Таким человеком и был Михаил Юрьевич Панкратов.
Среднего роста, плотного телосложения, с очень коротким седым ежиком на крупной голове, с припухшими веками, придававшими его лицу слегка сонный вид, он имел вид муниципального чиновника, привыкшего иметь дело с бумагами. Да так оно и было, чего-чего, а бумаг через его руки прошли многие тысячи.
Иногда, оглядываясь на прожитую жизнь, он поражался тому, какими непредсказуемыми зигзагами она изобиловала. Выпускник юридического факультета МГУ, он совершенно неожиданно для себя стал следователем Управления по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности КГБ, дослужился там до полковника. После 91-го года КГБ расформировали, вывели из него погранвойска, Службу внешней разведки, правительственную связь ФАПСИ и Службу охраны. Некогда всемогущий Комитет государственной безопасности превратился в Федеральную службу контрразведки, а Управление съежилось до размеров отдела экономической безопасности. Тогдашнее руководство ФСК больше всего было озабочено тем, чтобы не испортить отношений с Кремлем, вмешивалось в ход расследований, выводя из дела крупные фигуры, связанные с властью. Это не нравилось Панкратову, привыкшему все дела расследовать обстоятельно и до конца. Напряженность нарастала, кончилось тем, что во время очередной реорганизации Панкратова вывели за штат. Не успел он подумать, чем дальше жить, как получил предложение поработать для ассоциации «Русалко», объединявшей водкозаводчиков московского региона. Позже возглавил службу безопасности «Русалко», а когда она прекратила свое существование, стал советником по безопасности Национальной алкогольной ассоциации. Про то, что он полковник, Панкратов и думать забыл и очень удивился, когда однажды получил из кадров ФСБ предписание явиться для оформления отставки и пенсии.
Он не сразу определил свое положение в социальном устройстве постсоветской России, взбаламученной, как после землетрясения, перепутавшего все привычные роли. Учителя торговали в палатках, инженеры шли в челноки, писатели в политику, младшие научные сотрудники становились банкирами и владельцами огромных заводов. Постепенно приходило понимание, что само время вызовет к жизни людей, которые играли бы в громоздком государственном механизме ту же роль, какую играет смазка в работе двигателя.
В такой роли неожиданно для себя оказался Панкратов. Осознав это, он словно бы нащупал под ногами твердую почву. Это сообщило ему чувство своей не то чтобы значимости, но необходимости в новом устройстве России, и позволило избавиться от состояния неопределенности, в каком он долго себя ощущал.
За годы работы он приобрел огромный опыт, обзавелся обширным кругом знакомств. К нему часто обращались за советом не только водкозаводчики, попавшие в трудное положение, но и предприниматели, не связанные с алкогольным бизнесом. У него была репутация человека, который не берется за сомнительные дела, но если за что-то берется, доводит дело до конца. Дела были самые разные: разрулить противоречиво сложившуюся ситуацию, найти устраивающий всех выход из конфликта интересов, проверить подноготную предполагаемого делового партнера.
Звонок из ЗАО «Росинвест» с просьбой генерального директора Михеева о встрече его не удивил, хотя ни ЗАО «Росинвест», ни фамилия Михеев ничего ему не говорили. Нередко бывало, что на него выходили через знакомых.
Накануне того дня, на который была назначена встреча, набрал в Гугле: «Росинвест, Михеев». Высыпала целая куча ссылок на разные «Росинвесты», еще больше на «Михеев». Но совместились только один раз, на сайте Московской регистрационной палаты. ЗАО «Росинвест»: зарегистрировано в 1992 году как совместное предприятие с немецкой торговой фирмой «Blumengarten» под первоначальным названием «Росарт», производственная и торгово-закупочная деятельность. «Blumengarten – цветник», – вспомнил Панкратов основательно подзабытый немецкий. Что такое «Росарт», не понял. С 1996 года существует под названием «Росинвест». Генеральный директор Михеев О.Н. Адрес, контактный телефон. И всё.
Такая скудость информации могла свидетельствовать о двух вещах: либо это ЗАО небольшое и по этой причине не объявляющее о себе в Интернете, либо оно не хочет привлекать к себе внимания. Попросту говоря – не хочет светиться. Разумно, отметил Панкратов, не те времена, чтобы выставлять напоказ свое процветание, можно запросто привлечь внимание рейдеров.
«Росинвест» занимал небольшой трехэтажный особняк в глубине кривых лубянских переулков с такими пробками, что Панкратов на своем «фольсквагене» пробивался по ним больше времени, чем ехал от своего дома на Бульварном кольце. Погода вконец испортилась, лепил мокрый снег, дворники работали без остановки. Въезд во дворик особняка преграждал шлагбаум. Охранник вежливо спросил, к кому приехал посетитель. Услышал фамилию Михеева, что-то сказал в рацию, услышал ответ и поднял шлагбаум. Во дворе стояло с десяток иномарок и черный шестисотый «мерседес». В особняк вели мраморные ступени, вахта была, как рецепшен пятизвездочного отеля. На вахте Панкратова уже ждала сухощавая подтянутая женщина средних лет, ничем не напоминающая надменных, как проститутки, моделей, привычных в офисах новых русских. Панкратов невольно зауважал неведомого Михеева. Если человек подбирает секретарш по деловым качествам, а не по длине ног и величине бюста, уже одно это говорит в его пользу.
– Михаил Юрьевич? Давайте ваше пальто. Меня зовут Марина Евгеньевна, я секретарь Олега Николаевича. Пойдемте, шеф вас ждет.
– Симпатичный особняк, – заметил Панкратов, поднимаясь за ней на второй этаж и попутно отмечая дорогой евроремонт, тонированные стекла и ковровые дорожки в коридорах – Арендуете или ваш?
– Наш.
Неслабо. Такой особняк стоит не меньше пятнадцати миллионов долларов.
В просторном кабинете из-за массивного письменного стола навстречу Панкратову поднялся грузный человек с несвежим тяжелым лицом и темными мешками под глазами.
– Михеев. Добрый день, Михаил Юрьевич. Спасибо, что откликнулись на мою просьбу…
II
Первое впечатление Олега Николаевича от посетителя, которого ему рекомендовал знакомый водкозаводчик, было не слишком благоприятным. Заурядный серый костюм, черный свитерок под горло, сонное лицо. От кофе отказался, разговор о погоде и жутком московском трафике не поддержал. Опустившись в кресло возле журнального стола, будто бы погрузнел, стал увесистым.
– Ваши координаты мне дал сосед по даче, – начал Михеев, располагаясь в соседнем кресле. – Хозяин научно-производственного объединения «Ермак». Не знаю, какой наукой они занимаются, но водку выпускают хорошую. Знаете его?
– Знаю.
– У нас дачи рядом на Николиной горе. Иногда встречаемся в спортзале, в ресторане «Каток»…
– Олег Николаевич, давайте не будем терять времени, – перебил Панкратов. – Чем занимается «Росинвест»? Я почему спрашиваю. В Интернете информации о вас практически нет.
– Нам не нужна реклама.
– А все-таки?
– Легче сказать, чем мы не занимаемся. Всем, что подворачивается под руку. От нефтепереработки до строительства.
– Цель?
– Даже не знаю, как бы вам объяснить…
– Объясните как сможете.
– Мы покупаем обанкротившиеся предприятия или близкие к банкротству. Инвестируем в них средства, меняем менеджмент, проводим санацию. Потом продаем.
– Понятно. В чем ваша проблема?
Олег Николаевич замялся:
– Не уверен, можно ли это назвать проблемой…
– Можно. Иначе вы бы не обратились ко мне.
– Да, пожалуй, – пришлось согласиться Михееву. – Ладно, слушайте. Только, пожалуйста, не перебивайте. Небольшое предисловие. «Росинвест» существует с 1992 года. Его создал и долгое время руководил им Георгий Гольцов, мой друг еще с институтских времен. Удивительно талантливый предприниматель и что важно – очень удачливый. При нем оборот «Росинвеста» зашкаливал за сто миллионов долларов. Я был у него финансовым директором. В 2004 году его посадили. Статья 198-я, часть четвертая. Говорит вам это что-нибудь?
– Уклонение от уплаты налогов в особом крупном размере.
– Да. Он недоплатил налоги с четырехсот тридцати миллионов долларов, которые заработал на ГКО. Точнее, с двухсот тридцати заплатил, а с двухсот нет.
– ГКО закончились в девяносто восьмом году, – напомнил Панкратов. – Всплыло старое дело? Почему?
– Не знаю. Всплыло и всплыло. Тогда много старых дел всплыло. После ареста Ходорковского. Открылся сезон охоты. Кто не спрятался, я не виноват. Георгий не спрятался. Получил восемь лет. Через четыре года вышел по условно-досрочному. Еще в начале 2004 года, когда на него завели уголовное дело и взяли подписку о невыезде, он передал мне все акции «Росинвеста» в доверительное управление и назначил генеральным директором. Уже знал, что его посадят, хотел сохранить бизнес. Вы ничего не записываете?
– У меня хорошая память. Продолжайте.
– Когда Георгий освободился, я предложил вернуть ему акции и снова стать генеральным директором. Он отказался. Сказал, пусть пока всё так и останется. Не знаю почему. Возможно, боялся нового дела. Так или иначе, но все так и осталось. Я был официальным генеральным директором, а Георгий теневым. Не скажу, что наше сотрудничество было мирным. За четыре года многое изменилось, Георгий не чувствовал новую ситуацию, жил старыми представлениями…
– А вы уже привыкли к роли главного, – вставил Панкратов.
– Не без этого, – признал Олег Николаевич. – У нас были довольно резкие противоречия, я уступал, хоть фирма теряла большие деньги. 14-го сентября 2008 года он вылетел в Пермь на «Боинге 737» компании «Аэрофлот-Норд». Самолет разбился. Вы наверняка слышали об этой катастрофе, было по телевизору и во всех газетах.
– Слышал.
– Так и не выяснили почему. То ли пилот был пьяный, то ли экипаж что-то перепутал в приборах. Иностранные были приборы, непонятные для русского человека. Для всех, кто знал Георгия, это был шок. Его любили. Такой он был человек, к нему никто не относился равнодушно. Или любили, или ненавидели.
– Кто его ненавидел?
– Кто всегда ненавидит ярких успешных людей? Те, кто ни на что не способен. Талантливый человек, если он неудачник, еще может вызвать сочувствие. Если он удачливый и богатый, ненависть ему гарантирована. Я и сам иногда ловил себя на такой мысли. Ну почему одному всего отпущено полной мерой, и везения, и талантов, а ты вынужден довольствоваться жалкими крохами? Что это за высшая несправедливость? Как видите, я трезво оцениваю свои возможности.
– Гольцов был богатым?
– Одно время он входит в число самых богатых людей России. По версии журнала «Финансы». Не в первой десятке, но и не в последней.
– Как после гибели Гольцова изменилась ситуация в «Росинвесте»? Я имею в виду формы собственности.
– Никак. Акции по-прежнему в моем управлении. Это и есть причина, по которой я обратился к вам. Есть подозрения, что Георгий Гольцов не погиб.
– Вот как? – слегка оживился Панкратов. – Как он мог не погибнуть, если самолет разбился? Насколько я знаю, не спасся никто. Пассажиры и экипаж, восемьдесят восемь человек.
– Он не погиб, если не вылетел на этом самолете.
– Но он вылетел?
– По данным аэропорта «Домодедово» – да. Дежурная «Аэрофлот-Норда» опознала его по снимкам. Утверждает, что он зарегистрировал билет и прошел на посадку.
– Не сказал бы, что это свидетельство достоверное. Через нее проходят тысячи пассажиров.
– Но его запомнила. У него не было никакого багажа, даже кейса. И он производил впечатление человека не то чтобы растерянного, но не уверенного, что он делает то, что нужно. Его машина осталась на платной стоянке. Джип «Ниссан Террано», он любил большие машины. Только через месяц нам позвонили и попросили ее забрать.
– Как его опознали?
– Никак. Привезли в закрытом гробу, так и похоронили.
– Генетическая экспертиза?
– О чем вы говорите? Какая к черту генетическая экспертиза? Вы видели место катастрофы? Все вперемешку. Я даже не уверен, что в гробу были останки Георгия. Собрали с земли что было, сунули в цинк и дело с концом.
– Зачем он полетел в Пермь?
– Тоже загадка. Никаких дел в Перми у него не было. А если были, то я о них не знал. После лагеря он вел замкнутый образ жизни. Бывало, что в офисе не появлялся неделями. Это не всё, – продолжал Михеев. – С месяц назад, в годовщину его гибели, мы открыли на Ваганьковском кладбище его надгробье. Автор памятника – камнерез, некто Фрол, там его все знают. Пьянь, но очень талантливый. Позавчера он пришел ко мне и уверял, что разговаривал на могиле Гольцова с живым Гольцовым.
– Вы сами сказали – пьянь. Как ему верить?
– Я поверил. Почти. Он точно его описал. Клялся, что не мог ошибиться, потому что работал над памятником полгода и все время держал его образ в голове.
– Он пришел, чтобы рассказать вам об этом?
– Нет, тема возникла случайно. Он хотел, чтобы я заказал ему собственное надгробье.
– Серьезно? – удивился Панкратов. – Вы заказали?
– Я что, сумасшедший?
– Это всё?
– В общем, всё. Остальное мелочи, на уровне предчувствий. Вот, вдова не пришла на открытие памятника. Я сначала решил, что из-за наших отношений, они не были безоблачными. Но потом подумал: а если она знала, что Георгий жив?
– С родителями говорили? Они могли знать. Смерть сына для них удар, он не стал бы подвергать их такому потрясению.
– Он детдомовский. Отец погиб в Новочеркасске в 62-м году, когда расстреляли рабочих. Слышали про это?
– Что-то читал.
– Очень его эта история волновала. Он даже финансировал издание документальной книги про те события. Книга вышла в серии «Русские тайны». Называлась «Огонь на поражение». Не попадалась?
– Нет.
– Тогда Георгию было года два. Мать вскоре умерла, его отдали в детдом под Тверью. Это сейчас Тверь, а в те времена еще был Калинин.
Панкратов поднялся из кресла, сразу как бы потеряв свою грузность, постоял у окна, глядя, как мокрый снег покрывает крыши машин.
– Давайте определимся, – вернувшись к столу, предложил он. – Вы хотите, чтобы я нашел Гольцова, если он жив. Я вас правильно понял?
– Нет, – возразил Олег Николаевич. – Я хочу, чтобы вы установили, жив он или погиб. Абсолютно достоверно. От этого зависит, как мне вести бизнес.
– Если жив – что?
– Ничего. Он сам даст о себе знать.
– Вряд ли я смогу гарантировать абсолютную достоверность, – помедлив, заметил Панкратов.
– Вы сделает всё, что сможете. Этого достаточно. Мне рекомендовали вас как человека, который умеет работать.
– Не уверен, что мне стоит браться за это дело. Я предпочел бы чего попроще: защита от рейдеров, спор хозяйствующих субъектов. Сколько времени вы мне даете?
– Сколько понадобится. Я даже не спрашиваю, сколько стоит ваша работа.
– Можете спросить, я не делаю из этого тайны. Восемьсот долларов в день. Плюс накладные расходы.
– Какие?
– Мало ли. Разъезды, гостиницы. Может понадобиться наружное наблюдение или прослушка. Всё это не бесплатно. Прослушка только одного номера стоит тысячу долларов в день, наружка сто долларов в час на одного топтуна. А часто нужен не один. И не поторгуешься.
– Согласен, – решительно кивнул Олег Николаевич, достал из настенного сейфа три «котлеты» – десятитысячные пачки долларов в банковской упаковке и положил перед посетителем. – Аванс. Мы договорились?
– Вы умеете убеждать, – усмехнулся Панкратов и спрятал деньги в кейс.
Михеев взял с письменного стола тоненькую папку и протянул Панкратову:
– Здесь снимки Георгия и кое-какие материалы о нем. Что-то вроде объективки. Возможно, они вам помогут.
Попрощавшись с посетителем, посмотрел из окна, как Панкратов неторопливо выходит из офиса и садится в синий «фольксваген-пассат». Он был доволен, что уговорил его взяться за это дело. И одновременно ощущал некоторую неуверенность, как человек, вступающий на незнакомую землю. Кто его знает, какая гадюка может выползти из-под безобидной коряги!
III
«Гольцов Георгий Андреевич. Родился в 1960 году в г.Новочеркасск Ростовской области. Отец, Гольцов Андрей Григорьевич, 1934 года рождения, фрезеровщик Новочеркасского электровагоностроительного завода, погиб 2 июня 1962 года. Мать, Гольцова Таисия Ивановна, 1938 года рождения, медсестра, умерла в 1964 году. Некоторое время Георгий жил в многодетной семье дяди, родного брата отца, осужденного на 12 лет за участие в массовых беспорядках 1962 года и отбывавшего наказания в «Устимлаге». Материальное положение семьи было очень трудное, в возрасте пяти лет Георгий был помещен в калининский детский дом №24 для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, где прожил до окончания средней школы в 1977 году.
Адрес детского дома: г.Тверь, ул. Речная, 2.
1977 – 1982 – учеба в Московском инженерно-строительном институте им. Куйбышева.
1982 – 1984 – строительство Нижне-Кутской ГЭС в пос. Нижний Кут Свердловской области. Мастер, прораб, начальник участка, и.о. главного инженера.
1984 – 1987 – работа по контракту с Энергетической компанией Венесуэлы, участие в строительстве электростанции на реке Сан-Хуан…»
Неплохо, отметил Панкратов. Если с двадцатичетырехлетним инженером заключает контракт Энергетическая компания Венесуэлы, это дорогого стоит. Парень-то, видно, не прост.
«В 1987 году Гольцов возвращается в Москву и включается в политическую борьбу, сближается с видными деятелями демократического движения Травкиным, Гавриилом Поповым, Черниченко, Старовойтовой, Афанасьевым, входит в политсовет партии «Демократический выбор России», возглавляемой Егором Гайдаром…»
Господи Боже мой! Кажется, это было только вчера: толпы возбужденных людей на Пушкинской площади возле стендов газеты «Московские новости», шахтеры перекрывают Транссиб, на Манежной площади собирают для них пожертвования. И люди несут последние рубли. Панкратов и сам купил ящик свиной тушенки и привез его на Манежную. Но там брали только деньги, пришлось ехать к Олимпийскому комплексу, там взяли. Он смотрел на фуры, загружаемые нехитрой снедью, ношеной одеждой, одеялами и чувствовал, что у него ком подступает к горлу.
И вот прошло всего двадцать лет, и где это всё? Кто помнит те яростные политические сшибки, куда девались тогдашние пламенные трибуны? Кого-то убили, как Старовойтову, кто-то, как Ельцин и Гайдар, сам умер, остальных замело время, как снег заметает сор на площади, когда уехал цирк.
«Весной 1996 года становится заместителем председателя предвыборного штаба президента Ельцина. Но через два месяца из-за разногласий с руководителями штаба переходит в предвыборный штаб генерала Лебедя и активно работает в нем вплоть до первого тура президентских выборов в июне 1996 года…»
Панкратов хорошо помнил то время. Несмотря на огромные финансовые средства и интеллектуальные силы, брошенные на выборы, в первом туре Ельцин набрал только 35,20 процентов голосов, Зюганов – 32,03, Лебедь – 14,52. Исход второго тура выборов не мог предсказать никто. Проценты генерала Лебедя, сами по себе незначительные, стали ключом от Кремля. Ельцин назначает его секретарем Совета безопасности России и получает голоса его избирателей. Во втором туре он набирает 53, 82 процента голосов, на десять процентов больше Зюганова, и становится президентом России. После этого Лебедь оказывается не нужен, своевольного генерала убирают из Совбеза, позже он выигрывает губернаторские выборы в Красноярском крае, а в 2002 году погибает при крушении вертолета, задевшего винтом за провод ЛЭП в условиях плохой видимости. Писали, что пилоты не хотели лететь, но были вынуждены подчиниться его приказу.
Ни во время пребывания Лебедя на посту секретаря Совбеза, ни позже, в пору его губернаторства, никаких должностей Гольцов не занимал, что было немного странно и даже как-то не в российской традиции. Люди в победившей команде, а третье место генерала Лебедя было огромной победой, всегда водружаются на высокие начальственные места. В объективке, составленной, вероятно, по анкетным данным, ничего этого не было. Гольцов занимался бизнесом, и его арест в 2004 году выглядел не то чтобы странным, но скорее уж нетипичным, как аллергическая опухоль на вполне здоровой руке. Ну да, после ареста Ходорковского открылся сезон охоты. Но далеко не на всех. Государство понимало, что пересажать-то можно всех, но кто тогда будет работать? Сажали политических противников и тех, чей бизнес можно присвоить. Ни к тем, ни к другим Гольцов не относился. В политику не лез, а захватить его бизнес не представлялось возможным, так как это было не нечто устоявшееся, с налаженным производством, с оборудованием и товарной продукцией, которые можно продать. Это был процесс санации предприятий, доведенных до ручки неумелым менеджментом. Процесс не прикарманишь. Да, он был в списке самых богатых людей России, но не в «Форбсе», а в журнале «Финансы». Так что и не это привлекло к нему внимание. Но почему-то его все-таки посадили?
Панкратов отложил папку и прошел на кухню. Была глубокая ночь. За окном давало о себе знать Бульварное кольцо глухим гулом машин и редкими гудками, как вскриками. В ожидании, когда закипит чайник, включил транзистор, попал на станцию «Юмор ФМ». Передавали речь Брежнева на каком-то съезде или пленуме ЦК КПСС. Панкратов не раз уже попадал на эту трансляцию, и всякий раз застревал у приемника на полчаса. Невозможно было оторваться от этой скрежещущей, как ржавый механизм, речи, с раскатистыми «р», с шамканьем, с вкусными причмокиваниями. А ведь когда-то это было вовсе не шуткой. Сравнительно недавно, еще на памяти Панкратова. Молодого Брежнева он не застал, а этот, шамкающий, намертво врезался в память.
«А ведь он говорит очень правильные вещи», – неожиданно подумал Панкратов. – И нынешние руководители тоже говорит очень правильные вещи. Интересно, как их будут слушать лет через двадцать?
Чайник давно вскипел, передача закончилась, а Панкратов все сидел за кухонным столом, положив тяжелый подбородок на сомкнутые замком руки. Странные мысли роились у него в голове. В том, что говорили президент Медведев и премьер-министр Путин, он как бы слышал раскатистое «р» и шепелявость Брежнева, из-под торговых центров и небоскребов Москвы упрямо выпирали семь московских холмов, а сквозь мишуру демократической России неумолимо проступал Советской Союз.
IV
После катастрофы «Боинга» в Перми Федеральное агентство воздушного транспорта отозвало лицензию у авиакомпании «Аэрофлот-Норд» на то время, пока не будут устранены все недостатки, выявленные в ходе инспекционной проверки Росавиации. Так надо полагать, пока командиры корабля не привыкнут садиться за штурвалы трезвыми, а экипажи не освоятся с иностранными приборами. Разыскивать дежурную, которая оформляла билет Гольцову, было делом бесперспективным, да и вряд ли она могла что-то добавить к тому, что уже рассказала. Панкратов поступил по-другому. Изучив расписание, он подошел к кассе и купил билет до Казани. Вылет в 15-15, прилет в 16-45.
– Рейс выполняет «Аэрофлот», – предупредила кассирша. – Четыре тысячи шестьсот шестьдесят семь рублей. Через три часа будет рейс «Трансаэро» – три тысячи семьсот пятьдесят четыре. Почти на тысячу рублей дешевле. Подождете?
– Нет, я спешу.
– Регистрацию уже объявили, приятного полета.
У стойки «Аэрофлота» отдал билет и паспорт дежурной, лет тридцати, в синем форменном костюмчике с красной шелковой косынкой и шрамиком на подбородке, который ее не портил, а даже придавал ее простенькому личику какое-то своеобразие. Она ввела его данные в компьютер, спросила:
– Багаж есть?
– Нет.
– Что берете в салон?
– Ничего.
– Совсем ничего?
– Совсем. Куплю какой-нибудь детектив.
– Берите коротенький, лететь всего полтора часа, – посоветовала дежурная.
От зала ожидания сектор посадки отделялся несколькими рамками металлоискателей и аппаратами, просвечивающими содержимое ручной клади. Багажом занимались сотрудницы аэропорта, возле рамок металлоискателей дежурила милиция. Панкратов послушно выгрузил из карманов ключи от машины и квартиры, мобильник, всю мелочь, но детектор все-таки зазвенел. Пришлось снять и ремень с металлической пряжкой, совсем небольшой, но вызвавшей возмущение металлоискателя. Придерживая штаны, Панкратов наконец пересек границу и оказался в том, что раньше называли накопителем.
Ему много приходилось летать и в советские времена, и в постсоветские. По мере того, как изменялась жизнь, менялись и накопители. Когда-то это были огромные мрачные помещение без окон, с бетонными полами, без единой скамейки. Когда в них набивалось человек сто пятьдесят – столько, сколько вмещал самолет, – открывалась дверь на летное поле и пассажиры устремлялись к самолетным трапам. Тому, кто попал в накопитель, обратного хода не было.
Постепенно накопители менялись. Сначала в них появились скамейки, потом окна, а потом они и вовсе исчезли. Накопитель аэропорта «Домодедово» ничем не отличался от залов ожидания – мраморные полы, мягкие кресла, световые табло у выходов на посадку. Панкратов устроился так, чтобы видно было табло. Когда появился номер казанского рейса и струйка пассажиров начала перетекать из накопителя в длинный коридор, выходящий на летное поле, неторопливо поднялся и направился в зал ожидания.
– Гражданин, вы куда? – окликнул его милиционер, дежуривший у металлоискателя.
– Куплю чего-нибудь почитать.
– Там же есть газетный киоск.
– Ничего подходящего не нашел.
– Только не задерживайтесь, посадка уже идет.
В газетном киоске Панкратов купил несколько пухлых еженедельников, устроился в кресле в глубине зала ожидания и принялся листать их, время от времени поглядывая на часы. В 15-15 казанской борт взлетел, в 16-45 приземлился в Казани. Выждав еще четверть часа, он направился к стойке «Аэрофлота». Дежурная со шрамиком на подбородке удивилась:
– Вы не улетели?
– Это я и хочу узнать. Улетел я или не улетел. Запросите справочное, прибыл ли пассажир Панкратов в Казань. Панкратов – это я.
– Прибыл, – сообщила она, пошелестев клавиатурой компьютера. – Ровно в 16-45.
– Значит, если бы самолет разбился, я попал бы в список жертв авиационной катастрофы?
– Что вы такое говорите! – возмутилась дежурная. – Наши самолеты не разбиваются!
– Иногда разбиваются, – возразил Панкратов. – 14 сентября 2008 года. Пермь. «Боинг 737» компании «Аэрофлот-Норд».
– Это был не наш самолет!
– Я и не говорю, что ваш. Я говорю, что иногда они всё-таки разбиваются.
– На это я вам вот что скажу. Я десять лет летала стюардессой. И ничего. А однажды поехали на машине в Крым и попали в аварию. С тех пор хромаю, а какая из хромой стюардесса? Я вот смотрю на вас и никак не могу понять, как это вы можете быть здесь и одновременно в Казани?
– Я тоже хочу это понять. Предположим, я перебрал лишнего в баре, задремал и опоздал на рейс…
– Вы не похожи на поддатого.
– Я сказал, предположим. Как контролируются пассажиры?
– Я сообщаю дежурным, сколько пассажиров зарегистрировалось. Они отрывают билеты и пересчитывают. В самолете старшая бортпроводница считает по занятым креслам. Если бы у вас был багаж, вас сразу бы вычислили. Если пассажир сдал чемодан в багаж, а сам не полетел – это ЧП. Кто его знает, что у него в чемодане. Но у вас багажа не было.
– Почему бортпроводница не обнаружила отсутствующего пассажира?
– Да ведь знаете, какая суматоха при посадке. Просчиталась. Или кто-то посадил двухлетнего ребенка на свободное кресло. По всякому бывает. Хотите сдать билет? С пассажира, опоздавшего на рейс, взимается двадцать пять процентов штрафа.
– Нет, – сказал Панкратов. – Я его сохраню на память. Спасибо, вы помогли мне разобраться в одном запутанном деле.
– Можно спросить? – остановила его дежурная. – У вас такая симпатичная стрижка, ужас как мне нравится. Я мужу всегда говорю, стригись покороче, тебе идет. Не получается. Как ни придет из парикмахерской, всё не то. Где вас стригут? Если, конечно, не секрет.
– Это большой секрет, – серьезно ответил Панкратов. – Но вам, так и быть, скажу. Раз в два месяца жена берет машинку и стрижет меня наголо. С неделю я не могу смотреть на себя в зеркало. Невыразимо противно. Потом привыкаю. Через два месяца всё повторяется.
– Завтра же своего охломона постригу!..
Панкратов забрал машину с платной стоянки и выехал на шоссе. Он был доволен временем, проведенном в аэропорту. Кое-что удалось узнать, но что – в этом еще нужно разбираться.
Значит, чемодан отправить без пассажира нельзя. А купить билет, пройти регистрацию и не улететь можно. И никто ничего не заметит. Осталось выяснить, что заставило Гольцова купить билет в Пермь и в последний момент отказаться от вылета. Если он отказался, в чем никакой уверенности у Панкратова не было.
Смущала машина, оставленная на стоянке. Если человек раздумал лететь, он сядет в машину и уедет домой. Зачем ему тащиться на автобусе-экспрессе или на электричке? Только в одном случае: если он хочет, чтобы все думали, что он улетел в Пермь. Когда стало известно о гибели самолета? Через час, полтора? В электричках радио нет, в экспрессах обычно крутят попсу. Значит, Гольцов узнал об этом уже в Москве. И не поспешил обзвонить родных и друзей, чтобы сообщить, что по счастливой случайности он остался жив. Значит, что? Значит, ему зачем-то было нужно, чтобы его посчитали погибшим. Зачем?
V
Каждый год в России бесследно исчезает больше семидесяти тысяч человек. Процентов десять из них – старые люди, страдающие потерей памяти, иногда они обнаруживаются в тысячах километрах от дома. Процентов пятнадцать – оставленные без присмотра малолетние дети и подростки, сбежавшие от родительского насилия или в знак протеста против ущемления их свобод. В большинстве случаев их находят и возвращают под родительский кров. Но процентов десять так и остаются пропавшими без вести. В основном же исчезают люди вполне взрослые, никаким психическим заболеваниям не подверженные. Часто это гастарбайтеры, отправившиеся на поиски лучшей доли и не желающие возвращаться в нищие палестины. Нередки среди них злостные алиментщики, многоженцы, разорившиеся предприниматели, скрывающиеся от долгов. Да мало ли что может побудить человека уйти в бега.
По закону их ищут пятнадцать лет, после чего розыскное дело закрывается, а фигуранта объявляют умершим. Но родственники уже через пять лет могут по суду признать пропавшего безвестно отсутствующим и вступить во владение его имуществом, если такое имущество было.
Поиск пропавших всегда ведется по такой же отработанной схеме, по какой больных, доставленных на скорой помощи в приемный покой, подвергают стандартным процедурам: измерение давления, ЭКГ, анализ мочи и крови. Так же действует и милиция: осмотр места происшествия, если известно, откуда человек пропал, опрос тех, кто видел его в последний раз, опрос родственников и знакомых. Если по горячим следам ничего узнать не удалось, розыскное дело ложится на полку и лежит до тех пор, пока фамилия пропавшего не мелькнет в милицейских сводках или из морга не сообщат о похожем трупе.