Loe raamatut: «Параллели, или Путешествие со вкусом мангового ласси», lehekülg 4

Возможно, ответ был на фотографиях, и Эрнест с нетерпением раскрыл альбом. На первых страницах альбома были вклеены обычные кабинетные фотографии благородных семейств. Была даже детская фотография самого Эрнеста, подписанная аккуратным почерком чуть побледневшими от времени чернилами: «Мой дорогой племянник Эрнест Оскар Иосиф Л.». Каждая буква поблёкших чернил дышала теплом. Вильгельм Тиссен любил своих племянников, так как своих детей у него не было, и даже подписал фотографию полным именем Лакура.

Страницы шелестели, как осенние листья, открывая фотографии: Вильгельм на фоне Триумфальной арки во время учёбы в университете, письма с печатями экзотических стран, карта с отметкой «Хранить вечно». Через несколько страниц появились снимки, на которых был уже изображён зрелый господин Тиссен в своих многочисленных странствиях. «Вот и живые свидетельства путешествий дяди, запечатлённые путём светописи!» – обрадовался Эрнест.

Фотографии будили яркие образы в голове Эрнеста, иллюстрируя рассказы, услышанные от дяди в этом доме в их редкие встречи. Вот дядя в джунглях стоит в пробковом шлеме с ружьём, опираясь ногой на убитого им тигра. А вот на снимке рядом с ним очень красивая индианка, они стоят на фоне индийской деревни. Снова смена декораций, и на новом листе дядя уже в медвежьей шубе сидит на нартах, запряжённых собаками, на далёком Севере; а вот он лезет в гору, за спиной большой рюкзак, в руках – ледоруб. Тут он ловит рыбу сетью, а рядом с ним стоит узкоглазый азиат. Калейдоскоп приключений, изображённых на фотографиях и рисунках из альбома, завораживал. Дядя явно использовал в путешествиях новинку – недавно вышедший в продажу компактный фотоаппарат фирмы Kodak.

Кадры мелькали, как в волшебном фонаре, страницы подходили к концу, а намёков о предназначении загадочного артефакта, лежавшего вместе с альбомом в сундуке, Лакур так не получил. Но вдруг из середины альбома выпала фотография – словно сама судьба дала подсказку. Странно, ведь все фотографии были хорошо закреплены картонными уголками на страницах, а вот одна нет…

Подняв с пола снимок, Лакур внимательно рассмотрел его. На первый взгляд ничего необычного на нём не было – дядя вновь позировал, на этот раз на фоне какого-то сидящего индуистского божества, шея которого была обвита змеёй. Сидящий божок, высотой около двух метров, имел четыре руки. Одна рука, с распростёртой ладонью и сомкнутыми вместе большим и указательным пальцами, была обращена к смотрящему; другая касалась пальцев ног; в третьей был зажат какой-то предмет, похожий на барабан; а вот четвёртая рука была пуста, точнее, было видно, что в ней что-то было… Но сейчас она была пустой. Зато у дяди в руках был трезубец, тот самый, что сейчас Эрнест держал в руках!

На обороте фотографии было написано:

«Индия. Подземный храм. Шива. Эрнест, верни то, что принадлежит ЕМУ, и ты найдёшь большее. Прости меня… и да хранит тебя Бог».

Дядя вернулся домой, в Германию, но до самой смерти он не рассказывал о своём путешествии в Индию. Странно.

– Прости… за что? – прошептал Эрнест, впиваясь взглядом в трезубец. Металл холодно блестел, будто насмехаясь. – Вернуть это Шиве, что на фото? Но как? И что «большее»: клад или?..

Теперь, глядя на эту фотографию, на загадочную надпись, сделанную рукой родного человека, явно адресованную племяннику, Лакур разглядывал удивительный металлический предмет и всё больше погружался в тайну жизни дяди Вильгельма. Это было самое странное наследство в его жизни. Голова гудела. Дядя, всегда такой прямолинейный, оказался мастером ребусов. Почему умолчал о храме? Почему не вернул артефакт сам? Вопросов было больше, чем ответов. Но одно Эрнест понял точно: это наследство – не конец, а начало.

Глава 6. В путь

Прошло несколько недель с тех пор, как Лакур вернулся из России в родительский дом. За окном бушевала последняя февральская метель, и редкий горожанин отваживался выйти на улицу. В один из дней в доме № 132 у Большого рынка неожиданно раздался звонок дверного колокольчика. Эрнест, лениво поворошив тлеющие угли старой кочергой, нехотя поднялся с тёплого кресла навстречу загадочному визитёру.

На пороге стоял Карл, городской почтальон, с лицом, покрасневшим от ветра, и дрожащими от холода руками. Почтальон, несмотря на непогоду, всегда старался принести почту в срок.

– Добрый день, месье Лакур! Вам телеграмма, – затараторил он, едва переводя дух, стряхивая снег с фуражки.

– Добрый день, Карл. Может, зайдёте, погреетесь? Выпьете что-нибудь? – радушно предложил хозяин.

– Простите, месье, – служба! – отчеканил Карл, но взгляд его задержался на тепле камина. Было видно, что если бы он не спешил, то с удовольствием выпил бы пунша в гостеприимном доме Лакуров. – Все хотят получить запоздавшие новогодние письма и подарки!

– Всего доброго и заходите, когда будете свободны, – кивнул Эрнест, сунув ему в руку монету.

– Благодарю, месье Лакур, храни вас Бог!

Жёлтый бланк телеграммы с криво наклеенной синей маркой содержал ровные бумажные полоски с напечатанными словами. Бланк обжёг пальцы, будто раскалённый уголь:

«Эрнест. Я в Индии. Замёрз в России. Приезжай, если сможешь. Отдохнёшь. Остановись в отеле Watson. Дай знать. Найду тебя. Максимильян».

Лакур сжал телеграмму, словно выпытывая из неё ответы:

«Макс… Как ты успел? Посадил меня в поезд – и сразу в Индию? То ли секретные военные дела, то ли от мороза сбежал… А может, решил навестить своих родителей? Вот так сюрприз!»

Сердце забилось чаще. Наследство дяди, трезубец Шивы, а теперь – зов друга, будто эхо из другого мира. Мысли путались в голове, цепляясь друг за друга.

Год начался с череды неожиданных событий и поездок, загадок и открытий. Все эти необычные происшествия последних двух зимних месяцев сложились в пёструю мозаику, которая должна была стать картой его будущего путешествия. Внезапное приглашение от старого друга, который словно прочитал его мысли, стало идеальным завершением всех этих волнующих событий. Дорога всегда исцеляла Эрнеста от хандры и уныния, которые всё чаще овладевали им в течение долгой зимы, омрачённой наследственными делами. Путешествие в Индию, где он надеялся найти разгадку таинственного места, упомянутого его покойным дядюшкой на обратной стороне фотографии, и помощь друга Макса – всё это, казалось, обещало вновь раскрасить жизнь Эрнеста яркими красками.

Решение созрело мгновенно. Индия манила, как магнит: там ждала разгадка тайны, жар солнца вместо стужи и Макс – единственный, кто мог понять его одержимость дорогой. Метель за окном вдруг показалась не врагом, а союзником – будто сама судьба торопила: «Пора. Пока не стало слишком поздно».

Мама всё поняла. Грустная улыбка скользнула по её лицу, когда она обняла сына: она привыкла к долгим разлукам, хотя это всегда с болью отзывалось в её материнском сердце.

– Ты весь в моего брата в своей страсти к дороге, – прошептала она, гладя его щёку. – Возвращайся скорее!

В её ладони блеснул серебряный медальон – локет, семейная реликвия с фотографиями.

– Сохрани его, и пусть он напоминает тебе в пути обо мне и нашей дружной семье.

Эрнест раскрыл половинки локета: с одной стороны на него с фотографии смотрела его матушка, а с другой – кадр, застывший во времени: мама, отец, добродушно подмигивающий, он, сестра София, смеющаяся в ладонь, и дядя Вильгельм, уже тогда смотревший куда-то за горизонт…

– Помнишь? – голос Катарины дрогнул. – Тот пасхальный день?

Эрнест кивнул. Память ожила: запах студии, треск фотоаппарата, смех, который уже никогда не повторится…

В тот солнечный пасхальный весенний день, когда приехал его дядюшка, отец по-доброму скомандовал за праздничным обедом:

– Пока наш уважаемый Вилли снова не умчался за моря, завтра же все идём к фотографу! А то мы, Вилли… – отец обернулся к шурину, – скоро забудем, как ты выглядишь, вечно ты в дороге!

Все засмеялись.

На следующий день они сделали эту семейную фотографию в ателье недалеко от Берлинских ворот.

Он всегда считал, что истинный дом для человека – это то место, где его ждут, и для него таким местом был родительский дом. Любую точку Европы можно было достичь за считаные дни, ведь старушка Европа была такой уютной и маленькой – он знал это и как её житель, и как историк-географ по образованию. Европа за окном казалась крошечной, но за её пределами – бескрайний мир, где таились ответы на все вопросы.

Для своего путешествия в Индию Лакур избрал морской путь. С благодарностью он вспоминал о прогрессе и любимом писателе месье Верне, подробно описавшем маршрут в своей книге «Вокруг света за восемьдесят дней». Спустя всего несколько дней после начала пути Лакур уже проезжал через живописные Альпийские горы по пробитому сквозь них гигантскому туннелю Мон-Сени. Этот туннель длиною почти 14 километров открыли двадцать два года назад, в 1871 году, и если бы он не был построен, то Эрнесту пришлось бы, подобно двум императорам – Наполеону и Генриху IV, – карабкаться по альпийским горным перевалам в объезд. Благодаря отбойному молотку, изобретённому Жерменом Соммейе, и динамиту Альфреда Нобеля туннель построили на тринадцать лет раньше запланированного срока.

Ещё через несколько дней Лакур, не задерживаясь, миновал итальянский город Турин. Во время проезда через город он с интересом рассматривал в окно своей кареты белые мраморные стены Туринского собора. Шёпот легенд витал здесь: поговаривали, что Турин находился на расстоянии 666 километров от святого Рима, и, чтобы нейтрализовать злые силы, герцог Савойи Эммануэль Филибер в 1578 году привёз в собор Турина плащаницу Христа. В этом же городе в 1824 году Жан-Франсуа Шампольон, работая над коллекцией египетских папирусов, расшифровал иероглифы, чем вызвал волну египтомании по всему миру.

«Вернусь сюда в этот красивый и загадочный город, – пообещал себе Лакур, – когда раскрою все загадки дяди…»

Преследуемый тайнами далёких мест и городов, француз спешил в очередной пункт своего путешествия – порт Бриндизи в Италии. Порт встретил рёвом чаек и запахом смолы. У причала его ждал Hercules – стальной гигант, готовый бросить вызов необъятному морю. Ироничный поворот судьбы заключался в том, что одна из знаменитых римских колонн в порту, как гласили легенды, установленная самим Геркулесом, в прошлом отмечала окончание Аппиевой дороги, которая вела из Рима в Бриндизи. Для Эрнеста же она стала началом его приключений – морского путешествия в загадочную Индию.

Мучительные десять дней морской качки в Средиземном море прошли наедине с самим собой, без особых штормов и новых знакомств, под монотонный гул машин и шёпот волн. На рассвете двенадцатого дня пути мощный железный Hercules, окрашенный розовыми лучами восходящего солнца, пройдя Суэцкий канал, вышел в Аденский залив. Лакур, прислонившись к леерам, жадно вглядывался в даль, мечтая о твёрдой земле под ногами. Белые хлопья пены срывались с гребней волн и, успев покружиться под тугим попутным ветром, растворялись в небытие двух стихий – моря и ветра, будто жизнь, затерянная между ними. Море – стихия, с трудом покоряющаяся человеку. Но покорится ли она ему вообще когда-нибудь? С античных времён эта вечная борьба звучит в литературе и живописи: легендарный Одиссей бросает вызов Посейдону – грозному владыке пучин, на чей трезубец, словно насмешка судьбы, была так похожа вещица, лежащая в саквояже Эрнеста.

Внезапно в двух сотнях метров по правому борту фонтан брызг от вздоха гигантского кита, прорвавшегося из глубин, подарил случайному зрителю яркую радугу над волнами.

– Моби Дик!⁷ – воскликнул Эрнест, и сердце ёкнуло от восторга. – Пусть это будет добрым знаком, друг…

Его губы слегка жгла растворённая в морском воздухе соль, глаза слепили солнечные блики, многократно отражённые в водах залива, и лишь пароход, выбрасывая в синее небо чёрные клубы дыма, настойчиво нёс своих пассажиров навстречу судьбе.

До морского порта Бомбея оставалось примерно два дня хода.

Глава 7. Под солнцем Бомбея

Хелен сидела в плетёном кресле на веранде отеля Watson, щурясь от ослепительного солнца, и делала наброски в блокноте. За почти два месяца жизни в британской Индии она ещё не отвыкла от короткого парижского лета. В родном Париже лето было разное: дождливое, ветреное, тёплое, гораздо реже жаркое, а в Индии лето было круглый год – с настырным жгучим и беспощадным солнцем, превращавшего даже тень в раскалённую ловушку. Несмотря на то, что француженка поселилась в Бомбее в отеле, месте, близком ей по европейской атмосфере, где жила и собиралась публика со всего Старого Света со своими привезёнными правилами этикета, на второй месяц Хелен взбунтовалась. Жара свыше сорока градусов сама по себе была пыткой для юной аристократки, так ещё эти дурацкие требования носить постоянно корсет даже в Индии, это было явным издевательством над здравым смыслом. Хелен решилась на очередной отчаянный шаг и отказалась от постоянного ношения этой неудобной целомудренной детали дамского туалета.

«Пусть старые вороньи гнёзда в шляпах пялятся! – думала она, рисуя полуобнажённую танцовщицу с базара. – Их целомудрие – моя пытка».

Да, во время публичных выходов ей всё же приходилось терпеть и носить корсет, чтобы лишний раз не ловить на себе удивлённые и возмущённые взгляды почтенных дам, зато вне лишних взглядов Хелен дарила своему телу свободу, всё чаще оставляя корсеты в шкафу.

Месяц назад она получила две телеграммы из Франции: одну от родителей в ответ на своё второе письмо, отправленное уже по приезде в Индию, и телеграмму от крёстной Мэри. К её большому удивлению, родители с пониманием отнеслись к столь неординарному поступку. Нет, они были совсем не в восторге от её побега, но, видимо, после беседы с Мэри они узнали чуть больше обстоятельств и причин, побудивших Хелен к этому шагу. Родители просили беречь себя, скорее вернуться и продолжить жить в семье.

Крёстная Мэри писала: «Ищи себя в красках, дитя. Индия – твой холст».

Она желала крестнице идти по выбранному пути, найти себя, освоить новые приёмы и натуру для живописи, впрочем, также ждала её скорейшего возращения в Париж. Хелен скучала по родному дому, но Индия захватила её своим безумством цветов и нравов. Это была та страна, которая давала любому творческому человеку шанс найти и раскрыть максимально свой талант. Буквально даря вдохновение во всём: от необычной экзотической природы до диковинных религиозных обрядов и верований во множество богов. Ей было непонятно и интересно всё: от жуткого расслоения по кастам, нищеты и малообразованности большинства жителей до безумных богатств дворцов раджей, и во всём этом можно было найти то, что буквально толкало художника к творчеству. Эти же нищета и кастовые цепи казались мазками на полотне человеческой судьбы.

Недавно порезанный палец до сих пор ныл, делать наброски в блокноте и вести дневник было некомфортно.

«Аккуратнее надо точить карандаши! Не умеешь, попроси слугу-индуса, – мысленно ругала себя Хелен, сжимая карандаш, и одновременно не соглашалась сама с собой: – Но тогда бы я не познакомилась с этим рыжим шотландцем».

Максимильян Стюарт – так он позже представился – часто бывал в ресторане отеля и явно кого-то ждал, регулярно осведомляясь у управляющего, нет ли для него новостей.

В один из дней Хелен, как обычно, сидела на веранде отеля и делала очередные наброски для будущих картин. Карандаш необходимо было заточить, что она и сделала крайне неаккуратно, порезав палец.

Максимильян Стюарт – рыжий шотландец с глазами цвета Северного моря – появился как герой из романа. Оценив ситуацию, в которой она оказалась, он резко подошёл, не спрашивая разрешения:

– Мадемуазель! – Максимильян склонился перед ней и тут же стал перевязывать её палец своим шёлковым платком. – Позвольте мне сопроводить вас в госпиталь. Врач-англичанин осмотрит вашу рану и окажет профессиональную помощь. В этих краях даже малейшая рана может обернуться бедой. Идёмте.

– Вы слишком любезны, месье, – Хелен слегка улыбнулась, стараясь не морщиться от боли. – Но я не хочу вас обременять.

Его настойчивость напомнила ей отца – так же он заботился о матери во время болезни.

– Обременять? – Он поднял глаза, и в них мелькнула искра. – Мадемуазель, в Индии мы, европейцы, должны держаться вместе. Позвольте мне быть вашим рыцарем, хотя бы на этот вечер.

Чуть позже они представились друг другу и стали иногда проводить вечера за бокалом вина, вспоминая за неспешными беседами свою жизнь в Европе. Вечера за вином стали её тайным счастьем. Макс, не задавая лишних вопросов, рассказывал о своей службе, джунглях и тиграх. Он словно знал: некоторые раны лучше не трогать. Он не лез в женскую душу с расспросами о том, как девушка очутилась в Бомбее за пять тысяч километров от Парижа, за что Хелен была ему очень признательна. Правда, встречи были не так часты, как ей бы хотелось, так как Макс был человек занятой.

Впрочем, именно благодаря ему в госпитале она познакомилась с медсестрой Флоренс Уитмор. Исторически так сложилось, что в британской Индии мужчин-европейцев было гораздо больше, чем белых женщин. Поэтому женское общество ценилось – как у мужчин, по понятным причинам, так и у женщин. Хелен была рада новому знакомству с мисс Уитмор, дамой, чьи мысли словно эхо повторяли её собственные. Им было о чём поговорить: общие темы и интересы сближали и скрашивали ностальгию по далёкой родине. Они быстро подружились. Флоренс – англичанка, высокая стройная блондинка с изысканными чертами лица и пронзительными серыми глазами, будто высеченными из туманного лондонского камня. Ей едва минуло тридцать, но во взгляде уже читалась глубина, недоступная юности.

«Такая женщина должна править балами, а не перевязывать раны», – думала Хелен, пока не услышала историю Флоры.

Как-то, придя на очередную перевязку, Хелен не выдержала:

– Флоренс… прости за бестактность, но я не могу не спросить, – её голос дрогнул, словно струна, готовая лопнуть. – Ты – сама совершенство. Почему же твой безымянный палец без кольца? Где мужчина, достойный назвать тебя своей?

Флоренс замерла. Йод капнул на стол, оставив кроваво-коричневый след.

– Ты уверена, что хочешь это знать? – произнесла она так тихо, что слова едва долетели.

– Я доверила тебе свою тайну, – Хелен коснулась её руки. – Мы же подруги. Накануне она рассказала, как сбежала в Индию от ненавистного жениха. – Может, и тебе станет легче…

Флоренс закрыла глаза, будто переступая порог воспоминаний:

– В Лондоне я любила. Любила так, что небо казалось ближе земли. Он был офицером… Эдуард Уитмор. Его смех заполнял комнаты, а прикосновения жгли, как виски. – Губы её дрогнули в полуулыбке. – Мы поженились при свечах, под дождём… Через два года родились близнецы: Анна и Чарльз.

– И… где они? – Хелен едва выдохнула, сердце билось, как птица в клетке.

– Ещё через год его отправили сюда. В этот проклятый жар, в эту пыль… – голос Флоренс стал резким, как удар сабли. – Я умоляла его остаться. Но долг… всегда этот чёртов долг! Тогда я совершила грех. Бросила детей. Оставила их спящими в колыбелях нашим матерям и села на корабль. Эдуард не осудил меня, взяв при этом с меня слово, что я обязательно вернусь в Лондон, к нашим детям, а после службы вернётся и он, и мы вновь будем счастливы вместе.

Она впилась ногтями в подоконник.

– Через год пуля сипая оборвала его жизнь. А я… я осталась с могилой под пальмами и письмами детей, которые даже, наверное, не помнят моё лицо. Разрываясь от любви к детям и к любимому мужчине, я сделала выбор в его пользу, уехав к нему в Индию. Это не значит, что я не люблю своих детей, напротив, очень люблю, но это другая любовь. Многие женщины, да и мужчины могут меня осудить. Мужчины приходят и уходят, а дети – наше продолжение, наша кровь и плоть, скажут они. Не судите и не судимы будете. Я сделала свой выбор, это моя жизнь и моя судьба.

Тишина повисла густым пологом в процедурном кабинете. За окном кричали попугаи, будто смеясь над человеческой глупостью.

– Теперь я искупаю вину, оставшись пока тут, мой долг в память о нём помогать раненым и больным. Да, рано или поздно я вернусь в Англию, к детям, – Флоренс выпрямилась, как солдат на параде. – Здесь же останется могила моего любимого человека, а в моём сердце – любовь к нему, и да, наши дети – это продолжение нас самих. Я постараюсь сделать всё, чтобы они выросли достойными людьми и простили меня, а главное, поняли, почему я так поступила.

Хелен молчала, более не перебивая Флоренс и заворожённо слушая её рассказ, но в какой-то момент девушка не смогла сдержать слёз, впечатлённая рассказом подруги. Они текли по щекам, оставляя солёные дорожки. «Как можно выбрать между детьми и любовью?» Боже, как счастливы мы одинаково, когда любим взаимно и любимы, и как мы несчастны каждая по-своему.

– Мисс Уитмор, вы свободны? К вам пациент, – голос главного врача, прозвучавший из темноты прохладного коридора, вернул подруг из воспоминаний опять в душную действительность кабинета.

– Да, доктор Бэрри, через пару минут заканчиваю! – Флоренс поправила бинт на пальце Хелен. – До твоей свадьбы точно заживёт! – Неожиданно она улыбнулась, словно актриса, меняющая маску, и сунула Хелен потрёпанную медицинскую книгу: – Ты ведь художница? И любишь рисовать людей, а с анатомической и живой натурой тут в Индии не очень? Возьми и изучай, – лукаво произнесла она. – И ещё, прокатись в храм в местечке Кхаджурахо, тебе понравится. Там их боги учат любви без стыда. Там… ты поймёшь, что даже боль – часть страсти.

Хелен кивнула. Это было действительно так. Индусы, хотя были более раскрепощёнными в своём поведении и одеждах, чем чопорные европейцы, но позировать для рисунков белой леди были не готовы, они отказывались по соображениям веры. Просить позировать белых мужчин Хелен не хотела, ей было неловко и как-то ещё противно.

Весь день её терзали мысли, она думала о Флоренс и её истории.

«Так любить мужчину, чтобы бросить в другой стране своих детей и уехать к нему? Возможно ли такое?» Но ответ был очевиден, только что она услышала такую историю. В первый раз она задумалась о том, что не все мужчины такие подонки, как Поль Боне, и где-то есть ещё те достойные джентльмены, ради которых можно сделать подобный шаг. Смогла ли бы она совершить такой поступок ради любимого? Сейчас она не могла дать однозначный ответ даже самой себе. Как много и одновременно как мало она знала об этой стороне жизни и взаимоотношениях между людьми в свои двадцать пять… «Смогла бы я?» Поль Боне теперь казался жалким мальчишкой рядом с тенью Эдуарда.

* * *

На следующий день Хелен решила развеяться и по совету подруги решила прокатиться в местечко Кхаджурахо. По словам служащего отеля, это был популярный у местных жителей храм, но дорога туда была не очень близка. В путь художница запланировала отправиться с первыми лучами солнца.

Порт Бомбея. Утро

Какое же счастье вновь ощутить твёрдую землю под ногами! Особенно когда ты её не чувствовал на протяжении двух недель. Путешествие по морю на небольшом пароходе среди бескрайних морских просторов, где твоя жизнь лишь в руках Господа и команды, – то ещё испытание для истинных любителей моря и крепких желудком людей. Жар, нестерпимый, как раскалённая сковорода, обжёг лицо, и вихрь тысячи ароматов – пряных, сладких, гнилостных – ударил в нос, как только Эрнест перешагнул через порог своей каюты на залитую ярким индийским солнцем палубу. Судно подошло к пирсу.

Бомбейский порт встретил его хаосом. Спустя четверть часа экипаж пакетбота Hercules и смуглая, словно полированная бронза, команда портовых рабочих, чётко зная каждый своё дело, закрепила швартовые к кнехтам, готовя трап к спуску. Пассажиры, в ожидании схода на берег, изнывая от зноя, жались под навесом. Даже местные моряки, привыкшие к такому пеклу, украдкой вытирали лица от пота краями тюрбанов. Все ждали скорейшего прохождения таможни, чтобы быстро разойтись по домам и отелям в поисках спасительной прохлады. И вот наконец долгожданная земля!

Отвыкшие за время морского вояжа от многообразия звуков, цветов, запахов, органы чувств напряглись – они всеми клеточками впитывали новые впечатления. Первые минуты своего пребывания на индийской земле Эрнест Лакур приходил в себя и только успевал вертеть головой во все стороны.

То здесь, то там он отмечал для себя необычные для европейского глаза сценки из жизни.

Порт Бомбея был похож на растревоженный пчелиный улей, разворошённый палкой. Всюду бегали полуголые грузчики с мускулами, играющими под их кожей. Они разгружали и загружали бесчисленные огромные тюки со специями и товарами в трюмы кораблей, стоящих на пирсе. С большими колёсными железными монстрами из Европы соседствовали небольшие традиционные рыбацкие лодки индусов – muchee walla – такое же прозвище носили и сами их владельцы. Простая конструкция лодки не менялась веками. Выдолбленные из манговых стволов лодки с поплавками-противовесами, словно крылья, походили на гигантских стрекоз. Эти поплавки-противовесы должны были существенно уменьшать боковую качку в море.

– Гениально! – восхитился в голос Эрнест, вспоминая, что читал об этом в книгах из библиотеки Географического общества. – Двадцать лет службы… и ни следов гнили!

Рыбаки тем временем перебрасывали пойманную блестящую на солнце чешуёй, словно серебряными монистами на шее цыганки, рыбу в плетёные тростниковые корзины. Эти корзины тут же с удивительной лёгкостью водружали себе на голову женщины в разноцветных сари и исчезали в лабиринте улиц, чтобы отнести улов на ближайший рынок.

Голова шла кругом от жары, запахов и цветов. Лакур даже представить себе не мог, как выдерживали это всё европейцы в белых одеждах и пробковых шлемах, что виднелись то тут, то там среди индийской пёстрой толпы. Но, видимо, человек ко всему привыкает, где бы он ни был. Индийское безжалостное жёлто-белое солнце, запахи тухлой рыбы и нечистот смешивались с густыми ароматами курящихся благовоний, с разноцветными красками национальных одежд, название которых обычный европеец никогда бы не запомнил и не смог бы произнести без ошибок: сари, лехенга-чоли, шальвар-камиз у мужчин, чуридар-курта, патту-павадай у детей и мекхела-чадор…

Грязь же была везде: под ногами и в прибрежной воде, в которой, радостно визжа, купались голышом местные мальчишки. Они – загорелые, словно чёрные угольки – с разбега прыгали с пирса в глубину океана, распугивая стаи мелких разноцветных рыбок, что плавали у берега в поисках еды. Казалось, ещё немного – и вода закипит от множества мальчишеских горячих тел, словно вода в тазу от брошенных в него кусков раскалённого чёрно-красного угля. Солнце жгло, запахи душили, а воздух гудел. Людской галдёж на разных языках и наречиях порой заглушал крики чаек и бакланов, что во множестве кружили над портом. Жизнь бомбейского порта кипела во всех трёх стихиях.

В какой-то момент показалось, что ещё немного – и Лакур потеряет сознание от духоты. Он почувствовал, как его голова начинает ещё сильнее кружиться, а ноги становятся ватными. Спасение пришло неожиданно. В трёх шагах от него темнокожий индус в белой, пропотевшей насквозь рубахе ловко вращал колесо гигантской соковыжималки. Конструкция была примитивна и состояла из двух валиков, жёлоба и большого колеса сбоку. Ловко вложив между валиков нарезанные стебли сахарного тростника и вращая колесо, индиец выжимал из стеблей жёлтый со слегка зеленоватым оттенком сок. Вытекающая по жёлобу жидкость попадала, с другой стороны, в заранее приготовленные глиняные стаканчики. Француз немного растерялся.

– Заказывайте, я угощаю, и не бойтесь! – прозвучал неожиданно рядом мужской голос на чисто французском языке. – Мы, белые, тут все это пьём – спасает от жары и освежает, да и проблем с желудком меньше. – Незнакомец в пробковом шлеме и запылённом кителе подмигнул: – Если, конечно, не смотреть на грязь вокруг и как они это готовят. Они называют его соком для бедных.

Пить действительно очень хотелось, и Эрнест рискнул воспользоваться любезным предложением. Сок оказался на редкость вкусным, освежающим, с лёгким древесным привкусом, сладким, но не приторным. Это было именно то, чего не хватало путешественнику, чтобы не одуреть от того Вавилона, что творился в порту.

– Могу ли я попросить вас, месье, ещё об одном одолжении? Как мне добраться до отеля Watson? – спросил Лакур, немного придя в себя и отметив, что, утолив жажду, голос зазвучал более уверенно.

Совсем забыв при этом, что по этикету он должен был вначале представиться собеседнику. Но сейчас, несмотря на любезность европейца, ему не хотелось новых знакомств. Он думал только о том, как бы поскорее добраться до прохладного отельного душа и твёрдо стоящей на земле кровати.

– Рикша! Вон они… – Незнакомец махнул рукой в сторону стоящих в тени повозок с большими колёсами. – Вон те, под бадьяном. Дёшево, но… – Он криво усмехнулся, указывая на худого рикшу, чьи рёбра выпирали, как у голодной собаки. – Не думайте о нём. Здесь каждый знает свою долю. Да и отель не столь далеко – минут за двадцать доберётесь. – И растворился в пёстрой портовой толпе.

Рикша катил повозку с Эрнестом уже минут десять вверх по узким улицам Бомбея, словно Сизиф свой камень в гору. Колёса скрипели, вгрызаясь в грязь. Эрнест сжимал сиденье, избегая смотреть на выгнутую спину возницы. Священные коровы лежали на дороге, их жвачка капала на камни.

– Прости… – казалось, шептал рикша, когда повозка объезжала навоз, периодически меняя траекторию движения, чтобы не побеспокоить священных животных, вальяжно спящих посередине улицы.

«Двенадцать лет как появились рикши в Индии… и двенадцать лет калечат людей». Всё это время вместо того, чтобы смотреть на бурную жизнь города и восхищаться древней архитектурой, Эрнест мучился угрызениями совести за то, что нанял этого человека. Везти повозку весом около ста килограммов с пассажиром и багажом под палящим бомбейским солнцем было сродни пытке. Но в Индии каждый мог заработать себе на хлеб только той работой, что была характерна для его касты, да и другого доступного способа добраться до отеля, по сути, не существовало. Ни о чём другом, как только о страданиях рикши, Лакур не мог думать всю дорогу до отеля. И всё же с угрызениями совести пришлось смириться.

Отель Watson, словно белоснежный исполин с чугунными кружевами балконов, возвышался над грязью. Названный в честь своего первого владельца Джона Уотсона, английского бизнесмена, отель представлял собой изящное белое здание с внешним чугунным каркасом, типичным для многих зданий в Лондоне, широкими открытыми балконами на каждом из пяти этажей и величественным атриумом. Это было поистине великое произведение европейской архитектуры в центре Бомбея! Отель, предназначенный исключительно для белых, стал грандиозным и процветающим символом британского колониального присутствия в стране.