ли случай, когда Йоханна, находясь в течение недели «в поле», ни разу с вами не связалась?

Ласси внимательно посмотрел мне в глаза, отбил пальцами барабанную дробь на подлокотнике кресла и надулся.

– Признаюсь, что такого не было ни разу.

– Потому что это на нее совсем не похоже, – добавил я.

Ласси заерзал в кресле и быстро заговорил, как будто спешил убедить меня в своей правоте:

– Тапани, все мы здесь пытаемся выпускать газету. Сейчас мы практически не получаем денег за размещение рекламы, а нашим «правилом большого пальца» является тезис, что теперь никто и ничем не интересуется. За исключением, разумеется, секса и порно, а также скандалов и разоблачений, связанных с сексом и порно. Вчера мы впервые продали большое количество экземпляров нашего издания, мы давно уже не продавали столько. И уверяю вас, что мы сделали это не за счет подробных репортажей по поводу тысяч пропавших боеголовок или статей-расследований о том, сколько у нас еще осталось питьевой воды. Обо всем этом публика забудет через полчаса, о чем я уже говорил. Нет, в нашей главной статье рассказывается о некоем видео, где изображено скотство некоей известной певицы. Именно этого и хотят люди! И за это они готовы платить.

Он перевел дыхание и заговорил дальше еще более беспокойным и напряженным голосом, если такое вообще возможно:

– Теперь о репортерах, таких как, например, Йоханна, тех, кто хочет говорить людям правду. А я постоянно спрашиваю их: какую к черту правду? И они ничего не могут толком ответить. Все, что мне удается от них добиться, – это слова о том, что люди должны знать. И тогда я спрашиваю: а хотят ли они знать? И что еще более важно: готовы ли они за это платить?

Когда он закончил, я заметил:

– И тогда вы рассказываете о безголосой певичке и ее жеребце.

Ласси снова посмотрел на меня так, словно парил в каких-то сферах, куда не было доступа таким безнадежным идиотам, как я.

– Мы пытаемся выжить, – проговорил он сухо. Какое-то время мы сидели молча. Потом он снова открыл рот:

– Можно мне спросить вас кое о чем?

Я кивнул в знак согласия.

– Вы все еще пишете стихи?

Я ожидал чего-то подобного. Ласси не мог удержаться от того, чтобы не уколоть меня. В самом этом вопросе уже зрели семена следующего вопроса. Это должно было дать мне понять, что я иду неверным путем, точно так же, как и Йоханна и все остальные. Ну и пусть. Я решил дать ему возможность продолжить наш разговор в том же русле, как он хотел. Я честно ответил:

– Да.

– И когда вас публиковали последний раз?

И снова мне не нужно было задумываться над ответом.

– Четыре года назад.

Ласси больше ничего не говорил, только смотрел на меня покрасневшими довольными глазами, как будто только что доказал правильность собственной теории. Мне больше не хотелось об этом разговаривать. Это было бы пустой тратой времени.

– Где рабочее место Йоханны? – спросил я.

– Зачем вам это нужно?

– Я хотел бы заглянуть в ее компьютер.

– Наверное, я не должен вам этого позволять, – заявил Ласси, и по нему было видно, что его больше ни капли не интересует эта тема. Он бросил безразличный взгляд через стеклянную стену у меня за спиной, на офис, поделенный на множество маленьких кабинок, который находился у него в прямой видимости. – Но я полагаю, что теперь мы делаем много того, чего не должны делать при обычных обстоятельствах. К тому же сейчас в офисе никого нет, так что пожалуйста.

Я поднялся и поблагодарил собеседника, но он уже уткнулся в монитор и, казалось, был полностью поглощен набором текста, как будто долго отсутствовал где-то и успел соскучиться по этому процессу.

Компьютер Йоханны легко обнаружился в кабинке, расположенной в правой части огромного открытого офиса. С монитора на меня смотрела моя собственная фотография.

Что-то как будто толкнуло меня изнутри, когда я увидел старый снимок и представил, как на него смотрит Йоханна. Интересно, она так же видела, как изменился с тех пор взгляд моих глаз, или это замечал только я сам?

Несмотря на большое скопление бумаг, на ее столе царил порядок. Лэптоп моей жены лежал закрытым посреди стола. Я присел и посмотрел вокруг. В офисе находилось примерно дюжина или даже больше рабочих станций, которые сотрудники называли «трилистниками», по четыре рабочих места на станцию. Место Йоханны находилось у окна, отсюда хорошо просматривался кабинет Ласси. Точнее, часть его кабинета: у другой части стеклянной стены были сложены листы картона. Из окна почти не на что было смотреть. Музей искусств «Киасма» с латаной-перелатаной медной крышей был похож на попавший под дождь потерпевший крушение корабль – черное, обветшалое, распластанное по земле здание.

Поверхность стола была прохладной на ощупь, под моей рукой она быстро стала влажной. Я посмотрел сначала на кабинку Ласси, а потом осмотрелся. Помещение было совсем пустым. Я сунул компьютер Йоханны в свой портфель.

На столе было множество сложенных стопками листов бумаги. На некоторых четким мелким почерком Йоханны были записаны телефонные номера.

Я просматривал листки один за другим. Один со сделанной совсем недавно записью привлек к себе внимание: «Ц – запад-восток или север– юг». На двух лежащих по соседству заметках, с обозначенными на них двумя последовательными датами, было написано: «Тапиола, Лауттасаари, Камппи, Кулосаари» и «Туомаринкиль, Пасила, Кумпула, Клууви, Пунавуори».

Очевидно, буква «Ц» обозначала слово «Целитель». Я сунул заметки в карман.

Я бегло просмотрел все бумажные стопки. Большинство листков содержали данные по статьям, уже написанным Йоханной: о якобы готовящемся закрытии атомных электростанций в России, о сокращении поступления налогов в Финляндии, о катастрофическом качестве продуктов.

В одной из стопок содержались только материалы, касающиеся Целителя. Там были и распечатки всех полученных от него электронных сообщений. На распечатках Йоханна делала свои собственные заметки. Их было так много, что порой они закрывали сам текст сообщений. Не читая, я сунул себе в портфель и эти бумаги, потом встал и посмотрел на пустой стол. Он ничем не отличался от миллионов своих собратьев. И все же я ждал от него какой-то подсказки, того, что он вдруг решит поведать мне о случившемся. Я подождал минуту, но стол так и оставался просто столом.

Еще двадцать четыре часа назад здесь сидела Йоханна. Она и сейчас сидела бы здесь, если бы с ней что-то не произошло.

Не знаю почему, но я был уверен в этом. Трудно объяснить наличие особой связи между нами. Я знал, что, если бы могла, моя жена обязательно мне позвонила бы.

Я сделал шаг прочь от стола, не в силах отвести взгляд от ее бумаг, сделанных ее рукой заметок, мелких предметов на столе. Потом я кое о чем вспомнил.

Я вернулся к двери в кабинет Ласси Утелы. Он не обратил на меня внимания, поэтому мне пришлось постучать по ней. Под рукой заскрипел пластик. Меня поразил этот гулкий пустой звук. Ласси что-то быстро набирал на клавиатуре; и когда он повернулся в мою сторону, его руки повисли в воздухе. Раздражение в его покрасневших глазах ничуть не уменьшилось.

Я спросил, кто из фотографов находился на задании вместе с Йоханной, хотя уже догадывался об этом.

– Громов, – бросил Ласси.

Конечно, я слышал об этом человеке и даже был знаком с ним. Высокий, темноволосый, вежливый. Как считает Йоханна, такие нравятся женщинам. Работа захватывала его целиком, с самого начала. Наверное, он был таким во всем. Йоханне нравился профессионализм Громова, и она любила работать с ним в паре. Они много времени провели вместе, работая как в Финляндии, так и за границей. Если кто-то мог иметь какую-то информацию о Йоханне, то это был Громов.

Я спросил у Ласси, не видел ли он Громова. Ласси тут же понял, что я имею в виду. Он поднял трубку телефона, положил голову на подголовник кресла и задумчиво посмотрел вверх, то ли туда, где находился кондиционер, то ли прямо в небо.

– В этом мире царит чертов бардак, – спокойно заметил он.