Loe raamatut: «В гости через форточку»

Font:

Иллюстратор Камила Садикова

ISBN 978-5-4485-8797-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я хорошо помню жаркое лето Южной Каролины, влажный воздух, дом у океана, вечерние разговоры и мечты. Помню веранду, два пластиковых стула, пивные банки под ногами и вид на узкую улицу Кедр.

«Если бы люди превратились в птиц, – думал я тогда. – Нико стал бы павлином».

Два раза в неделю я слышал трескающий звон его мотороллера, видел блестящую макушку и розовые очки. Мой друг болгар одевается пестро: камуфляжные штаны, кислотная майка и шлёпки, которые только через месяц войдут в моду. Если спросить у него: «Кто ты?», он вам гордо ответит: «Я самый лучший». Сначала, кажется, индюк какой-то, но если спросить: «А я кто?», то он и вам ответит, что: «Вы тоже самый лучший».

Не пытайтесь понять. Я не смог.

На вечеринки Нико приходил хлопушкой: громко, весело, с беспорядком после. На наши тихие посиделки – с банками пива и сладкой папиросой, набитой чем угодно, только не табаком. Столько было вечеров, что, кажется, возьми их, скомкай, перекинь через года – уже не соберешь. И всё же, был у нас вечер, который я запомнил слово в слово.

В тот вечер мы были писателями.

Теми самыми, которые не написав и строчки, говорят о миллионных тиражах. Нико рассказывал мне идею первой книги, а я слушал и мысленно поправлял (В писательстве ему я так и не признался). Но не буду говорить, о чём его книга. Для нашего предисловия важно, что у него была ещё одна мечта.

Он хотел остаться в Америке.

А когда смотришь на такой жар и огонь в глазах, тогда порой думаешь: «Да это и моя мечта!». Нико рассказывал про политические убежища, про религиозные школы, про фиктивные браки, про документы, про риск. «Риск небольшой! – уверял он. – Зато потом: лёгкая жизнь, деньги, признание…»

Самые обычные разговоры для студентов по обмену.

Нико удивлялся:

– А ты почему не хочешь остаться?

Почему не хочу? Я хочу. Но писать я хочу больше. Только о чём здесь писать? – спросил бы я его. – Что мне здесь делать, когда вся глина там! Тогда я ещё не умел складывать слова, строить сюжет, выписывать характеры, но твёрдо знал одно: русский дух бесконечен, и только там – дома – я смогу писать.

– Я хочу домой, – пришлось ответить. – Не могу без русских людей.

«Испугался» – прочитал я в мутных глазах Нико. Он затянулся папиросой и сказал:

– Понимаю…

Мы просидели минуту в тишине, после чего я без злобы (уверяю, что без злобы) спросил:

– Да что ты понимаешь-то?

А то, оказалось, он понимает, что у русских людей есть традиции, история, язык, музыка, что у них…

– Тихо-тихо… – остановил я. – Ты другое понимаешь. Ты, Нико, совсем наших людей не знаешь.

– Знаю, знаю… – убеждал он. – У меня есть русские друзья. Я трижды бывал в Санкт-Петербурге. Я…

Нет смысла описывать наш долгий спор, когда он говорил: «Я был в Эрмитаже», а я отвечал: «И что?» Когда он говорил: «Я люблю русские блины», а я отвечал: «Тошнит от блинов». Нет смысла, повторяю, вспоминать те острые слова и грубости. Меня лишь возмущал его железный аргумент: «Раз я был в Петербурге, значит понимаю…»

Да эти приезды, эти Петербурги, казалось мне, только искажают русского человека. Обидно мне стало, что Нико понимает блины, снегурочек, водку, медведей, балалайку и прочее, прочее. Будь моя воля, я бы сжёг все балалайки в одном костре, ведь они мешают увидеть…

– Что увидеть? – злился Нико. – Чего я не понимаю? Покажи. Дай пример.

Что же ему показать-то? – краснел я в ответ. – Что он просит? Это же не камень какой-нибудь. Да если б можно было ткнуть пальцем и сказать – вот она, русская душа, тогда б это не душа была, а кожура. Но ведь показать-то надо! А потому я кивнул на соседний дом и сказал:

– Посмотри на окна. Там даже форточек нет.

Все окна, что мы встречали в Америке, состояли из двух рам и двигались либо вправо-влево, либо вверх-вниз.

– Форточек? – переспросил Нико.

И тогда я объяснил болгарскому другу на пальцах, что «форточка» – это небольшой квадратик в окне, который можно открывать и закрывать, который вроде бы ничего особенного, а всё равно: если птица сядет, то как будто в рамочке.

– Но это не то, – добавил я грустно. – Вот смотри, если ты приедешь в гости к друзьям…

– В Санкт-Петербург.

– Да-да, Нико, в Санкт-Петербург. Если ты приедешь в гости, то тебя встретят, оденут, накормят… Но ведь они ждут тебя, а значит, подметут перед порогом. Понимаешь?

Нико затянулся сигаретой.

– Давай лучше на звезды смотреть, – сказал он равнодушно.

Звезды.

Назло всем болгарам я опустил глаза в пол. Первый час я шевелил ботинком камешки, смотрел на жуков и тараканов; искал там что-нибудь весомее форточек. Что-нибудь: резко! наповал! чтоб русская душа – да вот она. Чтоб одним словом. Бах! Но ведь так нельзя?

«И что меня волнует? – думал я второй час. – Почему я злюсь на болгара за то, что он не русский?»

Мне казалось, что мыслями Нико уже где-то далеко, где-то у себя в Софии, а может и в Нью-Йорке, презентует свой бестселлер на Пятой авеню. Вид у него был мечтательный. Мне даже показалось, что он забыл, о чем мы говорили.

Однако перед уходом Николай сказал:

– Надеюсь, в следующей жизни стану птицей.

Я подумал, что это опять говорит его сладкая папироса, но всё равно спросил:

– Почему?

– Если перед порогом подметают, – сказал он задумчиво. – Остаётся одно: в гости через форточку.

Конфетная фабрика (Чтоб как ты не быть)

Обычно в такие минуты Вадим курил крепкие сигареты или выпивал баночку пива.

Сегодня не мог. Сегодня он сжимал в кармане пачку «Максима» и чтобы не волноваться, пинал куски снега во дворе школы. Почему внутрь не зашел? Стеснялся. Полчаса стеснялся, час. Говорил себе:

– Не холодно, – и шаркал носок, кутался сильнее в воротник.

В морозный день седьмого декабря, Вадим ждал своего племянника-четвероклашку.

Или Серёжа в третьем классе? Не вспомнить. Последний раз они собирались около года назад, на дне рождении бабушки. Тогда племянник покорил всех своими карточными фокусами – шумно было, весело. Чаще бы так, но не получается. Почему? Вадим не знал. То есть, знал, конечно. Понимал, что когда двоюродные братья и сестры взрослеют, то становятся чужими друг другу. В гости не зовут, поздравляют по телефону, а встречи – только если повод найдется.

Затрещал звонок.

А когда из дверей хлынул поток школьников – Вадим сглотнул.

– Серёжу предупредили? – спросил он вслух.

..и забегал глазами по цветным курткам, портфелям. От волнения даже сигарету вытащил – забыл, что обещал себе не курить – вытащил её, поднес к губам, и вдруг услышал знакомое:

– В-а-д-и-и-и-м!!!

Серёжа попрощался с одноклассниками и, размахивая физкультурным пакетом, подбежал к дяде.

Поздоровались за руку, как взрослые, а уже через минуту хрустели снегом в сторону дома. Молчали. Легче стало. Вадим думал: как заговорить? О чем? Про оценки спросить? Это бы хорошо. Но Серёжа опередил:

– А какие у вас дела с мамой?

Вадим объяснил, что им с сестрой нужно решить один важный вопрос по поводу завещания.

– Рассказать, что в школе было?

Вадим не успел ответить. Серёжа открыл рот и не закрывал его до самого дома вспомнил друзей, учителей. Всю дорогу смеялись. Сначала племянник, следом и дядя.

И вот показался дом. Новый, элитный – с воротами и шлагбаумом. Непростой дом, Вадим в таких не бывал. Консьержка. Поздоровались. Прошли через мраморные лабиринты, поднялись на этаж, открыли дверь. Серёжа выпрыгнул из ботинок и начал ухаживать за гостем:

– Давай мне куртку, – по стенам разлетелось эхо.

…было где разлететься! Потолки под три метра, не гардероб – комната целая, а коридор широченный, хоть на велосипеде катайся.

Вадим приоткрыл рот от удивления. Но зависти не было. Ни капли. Это ведь сестра, а за неё как за себя приятно.

– Пойдем в мою комнату…

Вадим составил аккуратно ботинки, положил шапку на тумбочку, пригладил волосы. Оглядываясь как в музее, он осторожно прошёл за племянником. Большой телевизор, спортивный уголок, компьютер. Хорошо живут.

Племянник скинул портфель, усадил дядю в кресло. Вместе начали думать, что поделать до прихода мамы. Серёжа предложил:

– Может уроки? – и достал учебники. – Там не много. Один пример.

Уроки дело хорошее, подумал Вадим.

– Олимпиадное задание, – объяснил Серёжа. – Я с ним ещё не разобрался.

И показал уравнение:

2х² +3х – 5 = 0.

– Сможешь?

Вадим сглотнул.

– А-а… легко.

– Я пока чай поставлю, давай?

– Давай-давай.

(Серёжа убегает на кухню)

Вадим закусил губу и посмотрел на задание: «решить через дискриминант». Знакомое слово, встречалось где-то. Он прочитал правило. Ничего не понял.

(В коридоре слышится топот – Вадим закрывает пустой лист рукой. Через секунду из двери выглядывает Серёжина голова)

– А тебе какой чай? Черный, зеленый? Травяной есть.

– Ч-чёрный. Я его люблю.

– Понял.

(Дверь закрывается. Серёжа убегает на кухню)

Вадим переписал уравнение, взглянул на правило – сделалось не по себе. «Нет, —подумал. – Дома я разберусь, а сейчас…»

(Топот в коридоре – Вадим закрывает рукой одинокое уравнение)

– Вадь, я три ложки сахара насыпал. Ничего?

– Да-да… Я так и пью.

(Дверь закрывается. Серёжа убегает на кухню)

Захотелось курить. Вадим собрался с мыслями и прочитал правило на третий раз – теперь даже знакомые слова показались чужими. Паника. Покрутил учебник, полистал туда-сюда, к последней странице, а там:

«Ответы».

Обрадовался, нашёл пример. Но из коридора:

– Открой мне дверь.

Вадим дёрнулся, быстро переписал:

«х1= 1», «х2= -2.5»

…и открыл племяннику.

Серёжа держал поднос с кружками и кучей конфет, он поставил его на край стола и сказал:

– Потом дорешаем, сначала чай.

Это Вадиму понравилось. Он закрыл тетрадь, отодвинул её в сторону, подальше.

Съели по конфете.

– Вкусные…

– Угу-м… – ответил Серёжа, развернул ещё одну и добавил: – А я когда вырасту… открою конфетную фабрику. Хочу свои конфеты придумывать.

Вадим задрожал от смеха, но племянник сказал серьёзнее:

– Я не шучу.

Дядя улыбался, не верил, поэтому Серёжа достал из портфеля дневник.

– Посмотри сам.

Вадим открыл случайную страницу.

Математика – «5», География – «5», Литература – «Молодец, 5!»

– Листай дальше, – попросил Серёжа.

Дядя листал, смотрел. Почерк аккуратный, четверки-пятерки, в каждой графе – домашнее задание. Приятно сделалось. Он улыбнулся и сказал:

– Ты молодец.

– Стараюсь… – протянул Серёжа и, убирая дневник, добавил: – … чтоб как ты не быть.

Вадим замер.

– Как я?.. – спросил шёпотом, не хотел, само вырвалось.

– Ну… чтобы в мусорке не рыться…

По спине холодок. Вадим увидел на брюках пятно, вспомнил про грязь под ногтями, сжал кулаки. Руки бы в карманы спрятать, но куртка далеко. Убрал их под стол.

– Серёжа… Я же не роюсь. Я машину вожу, с мусором. Это другое.

Серёжа посмотрел внимательно на дядю. Он не заметил разницы. Только улыбнулся и сказал:

– А-а. Ну понял.

Помолчали. И тут:

– В-а-а-д-я-я-я… – вспомнил племянник. – У мамы другие конфеты есть. Хочешь?

Дядя кивнул.

Серёжа убежал на кухню. «Где конфеты? – думал он. – Белые, кокосовые, что маме подарили». В холодильнике – нет, в корзинке – пусто. Прошёлся по всем шкафам. Нашёл. Серёжа открыл коробку, взял горсть конфет и побежал назад, но в коридоре замер.

Дядя торопливо обувался.

– Вадь?.. – протянул племянник. – А ты куда? А чай, а дела ваши…

Дядя улыбнулся.

– Мне друг позвонил. Просил помочь. Я потом зайду…

Серёжа заходил из стороны в сторону.

– Другу?.. – волновался он. – Тогда давай я и другу дам конфет?

– Давай.

– Ты пока эти возьми, – и сунул их в дядин карман.

На кухне Серёжа задумался. Если все конфеты отдать, то мама будет ругаться. Ей ведь подарили. Что делать? Серёжа махнул рукой, взял коробку и побежал в коридор с криками:

– Вадим, а ты Новый Год… – осёкся, спросил тише. – Вадь?..

Дверь качается от сквозняка, на тумбочке лежат конфеты.

Серёжа подошёл ближе, выглянул в подъезд. Услышал, как гудит лифт. Он постоял ещё немного, подумал, может дядя вернётся? Нет, совсем ушёл. Лифт закрылся на первом этаже… там и остался.

Черточки

Если верить статистике, после выхода на пенсию каждый третий гражданский пилот умирает от инфаркта.

Объяснить это легко. Представьте капитана (командира), который держит в руках три сотни жизней. Он сильный, он смелый, он самый главный, он супермэн без плаща и трико. Да он нам так интересен, что окажись мы на самолёте сразу спросим – где наш капитан? Какой он? В чём? Я представлю высокого мужчину с волевым подбородком, белоснежными зубами и крепкими бицепсами, но, даже если он будет не такой, мы всё равно заметим в нём черту (или хоть чёрточку), по которой ясно станет: капитан!

И бывает иногда, что на такого Х капитана находится У вежливый пассажир. Я про тех говорю, которые во время посадки начинают хлопать, и хлопаньем своим заражают других. Я бы руки склеил этому пассажиру, потому что аплодисментами, мы, может быть, и подводим наших героев к могиле. Я уверен, не будь этих хлопаний, одного пилота мы бы точно спасли. Сейчас вы поймёте.

Кто-то сказал: «Пилот – это сердце и разум стальной птицы».

Согласен, но когда герой наш выходит на пенсию, когда вместо сложных маневров ему надо решать: гречка или макароны, туфли или кроссовки, первый канал или третий, тогда его птица становится птичкой и оказывается в маленькой прокуренной банке. Твёрдый голос уже не волнует людей, нет того восхищения, улыбочек, взглядов и прочего, прочего…

Черный пиджак свёрнут в пакет, убран в шкаф, но как будто не пиджак, а сам человек скручен, сверчен, и сунут туда же – всё напрягает, раздражает и бесит. Он вдруг понимает, что вечерняя тишина и спокойствие, слишком уж беспокойные, что чёрточку его хоть на лбу теперь рисуй – никто не заметит. Так и наступает день, когда по дороге из магазина наш герой поднимает голову и видит в небе белую полосу, а затем… Ба! – волнение, дрожь, страх, радость – Ба!… и пилот наш отправляется в дальний путь, но уже без самолета.

***

Раиса Семёновна после выхода на пенсию осталась жива. Это была очень вежливая и одновременно противная бабушка. Говорливая когда надо, а когда не надо – ещё говорливее. Требовательная, с характером, знающая себе цену и с другими пенсионерками не желающая иметь ничего общего. Важно добавить, что пилотом она никогда не была.

Она была стюардессой.

К сожалению, нигде не нашлось статистики сердечных приступов у стюардесс, но мы уверены, что ранимое женское сердце страдает ничуть не меньше мужского. К тому же, Раиса Семёновна была лучшей из лучших, была лицом компании и трижды становилась стюардессой года. Ей хотелось найти красивого, смелого, интересного, с хорошей фамилией, умного и верного капитана самолёта, поэтому замуж она так и не вышла.

Когда карьера в небе кончилась, жизнь переметнула её на стул секретаря. Но даже там Раиса Семеновна грезила мечтами о женихе-пилоте. Поэтому скажем, что она не была никогда женщиной, а из девушки сразу превратилась в старушку. В ту лавочную старушку, которая знает ваше имя, рост, вес, доход, самый большой ваш секрет, который вы может, сами ещё не знаете, и многое другое.

Но, всё это было отступление.

Наша же история начинается с появления загадочного мальчика лет десяти-двенадцати. Пройдёт ещё немного времени, и Раиса Семёновна будет вспоминать только капюшон и два светящихся глаза… Ей будет казаться, что у мальчика нет имени, нет лица, нет голоса, что он даже не отбрасывает тень, что это демон и турбулентность. Но погодите.

Загадочный мальчик появился седьмого июля, как раз после того, как Раиса Семеновна вернулась из санатория (она отдыхала там две недели и не ведала, что творится в доме).

– День добрый, молодой человек… – сказал она приветливо. – Какой у тебя велосипед большой… На соревнования?… Как называется?… Быстрый?…

Семеновна сложила руки и приготовилась слушать голосок молодого человека – как зовут, с кем дружит, где гуляет. Как раз для такого разговора в кармане у неё была клубничная карамелька. Хотелось достать её, сказать: «мне уже нельзя» и протянуть в маленькие пальчики.

– Мальчик? – повторила она, не совсем понимая, что происходит. – Мальчик?..

Мальчик молча сел на велосипед, а когда через пару секунд исчез в арке дома, Раису Семёновну как молнией ударило. Точно глазами маленького чертёнка, она увидела себя со стороны – как будто не бывшая стюардесса, не бабушка, не пенсионерка, как будто не уважаемый человек, а мышь! Маленькая серая мышь, которая пищит где-то в мусорке и которой можно не отвечать.

По телу пробежал холодок. Бабушка вспомнила самых сложных пассажиров, вспомнила перепалки, грубость, ругательства. Она вспомнила звонок президенту (там ей ответили!) и разговор с мэром. Она даже тот день вспомнила, когда ей удалось сбить цену на китайском рынке, совсем не зная китайского.

Тем днем жильцы приметили что-то странное, но что именно – сказать не могли. А странность была только в одном. В этот день Семёновна не задавала никому вопросов, сидела тихо и только шёпотом, рефлекторно говорила: «здрасьте, здрасьте». В голове у неё стоял звонкий шелест велосипедной цепи. Ей казалось, куда она теперь не приди – везде её старенькую, бедную и одинокую будет заглушать этот ш-ш-ш-ш-ш… «Бывают же приведения, фантомы, – думала она уже вечером. – Вот и со мной… До меня дошло…»

Она, вероятно, просидела бы так до утра, если бы во дворе не показался тот самый фантом. Он подъехал ближе, слез с велосипеда и молча зашёл в подъезд. Следом зашла и Семёновна. Пока ехал лифт, она разглядывала его черные ботинки с большими красными шнурками, клетчатые шорты, курточку, капюшон и черный козырек кепки.

Мальчик поднял велосипед на заднее колесо и еле как втиснулся в кабинку. Лифт уехал на шестой этаж, а когда там закрылись двери, отправить его вниз никто и не подумал.

Бабушка всё поняла: мальчик совсем не призрак, не глухой и не контуженый, мальчик в своём уме, хотя, может и не в своём, а в каком-то извращенном, современном умишке. «Знаем, знаем, знаем таких, – бубнила она под нос. – Это бескультурье».

***

– Ты всё катаешься, а я за тобой стенки в лифте протираю… – сказала она на следующий день. – Лисапедом своим. Грязи развёл…

Мальчик не ответил.

То же случилось и на следующий день, и в день после следующего дня, и после, и дальше. И как Семёновна ни пилила его взглядом, как ни подыскивала острые слова, как ни жмякала тряпку (которую для эффекта даже поваляла в грязи) – мальчик её не замечал. «Ремнём высеку… – решила она, но быстро вспомнила, что это чужой ребёнок. – А не я так отец».

Обычным бабушкиным способом она вычислила, что юный преступник, потенциальный наркоман и убийца живёт на шестом этаже, в квартире «67». После очередной велосипедной прогулки, она прошмыгнула за ним в подъезд, чтобы запыхаться и выглядеть ещё несчастнее, пешком поднялась до шестого этажа и, наконец, в каком-то радостном волнении позвонила в дверь.

На пороге показался кабанистый мужик без майки, такой здоровый, что «одним ударом всю дурь вышибет» – подумала Семеновна. Такой здоровый, что встреть она его в подъезде, сразу начала бы молиться и плакать. Сейчас же Семёновна так этому обрадовалась, что несколько секунд не могла говорить, а только трясла в руках грязную тряпку.

– Здравствуйте, так это… так… так я соседка ваша, с дома… – она поглядывала через подмышку на грязные колёса велосипеда. – Мне с вами поговорить бы… Вы мне, мне бы… Вот, тряпка, я ей лифты протираю. За сынком вашим, он же катается… Все стены замарал, пойдемте, посмотрим? Так он ещё и не здоровается, он ещё хамит… За мной, в лифт… Я покажу…

– Бабань! – крикнул он (или Семёновне только показалось, что крикнул) – Бабань, в моё время в этих лифтах ссали и срали… Не страдай.

И захлопнул дверь.

Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной, перестала быть заслуженным гражданином, пенсионеркой, перестала быть, и стала просто бабаней. Она сжала тряпку изо всех сил – но сил было так мало, что тряпка выпала из рук. Проглотив ком обиды, она пошаркала к себе в квартиру…

***

– Здравствуй, Андрей Петрович… – говорила она на следующий день. – Как здоровье? Куда летом отдыхать едете? А я, знаете, в санатории была. А теперь вот сижу с тряпкой, протираю лифты за молодежью…

– Людмила, как ты моя хорошая? Ты гляди-сь, с тряпкой сижу… У нас ведь слышала, ве-ло-си-пе-дист живёт! Все лифты испоганил.

– А вы на дачу? Вы когда приедете? Вы хоть на природу, на воздух… а то у нас чернота! В лифтах-то особенно…

– Роман Евгеньич, они вас не топят? Не шумят? Да как это… Это же хам, бездельник. Отец у него такой же… – переходила она на шепот. – Пьяница и вор. Он это самое, страдает!

Семёнова хотела пробежать по всем квартирам, заскочить в соседний подъезд, в соседний дом и двор, хотела рассказать, что у них беспредел, что надо пресечь. Самым понимающим оказался Игорь Палыч – сосед с третьего этажа, хороший, добрый и вежливый мужчина – но и тот, как только докурил, сразу же поторопился по своим делам. «Он ведь убьёт через десять лет… – думала Семёновна. – Надо вмешаться! Он сопьётся, он убьёт!»

– Вот помяните меня, – бурчала она. – Вас пока не коснется, вы… Вы… Вы… Здравствуйте… – обратилась она к незнакомой женщине лет тридцати. – А я вот, поглядите… С тряпкой сижу и вытираю-сь лифты.

Женщина начала искать ключи в сумки, и как бы между делом, как бы так и надо, как бы не приказом, а советом, высказала:

– Лучше б двор подмели, или урну почистили.

Семёновна потупила взгляд. Она медленно опустилась на лавочку, но когда увидела краем глаза метлу и ведро, которые оставил дворник, то в одну секунду поняла, что её приняли за другую.

– А вы, в общем, с какой квартиры будете? – вскочила она. – Вы в гости чтоль к кому? Куда идёте? У нас так нельзя, у нас всё по пропускам-с… Вы куда? Вы с какой квартиры будете?

– С шестьдесят седьмой буду.

Старуха так и обомлела.

На лбу проступил холодный пот, затряслись руки, ноги. «Шесть-семь, шесть-семь» – крутилось в голове и слышался дьявольский звук велосипедной цепи: «Ш-ш-ш-ш…» Семёновна села, а если быть точнее, полу-села-полу-легла на лавочку. Ей почудилось, что она проснулась от ужасного кошмара, что лавочка это кровать и что нужно только закрыть глаза и уснуть.

– Раиса Семёновна? – позвал знакомый голос.

Бабушка открыла глаза и с полминуты смотрела на соседа.

– Игорь Палыч… – вцепилась она в руку. – Игорь Палыч… Игорь Палыч… Лифты марают колесами, грязью, лифты…

– Да я понимаю, понимаю, – вырвался он из кукоженных рук. – Вы утром говорили. Это мы скажем, разберемся. Все понимаю, я только одно не соображу – вам-то какое дело? Вы на первом этаже живёте.

***

На следующее утро, перед тем как выйти на работу, Игорь нашёл под дверью такую записку:

«Уважаемые соседи. Сегодня будет проводиться собрание подъезда номер 2, в 20:00. Всем быть обязательно. При себе иметь ручку и карандаш (зачеркнуто) При себе иметь ручку и листок».

– Всем здравствуйте. Дело важное и срочное, дело неотложное, – обращалась Семёновна к тем благородным людям (семь человек), кто пришёл на собрание. – Это самое… Нужно подать жалобу… Или как же… Игорь Палыч, как лучше сказать? Мы почему здесь стоим, а потому что в лифтах наших хамство и безобразие… Надо наложить ответственность, потому что вы мараетесь, вы пачкаетесь. А вам, я за вас, я всю ответственность на себя возьму… Вы только подпишите, мы вместе подпишем, я в полицию отнесу, или, или… Проголосуем, кто за наказание, а кто за помилование… А вы знаете, знаете… До меня только сейчас дошло, что можно перевоспитать. Мы дадим ребёнку тряпку. Мы воспитаем, мы из него золотого мальчика сделаем… Мы… Я, я сама придумаю-как-мы-сделаем-всем-спасибо! – закончила она поскорее и проводила взглядом предпоследнего соседа.

У подъезда остался только Игорь.

– Вот ты спрашиваешь – что мне этот лифт. А я тебе отвечу. Ты не понимаешь, а я тебе растолкую. А то мне этот лифт, что ты ещё не родился, а я в этом лифте ездила. Да это первый лифт был! Первый механический во всем…

Игорь был человеком воспитанным, а потому он держал руки в карманах и кивал на каждое слово.

– А я же за вас беспокоюсь, вы все перемараетесь… Так не дело, это нельзя… Ты придешь на работу запачканный, а тебя и наругают. Надо чистым приходить. А до лифта мне дела нет, что мне эта машина? Фью… Я же для людей всё! Не для себя. Я ведь, так ведь нельзя, нельзя так! Игорек, понимаешь ты?

– Я понимаю. Но, только вы, Раиса Семеновна, к людям-то не лезьте. Вы о хорошем думайте… Лето ведь, Раиса Семеновна, вы посмотрите какое небо светлое.

– Лезу?.. – переспросила она, но сосед уже скрылся в подъезде. – Игорек… Игорь!

Бабушка хотела догнать его, но от едкого предательства сделалось так гадко и мерзко внутри, что она лишь махнула рукой и, скрипя от злобы зубами, села на лавочку.

«Только бы вернуться… – промелькнуло в голове. – Только бы в юность». Она зажмурила глаза и загадала заветное желание. Если б можно было продать всех и каждого, если б можно было отдать всё, она бы так и сделала. Но продавать было некого, отдавать было нечего – она вдруг поняла это и к горлу подступили слёзы: бабушка всхлипнула.

Вспомнился мальчик, его большой, красивый велосипед. Разве он виноват? Он не виноват. Он добрее остальных в этом доме. Ей хотелось взять его за плечики, развернуть к себе, посмотреть в глаза и ласково спросить: «да разве я лезу?», а если б он ответил: «лезете», она бы извинилась и не лезла бы. И все тут. И разошлись бы… Да разве он скажет? Ей захотелось попросить у него прощения, дать конфетку и сказать: «Живи! Живи!» – вот так сказать. Ей казалось, что эти два слова, а вернее одно, навсегда задержится в маленькой головке и станет его гимном жизни.

Бабушка подняла глаза и увидела, что её новый друг совсем рядом и открывает дверь подъезда.

– Постой, – оживилась она. – Мне сказать тебе…

Семёновна взяла мальчика за локоть и повернула к себе.

Но вместо лица ей открылась голая кожа. Ни глаз, ни носа, ни рта. Только кожа, изрезанная десятками чёрточек. Десятками щелей, в которых можно было подсмотреть какие-то другие жизни. В одной щели было темно, из другой мелькал свет улиц, из третьей проглядывало небо. Дальше она не смогла. Руки разжались. Хотелось кричать, но с ней вдруг случилось почти то же самое, что случается с каждым третьим пилотом. … Ба! – волнение, дрожь, страх, радость. – Ба!.. – и героиня наша отправилась в самое желанное своё место.

***

Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной и стала Раечкой.

Она достала из шкафа затёртый пиджак, напоминающий форму стюардессы, обвязала красным платком шею, надела каблуки, чепчик, накрасила губы, глаза, и в таком виде вышла на первый этаж.

Если мимо проходили соседи, она громко и чётко объявляла, что на протяжении всего подъёма нужно соблюдать правила поведения в лифте, говорила, что кабины снабжены специальными кнопками, предлагала людям закуски и напитки, говорила про время в пути, говорила, что лифт едет только до восьмого, а если же вам надо на девятый – придётся пройти один этаж пешком. Раиса улыбалась, кокетничала и была очень вежлива с пассажирами. Но, если в подъезде появлялся мальчик на велосипеде, она жутким голосом кричала: турбулентность! хваталась за голову и садилась в угол, громко повторяя какую-то молитву.

Когда это безобразие увидел Игорь Палыч, он тут же позвонил куда нужно, и уже через час Семёновна встречала каких-то странных пассажиров в белых халатах.

– А вы кто такие? – встрепенулась она. – Предъявите билеты?

– В машине.

– Какой такой машине? Ручную кладь сдайте…

– Пройдёмте, пройдёмте, – успокоили пассажиры и взяли бабушку под руки. – К машинке, билеты там.

Она вцепилась в лестницу и заорала:

– Игорь Палыч!!! Куда меня?!

(Игорь Палыч был у неё в голове за капитана)

– Куда ведут?! – визжала она и кусалась так, будто её хотели выбросить с самолёта.

Из квартир вышли соседи, но вышли осторожно, чтобы если что – зайти тут же. Игорь Палыч, кстати, только сейчас понял, что он за капитана, и прежде чем пассажир в белом халате уколол бабушку шприцом, успел скомандовать:

– Это надо! Раиса Семёновна… Самолёт падает. Парашют!

– Где парашют? – забегала глазами.

– Вон парашют, в жидком виде, в шприце! Новая модель.

И пока фельдшеры ставили Раисе Семеновне парашют, глаза её наполнились любовью к храброму капитану. Она успокоилась, размякла и томно спросила:

– А вы как же… Игорь… алыч?

– А я как-нибудь, Раиса Семенна.

Ослабевшее тело сложили на носилки и вынесли из подъезда. Старший фельдшер спросил у Игоря: «кто такая? давно ли страдает? родственники у неё есть?», на что он ответил: «соседка моя, ещё вчера здорова была, родственников нет». Фельдшер поблагодарил за находчивость, пожал руку и пожелал всего хорошего.

Но ничего хорошего не случилось, как впрочем, и плохого. Случилось такое, что и не сразу скажешь какое. «Каждый день люди умирают и сходят с ума. Значит, ничего не случилось» – вот что решил для себя Игорь, глядя на старые стены подъезда, но стоило ему на миг представить, как с ума сходят его родители, тут же стало ясно – случилось, и случилось плохое.

***

Всю неделю Игорь решал: идти – не идти, а затем перестал решать, купил апельсины, бананы, шоколадку, и пришёл со скромным пакетиком гостинцев в городскую психбольницу. Жаль только, что его туда не пустили.

Лечащий врач (ему всё рассказали) остановил Игоря в коридоре. Врач оказался с чувством юмора и припомнил:

– Парашют раскрылся, но парашютистка приземлилась в дремучем лесу. Когда вернётся домой – не знаем-с!

Игорь не оценил шутку.

– Гм… Хм. То есть, поймите… – заговорил доктор серьёзнее, но всё ещё смеясь глазами. – В какой бы лес человек не попал, он почти всегда найдёт тропу домой. Вопрос только: хочет ли? У Раечки всё хорошо. Она за больными ухаживает, она кормит их, спать укладывает – в ней душа – да-да, душа и бодрость студентки. Это знаете, как у Поля Словецкого в книжке – «Доктора его лечили-лечили, и вылечили. А он им: уроды! Я в безумии своём счастливее вас был». Читали же?

– Нет.

– Как! Хм… Ну, впрочем, ладно. Не про это. Мы про Раису Семеновну говорили, чудесную вашу соседку. Мы её любим, врачи любят, санитары любят, все любят. Она как солнышко из-за серой тучки, всегда улыбается. Только вот, бывает, под вечер сядет у окошка, подопрет щеку и вспомнит своего капитана-героя, который погиб за неё. Понимаете? Мы вас только потому не пускаем, чтобы Раечку не ранить.

Игорь сглотнул.

– Я пойду тогда.

– Да-да, идёмте, – и доктор повёл гостя до самого крыльца, продолжая говорить о больницах и больных.

Tasuta katkend on lõppenud.