Tsitaadid raamatust «Записки санитара морга»
– А страшно там работать? – вдруг спросила она.
– У вас страшнее.
– Это почему?
– У нас-то не умирают.
– А, ну да, – спохватилась сестра, закрывая за мной дверь.
Что можно успеть за неделю? Съездить к морю, вернувшись почти без загара. Переболеть гриппом. Стать на 168 часов ближе к зарплате и ровно на столько же – к могиле.
Казалось, он только сейчас осознал, что того действительно больше нет среди живых. И чтобы хоть немного побыть с ним рядом, ему отныне придется снова и снова мучительно воскрешать его в воспоминаниях.
Я часто видел подобные озарения. К кому-то оно приходит, когда родной человек предстает перед ним в тесном деревянном костюме. К другим, когда заколачивают крышку гроба, словно распяв их последнюю надежду на библейское чудо, в которое они бессознательно верят, потому что неспособны разом принять тяжесть утраты. А к некоторым – спустя многие месяцы и годы после похорон. Но самая страшная участь ждет тех, кому это озарение так и не явилось. Они становятся заложниками своих мертвецов. Не найдя сил отпустить их, медленно заживо разлагаются, погребенные вместе с ними под не пережитым горем. И хотя таких немного, их я тоже видел.
«Гибель одного – трагедия. Гибель миллионов – статистика», – говорил отец народов, который старался не допускать трагедий, а потому клал людей миллионами.
Все, кто мог ходить, ушли. Остальные остались со мной, но тишины никто из них не нарушал.
Держа перед собой патанатомическое заключение, поникшие от горя родственники старательно вчитываются в научное нагромождение медицинских терминов. А ведь вместо сложных диагнозов там должно быть написано всего несколько простых слов: «Убит медсестрой Клавой».
Еще совсем недавно он набирал этими легкими полную грудь воздуха, чтобы укоризненно просипеть: «Люська! Да что ж ты душу-то мне мотаешь, стерва?!!» Он выдыхал из себя это, а календарь его жизни продолжал шелестеть, считая дни. Когда дней не осталось, стал отсчитывать оставшиеся вдохи
И вот он, тут как тут! То, что самое страшное в жизни - выбор. Свои собственные неприятности риски против трагедии Пименова. Трагедия, это, конечно, ужасно. Но неприятности-то свои, все-таки...
– Тогда, Ира, я тебя обрадую. Ты у нас в морге обязательно побываешь. И не один раз. Попозже только.
– Когда… попозже? – не поняла она, куда я клоню.
– Точные даты не скажу. Но точно побываешь. Сначала когда бабушка твоя умрет и здесь окажется. Потом – когда мама, и еще раз – когда папа. И еще разок обязательно, если из района не уедешь и здесь окочуришься. Поняла?
Дежурная фраза «примите мои соболезнования» из уст санитара звучит неправдоподобно, становясь неуместно пошлой, а потому мы не произносим ее. Как и следует настоящим профессионалам, мы уважительно не участвуем в чужом горе, ведь рядом с покойным и без того немало лишних равнодушных людей. Мы не черствы и не бессердечны. Мы равнодушны чисто профессионально. Это вынужденное равнодушие копится в нас годами, незаметно достигая критической массы, чтобы затем переродиться. Иногда в черствость, иногда в показной цинизм. Реже – в неосознанное чувство вины, изредка терзающее плаксивой нервозностью и необъяснимой тоской того, кто носит его внутри.
