Нерон. Император Рима

Один из первых актов Клавдия – он вернул из изгнания своих племянниц: Агриппину и ее сестру Юлию Ливиллу, а также коневода Софония Тигеллина, обвиненного в любовной связи с обеими.

Глава 3

Детство Нерона, 41–48 годы. Борьба между его матерью Агриппиной и императрицей Мессалиной. Характер императора Клавдия

Полтора года Агриппина провела в мучительном изгнании, каждый день ожидая, что получит от брата страшный приказ покончить с собой. Каждый день она жила единственной надеждой дожить до следующего утра, потому что в любой момент кто-нибудь мог донести ему – и не важно, правда это или ложь, – что она поддерживает связь с одним из многочисленных людей, которых подозревали в подготовке заговора с целью свержения императора, или что она проклинала его, или что желала ему смерти. Любая история подобного рода, рассказанная кем угодно, например каким-нибудь недовольным слугой, – и ей пришел бы конец. Малейшее слово, брошенное в гневе и переданное рабом или солдатом, жаждущим поощрения, могло привести к появлению на ее пустынном острове офицера с приказом императора, что она должна вскрыть себе вены и истечь кровью, как это обычно бывало. Множество людей получали такие приказы от Калигулы, а до него от Тиберия, и у Агриппины не было никаких причин ждать, что она этого избежит.

Поэтому, когда один из посланцев, прибытие которых каждый раз вызывало у нее ужас, привез известие об убийстве ее брата, восхождении на трон ее добродушного дядюшки Клавдия и ее возвращении в Рим, ей, должно быть, показалось, что черная туча неминуемой гибели чудесным образом рассеялась и небеса озарились ослепительным светом. На тот момент Агриппина была двадцатипятилетней и довольно красивой женщиной. Ее квадратный подбородок и твердый изгиб рта смягчали широко поставленные глаза и шелковистые волосы, разделенные прямым пробором, которые спускались низко на лоб и, прикрывая уши, были стянуты сзади на шее. С учетом той радости и облегчения, которые она испытывала, Агриппина наверняка выглядела блестяще, когда предстала во дворце перед Клавдием, а прием, который он оказал ей, несомненно, был самым доброжелательным. Клавдий всегда любил свою племянницу. На самом деле, когда он находился с ней в Антиуме сразу после того, как она родила Нерона, ей предлагали дать мальчику имя Клавдий. Но в то время Агриппина пренебрегла этим предложением, поскольку Клавдий был никем, и никто не мог подумать, что однажды он станет императором.

Однако встреча Агриппины с новой императрицей едва ли могла быть сердечной, даже если принять во внимание вечное лицемерие, с которым женщины приветствуют друг друга. Как уже было сказано, красавице Мессалине едва исполнилось семнадцать, и она только что стала матерью мальчика, злосчастного Британника. Она еще не могла до конца поверить в свою счастливую звезду, сделавшую ее хозяйкой Римской империи. Все еще ощущая свое положение, как прекрасный, но нереальный и ненадежный сон, она с большой вероятностью могла увидеть в появлении Агриппины вторжение в ее сказочное счастье грубой пугающей реальности.

Эта вернувшаяся с того света изгнанница странным образом являлась ее племянницей и одновременно теткой – была дочерью самого боготворимого римлянами героя, Германика, и, кроме того, потомком великого Августа, а значит, представительницей обоих домов – и Юлиев, и Клавдиев, в то время как ни Мессалина, ни Клавдий не могли похвастаться такой родословной. Агриппина, будучи еще молодой, красивой и вдовой, могла в скором времени найти себе нового мужа, который, благодаря достоинствам жены, мог стать соперником Клавдия, человека настолько недалекого, что от него трудно было ожидать длительного удержания императорского трона. Более того, у Агриппины был сын, маленький Нерон, который со временем непременно стал бы соперником сына Мессалины Британника.

Первым вопросом, который задала Агриппина, наверняка был о Нероне. И поскольку Клавдий и Мессалина могли ответить лишь, что он жив и находится на попечении матери последней Домиции Лепиды, Агриппине вскоре предстояло обнаружить, с каким пренебрежением к нему относились. Таковы были на тот момент возможные причины серьезной вражды, возникшей между двумя женщинами. Далее мы увидим, как развивалась эта вражда.

Из дворца Агриппина поехала в дом своей золовки Домиции Лепиды и ужаснулась, увидев, в каком состоянии находился трехлетний Нерон, предоставленный заботам вышеназванных танцора и парикмахера. Несчастный рыжеволосый малыш, недокормленный и нелюбимый, испытывал на себе все «прелести» той жалкой благотворительности, которая так часто выпадает на долю бедным родственникам. С внуком Германика, потомком божественного Августа обращались как с нищим! В сердце Агриппины вспыхнул небывалый огонь. С этого момента, как представляется, ее самообладание, честь и показное моральное отвращение, которое вызывал в ней образ жизни Калигулы, стали прикрытием жестокой, расчетливой, беспощадной ярости, не знающей аналогов, за исключением поведения самки, защищающей своего детеныша.

Чтобы вернуть своего ребенка в нормальное состояние, Агриппине нужны были деньги – много денег, горы денег. Любой ценой она должна была добыть их. Когда Калигула приказал ей ехать в изгнание, она продала с аукциона все свое имущество и быстро растратила деньги. Ее дом, мебель, драгоценности, рабы, лошади – она продала все и теперь обнаружила, что земли ее мужа захватил оставшийся живым его брат и что ее сын лишился своего состояния.

Конечно, она обратилась к своему дяде Клавдию, чтобы вернуть утраченное наследство, и он вернул ей часть земель Агенобарба. Но этого оказалось недостаточно. Агриппина хотела быть второй по богатству после императора, и не только ради себя, но также ради своего сына и ради чести дома Юлиев. Любовь к деньгам была их фамильной чертой. Ее брат Калигула любил кататься по огромным грудам золота в своей сокровищнице, чтобы чувствовать, как монеты прижимаются к его телу. Он снимал обувь, чтобы ощутить, как ноги проваливаются в золото. Подсознательным импульсом таких проделок являлось то огромное удовольствие, которое он получал от обладания этим богатством. Но если ему нравилось расточительно тратить деньги: подбрасывать монеты в воздух, чтобы их ловили его рабы, осыпать золотым дождем людские толпы, то Агриппина была деловой женщиной. Она никогда не проявляла ни щедрости, ни расточительности и была по-купечески бережливой и скупой. Она познала, что такое нужда, и понимала, какую власть дают деньги. Они были нужны ей отчаянно и именно сейчас, чтобы удовлетворить свои амбиции.

Помимо этого, не следует забывать, что в ее жилах текла кровь, которая в случае ее брата привела ко всем мыслимым преступлениям. И хотя ужас перед его деяниями превратил Агриппину в один из столпов старой школы простоты и добропорядочности, краеугольным камнем которой был ее прадед Август, ради достижения своей цели она была готова зайти как угодно далеко. Ее поведение хорошо описал Тацит, цинично заметив, что она не стала бы сильно страдать от утраты целомудрия, если бы это усилило ее власть.

В Риме жил человек по имени Пассиен Крисп, женатый на еще одной золовке Агриппины Домиции (сестре Домиции Лепиды). Этот Пассиен Крисп считался одним из самых богатых людей в городе. Если бы только Агриппине удалось завоевать его любовь, она получила бы не только необходимые ей деньги, но и поквиталась бы с золовкой, которую не любила всем сердцем. Агриппина принялась за дело, стараясь заполучить желанного Криспа. По мере того как она старалась соблазнить его, в глубинах ее холодного сердца разгорался жаркий огонь честолюбия, который этот мужчина мог принять за страсть к нему, что, вполне возможно, разожгло ответную страсть с его стороны. В конце концов, быть любимым принцессой из дома Юлиев кое-что значило.

По приказу Агриппины Крисп развелся с взбешенной Домицией и женился на соблазнительнице. Однако довольно скоро, после того как он написал завещание, оставляя ей свое огромное состояние плюс к тому, которое досталось ей от Агенобарба, он загадочным образом умер, и Агриппина, вкрадчивая и невозмутимая, смогла снова появиться в римском обществе как самая влиятельная и, вероятно, самая богатая дама на земле, за исключением ее племянницы императрицы Мессалины и бывшей императрицы Лоллии Паулины, разведенной жены покойного императора Калигулы, славившейся как богатейшая женщина в мире. Все, конечно, говорили, что Агриппина отравила Криспа, чтобы расчистить путь для более достойного жениха, но теперь она облачилась в доспехи из надменной холодной благопристойности, и стрелы скандала не могли ее ранить.

Еще до конца 41 года Мессалина нанесла первый удар в своей войне с Агриппиной. Опасаясь, как уже было сказано, что однажды сын Агриппины может предъявить свои претензии на трон в ущерб ее сыну – по закону, титул императора не передавался по наследству, – она предприняла шаги по его физическому устранению. Несмотря на то что Мессалина была еще совсем юной и занимала место императрицы всего несколько месяцев, она уже познакомилась с обычаями и привычками императорской семьи и знала, что если какое-то лицо не представлялось возможным казнить официально или вынудить совершить самоубийство, то прибегали к дворцовым убийствам.

Однажды, когда Нерон спал в своей кроватке, некие люди, скорее всего нанятые императрицей, спрятались поблизости и попытались задушить его. Однако шаги его матери спугнули их, и они убежали. Позднее обнаружилось, что кто-то (вероятно, его няня) положил под подушку мальчика магический оберег в виде змеиной кожи, Агриппина же была достаточно суеверна и приписала спасение сына его действию.

Однако у змеиной кожи имелось еще одно оккультное свойство. Согласно народным верованиям, она обеспечивала своему обладателю великую честь, которую он получал посредством пожилого человека, поскольку считалось, что, меняя кожу, змея возвращает себе молодость и силу.

С того времени Агриппина тешила себя мыслью, что в будущем Клавдий, который был уже немолод, окажет эту великую честь ее мальчику. Она заказала из этой змеиной кожи браслет и велела Нерону носить его не снимая. Но несмотря на это, продолжала опасаться за безопасность сына, как и за свою собственную. Следующий шаг Мессалины подтвердил, какой страшной опасности они подвергались.

Как уже было сказано, по велению Клавдия младшая сестра Агриппины Юлия Ливилла тоже вернулась из изгнания. Однако эта молодая женщина из того же выводка, что и Калигула, была уже в ранней юности сбита с толку собственным братом и с его подачи меняла одно увлечение за другим. Теперь, снова оказавшись на свободе и во дворце, она очень быстро втянулась в очередные любовные интриги, соперничая с самой молодой императрицей, которая быстро сменила материнские чувства, возникшие с недавними родами, на чувства совсем иного рода.

В это время Агриппина очень заинтересовалась философом Сенекой, и, по-видимому, их вместе с Юлией часто видели в его компании, что неудивительно, поскольку он был галантным мужчиной, весьма заметным в обществе. Внезапно Мессалина, будто желая предупредить Агриппину, устроила так, что Юлию обвинили в неподобающих отношениях с Сенекой. Озадаченный император, находившийся полностью под каблуком жены, нехотя издал приказ о ее повторной высылке из Рима, а Сенеку отправил в изгнание на дикий остров Корсика. Спустя несколько недель несчастная девушка была убита.

Для Агриппины это наверняка был страшный удар. Она почувствовала, что будет следующей, поскольку из главной юлианской ветви она и ее сын остались последними, а страх Мессалины перед возможным будущим соперничеством был гораздо сильнее родственных чувств Клавдия, да и ее воля была куда тверже, чем его. Очевидно, что единственно возможная линия поведения для Агриппины, которая по-прежнему была не замужем и не имела большого числа друзей, сводилась к тому, чтобы вести себя как можно тише и покладистее. Как следствие, ближайшие несколько лет не сохранили никаких упоминаний о ней. Сознавая, какой смертельной опасности подвергается ее жизнь, Агриппина, видимо, удалилась от общества, посвятив себя воспитанию сына. Но даже это она была вынуждена делать так, чтобы не бросаться в глаза.

Агриппина не отличалась особенно большим умом, но всегда была в курсе общественных настроений. Она понимала, что народ сыт по горло развращенностью высшего общества и что он хотел бы вернуться к старым нормам морали. Она ясно видела, что люди не намерены и дальше терпеть поведение таких, как Калигула, и сознавала, что действия Мессалины в отношении Юлии Ливиллы были циничной попыткой продемонстрировать изменение нравственной атмосферы двора и одновременно ударом, нанесенным из личной вражды. Однако теперь имя самой Мессалины обрастало плотным кольцом скандалов, и с годами число возмутительных ситуаций, в центре которых оказывалась императрица, лишь множилось. Количество мужчин, совращенных ею с пути добродетели под носом слабого любящего ее мужа, уже стало притчей во языцех. Агриппина, наблюдая за ходом событий, видела, что из-за нежелания замечать выходки этой глупой упрямой женщины император был готов лишиться последних остатков своей популярности.

В результате Агриппина приняла решение, действуя прямо и не отклоняясь от намеченной цели, воспитать своего сына как второго Августа, лидера нравственной реформации, которая вслед за очевидным и неотвратимым крахом существующего порядка с триумфом возведет его на трон. Следуя своим амбициям, она не согласилась бы на меньшее. Ее сын должен стать следующим императором, если только Клавдий проживет достаточно долго, чтобы дать Нерону вырасти и стать мужчиной. Старательно и даже жестко Агриппина готовила своего сына к роли будущего реформатора. Она полностью контролировала его жизнь и в то же время обращалась с ним так сурово, что породила в нем благоговейный страх, который он так никогда и не смог преодолеть.

Сдерживая склонности, присущие ей от природы – психически рассудочной и бессердечной, но чувственной, – Агриппина, демонстрируя свою добродетель, представала перед теми, кто ее окружал, с твердым холодным бесстрастным лицом с тонкими губами. Внутри она могла сгорать от неудовлетворенной страсти, нереализованного честолюбия, с трудом скрываемого обожания и преданности маленькому сыну и бессильной ненависти к тем, кто ему угрожал, но внешне была спокойной целомудренной молодой вдовой, ведущей жизнь, до которой не могли дотянуться злые языки.

Так, по крайней мере, можно бы описать характер Агриппины, пытаясь примирить ее положение как столпа благопристойности с ее шокирующей моральной репутацией. Ясно, что внешне она выглядела благочестивой и целомудренной. Тацит пишет, что ее манеры были степенными, холодными и демонстративно добродетельными, и в публичных речах ей приписывали незапятнанную чистоту и строгое высоконравственное поведение. Вместе с тем, как мы видим, она привнесла в императорский двор суровую простоту и преследовала людей, обвиняя их в безнравственности. Но в то же время мы не можем забывать, что она принадлежала к печально известному семейству, была партнершей своего брата-извращенца и кузена-сластолюбца, соблазнительницей и, возможно, убийцей Криспа, любовницей по меньшей мере еще двух мужчин и, в конечном счете, злодейкой. Должно быть, она была страстной, своевольной и в то же время строгой, твердой и подчеркнуто респектабельной. Однако эти противоречия, возможно, станут объяснимыми, если вспомнить, что члены распутных от природы семей с необузданной склонностью к безнравственности и порочности часто становятся самыми нетерпимыми оппонентами этих склонностей в других. Среди женщин нет более строгой пуританки, чем отвергнутая грешница.

В 47 году, когда Нерону было почти десять лет, произошел несчастный случай, вызвавший у его матери одновременно радость и ужас. В честь восьмисотлетия основания Рима в городе проходили традиционные Троянские игры, в ходе которых два отряда всадников, состоявшие из мальчиков благородного происхождения, изображали битву. Игра была опасной, и так часто приводила к серьезным травмам, что после того, как один из мальчиков остался инвалидом на всю жизнь, Августу пришлось ее запретить. Однако позже игру возобновили. В данном конкретном случае один из отрядов, конечно, должен был возглавлять сын императора Британник, которому на тот момент исполнилось шесть лет. Возглавлять второй устроители игры, к большой тревоге Агриппины, выбрали Нерона.

В то время мать часто рассказывала Нерону, как его легендарный предок Юлий Асканий, сын Энея и основатель дома Юлиев, сражался на равнинах Трои. В той имитационной битве рыжеволосый мальчик, гордый своим предком и вдохновленный одобрительными криками огромной толпы зрителей, повел себя очень храбро и решительно. Галопируя по площади и размахивая своим игрушечным мечом, он практически смешал Британника с грязью. По окончании сражения Нерон заслужил бурную овацию, а его кузена практически не замечали.

Клавдий был слишком беззаботным и спокойным, чтобы как-то особенно переживать из-за такого обхождения с его сыном, но Мессалину это взбесило. Учитывая ее все возрастающее безрассудство, которое теперь почти так же часто подталкивало ее к убийству, как к случайному адюльтеру, она, вероятно, предприняла бы еще одну попытку убить Нерона, если бы не внезапно обрушившееся на нее несчастье, о котором будет сказано в следующей главе.

Императору Клавдию, родившемуся в 10 году до н. э., на тот момент исполнилось пятьдесят семь лет, но из-за болезни, которая постепенно парализовывала его, он казался старше своего возраста, в то время как Мессалина была здоровой, страстной и романтичной – если только в постоянных изменах есть какая-нибудь романтика – двадцатитрехлетней женщиной. Она так прославилась своими любовными похождениями, что даже ее печально знаменитая мать Домиция Лепида перестала с ней разговаривать. Однако ее муж либо не знал о них, либо был слишком болен, а скорее всего, слишком глубоко страдал, чтобы возражать. Репутация Мессалины была настолько испорчена, что грязные слухи приписывали ей частое посещение публичных домов с самой дурной славой, поскольку ей не хватало любовников во дворце. Но, учитывая, что эту шаблонную историю рассказывают обо всех известных своим распутством женщинах древности, ее следует воспринимать не столько как факт, сколько как признак того, что существовавшее в общественном сознании преставление о ее нимфомании сформировалось благодаря ее дурному поведению.

Император, который по-прежнему очень любил Мессалину, выглядел жалкой, смехотворной фигурой. Это был высокий, плотный, гладко выбритый человек с седыми волосами, который, «стоя, сидя, но более всего когда он спал, имел величественный благообразный вид, хотя у него дрожали колени и это не давало ему ходить». На его лице застыло озадаченное, удивленное выражение, лоб испещрили морщины, мутноватые голубые глаза наполняла странная печаль, губы дрожали, подбородок был маленьким и слабым. Из-за повреждения нервов голова императора заметно тряслась. При малейшем необычном звуке Клавдий вздрагивал или начинал недоуменно оглядываться по сторонам, словно его что-то беспокоило. Его запинающаяся речь была очень неразборчивой, и его часто не понимали.

Обычно он пребывал в хорошем, добродушном настроении и славился тем, что часто разражался приступами громкого глуповатого смеха. Например, как-то раз, когда Клавдий в серьезном собрании читал одно из своих собственных исторических эссе, лавка не выдержала веса сидевшего на ней толстяка и сломалась. Император разразился приступами смеха, которые возобновлялись снова и снова, стоило лишь ему вспомнить о случившемся. Однако иногда он выходил из себя, и его гнев выглядел отвратительно, поскольку на его губах появлялась пена, глаза безумно вращались, а голова дергалась.

Самой неприятной чертой характера Клавдия было почти неосознанное, но едва ли садистское наслаждение, которое он получал, наблюдая чужую боль, из-за чего во дворце часто видели, как он плетется в тюрьму, чтобы присутствовать при пытках или казни какого-нибудь преступника, а на арене он редко позволял побежденному гладиатору избежать смерти. Ему доставляло большое удовольствие смотреть, как людей отдают на растерзание диким зверям, и когда те, кто обслуживал амфитеатр, делали свою работу небрежно, император немедленно приказывал бросить львам плотника или рабочего сцены, или даже мальчика на побегушках. Так же безжалостен он был, вынося смертные приговоры, и по его приказу были казнены не менее 34 сенаторов и 300 римлян благородного происхождения. Клавдий был так скор на эти приговоры, что потом часто не помнил о них и велел послать за каким-то человеком, забыв, что он уже мертв. Но в остальном он был добрым, тактичным и до смешного человечным. Однажды, когда один из гостей на большом пиршестве украл золотую чашу, из которой он пил, Клавдий наказал его лишь тем, что, приглашая в следующий раз, велел ставить перед ним только посуду из глины. В другой раз, когда один из гостей серьезно заболел из-за того, что, будучи человеком воспитанным, пытался сдерживать свою отрыжку, император немедленно написал эдикт (который, однако, так никогда и не был издан), разрешавший римлянам «давать за столом выход любому вздутию живота, вызванному метеоризмом». Клавдий был закоренелым игроком и постоянно имел при себе коробку с костями. У него в колеснице была установлена игральная доска, чтобы он мог перекинуться с другом в кости даже во время прогулки или путешествия.

Клавдий проявлял большую жадность в отношении еды и от запаха готовки всегда начинал возбужденно тянуть носом воздух. Как-то, занимаясь разбирательством дела в суде, он уловил приятный запах съестного, доносившийся из храма на другой стороне дороги. Охваченный восторженным возбуждением, Клавдий вскочил со своего судейского места и поспешил туда, чтобы потребовать свою долю, чем привел в смятение обе стороны. Каждый вечер он напивался и часто засыпал на своем обеденном ложе с открытым ртом, чем пользовались его врачи, чтобы перышком пощекотать ему глотку и, таким образом, позволить его переполненному желудку безболезненно облегчиться, пока император дремлет. Иногда он засыпал, занимаясь делами, и его «министрам» приходилось повышать голос или двигать мебель, чтобы его разбудить.

Ни годы, ни болезни не изменили неумеренного интереса Клавдия к противоположному полу. Лучшее, что можно сказать о нем в этом отношении, – это то, что он не проявлял склонности к извращенным порокам своего времени и гомосексуальные влечения Юлия Цезаря, Тиберия и Калигулы были ему абсолютно чужды. Клавдий был типичный ловелас, заглядывавшийся на каждую хорошенькую женщину, но при этом сентиментальный в своей любви к Мессалине и приходивший в восторг каждый раз, когда она снисходила до того, чтобы обратить на него внимание. Он обожал своих детей: Октавию, Британника и дочь от предыдущего брака Антонию. Все трое жили во дворце и часто делили с ним трапезу. Еще император любил животных, и белый пудель, который так никогда и не узнал, что он Император, оставался его другом до самого конца по причине чистой привязанности.

Недостаточное уважение к нему два или три раза приводило к восстаниям, и он так боялся, что его убьют, что каждого, кто к нему приходил, непременно обыскивали на предмет спрятанного оружия. Однако в целом римское общество относилось к нему достаточно терпимо, считая его благонамеренным, простодушным, заурядным человеком, хотя тот факт, что он так часто говорил неправильные вещи и вел себя без должного достоинства, заставлял старомодную знать укоризненно качать головой. Кроме того, он слишком любил греческий язык и греческую культуру, чтобы нравиться узколобым патриотам, для которых все неримское не могло вызывать восхищение, а его огромное уважение к памяти своего деда Антония рассматривалось как недостаточное уважение к Августу.

Если не считать, что он был готов бежать по первому зову Мессалины, Клавдий целиком и полностью зависел от трех своих вольноотпущенников, которые получили свободу и заняли высокие посты. Это Нарцисс, Паллас и Полибий, первого из которых можно было бы назвать реальным правителем Римской империи. Нарцисс обладал тем достоинством, что любил своего хозяина, однако двое других, видимо, издевались над слабеющим императором, докучали ему своими требованиями и смеялись над ним у него за спиной, в чем были не одиноки, поскольку о Клавдии ходили тысячи шуток и на публике к нему часто относились с презрением. Например, однажды, когда он разбирал дело в суде, обозленный истец назвал его в лицо «старым дураком». В другом случае отчаявшийся проситель бросил в него свои бумаги.

Агриппина следила за развитием событий с пристальной бессильной тревогой. Если Клавдий скоро умрет, шансов у ее сына Нерона стать императором будет крайне мало. Ни он, ни Британник еще не достаточно взрослые, чтобы им доверили трон, и вполне возможно, сам пост будет отменен и республика будет восстановлена во всей ее полноте. Ей оставалось только надеяться, что Клавдий доживет до того времени, когда Нерон станет мужчиной или приблизится к этому, и что до той поры император не успеет слишком сильно уронить престиж своего титула.

Здоровье Клавдия становилось все более ненадежным, но при наличии внимания и заботы его физический – если не умственный – конец можно было отсрочить еще на несколько лет. Но кто во дворце позаботится о нем? Только не Мессалина, она уже не могла выносить его вида. И не те трое вольноотпущенников, которые всегда крутились возле него. Они уже нажили себе состояния и приготовились удалиться на покой.

Если бы только ей самой удалось перебраться во дворец, взять на себя заботу об императоре, следить за его здоровьем, не позволять ему выставлять себя дураком, все было бы хорошо. В конце концов, она его племянница, и что могло быть более естественным, чем ухаживание племянницы за своим дядей? Однако сначала ей пришлось бы избавиться от своего врага – Мессалины. Во дворце не было места для них двоих. Агриппина прекрасно понимала, что любая ее попытка вмешаться в дворцовые дела будет означать, что Мессалина использует всю свою власть, чтобы уничтожить непрошеную гостью.