Loe raamatut: «Девочки. Повести, рассказ»

Font:

* * *

Изюм

Маме

Танечка валялась, закинув ноги на железную спинку кровати, и на всю веранду распевала:

– Всё случииилось шито-крыто, стал вождём Хрущёв Никита, Сталин гна-а-ал нас на войну, а Хрущё-ёв на целину…

– Танька, я т-те щас язык оторву! Ты чё такое поёшь, а? Хочешь, чтоб меня посадили? – услышала она голос отца, Василия Николаевича.

– Ой! – Танечка вздрогнула, соскочила было с кровати, но зацепилась за неё платьем и чуть не упала, оглянулась посмотреть, что там такое ей мешает. – Я пап… я думала, нет никого.

– Думала она!

– Д-да. – Она снова пыталась выпутаться.

– Чё замолкла?

– Д-да… зацепиилась!

– Опять не ладно! Ну-ка, покажи. – Отец подошел, стал помогать.

Оказывается, платье запуталось в сетке кровати. «Хоть бы не порвать, хоть бы не порвать!» – думала Таня. Она притихла и целиком доверила это дело отцу. Редко бывало, чтобы он сам, вот так вдруг, подошёл и помог. Она не смела шелохнуться. Отец в несколько секунд справился. Но пока он стоял рядом, Танечке казалось, что прошло много времени. Он: высокий, большой и грозный, брови вразлёт, взгляд суровый. Всё-таки красивый у неё папка и смелый, недаром в партизанском отряде командиром у разведчиков был.

Мама говорила, что его ранили много раз, и даже осколки в нём остались, и плечо болит. А недавно, по весне, Танечка слышала, что папка всю ночь стонал. И правая нога у него теперь немного короче левой, поэтому он хромает. А ещё мама рассказывала, что ему в плену фашисты по руке палкой били, когда он за хлебом потянулся. Потом сбежал он от них. Герой у неё папка, что говорить.

– Ну, всё! Делов-то. – Отец отцепил платье и провел рукой по голове дочери.

Вроде как погладил. Что это сегодня с ним? Вечно строгий ходит, лишний раз не обнимет, слова доброго не скажет. Танечка всегда держалась с ним по стойке «смирно» и ежилась от одного только взгляда.

Однажды, когда друзья её в гости приходили, он им рассказывал, что после войны, когда ещё они на Украине жили, он в милиции работал, «биндеравцав» ловил, они его там боялись. Но тогда пришлось быстро уехать, потому что папку могли убить.

Ой, вот и сейчас он вдруг опять так посмотрел, аж страшно стало, ну и взгляд! Почти всегда, как только он заходил домой, надо было ждать неприятностей. Начинал докапываться до всякой мелочи: то пол не так вымыла, то ничего-то она не знает, то оценки ему вынь да положь. А то вдруг только спросит, что у неё сегодня по пению, и если «пять», то всё ей прощает, достает из кармана конфету и говорит, что она «молоток». Пение для отца было почему-то важнее всего. Танюшка и старалась, приносила ему эти «музыкальные» пятерки.

Ещё отец очень гордился, что у дочери его – длиннющая коса. Не велел её стричь ни в коем случае. Танечка сама любила свои длинные волосы. Тут они с отцом сходились.

Шло лето шестьдесят второго года. Танечка только что окончила начальную школу и теперь могла отдыхать. Хотя дома у них особенно не расслабишься. Отец зорко следил, чтобы дети Таня и младше её на два года Колька, всегда были при деле и чтобы в доме было чисто.

– Пап, так чего, нельзя эту частушку петь? Я подумала… – продолжила Таня, довольная, что платье осталось целым и папка сегодня добрый.

– А соседи думать не будут, сразу побегут и сообщат кому следует. Ты прекращай мне это, про Хрущёва.

– А другие можно?

– Какие это ещё?

– Ну вот. – Танечка замолчала ненадолго и выдала: – К коммунизму мы идём, птицефермы строятся, а колхозник видит яйца, когда в бане моется.

– Танька! Я т-те дам в бане моется! Тебе кто это всё сказал?

– В школе у нас поют.

– Ещё чё выдумай?

– Ну, на переменах.

– Не ври мне давай!

– Я не вру.

– Нечива за другими дурь-то повторять, ты хоть понимаешь, про что ты поешь?

– А чё, смешно же, пап!

– Чё смешного? Не доросла ещё до этого.

– А что тогда петь?

– Пой што-нить, но неполитическое.

– Как это?

– Ну, про Сталина, про партию – не пой! Зарубила себе на носу?!

– Зарубила, – промямлила Таня, до конца не понимая, почему про баню и яйца петь нельзя.

– И про Хрущёва тоже?!

– Тоже. Т-те на следующий год в пионеры, а ты…

– Так я же…

– Выучила клятву? – прервал её отец.

– Назубок, пап! Во! – похвасталась Таня и начала тараторить, проглатывая буквы: – Я, вступая в ряды всьюзнай пионерск организаци имни владимльча леньна, прелицом свых тварищей, тржеснбещаю грячо льбить свуродьну, жить, читься и бротся, как заищал вликлень, как… как, – она запнулась, – забы-ы-ыла, пап!

– Ну, вот и назубок! Тетеря! Иди учи!

– Я знала, я знала, – начала канючить Танечка.

– Слышал уже как знала! Две строчки запомнить не можешь.

– Не две!

– Не спорь с отцом! И с выражением хоть рассказывай, учить т-тя ещё буду, штоль, пионерка. – Батя захромал во двор к своему плотницкому станку.

* * *

На следующий день, как только родители ушли на работу, Танечка проснулась и, ещё не успев опомниться ото сна, первое, что решила сделать, это натаскать воды с Иртыша́. Мама всегда хотела, чтобы дома было много воды. Она придёт с работы и удивится. Работала мама на пилораме, и Танечке было её очень жалко. То ли от того, что слово «пилорама» какое-то неприятное, не девичье, то ли она вспоминала, как слышала однажды, что мама жаловалась соседке, тете Марфе Разбойниковой, что устала таскать эти бревна. Как мама носит бревна, которые в лесу ещё стоят, такие здоровенные? Непонятно. Мама – и эти дылды огроменные!

Худенькая, красивая, темноволосая её мама Лиза, с большой толстой косой, обмотанной вокруг головы, невысокого росточка, «пашет, как лошадь». И ещё домашним хозяйством успевает заправлять. Они держали корову Зорьку, двух свиней, телёнка и кроликов с десяток. «Ничего, – мама говорила, – зато всегда молока и мяса полно».

Мама доила Зорьку два раза в день, часть молока тут же выпивали, из остального же она делала сливки, творог да сметану. Танечка помогала взбивать из этой самой сметаны масло. Мама один раз показала ей, и Танечка сразу запомнила. Она смекалистая, и всё у неё в руках «горело», как мама говорила. А когда Танечка взбивала масло в большой деревянной маслобойке, она выдумывала разные истории.

Ей казалось, что она не просто наливает сметану и толчет-толчет её, пока та не станет густой, а будто убегает она от злых пиратов и гребет веслами по реке, всё быстрее и быстрее. Особенно она любила, когда взбивание подходила к концу. И тогда она поднимала ложку, и сметана не падала вниз. Всегда это удивляло её.

* * *

Никитины жили в достатке. Отец частенько твердил матери, да и дочери: «Уж чё-чё, а на столе – чтоб всегда было!» По осени, иногда зимой, когда свиньи становились здоровенными, отец резал их. Когда с соседом, когда один. Детям это не показывали никогда. Когда они просыпались, то у входа, в прихожей и на столе в кухне уже стояли тазики с кусками мяса и сала, а по двору и по свежему снегу, было много красных капель. Отец всегда спокойно отвечал на вопрос детей, что это за капли: «Кровь это, а вы что хотели? Есть-то небось будете? Да ещё в два горла!»

– А как это – в два горла? – спрашивал Колька, ища у себя это самое второе горло.

– Много, значит, сынок, – ответила мать.

– А почему в два горла?

– Ой, отстань, не дури мне головы! – отмахивалась от него мать.

Потом отец солил сало, мама делала колбасу и всякие вкусности. Таня любила наблюдать, как они все вместе возились на кухне. Такого сальтисо́на – колбасы маминой домашней, ни у кого не было. Соседи частенько, особенно тетя Марина Солнышкина, приходили к ним угоститься. Мать никогда не отказывала, жалела их – четверо детей, а она одна с ними. Мужья-то все разные: кто, где по свету бродит, кто в тюрьме сидит. Не помогали они ей.

– Лиза, а можешь молочка нам налить, чуток? – частенько, как бы невзначай, появлялась в их доме тетя Марина.

Лиза ей целую авоську наберёт: свежего молока бутыль, булок, только испеченных, творогу, рыбы, картошки. Всё, что под рукой найдет.

– Я помогу, Лизочка, если чё надо. Белить там могу или… – всегда приговаривала тетя Марина, когда брала авоську с едой, но никогда не приходила и не помогала.

Да мать и не ждала. Только потом ей рассказывали бабы, что Маринка, выходя от неё, разносила по всей деревне, что у Лизы: и колбаса несвежая, и творог чем-то отдает, да и дома не шибко чисто. А про Василия Николаевича говорила, что «никакой он, на хер, не раненый».

Отец, видимо, чувствовал «врага» издалека, не зря опером в НКВД работал, старый коммунист, к тому же и сейчас он начальник в леспромхозе, а заодно и председатель народного контроля. Это накладывало особые обязательства и особую народную «любовь». Потому что гонял он всех за любые ошибки и промахи.

А когда приходил домой, работа у него не заканчивалась. Со своих был особый спрос. А когда мать заговаривала про тетю Марину, он ругался:

– Она валяется, кобыла, на кровати! Ни работать, ничего не хочет, а ты корми её давай, простипо́му! Чтоб не видел этой суки у порога!

Лиза только кивала. Ленку Солнышкину, Маринину дочку, Танину одногодку, он тоже недолюбливал. Вечно она ходила с соплями до нижней губы и жаловалась на всякие пустяки своей мамке. Хитрая она была какая-то, несколько раз обманывала Таню и навязывалась со своей дружбой. Поначалу Таня её приветила, они бегали везде вместе, то в лес, то к речке Глухи́нке. Там брусники, морошки много росло. Насобирают, налопаются, идут, довольные, домой.

В прошлом же году, когда они пошли купаться, а Танечка любила плавать, Ванька Разбойников предложил им прокатиться на плоту. Маленький такой плотик, но прочный. Они с ребятами ещё летом его соорудили. Плывут себе, плывут, речка небольшая, но «с головой» будет. Заплыли на середину, а Ленка взяла и ни с того ни с сего столкнула Таню в воду. Та перепугалась, начала барахтаться, в панике воды наглоталась и уже начала было идти ко дну, но, наудачу, на берегу оказался старшеклассник Юрка Швецов. Он и вытащил её на берег.

С тех пор дружба с Ленкой окончательно разладилась, и Танечка стала бояться заходить в реку, когда кто-то рядом плавает или просто барахтается. И дружила она всегда с пацанами – они надёжнее как-то, решила она про себя, и «не нюни». Так и носились вместе: Ванька Разбойников, её спаситель Юрка Швецов и ещё парочка своих в до́ску пацанов.

* * *

Этим летом у них гостила мамина новая знакомая, молодая светловолосая, маленького роста девушка Зоя. Приехала она на курсы продавцов из небольшого соседнего посёлка. В торговлю решила пойти, потому что от других услышала, что будет всегда при деньгах и сможет помогать матери, ну и оденется получше.

Сейчас-то Зоя чаще всего ходила в своей старой полосатой нейлоновой кофточке и темной юбке-солнце чуть ниже колен. Слышала она о мини-юбках, но сама на такое пока не решалась, боялась, что засмеют. Да и денег пока на обновы не было. Зато она делала по моде большой начес на голове и подводила черным карандашом яркие стрелочки на глазах.

День начинался как обычно, родители уже ушли, Зоя собиралась последней, около восьми. Она чмокнула просыпающуюся Танечку в макушку и тоже убежала. Колька спал, Таня отчего-то вскочила, спать не хотелось. Она умылась, прибрала немного в доме, натаскала воды и, выпив стакан молока, решила снова сходить на речку, но уже совсем по другому поводу.

Вообще Танечка много чего любила: и песни пела в сельском клубе, и в сценках разных играла, и на лыжах погонять ей нравилось. Но на дворе начало лета, в клубе реже собираются, а она ещё в этом году ни разу не искупалась. Решила сходить на Ува́тку, маленькую речку рядом с домом. Надо попробовать окунуться. Что с ней случится? Там мелко, даже если захочешь, не утонешь.

Она свернула к реке по тропинке, прошла чуть дальше, чтобы никто не видел и не мешал. Огляделась – никого. До другого берега было метров пятнадцать, плавать Танечка умела, тогда, на плоту, испугалась, запаниковала от неожиданности. Она сняла одежду и быстро зашла в воду. Знала, лучше сразу зайти, а то не решишься никогда.

Шаг, ещё один, окунулась, уфф, прохладная водичка! Танечка поплыла, не оглядываясь, ни о чем не думая, только бы доплыть. Через несколько минут очутилась на другом берегу, встала на ноги, снова оглянулась. Никого. У неё получилось! Получилось! Столько счастья было в этот момент, сердечко колотилось.

Она походила немного по берегу и сразу решилась плыть обратно. Проплыв почти половину, она вдруг решила пощупать дно. Все говорят, что мелко, но она-то не пробовала. Недолго думая она встала и поняла, что стоит на земле. Волна страха, которая сначала нахлынула, исчезла. Танечка улыбнулась. Вода была ей всего лишь по плечи. Эх, ну и вруны эти соседские кирсара́йские мальчишки, пугали её. Увидит, обязательно выскажет им. Она вышла из воды.

Раскрасневшаяся, счастливая и довольная Танечка неслась с речки. Она больше не боялась. Это было самое главное её сегодняшнее счастье. Галопом она пронеслась к дому. Заскочив в комнату, упала на кровать. Дома никого, только кошка прыгнула к ней и устроилась рядом.

«А вот если бы проплыть Иртыш, – размечталась она, – тогда бы точно никто не говорил, что она мелюзга. Подумаешь, цацы какие, эти шестиклассники, вечно подначивают. Вот как примут меня в пионеры весной, тогда посмотрим, кто салага!»

Повалявшись немного, Танечка решила, что надо бы уже перекусить, и пошла на кухню.

– Хэть отседа, – шуганула она кошку, которая путалась под ногами.

Мама ещё с вечера приготовила её любимую гречку и оставила на печке, которая была ещё теплая. Танечка с удовольствием открыла крышку кастрюли, перемешала кашу, предвкушая, как будет есть. Начала было лопать прямо из кастрюли, но потом передумала и выложила кашу на тарелку. Доела, облизала ложку и тарелку. Кошка вертелась рядом. Таня налила ей и себе молока.

Как у мамы всегда вкусно получается! «Я вырасту и тоже буду так же готовить», – она выпила молоко залпом, налила в тазик теплой воды из кастрюли, которая стояла на печке, и начала мыть посуду. «Засохнет иначе, и придется отскребать», – подумала она. Словом, если сейчас не вымыть, мама будет мыть, ворчать и стыдить её. Не-е, лучше сейчас. Маме угодишь, она и на репетицию, и в секцию и гулять отпустит.

Мама у неё добрая, просто жилось ей тяжело. Танечка вспомнила, как мама рассказывала тете Марфе, что, когда Танечке было два года, они переехали сюда, в Сибирь, в Ува́тский район. Мама до сих пор боится, что будет война, кого-то убьют и что будет голод. «Глупости, какая ещё война, чего бояться, – размышляла Таня, раскладывая чистую посуду на полотенце, – папка нас защитит!»

Домыв посуду, она захотела поиграть. У неё была любимая тряпичная кукла Маня, и иногда Танечка, пока никто не видит, доставала её и фантазировала, как они заживут, какую одежду будут носить, какое пирожное кушать, как они будут гулять где-нибудь у моря и, может быть, даже по Москве!

Она заглянула под кровать, там лежали два чемодана: в одном – их с братом игрушки, а в другом – Зоины вещи. Танечка вытащила чемодан с игрушками, взяла куклу и только решила затолкнуть его обратно, как увидела валяющуюся рядом смятую бумажку, похожую на деньги. Взяла её. Это и вправду были деньги – двадцать пять рублей новыми. Она хорошенько разгладила её руками, а потом аккуратно сложила и сжала в кулачке.

«Ух ты, вот это да! – Сердце забилось сильнее. – Что же делать? Такие деньжищи! Надо купить что-то? Куклу? Глобус, ручки новые, шариковые? Не». Танечка задумалась ненадолго и через минуту она уже знала, что делать, и выбежала на улицу. Скорей, скорей в магазин!

* * *

– Здрасте, теть Валь! Мне изюму, два кило! – сказала она, гордо выкладывая деньги на прилавок.

– Здоровей видали! Ишь ты, Таньша, это хто ж таби послал? Пируйте, что ль?

– Пируем, – улыбаясь во весь рот, проговорила Танечка и тряхнула длиннющей косой.

Продавщица взяла упаковочную бумагу, свернула кулек и большим алюминиевым совком начала накладывать изюм. Танечка смотрела, как завороженная. От радости у неё дыхание перехватывало.

– На, держи! – Продавщица протягивала ей кулек с изюмом. – Ишо чахо?

– А… можно? – осторожно спросила Таня, раскрыв глаза от удивления, бережно взяла кулек и стала придумывать, что бы взять.

– Чёж нельзя-та, денях-та хватить?! – улыбнулась тетя Валя, сверкнув золотыми зубами.

– Хватит. – Таня открыла кулак и показала деньги.

– Тю, та ты баха́чка! – Таня разулыбалась, она так гордилась собой, что уже и не думала больше ни о чем.

– А что можно папке, к примеру, купить? – спросила Таня.

– Та вон брытву возьми! Ляктрычяска. Ха́рькоу.

– А это нужное?

– Та ты шо? Эта ж для мужэка перва вешь! Бэри! Тока учёра завэзли.

– Давайте! Ой, что ещё-то? – замешкалась Таня. – Вон ту гребёнку на волосы, маме или, нет, дайте ещё одну – теть Зое. – Танечку переполняло счастье.

– Никак у латаре́ю выхрала, Та́ньша? – подкалывала тетя Валя.

– И… пряников кило Кольке. – Танечка улыбалась, но так и не стала рассказывать, откуда у неё деньги.

– Та чё там пряникоу, давай бэры вон мяч фусбольный. Учёра завэзли.

– А можно?

– Вона мэни щче спрашивае? Бэри, пока дають! – Она протянула мяч.

Танечка раскрыла авоську и начала складывать туда покупки. Мячик никак не входил, но тетя Валя помогла его втолкнуть.

– Пряникоу-то класть?

– Давайте. – Она махнула рукой.

– Свэжие, учёра завэзли.

– Спасибо, теть Валь. – Танечка протянула двадцатипятирублевку, продавщица рассмотрела её на свету и спрятала в карман фартука.

– Они чистые, – ответила Таня, думая, что той что-то не нравится, и немножко напряглась.

– Та я выжу, – ответила продавец, отсчитывая сдачу.

«Маме отдам на хозяйство, чтобы не жаловалась, что денег нет», – подумала Танечка, взяв оставшиеся десять рублей, а вслух спросила:

– Ой, а у вас есть качелька такая?

– Кака така качелька?

– Ну, маленькая, в неё кукол сажают, вам привозили тогда, зимой, – Таня показала руками размер качели.

– Чахо упомнила. Дауно уж нету.

– Ммм… – грустно промычала Танечка.

Она вспомнила, как просила у отца эту качельку, какая была в магазине огромная очередь и как они не купили её. Сколько слёз тогда она пролила.

– Ступай, детка, с бохам, нэ пирживай, вон у таби скольки добра!

– Аха, спасибо. – Танечка посмотрела на свою авоську, улыбнулась, достала оттуда кулек с изюмом, открыла его, зачерпнула горсть, положила в карманы и начала есть прямо по дороге.

Кто бы знал, как она любила изюм! Вот уж чего-чего, а изюм мама совсем редко покупает, только в стряпню или в кисель, или компот. А вот так, чтобы поесть горстями – такое ни в жизнь. По дороге она делилась изюмом со всеми, кто попадался. Прямо у дома она вдруг решила отдать оставшиеся десять рублей тетё Марфе. Мама говорила, что они бедные.

Танечка зашла и отдала деньги сопротивляющейся тете Марфе. Домой она пришла совсем довольная. Выгрузила покупки на стол. Маленький теперь уже кулечек с изюмом решила схоронить у себя под подушкой. Только спрятала, как появился смешной и взъерошенный Колька.

– Ну и чё ты, Матхёна, там пхятала? – начал он своим картавым голосом.

– Я не прятала, а тебе, Сопля, пряники, между прочим, купила!

– Кто это Сопля, я Сопля? – начал задираться младший брат.

– Ты – Сопля! Я же Матрёна?

– Пехвая задихаеся!

– Я не задираюсь, я сказала, что пряников тебе купила и мяч вон!

– Де?! Пока-а-ажь!

Таня показала в сторону авоськи. Колька сразу подскочил и живо вытащил мячик.

– Ух ты, футбольный! – Брату явно нравился подарок.

– Понравился?

– Угу.

– Дай хоть поглядеть! – попросила сестра.

– Чё глядеть. – Он начал подкидывать мяч руками и пинать.

– Вот шальной, ну и ладно. Только не в доме!

– И так пошел. – Его светловолосая голова уже скрылась за дверью.

– А спасибо?

– Спасиба, – пробурчал брат, вернулся, схватив со стола пряник и, не глядя на Танечку, довольный, пошел играть во дворе.

Хоть Колька и задирал её частенько, но всегда вертелся рядом, и чувствовалось, что он любит сестру, хотя никогда вида не показывал.

Танечка тоже пошла во двор, но только за дровами. Принесла, положила у печки. Мама придёт, а дрова уже тут. И вода тоже, и посуда помыта. Эх, сколько сегодня радости: речку переплыла, изюму поела, подарки всем накупила! И всё она сама! Одна.

* * *

Чуть позже появилась мама.

– Таня, дрова… – начала было она уставшим голосом, но дочка выпалила:

– Уже, мамочка! Можно я разожгу? – Она потянулась к печке.

– Не надо, отец ругается, ты ж знаешь. Ой, спина сёдня чисто отстала.

– Ну, я тогда с тобой побуду. Ой, подожжи. – Танечка озорно улыбнулась и убежала в комнату.

– Светишься вся! Случилось чё?

– Вот. – Танечка уже стояла около матери и протягивала ей новую гребёнку с ажурным узором.

– Ух ты! Откуда такое добро? Ой, а пряники кто купил? – спросила мать, увидев их на столе.

– Я.

– А где денег-то взяла, Тань? – В голосе матери появилась тревога.

– Нашла, мам, не поверишь!

– Обожди, как нашла?

– Да у себя под кроватью.

– Как они там очутились?

Не успела Танечка ответить, как в дверь постучали и зашла, не дожидаясь ответа, тетя Марфа.

– Заходи, заходи, Марфуша. Знатьё бы, что придешь, кака́вы бы наварила.

– Да ладно, Лиз, я ненадолго.

– Ну ничё, сейчас молока попьем с пряниками вон. Танюха купила. Не абы как?! Чего ты такая запыханная-то?

– Я, Лиз, вот чё сказать-то хочу. – Она с опаской посмотрела на Таню, та стояла и, понимая, что сейчас теть Марфа, возможно, будет её хвалить и никуда не уходила.

– Чего там у тебя, Марфуш? Присядь.

– Лиза. – Она всё никак не могла начать, тянула. – Вот тут Таня десять рублей нам давечь принесла.

– Каких ещё десять рублей? – Мать посмотрела на дочь.

– Да вот этих. – Тетя Марфа выложила на стол скомканную красную «десятку» с портретом вождя.

– Да откуда они у неё? Ты что-то путаешь, Марфа.

– Да нет, Лиз, ничё не путаю.

– Мама, я от нас, от всех! Я помочь, – бойко вступила в разговор Таня.

– Ты где их взяла?! Живо говори, пока отец не пришел, он нас прибьет, ей-бох! – Она подошла к дочери вплотную.

– Так я же говорю, я… я под кроватью нашла. – Таня в недоумении смотрела на мать.

– Как они там очутились, дочь? У нас с роду запасов не было. – Мать растерянно смотрела на Марфу и Таню.

Тут пришла с работы Зоя.

– А меня через месяц на Галиму́ отправляют. Чего это вы? Случилось чё? – Она остановилась у дверей.

– Да так, ничево, ты занимайся, Зой, мы тут кое-что выясняем. Сейчас будем есть, обожди маненька.

– Ага. Танюшка, што ль, чёт натворила? – Зоя, озираясь, собралась было пойти в комнату, но приостановилась.

– Ничё я не натворила, я всем подарки купила, а меня ещё и ругают.

– Нет, Лиз, и вправду, мож, всё хорошо, а мы на девку напустились, – стала защищать Таню тетя Марфа.

– Разберёмся. – Мать махнула рукой в сторону Зои.

– Ну, смотрите! – Зоя хотела заступиться за Таню, но, поняв, что не нужно, ушла к себе.

– Так я и пришла вот сказать, думаю, кабы Василь Николаич не прознал, кабы чё не вышло.

– Да ничего тут такого, мама! Я и теть Зое купила подарок, – обиженно проговорила Танечка и хотела было пойти за подарком, но мама сурово посмотрела на неё.

– Мне? Вот спасибо-то, не ожидала. Ну, ладно, потом отдашь, – выглянула Зоя из комнаты, но, увидев суровый взгляд Лизы, снова скрылась.

– Зоя, мы сами. Таня, присядь-ка. – Голос матери был суровым.

– И папе, и Кольке купила. – Она говорила это, ожидая защиты от матери, будто бросая последние аргументы на суде.

– Таня, скажи честно, где ты их взяла? – Мать была расстроена как никогда.

– Мама, говорю же, под кроватью. Я сегодня проснулась, натаскала воды, начала играть с Манькой и увидела деньги под кроватью. – Она была готова зареветь.

– Какие деньги?

– Двадцать пять рублей, сиреневая бумажка такая! Ленин вон тоже на ней! – обиженно и гордо заявила Таня.

– Ты нашла двадцать пять рублей?! – Мать не знала, что ей делать, то ли радоваться, то ли огорчаться.

– Ну… да! – Танечка снова воспряла духом.

– Ой, Таня, ну ты даешь, девка, ну ты даешь! – запричитала соседка.

– Да что ж ты сразу не сказала? – спросила мать.

– Я говорю, а вы меня не слушаете! – начала Таня оправдываться, но голос уже был радостней.

– Лиза! У меня деньги пропали! – выскочила из комнаты Зоя.

Марфа с Лизой переглянулись.

– Сколько? – спросила Лиза.

– Двадцать пять рублей… они вот там, в чемодане, лежали, со всей заначкой. А теперь их нету, – сказала Зоя расстроенным голосом. – Ума не приложу, чё и думать?

Лиза немного замешкалась.

– Танька, ты зачем деньги взяла? – снова, с напором, спросила она дочь.

– Я не брала! – вскрикнула Танечка жалостно.

– Как не брала? Вот же двадцать пять рублей у человека пропали, а ты нашла. У нас тут что, миллионеры живут, денег куры не клюют?!

– Да я не знаю! – Таня начала всхлипывать.

– Говори. Щас отец придёт, всем всыпет! – Мать подошла ближе.

– Мам, я не брала, они там валялись. – Танечка говорила уже сквозь слезы, голос дрожал и прерывался. – Я… поду-у-умала… что мо-о-ожно… подарки вам купила, угостить всех хотела… тете Марфе вон дала.

Соседка была готова уже сама расплакаться. Зоя же стояла и пыталась понять, что происходит.

– А голова у тебя на что, Танька? Откуда деньжища у нас такие, не подумала? Здоровая ж девка!

– Постойте, не ругайте её, она не специально же, да, Танюша? – начала Зоя.

– Не-ет. – Танечка ревела.

– Таня, у тебя остались деньги?

Танечка мотала головой.

– Да какой остались, она же простоды́рая! Поди последние десять рублей Марфе отдала. Жалостливая! Вот бери. – Лиза протянула Зое десятку, которая лежала на столе.

– Так, Лиза, девка-то не со зла. – Тете Марфе было жаль Таню.

– И то верно, вон, десять рублей уж есть. Что ты, Лиза, придумаем что-нибудь, хотя, кончено, ума не приложу, что делать? – Зоя успокаивала всех и заодно себя, беря деньги со стола.

– Вот и я не приложу… – глубоко выдохнула Лиза.

– Мам, я не нарочно! – Таня продолжала всхлипывать.

Зашел Колька.

– Матхена, мячик здо́хавский! Ой, – он увидел, что сестра плачет, – мам, а чё Матхена плачет? Ага, натвохила чёта?

– Коля, прекрати свое ехидство! – сурово сказала мать.

– А чё она хевёт?

– Ничё. Откуда у тебя мяч?

– Матхёна подахи́ла.

– Оспади, бож ты мой, ещё наказание! Ну, что тут сказать?!

– Я-то чё, я в мячик игхал!

– Ой, уйдите с глаз моих, и чтобы отцу пока ни слова! Ясно?!

– Ясно, – в голос ответили Таня с Колей и пошли в детскую.

– Сама буду говорить с ним! Умойся хоть, Коль, и припрячь мяч пока.

– Угу, – буркнул сын.

– Ох, знатьё бы, что так всё будет, я бы остановила её. Да что терь говорить? – продолжала сокрушаться мать.

– Ладно, Лиза, пойду я! Вам и без меня забот хватает. – Тетя Марфа встала со стула и направилась к двери.

– Ну, давай, Марфуша, не обессудь. Спасибо, что пришла. Сама видишь, как оно всё обернулось, теперь расхлебывать буду. Как Васе это всё говорить?!

– Да уж, Лиза, давай как-нить с ним осторожней там. Он ведь у тебя кремень.

– Да-а… Как получится уж. – Она вздохнула, предвкушая разговор с мужем.

Марфа ушла.

– Мам! – позвала её Таня.

– Чего ещё?

– А с папиным подарком что делать?

– Каким ещё подарком? Что ты ещё выкинула? Уж не знаю, веселиться или плакать?

Таня протянула маме новенькую бумажную коробочку с надписью «Электрическая бритва «Харкiв». Она аккуратно взяла, осторожно приоткрыла её, но сразу запечатала снова.

– Давай пока припрячем, Таня. Дорогая вещь, ещё расколотит. Не сейчас, ладно?

– Ладно. – Таня вздохнула и пошла в комнату.

– Ещё о пятнадцати рублях ему надо сказать, и вообще всё это как-то надо ему… Иди, Таня, – печально заметила мать и продолжила топить печь и готовить ужин.

Танечка побрела в детскую.

– Придумаем что-нить, Лиза. Я тоже хороша, положила деньги так, что даже дети нашли. Помочь что-нить? – подошла к ней Зоя.

– Не надо, я сама. Отдыхай.

Зоя ушла.

* * *

Часа через полтора на пороге дома появился Василий Николаевич. Лиза уже встретила Зорьку из стада, подои́ла её, дала молока теленку, свиньям налила похлебку да травы кроликам кинула. Увидев, что муж пришел без настроения, поняла, что туго ей сегодня придется, и решила не торопить события.

– Есть не буду! – рубанул муж и пошел в комнату. – Налей кали́новой, принеси мне! – Он во всей одежде, в какой пришёл, завалился на кровать.

– Что, Васенька, плохо? Мож, фельшера позвать? – подскочила жена.

– Ничё, потерплю, неси уже!

– Аха, я мигом. – Лиза налила настойки в его любимую рюмочку-мензурку из толстого стекла.

Настойку эту он каждую осень исправно делал сам из ягод калины, что росла у них в палисаднике, перед окнами. Чтобы не испортился напиток, да и всё скоропортящееся, в том числе и молоко, хранили в погребе, во дворе. Она сходила, принесла мужу небольшую бутылочку кали́новки, тот лежал, не шелохнувшись, и постанывал.

– Вась, что, нога? – Она протянула напиток.

– Ой, Лиза. – Он, привстал, взял его, выпил. – Не спрашивай, налей лучше ещё.

Она хотела было возразить, но вспомнила, какой разговор предстоит, и покорилась – может, добрее будет. И правда, лучше не спорить сегодня. Да и давненько он не приходил в таком настроении. Видно, опять мучает его проклятая нога.

– Лежи, Вася, лежи! – сказала она и протянула вторую порцию настойки. – Потом поговорим.

– Да, потом… ужинайте без меня!

– Конечно, Васенька. – Она забрала рюмку. – Чё это я. Ты лежи. – Лиза ушла на кухню.

Через некоторое время до неё донеслось:

– Почты не было сегодня?

– Не, завтра вродь должна, – ответила она мужу. Мысль о предстоящем разговоре не давала покоя: «О-хо-хо, знатьё бы, что так всё будет, подготовила бы его. А теперь как оно пройдет? Да чего уж, семь бед один ответ».

Она зашла в детскую, Колька возился с машинкой, Танечка слушала Зою, которая сидела рядом и читала ей книгу. Мать сказала, что отцу плохо и чтобы они были потише, а она, мол, пошла накрывать на стол и скоро всех позовёт.

Чуть позже почти в тишине они и поужинали. Лиза переживала, что отец услышит, и всё время просила всех говорить меньше. Впрочем, они итак вели себя тихо, кроме Кольки, который сегодня много кривлялся. Танечка сидела виновато, ела медленно, без аппетита. Брат всё задирался: то в тарелку ложкой залезет, то от её хлеба отщипнет кусочек.

– Коля, отстань от сестры!

– А чё она молчит?

– Я ж тебе сказала, что отец болеет, нет же, ты за своё. Таня вон не шумит и ты давай угомонись!

– Да она тока сёдня молчит.

– Цыть! Всё он, чи́сто, знает.

– Мам, я не хочу больше. – Таня отодвинула тарелку с гречкой, не съев и половины.

– Оставь. Пряники будешь с молоком или с кака́вой?

– Не, мам, я пойду.

– Иди уж! – Мать махнула рукой.

– Матхёна не ест, я тоже не буду! – заканючил Колька.

– Сядь и доедай!

– Спасибо, Лиз, давай, я посуду помою. – Зоя закончила ужин и вызвалась помочь.