Эфемерность

С мыслями о Е.В.

В этом огромном бестолковом мире мне очень повезло встретить тебя.

Дизайнер обложки Mynexttry

© Ася Май, 2022

© Mynexttry, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0059-0426-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

«Эфемерность» – это очень личное и одновременно очень далекое от меня произведение.

Родилась «Эфемерность» в 2018г., в Уфе, и была просто идеей. Потом появился рассказ «Тетка-акула», который был вполне себе самостоятельным, но затем стал, после небольшой доработки, первой главой книги.

После 2019г., когда была написана едва ли четверть книги, дело застопорилось и произведение ушло в долгий ящик. Продолжила писать я уже осенью 2021г., и завершила в марте 2022г.

Я очень долго переживала, что так и не написала книгу до 18-ти, как планировала, однако сейчас я понимаю: все происходит в свое время. Тогда у меня просто не было достаточно жизненного опыта, недостаточно собственных мыслей, идей и оригинальности, чтобы вложить это в произведение. «Эфемерность» же напитана ситуациями, происходившими с мной, людьми, с которыми я вела знакомство в то время, с образами и мыслями, которые меня тогда наполняли. Сейчас я сильно ее переросла, очень многое в главном герое не близко мне (а некоторые его мысли никогда и не были близки), однако, я думаю, что «Эфемерность» заслуживает право на существование. Она и ее главный герой – скорее антипример, и не стоит во всем воспринимать ее всерьез.

Очень надеюсь, Мой Дорогой Читатель, что тебе будет интересна история, рассказанная в этой книге, надеюсь, она была рассказана не зря.

И, прежде чем начать, я бы хотела выразить огромную благодарность Лиле А., за чудесную иллюстрацию и вдохновение, за помощь в создании книги Елене М., которая всегда спускала меня с небес на землю, и моей драгоценной Элине А., за поддержку и понимание – без тебя бы этой книги не было.

Тетка-акула

Это случилось незадолго до его первого убийства, и иногда он размышлял: не стало ли это своеобразным толчком? Зернышком идеи, что проросла в его голове в смертоносную венерину мухоловку.

В тот день все кричало.

Сигнал светофора тревожно мигал красным, отзываясь в голове резкой болью. Его голова болела еще со вчерашнего дня, вернее, просто раскалывалась от зудящей боли, и он знал, что единственный способ справиться с этим – залезть под одеяло, погасив свет, и затихнуть под ним в полной тишине, медленно погружаясь в вязкую дремоту.

Но мама дома, а значит, неизменно начнутся расспросы, почему он пропускает универ, а после суета и беготня, и его в любом случае не оставят в покое, а значит, лучше пойти на пары.

– Ты сегодня бледный. Я хочу сказать, бледнее, чем обычно, – Семён ловко лавировал среди густой толпы, придерживая его за локоть, привычно помогая огибать препятствия, – прошу прощения, мадам, – кивнул он маленькой девочке, на которую Денис едва не налетел, и быстро впихнул друга в подъехавшую маршрутку.

Семён, деловито распихивая пассажиров, плюхнулся на свободное место, а затем утянул туда и Дениса.

– Опять болит голова?

Они сначала жили в одном дворе, потом учились в одной школе в одном классе, а сейчас поступили в один институт на один курс, и едва ли кто знал Дениса лучше. Семёну хватило одного взгляда, чтобы понять, что друга опять мучает мигрень.

Лето выдалось прохладным, но сегодня стояла жара, духота казалась невыносимой.

– Меня сейчас стошнит, – мрачно заявил Денис, и, судя по зеленому оттенку его кожи, он не врал.

– Только не на меня.

Семён сморщил веснушчатый нос и широко улыбнулся. Оба худые, как палки, только Денис повыше, в остальном они были совершенно разными. У Семёна лицо миловидное, с приятными округлыми чертами, смуглая кожа, он похож на маленькую активную аквариумную рыбку, снующую туда-сюда. Денис медлительный и неуклюжий, словно слишком велик для своего тела, вечно бледный и не знающий, куда деть руки. Глаза почти черные, темные кудри всегда аккуратно уложены, в отличие от торчащих во все стороны вихров друга. Денис плетется, натыкается на предметы, смотрит исподлобья сосредоточенно и напряженно, а Семён скачет, как мячик попрыгунчик, дергает жизнь за косички, торопит Дениса: пойдем, скорее!

Семён что-то рассказывает, как всегда оживленно, поднимая брови и мотая головой, Денис слушает невнимательно, лишь натренировано поддакивает и вставляет ничего не значащие междометия.

Денис девушкам нравится, загадочный и привлекательный, как молодой вампир из готического романа. Семён тоже, но иначе, своей заразительной смешливой энергией.

В салоне восхитительно тихо, из открытого на крыше автобуса люка скользит ветерок, ласкает разгоряченное лицо. Болтовня Семёна кажется почти убаюкивающей, и даже боль отступает, становится терпимой, и Дениса сонно покачивает на ее волнах, мысли туманятся, ускользают куда-то в приятную темноту.

Все нарушает резкий хлопок. Захлопнулась дверца люка – Денис это понял прежде, чем открыл глаза, ветерок исчез, и в нос ударил кислый запах пота и удушающая вонь духов. Мимо него протиснулась женщина – нет, тетка, – в отвратительном, ядовито-красном платье, плюхнулась на сиденье рядом, посмотрела на него с вызовом в густо накрашенных глазах.

Семён затих, а тетка, победно улыбнувшись, устроилась на сиденье.

«Вот же дрянь», – устало подумал Денис, чувствуя, как вновь накаляется головная боль во лбу.

– Денис?

«Тупая, старая дрянь, которая думает только о себе, которой…».

– Деня, тебя тошнит? Дать тебе пакет? У тебя такое лицо… – Семён наклонился к нему поближе, так что его темно-русые волосы небрежно свесились на лоб, упали на глаза, – Деня, эта тетка – настоящая акула, ты с ней не связыва…

«Акула. Тетка-акула с акульими зубами, которая цапает всех, кто поступает не так, как она хочет, наглая стерва, которая всегда получает желаемое, нагло впивается пастью и не отпускает, пока не уступишь, смотрит тупыми акульими глазами, выжидает, чтобы броситься».

У Сёмы в зеленых глазах – до неприличия зеленых, как будто он нацепил цветные линзы – беспокойство.

Они – неконфликтные. Сёма – от пофигизма, ему просто все равно на окружающих, ему комфортно самому с собой, и он не любит лишних ссор. Денис – от злой застенчивости, он из тех людей, которым наступят на ногу – а они стоят, смущаются, не могут сказать: простите, вы мне ногу отдавили.

– День… – Семён смотрит предостерегающе, но…

«Тварь ли я дрожащая, или право имею?».

Денис не собирается рубить тетку-акулу топором, но и отчаянно не хочет конфронтации. Становится все жарче.

«Я тоже еду в этом автобусе. И мне жарко. Тварь ли я дрожащая?».

Он поднялся, чувствуя спиной прожигающий взгляд тетки, и ощущая, как на щеках вспыхивают болезненные алые маки. Одно движение, легкий скрип, и в лицо брызнул свежий воздух, ветер мазнул по щекам, слизывая алые цветы. Дышать стало легче, и Денис опустился на место, стараясь не глядеть на тетку.

Семён молча и удивленно смотрел на него, знакомым жестом склонив голову набок. Тетка прошла мимо и села вперед, там, где не дует.

– Ты только что стал мужчиной, мой мальчик. Победив акулу, житель племени становится не мальчиком, но мужчиной.

Несмотря на разыгравшуюся мигрень, Денис слабо улыбнулся. Снова дул ветер, в салоне посвежело, и ему стало легче. Это было не так страшно, как казалось.

– Знаешь, что странно? – Сёма нарушил молчание не сразу, они успели проехать полдесятка остановок.

– Что? – Денис пробормотал это почти что про себя, но Семён на его вялость внимания не обратил.

– Всем было жарко. Всем хотелось открыть люк, но никто этого не сделал.

– Люди готовы перетерпеть кое-что, лишь бы не ссориться, – Денис зевнул, и, наконец, открыл глаза. Головная боль, тяжелым осадком, притаилась где-то в затылке, готовая вот-вот напасть снова, но пока чуть отступила, и он был настроен поболтать.

– Большинство людей слишком воспитаны, чтобы что-то требовать. Понимаешь, мы – жертвы нашего хорошего воспитания, мы не можем не только чужое взять, но и даже свое. Мы не умеем уговаривать, упрашивать, требовать. Мы робко просим: а можно нам вот это? Только если тебе самому не нужно, а если нужно, я не возьму. И потому в мире отлично живется вот таким акулам: они разевают зубастую пасть, смотрят мертвыми охотничьими глазами, и ам! Съедают и свое, и чужое, все что удастся получить, заработать, выпросить. Хамоватые тетки в магазинах всегда получают свое, потому что продавцы не могут им противостоять, наглые продавщицы зажимают сдачу и не возвращают деньги за бракованный товар. Они получают свое, а мы идем домой, мрачнеем, жалуемся близким и стыдимся собственной воспитанности. Родители хотели, чтобы мы выросли хорошими людьми, но в мире, где так много людей плохих, хорошим быть очень трудно. А по-другому мы уже не умеем.

– Как в тот раз, когда все получили по две пиццы в столовой, а мы не одной, потому что не смогли пробиться сквозь толпу, – задумчиво протянул Семён.

– Типа того, – Денис кивнул, разглядывая потертые кеды.

– Но это же дерьмово.

– Ну так жизнь – не диснеевская сказка. Хочешь жить – умей вертеться. Я вот не умею.

– И я.

– Мечтаю научиться грубить людям, говорить то, что думаешь, стоять за себя. А то всю жизнь так и проживу мямлей, – Денис потер щеку, – надоело всех бояться и стесняться.

– Остановку проехали, мямля! – Семен схватил его за шкирку, торопливо выкидывая из маршрутки и прыгая следом.

Оба рванули назад, к виднеющемуся зданию университета, старому и выложенному из осыпающегося красного камня.

Денис лишь на мгновение чуть замедлил шаг, поймав взглядом хрупкую светловолосую фигурку, окруженную стайкой хихикающих девчонок. На миг его черные глаза встретились с ее, томительно-серыми, и он быстро отвернулся, чувствуя, как щеки заливает предательская краска. Девушка осталась позади.

Пепел

Асфальт под ногами кажется покрытым тонким полотном первого снега, но на самом деле – это пепел. Дождя не было давно, несмотря на пасмурную погоду, и потому останки тысяч сигарет серовато-белым налетом покрыли землю.

Я стою, прислонившись к стене ресторана, в маленьком закутке, куда все бегают на перекур, и не сразу понимаю, что уже минут пять рассеянно мусолю в пальцах дешевую сигарету, словно не решаясь ее поджечь. День катится к вечеру и выдался на редкость дерьмовым.

Рабочий день стартует в десять, и в течении часа, перед открытием, ты драишь весь чертов ресторан, начиная со своей зоны и заканчивая зонами общими. Затем бизнес-ланч, как правило, насыщенный, всегда проходящий как в тумане: столики сменяют друг друга один за другим, быстро, точно на карусели, ты не запоминаешь лиц и заказов, монотонно выполняя одни и те же действия. Затем затишье, когда можно перекусить или сбегать покурить. И вечером снова та же самая карусель, но только столики сидят дольше и требуют большего. Это выматывает. Работа с людьми всегда выматывает, потому как многие, точно маленькие клещи, заползают под кожу, впиваются в беззащитную плоть и тянут жилу за жилой.

Я устало прикрываю глаза, чувствуя непреодолимое желание уснуть. Но там, внутри ресторана, ждут еще три столика, совершенно не собирающиеся уходить, два из которых – на редкость тяжелые.

– К черту!

Арина выскочила из служебного входа, метнулась в закуток для перекура, едва не налетев на меня. Уставшее лицо раскраснелось, залитое слезами.

– Что случилось?

– К черту! Дай сюда! – она ловко выхватывает из моих смятую пачку, зажимает во рту сигарету, ловко поджигая. Она давно перешла на электронные сигареты, но сейчас, кажется, об этом забыла.

– Арина!

– К черту!

Ее обычно веселое лицо изменилось. Голубые глаза с вечным хитрым прищуром потухли, всегда улыбающиеся губы обиженно изогнулись, на щеках гневный румянец, покрытый крупными каплями слез. Мать двоих детей, в свои тридцать два она едва ли выглядела на двадцать пять, ко всему относящаяся с юмором и улыбкой, сейчас она была просто раздавлена. Сигарета подрагивала в некрепких пальцах.

– Эти мелкие… Сидят, выкомыриваются! – она сердито утирает глаза, – уволюсь, уволюсь к чертовой матери! Приходят, мелкие пижоны, выпендриваются, а ты терпи, улыбайся…

В ее глазах горькая обида, обида за то, что она, взрослый человек, мать двоих чудесных сыновей, должна стоять, унижаться и выслушивать каких-то зазнавшихся малолеток, с их вечными снисходительными ухмылками.

– Да ты что, Арин, как мы без тебя, – беспомощно бормочу, чувствуя опустошающий гнев и обиду. Обиду за нее и за них всех. – Плюнь ты…

– Не плюну, сил моих больше нет!

Она сердито топает ногой, обутой в дешевые потертые балетки, и ругается, выронив сигарету.

– К черту, – бормочет себе под нос, доставая телефон.

Арина не уволится, я знаю это точно. Сфера общепита затягивает, порой, куда сильнее вонючей болотной трясины. Ты прикипаешь к людям, вечному кипишу, непреходящей запаре, к общему торопливому и суетному темпу жизни.

– Так устроена жизнь, – я чувствую, как через маску сочувствия на лице впервые проступает ожесточенность, и торопливо отворачиваюсь.

– Хреново она устроена, – Арина наблюдает за медленно тлеющей сигаретой, и не замечает моего изменившегося лица, иначе она бы точно содрогнулась.

– Нет, на самом деле, так оно и есть. В этой жизни у тебя есть три пути, – мой тон становится несколько самодовольным, поучительным, но в голосе застревают высокие нотки обиды, и мне это не нравится, – ты можешь родиться в богатой семье, и родители протопчут тебе уютную дорожку к счастливой жизни. Хорошее образование, манеры, опытный психолог и дорогие шмотки.

Арина выжидательно смотрит на меня. Я часто замечаю, что у меня какой-то загадочный дар захватывать чужое внимание. Так змея гипнотизирует маленького пушистого зайчика.

– Ты можешь обладать красивой внешностью и сесть на чью-нибудь удобную просторную шею, да и в целом проторить себе путь большими глазами и пухлыми губами.

Девушка издает сдавленный смешок.

– Или ты можешь батрачить. Урабатываться не в себя, без выходных и праздников, вкалывать как лошадь…

– А потом и сдохнуть как лошадь, – Арина сердито отбрасывает в сторону сигарету, и та уныло шлепается на асфальт.

Я позволяю себе ободряюще хлопнуть ее по худому плечу.

– Забей себе кофе, я оплачу. Сегодня на баре Максим, так что не траванешься.

Максим – мечта любой девчонки, голубоглазый брюнет с очаровательной улыбкой и тенью ямочек на щеках. Мы учимся в одном университете, только вот будущее Максима – престижная, хорошо оплачиваемая работа программиста, а вот мое…, впрочем, я еще им всем покажу.

Арина слабо улыбается и качает головой:

– Я и без того живу на одной ненависти и кофеине в венах.

– Денис! – из-за двери служебного входа высунулось острое личико Гульшат, самой вредной менеджерки из всего штата. – Хватит штаны просиживать, у тебя столы вообще-то. А если так нечем заняться, я придумаю тебе работу.

Приходится улыбаться, пожимать плечами, строить немного виноватый вид, и торопливо возвращаться в зал, на ходу повязывая уродливый жесткий фартук официанта.

Мои три стола негодуют одновременно, как будто бы я отсутствовал не пять минут, а минимум пару часов. Этому нужна ложка, старую он уронил, эта пытается заказать вино подешевле и поприличнее – критерии абсолютно несовместимые – а этому нужны еще салфетки, ведь старые он художественно раскидал по залитой каплями столешнице. Поразительно, как двое человек могут так загадить пространство вокруг себя.

Им всем нужно кивать, улыбаться, заглядывать в глаза, делать вид, что тебя беспокоят их проблемы.

Я давно выработал привычку разговаривать с ними как с детьми, успокаивающе-нежным тоном, так утешают ребенка, разбившего коленку:

«Что? Ваше горячее готовиться уже десять минут? Ох, простите, пожалуйста, мне так жаль. Но, видите ли, вы заказали мясо по-французски, мясо должно хорошо пропечься, вы ведь не хотите сырое? Придется еще немножко подождать, повара делают все возможное».

«Что? Ваш суп слишком горячий? Прошу прощения, мне жаль, но он и подается горячим. Вы можете подуть на него, или просто подождать, пока он немного остынет».

Все эти реплики рекомендуется произносить медленно, сочувственно-виноватым тоном, для полноты картины вскинув брови печальным домиком.

Работает почти всегда. Гостям, как правило, больше нужно твое внимание, нежели результат.

Компания молодых людей за угловым столом шумит, смотрит насмешливо и нагло, и это раздражает. Демонстративно свинячит за столом, мешает забрать грязную посуду, то и дело щелкает пальцами вместо того, чтобы нормально подозвать меня.

Чем дольше они сидят, тем больше мне хочется перебить их всех одного за другим.

– Эй, официант! – широколицый парень, с лицом, усыпанным крупными хлопьями веснушек, вновь щелкает пухлыми пальцами, довольно осклабившись, – мне нужен мой бифштекс.

– Прошу прощения, вы заказывали бефстроганов, бифштекса в меню у нас нет, – улыбаюсь я, представляя, как изменится его лицо, когда я вспорю его жирное брюхо, позволяя глянцеватым сосискам кишок вывалиться наружу дымящейся вонючей кучей.

– Что за ресторан без бифштекса, – фыркает его сосед, карикатурно тощий, с узким обиженным лицом. Он обнимает за плечи недовольную темноволосую девушку, которая весь вечер жарко спорит с каждым их друзей.

– Это же тебе не стейк-хаус, – тут же вставляет она, морщит маленький нос и убирает длинную руку тощего парня со своих плеч. Она выглядит расстроенной, загнанной, демонстративно сидит чуть в сторонке, скрестив руки на груди, оглядывается, проверяя, волнуются ли о ней, достаточно ли обратили внимания. Весь ее вид кричит: «вот она я, посмотрите же на меня, обратите на меня свой взор! Поговорите со мной, утешьте меня, бегайте за мной!».

– Отстань, Розалия, – недовольно морщит нос тощий.

– Ваш бефстроганов будет готов в течении десяти-пятнадцати минут, – я вновь тяну улыбку, изо всех сил растягивая в ней уголки непослушных губ. Тощего я бы пропустил через огромную мясорубку, медленно, со вкусом, заживо, наслаждаясь тем, как он визжит надтреснутым голосом, бешено вращает тонкими руками-палочками, силясь выбраться, как глядит пустыми от боли глазами, наблюдая, как его узкие ноги исчезают в болезненной темноте острой мясорубки, и выходят из ее конца багряным фаршем.

– А че так долго? – жирный парень морщится, строит недовольное лицо, наблюдая за реакцией девушки напротив – впечатлилась ли она тем, какой он крутой? Как ставит на место зарвавшегося официантишку?

– Вы сделали заказ пять минут назад, горячее готовится в среднем около получаса, это же мясо. Ему необходимо время.

– Но можно же поторопиться, что там, сложно что ли, – бурчит рыжий, поправляя волосы, и не сводя взгляда с блондинки напротив. Розалия же вздыхает, вскидывает чуть дрожащие пальцы с короткими черными ногтями и множеством громоздких колец:

– Можно мне повторить пива?

– Мне тоже, раз уж блюда у вас не дождаться, – снисходительно кивает толстый, и добавляет отвратительное: «и сразу, а не через полчаса».

Максим на баре наливает пиво, сонно зевая, но довольно шустро. Рукава его черной рубашки закатаны до локтей, открывая симпатичные сильные руки. Понятно, почему он так нравится девушкам. При его внешности иметь харизму – роскошь, но он харизматичный. Улыбчивый, с обескураживающим чувством юмора, умный. У девчонок нет шансов.

– Чего такой кислый?

Я мысленно макаю толстого парня головой в бочку с пивом, любуясь пузырьками его угасающего дыхания на поверхности.

– Да гости тяжелые, все мозги вынесли.

– Двенадцатый? – Макс понимающе кивает, аккуратно снимая верхушку пенной шапочки с запотевшего пилснера.

– Ага, – тощий парень в моих фантазиях визжит, нанизанный на огромный вертел, крутится над языками пламени, кожа его чернеет и лопается кровавыми пузырями, голос надламывается от воплей.

– Те еще придурки, они в прошлый раз Милену едва до слез не довели, как же она ругалась… – Макс хихикает, подвигая ко мне бокалы. – Заглядывай после смены, я тебе отолью чего-нибудь, – он обаятельно подмигивает, доставая очередной слип с заказом, и ловко подхватывает с полки шейкер.

– Договорились, – настроение поднимается, и капризную блондинку за столиком я уже убиваю менее мучительно – просто душу розовой плотной подушкой.

Розалия же делает глоток пива и смотрит на меня долгим мутноватым взглядом, точно размышляя о чем-то, но ничего не говорит.

– Так что там с моим бифштексом…?

Бум. В моей голове звучит звонкий пистолетный выстрел.