Loe raamatut: «Сонеты и венки»
венок в три трети
«И сверху лёд, и снизу, маюсь между…»
В. Высоцкий.
Хруст снега под отцовским каблуком,
Январский вечер холоден и ясен,
Мы из кино домой пешком идём,
Хороший фильм. Отец со мной согласен.
Витрины ярко светятся во тьме,
Морозный воздух щёки обжигает,
Снежинки пляшут в вечной кутерьме,
И изредка машины пробегают.
Мы скоро будем к дому подходить,
Ещё квартал, и мы почти у цели,
Но мне совсем не хочется спешить,
Хоть холодно, и уши побелели.
Но клонит в сон, уже ведь очень поздно.
Большой Каретный спит под небом звёздным.
Большой Каретный спит под небом звёздным,
Из форточек клубится белый пар,
И дворник Фёдор, враг мальчишек грозный,
В сторожке раздувает самовар.
Звук патефона слышится негромко,
Шульженко что-то жалобно поёт,
И лай собаки, радостный и звонкий,
Должно быть, спать кому-то не даёт.
Утихший дом, неярко освещает
Холодным светом бледный блин луны,
И вьюга у ворот фонарь качает.
Большой Каретный спит, и видит сны…
Он словно кот, свернувшийся клубком…
Мне этот двор как мой портфель знаком.
Мне этот двор, как мой портфель знаком,
Давно, уже наверно четверть века,
Я пробирался на балкон тайком,
Чтоб покурить отцовского «Казбека»,
Душистый дым мне ноздри щекотал,
И календарь листая прошлогодний,
Я только об одном тогда мечтал,
Чтоб Катя на каток пришла сегодня…
И сердце полетело кувырком,
И всё смешалось в мареве зелёном,
Сараи, липа, горка за катком,
И поцелуй, внезапный, и солёный.
Настало время задавать вопросы.
Четырнадцать. Я скоро стану взрослым.
Четырнадцать. Я скоро стану взрослым,
И я смогу увидеть целый мир,
Занятье выбрать никогда не поздно,
Я сам себе солдат и командир,
Передо мною все пути открыты.
Могу стать офицером, как отец,
Полярником, суровым и небритым,
Или актёром стану, наконец!
И буду, словно Жаров и Ильинский,
Играть в театре, и играть в кино,
Хоть комсомольцу не к лицу хвалиться,
Я знаменитым стану всё равно!
Кормлю я снегирей, моих гостей,
Хруст сухаря звучит как хруст костей…
Хруст сухаря звучит как хруст костей.
Да, ужин мой не слишком-то роскошен,
Но я сижу на кухне у друзей,
И лучший вечер просто невозможен!
Мы голодны, отважны и лихи,
И нету тем запретных в спорах наших,
Читаем запрещённые стихи,
И пьём плохой портвейн из чайных чашек.
И снова разговоры до утра,
И снова дым табачный, и гитара…
И снова всем на лекции пора,
Спешим из переулка до бульвара.
Но чудится на улицах столицы
Писк крысы в спёртом воздухе темницы.
Писк крысы в спёртом воздухе темницы,
Внезапно смех сменил, и голоса,
И треснули, расширившись, границы,
И пелена исчезла на глазах,
И хоть крепки замшелые законы,
Но всё же воздух стылый потеплел,
Поэты собирали стадионы!
И я тогда с гитарою запел.
Мой хриплый голос зазвучал повсюду,
Сперва негромко, а потом слышней…
Об этом я рассказывать не буду,
Тревожит душу тень прошедших дней.
Не властен я над памятью своей,
Я – сам себя предавший Галилей…
Я – сам себя предавший Галилей,
Я слишком много времени растратил
На ерунду, на пьянки, на блядей,
Боюсь, однажды мне его не хватит…
Но я так жил! Бездумно, день за днем!
Но я так пел! Хрипел, до боли в глотке!
Мне Чехов говорил: «Мы отдохнём…»
И я, как Астров, растворялся в водке…
Но как же много я тогда играл!
Вдыхая взгляды зрительного зала,
На сцене я и жил, и умирал,
И в сутках мне часов не доставало.
Глаза закрою – города и лица.
Мне – двадцать восемь. Время репетиций.
Мне двадцать восемь. Время репетиций.
Народ в Таганку рвётся круглый год.
Я вновь недавно вышел из больницы,
Любимов поругает, но возьмёт.
Вот, распахнулись царские палаты,
Шумит разноголосая семья,
Здесь Золотухин, Славина, Филатов,
И Танечка, красавица моя…
Я снова с вами, значит, всё в порядке,
Ну, прямо Чацкий – «С корабля на бал!»
Директор что-то записал в тетрадке,
И головой сурово покачал.
И спазм, что рот мой горечью заполнил,
«Мне сорок два…» – непрошено напомнил.
«Мне сорок два…» – непрошено напомнил
Оторванный листок календаря,
И душу вновь надеждою наполнил,
Что, всё-таки, а может всё не зря?
Есть множество причин для оптимизма,
Ведь «Человек – начало всех начал!»
Я всё-таки дожил до коммунизма,
Как нам Хрущев когда-то обещал!
Москва бурлит, шум, гам и канонада,
На улицах разноязыкий хор,
Ну вот, пришла и к нам Олимпиада,
Бессмысленный, но радостный костёр.
И эхом отдаётся вдалеке,
Хруст ампулы, раздавленной в руке.
Хруст ампулы, раздавленной в руке…
Вот и опять до счастья не добрался!
Нельзя построить замок на песке,
И я не смог. Не смог, хотя старался.
Я пел, играл в театре, жён менял,
Двух сыновей родил, уж так случилось,
И наконец Любимую обнял,
Она из звёзд однажды появилась.
И обретя заветную мечту,
Всё то, что было просто невозможным,
Я понял, время подводить черту,
Границу между истинным, и ложным.
Теперь меня и беды не догонят,
И злые, привередливые кони!
И злые, привередливые кони,
Храпят, скосив кровавые глаза,
Меня вампиры жуткие хоронят,
В углу перекосились образа,
Мой истребитель падает отвесно,
Мой горизонт по прежнему далёк,
В хрустальном доме спит моя невеста,
И над ареной я пройти ре смог…
Поэты вечно ходят без брони,
И режут в кровь свои босые души,
О, Господи, Спаси и Сохрани,
Чтоб я себя сберёг, а не разрушил,
И злые бесы, в страхе и тоске,
Куда-то проскакали вдалеке.
Куда-то проскакали вдалеке
Жираф влюблённый с Антилопой вместе,
Я в путь далёкий вышел налегке,
Как Хармс, с мешком, с бутылкой, честь по чести,
Куда пойду – пока не знаю сам,
А значит, никому не проболтаюсь,
Мой друг, взял, и уехал в Магадан,
Быть может, к Магадану прогуляюсь,
А может, прямо в космос улечу,
Созвездие Тау Кита проведать…
Теперь могу я делать, что хочу,
И не обязан вовремя обедать.
Совсем свободным стану очень скоро.
И нет уже ни славы, ни позора.
И нет уже ни славы, ни позора,
Вот только б роль последнюю сыграть…
Мне в след глядит Всевышний без укора,
Лишь Он один способен всё понять,
А всё поняв – простить великодушно,
Грехи мои развеяв, словно дым,
А мне его увидеть очень нужно,
Мне есть чем отчитаться перед ним!
Скажу – «Смотри, я весь перед тобою,
Писал стихи, актёрствовал, грешил.
Теперь глаза усталые закрою,
А ты уж сам судьбу мою реши.»
Ведь нету ни единого зазора,
Под каменной десницей Командора…
Под каменной десницей Командора,
Ты вспомнишь всё, что в жизни совершил,
И прошлое развеется, как мОрок,
Ведь ты попал туда, куда спешил,
Невыносима мраморная тяжесть,
Она тебя готова раздавить,
Но ты упрямо истукану скажешь –
«Я это сделал. Можно повторить.
Да, мы по разным правилам играем,
Так что судить не стоит свысока,
За то, что жребий сами выбираем,
Поверьте мне, цена невысока!»
Москва. Январь. Белым-бело кругом.
Хруст снега под отцовским каблуком.
3 ноября 2019 г.
Хруст снега под отцовским каблуком,
Большой Каретный спит под небом звёздным,
Мне этот двор, как мой портфель знаком,
Четырнадцать. Я скоро стану взрослым.
Хруст сухаря звучит как хруст костей,
Писк крысы в спёртом воздухе темницы.
Я – сам себя предавший Галилей.
Мне двадцать восемь. Время репетиций.
«Мне – сорок два…», непрошено напомнил
Хруст ампулы, раздавленной в руке,
И злые, привередливые кони
Куда-то проскакали вдалеке,
И нет уже ни славы, ни позора,
Под каменной десницей Командора…
божественный венок
Когда Господь задумал этот мир создать,
Божественными планами движим,
Нам никогда, как видно, не узнать,
Нет никого, кто был бы рядом с Ним.
В звенящей, первозданной пустоте
Клубилась воля вечного Творца,
Блистающие ангелы – и те
Созданье всемогущего Отца!
Они, безмолвной, белой гурьбой
Носились, словно стая мотыльков,
И Бог тогда повлёк их за собой,
Туда, где будет лучший из миров,
И вывел из безвременья тюрьмы,
Из ничего, из хаоса и тьмы.
Из ничего, из хаоса и тьмы
Невероятно трудно созидать…
И самые блестящие умы,
Не в силах высший замысел понять
Так и птенец, что спит за скорлупой,
Не может смысл полёта осознать.
Так и во тьме блуждающий слепой
Дороги не сумеет отыскать.
Поэтому, нельзя, как не крути,
Понять хоть в чём – то помыслы Его,
И разум это может привести
В растерянность, и больше ничего
Он, мудрый, точно с чего начать -
Сперва, он свет решил Вселенной дать.
Сперва, он свет решил Вселенной дать –
Свет породил, и тьму отринул прочь,
Лишь часть её оставив, чтоб создать
Нам, отдых предвещающую ночь.
И Свет сиял, и радовал глаза
Пока лишь только Бога одного,
Да ангелов святых, чьи голоса
Приветствовали пением Его.
Он солнце запустил в небесный путь,
По куполу хрустальному небес,
И поразмыслив в тишине чуть-чуть
Создал вдобавок чудо из чудес
Средь облачной развесив бахромы
Луну и звезды, всё, что видим мы.
Луну и звезды, всё, что видим мы-
Неспешное движение планет,
Поток метеоритной кутерьмы
И росчерки стремительных комет,
Негромкий шёпот Млечного пути,
Рокочущий галактик разговор,
Рев черных дыр, что в пустоте летит-
Сливаются в один небесный хор.
Сверкала небосвода синева,
Её Творец над миром развернул,
Придирчиво не раз Он и не два
Все оглядел, и головой кивнул.
И тем, труды над небом завершил.
Потом Он твердь земли от моря отделил.
Потом Он твердь земли от моря отделил,
И волны хлынули на девственный песок,
И первый дождь на первый лес пролил,
Был воздух чист, а горизонт высок,
Седые горы устремились ввысь
Могучим гребнем ледяных вершин,
И водопады в миллионах брызг
Рвались свирепо к зелени долин.
Вода, бурлящей, бешеной струёй,
Дробила камни в яростной борьбе,
И Бог тогда ей даровал покой,
Заставив русло прорубить себе.
И укротил воды свирепый нрав,
Могучею рукой границу указав.
Могучею рукой границу указав,
И этим навсегда закон определив
Извечной смены дней, ночей, снегов и трав
Неслышной, как прилив, сменяющий отлив,
И вот, впервые Время потекло,
Мгновенья оставляя позади,
И Прошлое сквозь тусклое стекло
Глядит нам вслед, и нет к нему пути.
И мир был восхитителен, но – пуст,
Бессмысленна судьба его была…
Но эта неосознанная грусть
По Божьей Воле, навсегда ушла.
Он следующий шаг определил -
И тварями леса и воды населил,
И тварями леса и воды населил,
И пеньем птичьим зазвенела высь,
Орел лениво к солнцу воспарил,
В листве шуршащей светлячки зажглись,
Олень пугливый пролетал стрелой,
Косматый лев в густой тени лежал,
И диких пчёл трудолюбивый рой
Над ярким лугом весело жужжал,
И в этой пестрой суете земной,
Где всё свистит, рычит, пищит, мычит,
Порой одну зверушку от другой
Ну, просто невозможно отличить!
И наш Создатель, как всегда был прав,
Дав имя каждому, и вид, и цвет, и нрав.
Дав имя каждому, и вид, и цвет, и нрав,
Он отпустил создания свои.
Бродили вепри средь густых дубрав,
В тенистых рощах пели соловьи,
Дышало всё покоем и теплом
И безмятежно жизнь зверей текла,
Ведь Смерть своим бесчувственным крылом
Сюда еще проникнуть не могла
Волк и ягненок пили из ручья,
Голубка с ястребом кружились в вышине,
И дружная звериная семья
Не знала бед, довольная вполне.
Всевышний позаботился о них,
Устало бросив взгляд из-под бровей густых.
Устало бросив взгляд из-под бровей густых,
Он подивился мира красоте
В нём было столько радостей простых,
Таящихся в беспечной суете,
Метели филигранная стена,
Трепещущий ольшаник на ветру,*
И нежно голубая белизна
Кувшинки, что раскрылась поутру.
Придирчиво всё созданное Им,
Бог оглядел, кивая головой,
И был доволен – именно таким,
Хотел он видеть мир подлунный свой.
Моря, и горы, и леса прошёл -
В творениях своих изъяна не нашёл.
(*поклон Б.Пастернаку)
В творениях своих изъяна не нашёл,
Ведь в совершенстве недостатков нет.
Так дуба мощного несокрушимый ствол
Стоит не изменяясь сотни лет
Так в глубине, стремительный дельфин
Скользит беспечно, вольно и легко,
Так на заре пленительный павлин
Чудесный хвост, вздымает высоко,
Всем нашим миром правит Красота,
Несущая и счастье, и покой,*
Нам эта воплощенная мечта
Дарована Создателя рукой!
Он оглядел творенья рук своих,
И, улыбнулся, указав на них.
(*поклон А.С.Пушкину)
И улыбнулся, указав на них,
Доверчиво теснящихся у ног,
Невзрачных, ярких, маленьких, больших -
Для них уже Он сделал все, что мог,
Он накормил их сладостью плодов,
Хрустальною водою напоил,
И зелень шелестящую лугов
Ковром, под синим небом расстелил.
Не ищет благодарности Творец,
Да звери и не в силах осознать
Всё то, что совершил для них Отец,
Всё то, что захотел, и смог, им дать.
Но он не стал их наделять душой,
И произнёс – «Да, это хорошо!»
И произнёс – «Да, это хорошо!»
И в этом мудрость вечная была
Раз Дух Святой на них ни снизошёл, -
Не знают звери ни добра, ни зла,
Ни страха смерти им не испытать,
Ни боли неминуемых утрат,
Им не дано предательства узнать,
Им всё равно, кто прав, кто виноват.
Бездумная беспечность – их удел,
Для них вся жизнь – рисунок на песке…
Бог грустно на животных поглядел,
И подошёл к стремительной реке.
Горсть зачерпнув воды, «Ну, что ж, пора!» – изрек он
И прах смешал земной, что мертвым был от века.
И прах смешал земной, что мертвым был от века,
И липкой глины ком зажал в ладонь,
Он был на ощупь холоднее снега,
Но в глубине его пылал огонь.
Бог оглядел, придирчиво и строго,
Кусок земли, и головой кивнул,
«Осталось сделать, в общем – то, немного»…
Подумал Он, и тяжело вздохнул,
И тверди часть, что сотворил вначале,
Размял в руках божественный Отец,
И вылепил в задумчивой печали -
Свое подобие – творения венец.
На тело указав: «Вот альфа и омега…»
Вдохнул в него Любовь… И создал Человека.
Вдохнул в него Любовь… И создал Человека,
Бесценный дар решивши нам отдать,
И даже тускло тлеющий калека*
Не может о любви не помышлять,
Любовь в душе бессмертной – как лампада,
И в ней огонь негаснущий горит,
Она и мука наша, и отрада,
Она дела великие творит,
Любовь – частица Божьего дыханья,
И мы должны, сквозь вереницу лет,
Лелеять эту тайну мирозданья
Что бы исполнить тем Его завет
И все сердца в один венок собрать,
Когда Господь задумал этот мир создать…
(*Поклон А. Тенякову.)
Когда Господь задумал этот мир создать,
Из ничего, из хаоса и тьмы,
Сперва, он Свет решил Вселенной дать,
Луну и звёзды, всё, что видим мы.
Потом Он твердь земли от моря отделил,
Могучею рукой границу указав,
И тварями леса и воды населил,
Дав имя каждому, и вид, и цвет, и нрав.
Устало бросив взгляд из-под бровей густых
В творениях своих изъяна не нашёл,
И улыбнулся, указав на них,
И произнёс – «Да, это хорошо!»
И прах смешал земной, что мёртвым был от века,
Вдохнул в него Любовь… И создал Человека!
