– Необязательно варварство устраивать, мебель крушить в чужом доме. Нехорошо ты поступил, Калачан, – участковый журил Феликса. – Манукяна ты побил понятно за что, но тебя привели сюда не только за это!
– А ещё за что? – Феликс всполошился.
– Кажется, ты к нам очень надолго.
– Я вас не понимаю?
– Сделай звук магнитофона потише, – участковый обратился к своему коллеге, стоящему за спиной Феликса. – Или выруби вообще, ужасное звучание, невыносимо слушать. Не умеют в нашей стране делать хорошие шарманки, нам бы сюда что-нибудь заграничное, японское…
Коллега Гукасова подошёл к устройству, которое находилось на деревянной тумбе у двери, и грубо потянул за шнур.
Участковый важным тонном заявил:
– Калачан, тебя видели при совершении другого преступления, и довольно тяжкого, – Гукасов укоризненно просверлил Феликса взглядом.
Феликс опустил голову вниз.
Правоохранитель не спешил нарушать наступившую паузу, чем дольше она тянулась, тем больше участковый убеждался в виновности задержанного.
«Универмаг… тот прохожий меня узнал… ну всё… крышка мне…» – Феликс пытался осмыслить происходящее.
– Супругу за какие такие заслуги избиваешь? – прервал тишину осуждающий голос милиционера.
Феликс вскочил со стула, дёрнув руками: они по-прежнему были скованы наручниками. Тяжёлая рука второго, стоящего за спиной Феликса милиционера вернула взволнованного и возмущённого молодого человека на место.
– Я Машу даже пальцем тронуть не могу – не то что ударить! Да и за что? Она прекрасная жена и самая лучшая мама на свете! Мы за восемь лет с ней раза три от силы повздорили! – Феликс оправдывался перед участковым как школьник, разбивший мячом окно в коридоре. – Посудите сами, товарищ Гукасов, если бы я был плохим мужем – да на меня бы уже масса заявлений лежало бы в участке от неё.
«А парень прав», – подумалось Гукасову, – «ни одной жалобы на него не поступало… Подумаешь, избил ухажёра жены…»
Участковый осторожно поднялся со своего стула, распрямился, подул на снятую с головы фуражку, отряхнул с неё невидимую пыль и заново надел на лысоватую голову.
– Вот что, Калачан, – грозно обратился к Феликсу участковый, резко взяв в руки заявление Манукяна, – нормальный ты мужик, толковый, но закон есть закон. Ударил человека – значит, преступник – в тюрьму.
– Манукян ведь жив, цел и невредим? – Феликс задал свой вопрос и вновь вскочил со стула.
– Жив, цел, но побои снял – справка из больницы имеется, – в голосе Гукасова слышались ноты безысходности и лютой усталости. – Ревность никогда и ни к чему хорошему не приводила: накладывает отпечаток на человека. Знаешь, сколько ревнивцев у нас по тюрьмам сидит? Отомстил за невесту или жену – зато клеймо на всю жизнь. Всё, сломан человек, даже на работу никто не возьмёт, а женщина к другому ушла. Посиди и подумай, дружок, чутка. Завтра тебя переведут в камеру предварительного заключения.
Милиционер махнул рукой своему коллеге, чтобы вывел Феликса из кабинета. Тот потащил задержанного по коридору, в котором на три неработающих лампочки приходилась одна горящая.
Громыхнул тяжёлый замок и заскрипела решётка. Перед лицом Феликса оказалась лишь белая стена.
В это самое время в доме Феликса нарастала тревога.
«Что же я наделала? Неужели это конец?» – думалось Маше, но она усердно прогоняла прочь эту страшную мысль. – Девочки, наш папа в большой беде, – переодеваясь в более или менее приличную одежду, она объясняла дочерям, почему оставляет их одних дома. – Прошу вас, сидите тихо, не балуйтесь, доченьки, а я скоро приду! Папа очень во мне нуждается! Пострадал из-за меня как-никак.
Она не знала, куда забрали Феликса, побежала в ближайшее отделение – авось он там.
– Здравствуйте, Феликс Калачан не поступал? – обратилась к дежурному, добавив: – Мужем мне приходится.
– Фото есть вашего ненаглядного? – нехотя поинтересовался дежурный.
– Нет… Фото нету… – всхлипывая, ответила Маша.
Дежурному стало жаль девушку с распухшим от слёз лицом.
– Гражданочка, успокойтесь, сейчас посмотрим, есть ли среди задержанных… – быстро заговорил он, перебирая различного рода документы.
– Двадцать семь лет, рост метр семьдесят три, небритый, – подсказывала Маша, – шрам на верхней губе…
– Погодите.
Дежурный снял трубку и принялся кому-то звонить.
– Калачан к тебе поступал? Его жена пришла.
Маша не слышала разговора дежурного с сослуживцем, но отчётливо уловила через стекло: «Вам в кабинет номер девятнадцать. Это прямо по коридору и направо».
Она поблагодарила милиционера и Бога. Взлетела по ступенькам и понеслась по серому коридору, ища дверь с нужным ей номером.
– Входите! – кто-то вякнул недовольным мужским голосом.
– Здравствуйте, я жена Феликса… Калачана… – Маша вошла, извинившись за беспокойство.
– Проходите, присаживайтесь.
– Товарищ милиционер, отпустите, пожалуйста, моего мужа – он ни в чём не виноват. У нас двое маленьких детей.
– Я это всё понимаю, гражданочка, но вы поймите и меня: на него заявление составлено и отпустить его я не вправе – он человека избил, вас обижает.
– Кто? Мой Феликс?
– Товарищ Манукян утверждает, что являлся свидетелем того, как ваш муж избивал вас до полусмерти.
– Вы серьёзно?
– Серьёзно.
– Но это же чушь! Неужели вы думаете, – Маша хмыкнула недовольно, – что мой муж таким занимается? Он не преступник какой-нибудь и не домашний тиран… Феликс Калачан – честный и порядочный человек.
– Честные и порядочные к нам не попадают, уж поверьте.
– Нет, это вы мне поверьте: произошло какое-то недоразумение! – Маша перестала плакать. Она собрала всю смелость в кулак и принялась доказывать правоохранителю свою правоту: – Не знаю, что в заявлении указал Гагик Манукян, что он и кому наговорил, но у нас семья, товарищ милиционер, и никто не разрушит её – не имеет права. Повторюсь! Мой муж честно зарабатывает на жизнь, он не бьёт, а любит свою жену и двоих дочерей, потому не стоит верить всяким людям, которые спят и видят сон о том, как отомстить мне, разрушить мой брак.
Участковый тяжело вздохнул.
– Не ерепеньтесь. Попробуйте пойти на мировую с гражданином Манукяном: поговорите с ним, попросите прощения, в конечном итоге, объяснитесь с ним – возможно, он заберёт заявление, и ваш муж как ни в чём не бывало вернётся домой – это мой вам личный совет. Будьте здоровы.
Маша вышла из участка, даже не увидевшись с Феликсом. Если она «пойдёт на поклон» к Гагику, муж её точно убьёт. Но другого выхода она не видела, не знала. Кто бы подсказал? Маша потащилась через добрых полгорода к ненавистному поклоннику, чтобы попросить у него же прощения.
Гагик обедал ароматной кюфтой и винегретом со свежим огурцом, понятия не имея, кто пожаловал к нему в неурочный час.
– Какая приятная неожиданность, Машуль! – возрадовался Гагик, видя перед собой женщину, в которую он безумно влюблён.
– Гагик, прошу тебя, забери заявление, – с ходу выдала гостья. – Зачем разрушаешь мою жизнь?
– Потому что ты разрушила мою, – Гагик смотрел на Машу жадными глазами, боясь даже на секунду отвести взгляд от неё. – Все восемь проклятых лет, что бы ни делал и с кем бы ни был, не могу забыть тебя. Так вышло. Ничего не могу с этим поделать.
– Я выбрала другого – смирись с этим, прости и отпусти меня. Зачем палки в колёса вставляешь? Зачем ты приезжал? Из-за тебя теперь Феликс за решёткой…
– Он чуть не убил меня, Маша.
Гагик приблизился к гостье, взяв её руку в свою, планируя воспользоваться её отчаянием, потянулся поцеловать.
– Не отвергай мою любовь, девочка моя, – Гагик дрожал от радости, что наконец-то прикоснулся к самой желанной, но его восторг прожил лишь пару секунд – Маша резко вырвала свою руку и тотчас же выбежала из дома, громко хлопнув дверью.
37. Музыкальный театр имени Б. А. Покровского, Москва, вечер, 19 июля
Ставили спектакль по трагикомедии одного французского драматурга, имя и фамилию которого Николай, конечно же, не помнил. Посетил театр только ради Любы – это выступление было для неё архиважным, а для него – архискучным, но он старался изо всех сил изображать неимоверный интерес ко всему, что происходит на сцене.
– Видимо, в нашем мире не всё так плохо, если в театральных залах собирается столько народу, – к Николаю шёпотом обратился седовласый, представительно одетый мужчина, судя по всему, очень интеллигентный и вежливый.
– Молодёжи не интересен театр, – ответил Николай.
– Но тем не менее вы здесь, – верно подметил разговорчивый незнакомец, сидящий по левую руку от Николая, а затем представился: – Белов Марк Сергеевич.
– Коля, – Николай по-простецки пожал руку мужчине. – Я и в театре-то ни разу не был: если честно, из-за девушки пришёл – она балерина – кстати, скоро на сцену выйдет.
– Вы просто молодец, Николай.
Бо́льшую часть пьесы Марк Сергеевич и Николай перебрасывались словами. Как оказалось, Марк Сергеевич был управляющим Государственным банком и тайно сходил с ума по театру: всю свою жизнь мечтал сыграть роль в пьесе Камю «Калигула». В конце спектакля новоиспечённые знакомые вышли в буфет, а после – закурить.
– Коля, ты купил своей даме цветы? – заботливо поинтересовался Белов.
– Увы, Марк Сергеич, даже на метро нет…
– Стой здесь, – по-отцовски сказал мужчина и направился в цветочный павильон, расположенный недалеко от театра. Там купил благородный букет гвоздик. Вернулся к Николаю уже с ним и, передавая ему цветы, сказал: – Подаришь своей…
– Любе.
– …Любоньке. Ну, бывай, Николай. Дай Бог ещё встретимся.
– Спасибо, отец… – прошептал Николай.
Марк Сергеевич растворился в толпе прохожих.
– Здравствуй, Коленька, – Люба подошла со спины Николая и чуть ощутимо дотронулась до его плеча.
Он живо обернулся.
– Привет, Любаша.
– Это мне? – спросила она, глядя на букет красных гвоздик в руках Николая.
– Твоё выступление было изумительным.
– И ты его посмотрел от начала и до конца? – недоверчиво спросила Люба, улыбаясь.
– Известно! – возмутился Николай. – Спрашиваешь…
Разумеется, ему было не до балета: он увлёкся разговором с управляющим Госбанка.
Николай и Люба возвращались домой поздним вечером.
– Покорила ты меня своим талантом, Любанька, – щебетал Николай, – я только на твои ножки смотрел.
Люба, невзирая на чудовищную усталость, хохотала, пока поднималась по лестнице. Её хрупкие пальчики скользили по перилам, а тоненькие каблучки цокали по широким бетонным ступенькам.
– Коленька, знаешь, чего бы я хотела?
– Чего, радость моя?
– Сбросить с себя одежду и просто добраться скорее до подушки.
Хозяйка квартиры пыталась отыскать на дне своей сумочки ключи, но они, как назло, затесались между ненужными безделушками.
– Не ищи, у меня есть, – Николай остановил её, достав из своего кармана ключи.
Люба отправилась в спальню и через полчаса уже сладко посапывала в постели, Николай же сидел в гордом одиночестве на балконе, раскуривая сигарету. На подоконник поставил кружку чая и, пуская кольца сигаретного дыма, думал о всяком. Не спалось, а почему – и сам не знал. В дверь позвонили. Николай открыл дверь не спросив, кто за ней, и не посмотрев в дверной глазок, думая: как всегда соседке Алевтине Моисеевне что-то опять понадобилось.
– Салют! – пропищал Мульт.
– Здарова, старина, как поживаешь? – кивнул Гампр.
Николай хотел было закрыть дверь, но нога Гампра помешала.
– Стой, стой, браток.
– Что надо, недоноски? – прорычал Николай. – Пошли вон отсюда.
Кулаки Гампра и Мульта зачесались, но оболтусы припомнили наставления Гаспара: лишь припугнуть.
– Слышь, мы пришли с миром вообще-то, – прошепелявил Мульт.
– Несусветно этому рад, – сострил Николай, – вы как сюда попали? Чего надо от меня?
– Короче, Колян, – начал свой весьма разумный разговор Гампр, – не шурши: Гаспар простил тебе долг и забыл про все тёрки между вами.
– За базар отвечаешь? – Николай прищурил глаза.
– Зуб даю.
– Так вы из-за этого припёрлись в Москву? Не верю, фуфло всё это. Дальше говори.
– Короче, надо, чтобы ты вернулся обратно: Гаспар хочет тебя отправить на клёвое дело.
– Ещё чего. Кто такой Гаспар, чтобы указывать мне, что делать? Я под ним не хожу!
– У тебя красивая девчонка, старина. Кажись, поздними вечерами она возвращается домой одна?
Мульт пожалел о том, что впутал в ночной разговор Любу.
Николай вспылил: разозлившись, вышел из квартиры на лестничную площадку, закрыл за собой дверь и разъярённо приблизился к крепкому, но глуповатому и недалёкому парню с языком как помело.
– Ты чего, детина, бабой решил меня пугать? Ты сейчас у меня плохо кончишь, – прошипел Николай, доставая из кармана складной ножик – всегда носил его с собой вместе с пачкой сигарет.
– Колян, погоди, браток, не кипятись, – назревающую драку и, возможно, поножовщину остановил Гампр. – Ты не злись: пойми, с нас тоже спросят, если не сделаешь так, как надо.
Николай улыбнулся краем рта – не мог забыть ещё драки в коридоре цеха, ненавидел этих пресмыкающихся перед Гаспаром идиотов, которые «разукрасили» его спину и рёбра.
– В связи с чем я должен делать так, как надо, а? – повышенным тоном спросил Николай.
– Хотя бы просто потому, что мы знаем, где живёт твоя мадам: даже если не мы её обидим, то всегда найдутся другие. Помозгуй сам!
Николай полагал: «Не нужно быть Вольфом Мессингом, чтобы предугадать, на что способна бандота…»
В это время соседка из квартиры напротив – Алевтина Моисеевна – пыталась разглядеть в дверной глазок, кто же там выясняет отношения в столь поздний час. К сожалению, ей не удалось полностью расслышать разговор мужчин, находящихся по ту сторону двери. Наконец, изнемогая от любопытства, она открыла дверь.
– Доброго вечера, Коленька, – Алевтина Моисеевна обвела взглядом незнакомых ей мужчин, требовавших чего-то от жениха её соседки.
– Добрый вечер, тётя Аля.
– Здрасьте, – отозвались бестолочи Гаспара, кивнув старушке.
– Коленька, я чего вышла-то, – начала издалека Алевтина Моисеевна, – у меня со светом какие-то перепады. У вас с Любочкой не мигает?
– Не мигает, тёть Аль.
– Тогда ладно, пойду возьму таблеточку болеутоляющего и спать. Нога ноет на погоду, просто страх какой-то…
– Доброй ночи.
Но соседка закрывать дверь и идти спать не планировала, задала вопрос в лоб:
– Сынок, у тебя всё в порядке? Может, в милицию позвонить?
Гости занервничали, перетаптывались с ноги на ногу.
– Не волнуйтесь, тётя Аля, – это мои товарищи. Забежали, так сказать, на минутку, уже собираются уходить, а то заболтались.
Все трое на площадке расслабились, как только щёлкнул замок в дверях Алевтины Моисеевны.
Гампр достал пачку «Беломорканал»: сперва весьма демонстративно предложил закурить Николаю, но тот отказался, затем сунул папиросу Мульту, у которого от услышанного слова «милиция» пухли уши.
– Мне потребуется несколько дней, чтобы уладить здесь кое-какие дела. Разгребусь с ними – прилечу ближайшим рейсом.
– Кайфуй-кайфуй, но счётчик времени уже тикает: схитришь или сольёшься – пеняй на себя, Колян.
– Угрозы?
– Предупреждение. Чао-какао!
Разгильдяи спустились вниз по ступенькам, а Николай проводил взглядом нежданных гостей, вернулся в квартиру, запер дверь и поплёлся в спальню. Люба, уткнувшись носиком в подушку, тихонько и беззаботно спала. Николай прилёг рядом, невольно потревожив девушку.
– Где ты был, Коленька?
– Покурить выходил. Спи, маленькая моя.
Он не отводил от Любы взгляда: раньше она казалась ему легкомысленной, ветреной, глупой женщиной, любовь которой тяготила, тянула ко дну, обязывала его – свободного как ветер мужчину. Стыдно было признаться самому себе – не то что другим ребятам – что страшно ему потерять эту девушку, боится он, что случится с ней что-то, обидит её кто-нибудь, а он не защитит, не прикроет собой.
– Люба?
– Да? – сквозь сон пробормотала девушка.
– Я горло за тебя перегрызу.
Но она не слышала откровений Николая. Он же перед сном по привычке, уставившись в бесконечно высокий потолок «сталинки», окунулся в воспоминания.
38. Родительский дом, Красноярский край, 1963 г.
Отец мучается и стонет: врачи прописывают лишь слабые обезболивающие, но они ничуть не помогают.
– Коля! Коль! – среди ночи отец зовёт Николая, но тот, затыкая уши пальцами, притворяется, будто ничего не слышит.
Отец не прекращает орать, кажется, он кричит ещё громче.
– Мне обязательно к нему идти и слушать его бред? Он ведь обречён, – недовольно бросает мальчик, войдя в комнату матери, – ему ничем не поможешь, мам.
– Не смей говорить такое! – кричит мать на Николая и следом отвешивает ему звонкий подзатыльник. – Отец зовёт, значит, иди и сделай то, что просит.
Метастазы от раковой опухоли заползли и в головной мозг отца, он уже не соображал ясно, забывался, периодически не узнавал даже жену или родного сына.
– Сынок, растопи-ка печь – что-то холодно очень.
– Растоплена уже, пап.
– Холодно в доме, заболеем.
– Пап, я растопил печь, у мамы спроси.
– Ах ты трутень, ты ещё и отцу родному врёшь? Дурака из меня делаешь? Говорю тебе: растопи печь! – ни с того ни с сего начинал кричать отец, не понимая, что в доме от жары и духоты уже дышать нечем.
Николай выходил из комнаты, делая вид, что идёт растапливать печь и заново возвращался, но отец всё не успокаивался: кричал, материл сына, звал мать Николая.
– Мам, отец меня выгнал из комнаты. Тебя звал.
Мать вздыхала:
– Что от тебя отец хотел?
– Чтобы я печь растопил.
– Ташкент в доме. Куда же ещё топить?
– Сама ему скажи об этом – он мне не верит. Спятил совсем.
И подобные сцены повторялись изо дня в день. Ко всему остальному, Николай слышал, как отец то выгоняет мать, то обзывает её самыми ужасными и обидными словами, то бросает ей в лицо всё, что попадается ему под руку. Неконтролируемая агрессия больного раком отца и отчаяние матери, которая ради спасения мужа выносила из дома на продажу всё, что можно, сломали мальчика – он сбежал. Ночевал то в заброшенных домах, то у случайных знакомых, а однажды и вовсе прибился к цыганскому табору, в который его по воле случая привела семнадцатилетняя цыганка Роза. Случилось так, что юный воришка бумажников, наручных часов и продуктов на рынке зашёл не в свой район – в нём как раз промышляла Роза. Она же и схватила Николая за руку.
– Со родес ту? Что тебе здесь нужно, мальчик? – допрашивала цыганка. – Это моя территория, уходи подобру-поздорову.
– И не подумаю! Сама уходи, дурочка! – Николай набросился на неё с кулаками.
– Ду те ла драку! Пошёл к чёрту! Мелкий воришка.
– Проваливай, цыганка, иначе худо будет!
Не успел Николай и оглянуться, как его окружила целая толпа цыган: они тянули мальчика за рукава, кричали что-то ему в лицо на непонятном языке, махали перед ним руками, толкали, лупили кулаками по спине. Но Роза внезапно заступилась за попавшегося воришку, отбила парня у своих же цыган, а затем произнесла ему на ухо:
– Чавэ, а ты мне нравишься! Хочешь ко мне в табор?
Выхода не было: либо отдаться на растерзание толпе цыган, либо подружиться с красавицей, примкнуть к её табору. Николай поднял невидимый белый флаг – ответил «да» хорошенькой цыганке.
В таборе его кормили, давали какой-никакой кров над головой, в кармане всегда была свежая копейка, заработанная, безусловно, нечестным трудом.
– Пройдёшься по «семьям», занесёшь им «шляпу», – командовал толстоватый цыган – главный в таборе.
Николай ходил по притонам – «семьям» наркоманов, которые поначалу выкупали у него гашиш, постепенно переходя на «шляпу» – маковую соломку.
«Жя Девлеса!» – слышал он от Розы.
Это значило «иди с Богом». Так она приговаривала каждый раз, давая ему в руки банку с двойным дном: наркотики находились под малиновым вареньем.
Бо́льшую часть «заработка» Николай отдавал цыганам, оставляя себе лишь пару рублей на еду и папиросы. Но прошло время, и Николаю надоело разносить наркотики по притонам: однажды поздней ночью он пропал бесследно из табора, найдя другую, более интересную работу.
– А давай сберкассу «бомбанём», Петька? – Николай обратился к давнему другу, придя к нему под дом.
– Родители узнают – убьют! – мальчонка затрясся. – Даже не думай об этом!
– Я с Митей переговорил, он согласен.
– Это слишком сложная задача, дружище…
– Кто говорит?
– Я говорю.
– Ты сам всё усложняешь. Решайся, деньжат заработаем… Я всё продумал и просчитал.
– Что ты такое говоришь? Нас же перестреляют как бандитов или в тюрьму посадят… Думаешь, за кражу по головке погладят? Не буду я ввязываться в твоё грязное дельце!
– Трусливый ты пёс, – бросил Николай и, засунув руки в карманы, отправился прочь, скрылся в темноте, подумав про себя: «Подонок. Предатель. Друг, называется».
Увидев в нескольких шагах от себя лавочку, Николай решил переночевать на ней.
– Хорошо, что лето, спать можно, где вздумается, – утомлённо развалившись на скамье, проворчал он.
Во сне его кто-то тормошил – это был тот самый трусливый и побледневший от мысли об ограблении сберкассы Петька.
– Спишь?
– Допустим. Что молчишь? Чего хотел?
– Поговорить.
– Так валяй.
– Я это… Согласен с тобой пойти на г… рабёж, – заикаясь, выпалил сорванец.
– Надеюсь, ты понимаешь, что тебя никто по головке не погладит? – на лице Николая появилась злобная улыбка.
Петька пожал плечами.
– Говоришь, Митя согласен, а я что – самый «лысый» из всех? Нет, – протянул Петька, – я не трус и не боюсь!
Втроём ночью и ограбили сберкассу. Двое – Петька и Митя – по плану Николая тихонько разбирали кирпичную стену, а сам он как наиболее тощий и ловкий из всех пролез в небольшое отверстие, забрал деньги и шустро вернулся с ними к друзьям.
– Ну, здравствуйте, товарищи аферисты, – Николай вкрадчивым тонном обратился к ребятам. – Ознакомьтесь, денежки – собственной персоной!
– Вот это да! – выпучил глаза Митя.
– Это сколько же тут? – боязливо прошептал Петька.
– Не хочу даже и считать! – гордо ответил Николай. – Ну всё, дёру!
Разбежались в разные стороны, но встретились привычно, на «своём» месте возле старой шахты.
– Предлагаю отметить наш успех в ресторане! – Николай поднёс к папиросе горящую спичку.
– Коляш, а ты не допускаешь, что нас возьмут? – затягиваясь прикуренной приятелем папиросой, поинтересовался Петька, боящийся даже собственной тени.
– Да кто нас возьмёт? Кому мы нужны? – прыснул Митя. – Других, что ли, подозреваемых нет?
– Не возьмут, – серьёзно заявил Николай. – Завтра в город едем?
Воспоминания оборвала рука Любы: Николай осторожно взял её. Что-то кольнуло в груди, кто знает – может, жило в ней сердце?
В глазах пекло и чесалось, словно кто-то насыпал в них песка: он взял с прикроватной тумбочки таблетку снотворного – на небе уже рождался рассвет. Перед сном пролетело последнее воспоминание.
– Завтра жди, приеду за тобой, – Николай шептал на ушко студентке педагогического института.
Он умел анализировать настроение девушек и женщин, знал, чего каждая из них хотела и на что была способна: молоденьким хотелось принца и романтики, долгих разговоров и прогулок под луной; женщины постарше мечтали о серьёзных отношениях и браке – и Николай мастерски играл роль потенциального жениха. Только дальше одной ночи не заходило. Сбегал.
– Обязательно буду ждать! – студентка смотрела горящими и влюблёнными глазами в недавно разбогатевшего незнакомца.
Но он так и не приехал.
39. Дом Феликса, Ленинакан, день, 27 июля
– Феликс, братишка, открывай! – Николай колотил рукой в дверь.
Открыла Маша – заплаканная, замученная, разбитая.
– Коля? Ты каким образом здесь оказался? – Маша с удивлением и надеждой смотрела на Николая, который, возможно, мог бы выручить её мужа – брат ведь как-никак. – Входи скорее! Феликс говорил, ты позже прилетишь, зарплату его привезёшь…
– Да, Машка, как раз привёз, – Николай открыл бумажник и, не считая вытащенных из него купюр, передал деньги в руки. – Где Феля? – с ходу поинтересовался, глядя на расстроенную и запуганную Машу.
– Пойдём на кухню – я должна тебе кое-что рассказать.
– Что случилось? Что-то серьёзное?
Маша прикрыла дверь на кухню, чтобы девочки не слышали разговора взрослых.
– Наша жизнь сейчас мало похожа на праздник, Коля. Феликс в тюрьме.
Гость изменился в лице: нахмурился, настороженно посмотрев на жену своего брата.
В голове Николая промелькнуло: «Повязали за магнитофоны».
– Что он сделал?
– До того, как я вышла замуж за Феликса, моей жизнью настойчиво интересовался один мужчина – его зовут Гагик. Он проходу мне не давал, хотел, чтобы я была его невестой, пытался всячески купить мою любовь, но я выбрала Феликса: стала ему женой, родила детей, но Гагика это лишь раззадорило. А с тех пор, как ты забрал Феликса в Москву на работу, – так и вовсе.
– Феликс его избил? – спросил Николай, понимая, к чему ведёт Маша. – Или убил?
– Слава Богу, что не убил.
– На сколько посадили?
– Не знаю – я каждый день оббиваю пороги отделения, но милиционеры ничего не говорят, – Маша закрыла лицо руками. – Гагик заявление забирать не хочет – ставит мне ультиматум: или я ухожу от мужа, и лишь потом он забирает заявление из милиции, или гнить Феликсу в тюрьме из-за моей гордости.
– Так и говорит?
Маша разрыдалась ещё громче.
– Прекрати немедленно. Пиши мне адрес отделения и той жертвы аборта, преследующей тебя.
– Гагика?
– Гагика!
– Коля, по-твоему, кулаками можно решить этот вопрос? – она спросила, серьёзно взглянув на Николая. – Не хватало ещё, чтобы ты тоже загремел за решётку!
– Обещаю, не загремлю. Я не буду его избивать – ему, видимо, и без меня здорово влетело. Просто поговорю с ним, поверь мне.
Маша написала на листке старенькой записной книжки адрес отделения милиции, номер комнаты, где сидел милиционер, с которым она так и не смогла договориться, и домашний адрес Гагика.
– Колечка, – Маша вздохнула, посмотрев на брата своего мужа тоскливыми и опечаленными глазами, – прошу тебя, не натвори глупостей и помоги Феликсу чем сможешь.
«Всё-таки странный народ женщины», – рассуждал Николай, покидая дом двоюродного брата, – «эти невинные овечки бросают нас в пучину бед, из-за них идём на криминал, а сами будто не при делах! Тьфу! Сплошные проблемы от них!»
40. Отделение милиции, Ленинакан, день, 27 июля
Николай стоял у входа в отделение: от крупных чётких букв, из которых Кай не собрал бы слово «вечность», но сложил бы слово «милиция», его коробило, подташнивало.
«Чёрт бы меня побрал – притащиться в логово оборотней… Только ты так можешь, Коля», – размышлял Николай, но всё же переборол себя, войдя внутрь.
Дежурный, отлучившись на каких-то пару минут, прозевал посетителя, который пронырливо проскользнул мимо него прямиком в кабинет под номером девятнадцать.
– День добрый, – произнёс Николай, войдя в кабинет милиционера без стука, – хотел бы поговорить с вами насчёт своего брата – Феликса Калачана.
Участковый, не поднимая головы и не отвлекаясь от писанины, ответил:
– Всем семейством ходим, просим?
Николай усмехнулся, бросив на стол милиционера пачку денег – судя по её толщине, там было не меньше двух тысяч рублей.
– Товарищ милиционер, ну какой из Калачана преступник? Подумаешь, за бабу свою заступился, так что, теперь всех сажать нужно? Он же, наоборот, насилие над женщиной предотвратил! Уверен, у нашей доблестной милиции и так других важных дел хватает, а вы непонятно чем занимаетесь – мелочовкой всякой, калачанами…
– Как вас зовут, молодой человек?
– Николаем зовут.
– Николай. Я абсолютно согласен с тем, что дело вашего брата не стоит внимания милиции, – правоохранитель потянулся за пачкой денег, но Николай придержал его руку.
– Так вот. Давайте договоримся с вами: сейчас вы с удовольствием забираете то, что лежит перед вашим носом, но взамен я попрошу уничтожить при мне личное дело гражданина Калачана, который наверняка не интересен никому в этом отделении.
– Но…
– Прошу вас, товарищ милиционер, не делайте из обычных людей преступников: он не вор и не убийца, а порядочный семьянин. Понимаю, следовали букве закона, давали слово офицера. Но я хочу, чтобы дети моего брата – две хорошенькие малышки – выросли в полной семье, где отец любит и уважает мать, а та – стоит за мужа горой. Нельзя разрушать семьи и ломать судьбы стольких людей.
– Не спорю, товарищ Калачан.
– И это прекрасно!
– Мне импонирует ход ваших мыслей, Николай, и я готов пойти вам навстречу, но повлиять на мнение гражданина Манукяна, к несчастью, не в силах. Этот человек написал заявление на вашего брата, приложил документ из больницы о том, что пострадал от рукоприкладства… Моё халатное отношение к делу может обернуться против меня – если я отпущу вашего брата, то гражданин Манукян может пожаловаться на меня, пойти «выше» – тогда настучат мне по шапке и лишусь я своей должности.
– Манукян должен забрать заявление?
Участковый кивнул.
41. Дом Гагика Манукяна, Ленинакан, день, 27 июля
– Здравствуй, гадёныш, – бросил Николай Гагику, стоило лишь тому открыть дверь.
– Ты кто?
– Слышь, псина дворовая, тебе не кажется, что ты что-то попутал: на брата моего заявы катаешь, к бабе его пристаёшь, условия ей какие-то ставишь? У тебя со зрением всё нормально? Кольцо на её пальце видел?
– Я сейчас милицию вызову! Кто ты такой: пришёл в мой дом ещё и оскорбляешь!
Николай достал из кармана складной ножик.
– Слушай внимательно, подонок: ты идёшь в отделение милиции и сделаешь так, чтобы моего братца сегодня же выпустили из КПЗ.
– Никуда идти не собираюсь.
– Что сказал?
– Никуда я не пойду.
Лезвие ножа блеснуло в руке Николая.
– Это ещё почему, дорогой?
– А потому, что твой братец-бандит избил меня – за это я его наказал. Тебе пора.
Николай ударил Гагика по лицу.
– Что говоришь?
Бледный Гагик молчал, вытирая кровь с разбитой губы.
– Будешь угрожать – заявление и на тебя напишу, мне терять нечего, так и знай.
Николай вторично ударил Гагика, отчего тот упал. Николай присел на корточки и с презрением взглянул на лежащего на полу мужчину, тот пугливо косился по сторонам, не решался посмотреть в глаза своему обидчику.
– Сегодня я один пришёл к тебе на разговор, но предупреждаю: завтра к тебе нагрянут люди – их будет много, и разговаривать с тобой они станут намного жёстче, чем я сейчас. Ты можешь жить спокойно и долго в том случае, если сегодня же заберёшь заяву из милиции на моего брата и оставишь в покое его жену.
Гагик тяжело вздохнул и недовольно осмотрел незваного гостя, в одной руке которого находился нож. Николай же был спокоен – при желании он мог бы одним зубом перекусить эту трусливую скотину, валяющуюся у его ног. Гонор Гагика куда-то улетучился, зато пришёл страх – Николая это веселило.
– Нож убери.
Николай спрятал нож и отошёл от Гагика, раздражённо сказав:
– У меня к тебе много вопросов, дружище, но задавать я их тебе не буду. Скажу лишь одно: ты мне не нравишься – слишком уж морда твоя слащавая и скользкая. Даю тебе немного времени на размышления – ровно час. Подумай, что лучше: отозвать заявление или быть внезапно убитым из-за своей же тупости?