Глава 27. Дорога на Изборск
Дорога на Изборск, пролегающая через болотистые леса и топи, обещала быть нелегкой. В некоторых местах тропа была разбита прошедшими намедни дождями. Время от времени лошади вязли копытами в лужах, громко фыркали, облизывая раскрасневшиеся носы.
К закату дружина подошла к небольшой деревушке, раскинувшейся на опушке. Солнце уже почти спряталось за темнеющей стеной леса. Холодало. Осень напомнила о себе промозглым ветром, поднявшимся к ночи.
Варяги разбрелись по дворам, упрятавшись кто куда. Принужденные к гостеприимству жители не смели отказать путешественникам в ночлеге. Рёрик и Трувор устроились в крохотной избушке у поросшего камышом пруда. Маленькие окошки, затворенные ставнями, почти упирались в землю, прохудившаяся крыша покосилась. Темные закопченные стены, казалось, вот-вот рассыплются от старости.
Хозяйка – разговорчивая старушка, укутанная в несколько шерстяных платков – радушно разместила путников возле единственного источника тепла – старой печи. Из ее широкого устья к потолку тянулся дымок, выходящий на улицу через маленькие отверстия под крышей и приоткрытую дверь. Казалось, жилище остывает быстрее, чем протапливается. Но все же, несмотря на скудность убранства, ветхая избенка казалась уютной. В осеннюю пору везде будет уютно, где крыша сыщется над головой.
– Сынок, – обратилась старушонка к Рёрику, – ты устал, я гляжу. Иди, приляг, а я тут пока постряпаю, – старушонка достала из печи огромный горшок, в котором уже полдня распаривались зерна овса.
– Не, ничего не надо…– Рёрик был не столько утомлен, сколько сосредоточен. Он думал не о том, каков окажется ночлег, а о том, что его будет ждать в Изборске. – У нас с собой все. Тебе еще оставим…
– Маслица добавим и будет сытно, – бурчала старушонка над горшком.
– А мы только что с радостного пиршества, – хихикал словоохотливый Трувор. – Запаслись провизией наперед.
– Вы куда путь держите? – обратилась старушонка на сей раз к разговорчивому Трувору. – Вижу, далече.
– На охоту, мать, идем. На охоту, – пережевывая лепешку, ответил Трувор, лукаво подмигнув Рёрику.
– Так скоро зима…Какая теперь охота…– кряхтела старуха, заставляя стол деревянными плошками.
– Самое оно, мать, – заверил Трувор, как обычно, посмеиваясь. – Верно же?
– Да уж, – усмехнулся Рёрик. – Пойду-ка я, пожалуй, пройдусь…Заодно коней гляну.
– Напоила коньков ваших, напоила, сынок, – отозвалась старушонка. Тяжело ступая небольшими шагами, она выглядела очень старой и слабой. От стола к печи, от печи к ведерку с водой и обратно к столу.
– А ты одна живешь? Дети твои где? – неожиданно для самого себя спросил Рёрик.
– А я одна. Я давно одна, сынок. Не дали боги мне потомства, – глухо отозвалась старушонка. – Кто знает, может, оно и к лучшему. Живу себе, ни за кого сердце не болит. Муж был у меня. Помер уже лет как двадцать. Или больше…Давно это было, – накладывая в миску получившуюся снедь, старушонка задумчиво оглядела гостей. – Вы еще младые…Это мои годы упущенные. А я такая раньше была! Раскрасавица первая! Все меня знали, князья сватались! А нонеча одни морщины остались…Сынок, ты кашу-то снедай, – отвлеклась она на Трувора.
Похолодало. Рёрик вышел на улицу. Прошелся по деревне, заглянул в другие избы проведать, как и где устроились остальные. Дружина приютилась тесно, но согласно. Деревенька оказалась дружелюбной. Жителей не смутило, что половина путников – чужаки, не понимающие языка. Возможно, в этой глуши всем рады. Или так кажется.
– Зябко как-то. Осень, называется! Без шапки не выйдешь! Снега не хватает! Исполать небу, что хоть это селение подвернулось! А то у меня уже спину тянет, – как всегда, ворчал Истома. Остальные были довольны и веселы, ибо не только ржаных лепешек с собой прихватили в путь, но и сосудов с горячительным.
Около одной из изб на крылечке Рёрика уже поджидал Трувор, переминающийся с ноги на ногу.
– Куда ушел? Я ж тебе кричал, чтоб подождал. Давился кашей ее, спешил…Выбегаю, а тебя и след простыл! Ты, кстати, Гарма не видал? – Трувор уже несколько дней таскал за собой приблудившегося пса, который то внезапно исчезал, то появлялся из ниоткуда. – Гааарм! Иди скорей ко мне! Я тут!
– Что-то он не очень напоминает Гарма…– усмехнулся Рёрик, вспомнив облезлую фигуру забавного пса, с веселым тонким хвостом, постоянно болтающимся от радости из стороны в сторону.
– Бабка в хату его не пустит, небось…А ты, это, решил уже, как в Изборске дело поставим?
– По кривой дороге вперед не видать. Сначала надо встретиться с засланными…– утвердил князь.
– Мда…Вот в толк не возьму…А защитники там, вообще, есть какие-нибудь?! – заулыбался Трувор. – Поди, всех самых бойких на празднование забрали. Одни бабы остались. Может, зря мы, это, с собой секиры да мечи тащим? Лишняя поклажа! Ха-ха…Лучше б еще припасов взяли, хоть не так бы скучно было в дороге, – смеясь, Трувор утирал рукавом слезящийся глаз. – Нег, а что если нам к боярам сразу с монетами? Золотом их купим…Заплатим, и все! Никаких переживаний и потерь для нас!
– Не хочу я им ничего платить. Обойдутся…– сплюнул Рёрик. – Мы здесь чужие. Может, народ взбунтуется. Или соседи ополчатся…Или набег какой…Не уверен, что в случае чего, новгородцы тут же мне с улыбками отдадут своих сынков на подмогу. Так что золото нам пригодится для наемников…
– Ну да, вообще-то…– согласился Трувор. – С другой стороны изборские говоруны без своего Изяслава – точно беззащитные гуси в загоне. Золотом их еще кормить! Обойдутся! Кстати…Если Изборск будет наш, то…Ты уже решил, где останешься?
– В Новгороде…
– Или в Ладоге?
– Новгород только…– повторил Рёрик. – В Изборске пусть Годфред остается…
– Эх, жаль, я не твой племянник! Тогда б и мне ты городишко завоевал, – захихикал Трувор, а после принялся зазывать своего пса. – Гарм! Иди сюда, каши дам миску! Гарм! Ну где же ты? – и повернувшись к Рёрику, Трувор вдруг сообщил, – я без него не пойду завтра никуда!
– Начинается…– рассмеялся Рёрик.
****
Ночь подкралась незаметно. Стемнело быстро, черные тучи заволокли небо. Пошел дождь. Сначала одинокими тяжелыми каплями. И, набрав сил, обрушился неистовым ливнем. Грохотало на всю округу. Казалось, сам разгневанный Перун в ярости спустился на землю в своей стальной колеснице, готовый обратить мир в щепки. Дикий ветер рвал деревья, переворачивал телеги, кружа забытые ведерки и ковши.
– Как бы твою крышу не унесло, мать! – обращаясь к старушке, отметил Трувор весело.
– Однажды точно унесет, сынок, точно унесет! Прохудилась совсем! Сейчас капать начнет, – и не успела старушка договорить, как послышался стук капель, падающих одна за другой на деревянный пол все быстрее и быстрее. А через минуту с крыши уже лилось в три ручья. Старушка приволокла из сеней корыто и подставила его под струящийся поток. – Зиму бы пережить, а там Сварог позаботится…
****
Беспокойная ночь отступила, оставив свои следы в обломанных сучьях и всклоченных грядках. Там и тут, повсюду в самых неожиданных местах, была разбросана разная утварь, беспорядочно занесенная бурей на крыши, в колодцы да кусты.
– Где ж кочерга-то моя? Кочерга?! – сетовала поутру старушонка, ища любимую шуровку. – Как теперь печь топить да горшки поправлять? Домовой, проказник, опять у меня ее скрал!
– Не, мать, какой еще домовой! Вон в углу, за лавками, – отозвался с полатей сонный Трувор. – Подкрепиться что-то хочется…– свесив голову, проголодавшийся молодец ищущим взглядом остриг стол и печку. – А Нег где? Не видала? А, мать? Князь, говорю, где?
– Ушел к колодцу воды принести. Да как же он пошел без ведерка-то? – опомнилась вдруг старушонка.
– Ушел и пропал! У него такое бывает, – послышался зевающий голос Трувора.
– Говорю, ведь ведерко-то мое унесло! – повествовала старушонка о своих сельских злоключениях. – Выхожу поутру, а ведерка-то нет! Я и в канаву глядела, и в огороде искала и под забор заглядывала…
– Вот под забор можно было б не заглядывать, – как всегда весло отозвался Трувор, пытаясь вообразить себе эту картину. – В сенях смотрела? Может, в избу занесла и забыла?
– Не заносила я, помню же! Не заносила, – кудахтала старушонка, суетливо семеня по горнице.
Дверь вдруг отворилась. На пороге стоял Рёрик с ведерком воды и каким-то поленом в руке.
– Вот и князь! – сползая с полатей, словно кисельная гуща, возгласил заспанный Трувор. – Ты что ж меня не разбудил? Я б к колодцу!
– Тебя будить – проще самому сходить, – заливая воду в бочку, усмехнулся Рёрик.
– Экий ты, сынок, толковый! И ведерко мое отыскал! Где ж оно было-то? Я его и в огороде искала, и под забор заглядывала, – включилась в беседу старушонка. – Да, ладно, полноте тебе! Оставь бочку, наполню сама ее после. Это ж полдня тратить, коли ее водицей полнить! Ну, кидай, кидай, – замахала старушонка сморщенной дланью.
– Водицы я пока еще в силах принести, не переживай, – Рёрик собрался снова к колодцу. – Ну, я пошел.
– Подожди, я помогу, – подпрыгивая на одной ноге, Трувор поскакал за Рёриком, натягивая на ходу сапог. – Ты, кстати, где бадью ее нарыл? А то она уж и под забор заглядывала…– улыбался Трувор, потирая заспанный глаз.
– Вчера еще в сарай бросил. Унесло б ураганом, осталась бы бабка без ведра…
– Экий ты добрый…– хихикнул Трувор. – Третьеводни половину города разорил, а сегодня тебе старушонку без ведерка оставить жалко! Не пойму я тебя порой!
– Опять враки…Город я не трогал, – пожал плечами Рёрик.
Перемахнув через ближайший частокол, Трувор вскоре вернулся уже с тремя ведрами.
– Ох, что-то сил совсем нет…Ну и день…– жуя соломинку, лукаво начал Трувор. – Нег…
– Ау, – отозвался Рёрик, доставая ведро из колодца.
– Я вот все хотел спросить…Ты это…– шмыгнул носом Трувор. – У тебя с княжной было чего?
– Представь себе, всю ночь так и пробеседовали, – Рёрик отхлебнул ледяной водицы из ведра. И она показалась ему невероятно вкусной. Наверное, оттого, что его долго мучила жажда.
– Глупая девица. О чем с ней беседовать…Шутишь, что ли…– недоумевал Трувор, однако от любопытства своего не отказался. – Ну а я еще вот что хотел уточнить…Когда вы…Ну то есть…Ты вот как с ней…
– Чего тебе надобно от меня?! – заливая второе ведерко, выругался Рёрик.
– Ты хоть скажи, как тебе? – не сдавался любознательный Трувор. – Ну чего ты, не ломайся, расскажи, как все прошло!
– Вполне себе. Не переживай, – отмахнулся Рёрик, посмеиваясь.
– «Вполне себе»? – Трувор недоверчиво покосился на друга. – Это ж дочка Гостомысла…
– Не повлияло, – заверил князь.
– Ко всеобщему счастью…– завершил мысль Трувор. – И что…Она…Как бы это…– ради непринужденности Трувор оперся на ведро, но оно тут же пошатнулось, обрызгав его. – Тьфу…Нет…Я все же хотел уяснить…– отряхиваясь, продолжал Трувор. – Короче…– любопытный Трувор понизил голос до шепота, хотя на колодце они были с Рёриком вдвоем. – Дочка Гостомысла была невинна?
– Была.
– Слава богам…– выдохнул Трувор с облегчением. – Хоть так. А ты теперь куда ее денешь? Оставишь? Али что…
– В своем Новгороде пусть сидит пока…
– Может и дело: все ее знают, законная княгиня она для них. Против тебя, значится, народ не пойдет, – поднимая палец вверх, заключил Трувор, после чего принялся умываться. – Брррр, холодно что-то…Кстати, я вот еще, что хотел узнать…Даже неловко спрашивать, но…
– Бери уже ведра, наконец, сплетник, – усмехнулся Рёрик. – И пригони наших бездельников, пусть бабке крышу поправят напоследок…
– Как скажешь…– вздохнул Трувор.
Глава 28. Первые дни
Словно в одночасье пришла в Новгород осень. Хмурая и стылая. Улетели осы и стрекозы. Стихли птицы. Низкое небо надавило на лес. Печально завыли ветра.
В княжеском детинце было тихо. Ни суетливых баб с корзинками, ни мужиков с топорами наперевес, ни галдящей детворы с сухарями за щеками. По не подметенным дорожкам вышагивали лишь вооруженные до зубов люди. Несмотря на то, что в отсутствии своего предводителя чужеземцы не затевали веселых пьянок и не бегали по деревням в поисках девок, они не чувствовали стеснения. По-хозяйски заглядывали в амбары и курятники, располагались в избах, где прежде коротали дни дружинники Гостомысла. Все у чужаков спорилось, шло степенно. За разговорами и шутками. Глядишь, и там уже побывали, и здесь. И лишь только один терем обходили они стороной. Ставни и двери были в нем заперты наглухо. А по широкому крыльцу ветерок гонял пожухлую листву.
Однажды чуть приоткрылась ставенка. Промелькнула у окна бледная тень. А после ставенка захлопнулась. Не все видели в тот день эту тень, но зато все знали, кто она.
В теремке Дивы было не топлено. От пола шел холод. Из огромных летних окон сквозило. Но ее такие мелочи отныне не заботили. Ее, вообще, теперь мало что занимало. Даже собственная участь. И так ясно, каким бы ни оказалось грядущее, хорошего в нем будет немного. Пока она пленница в собственном доме. Ни жития, ни смерти. Прошло всего пару дней с того страшного вечера. Пряча лицо в подушку, Дива заливалась слезами все это время, прерываясь лишь на сон. И вскоре ее начала мучить бессонница. Едва только истерзанная Дива проваливалась в забытье, как тут же вскакивала с кровати. Ей мерещились крики и вопли. Но это всего лишь негромкие песни дружины нового князя. Сегодня никого здесь не убивают.
И, конечно, до сих пор Дива не покидала своего укрытия. И всего раз выглянула в окно. Поздним вечером, чтоб никто не заметил. Не узнала она тогда знакомый с детства дворик. Это не хоромы правителя, а настоящий разбойничий вертеп! Дымят костры. Кони ходят по двору, будто для них нет конюшен. Тела павших убрали, но повсюду проглядывают следы бойни. И ни одного знакомого лица. Лишь чужеземные головорезы.
****
Затяжной дождь кончился. Настал день, когда Дива уже не могла только спать и плакать. И скорби имеется предел. Слезы ее иссякли. К своему стыду, она обнаружила, что ей захотелось подкрепиться. Голод оказался столь силен, что Дива почти возненавидела себя. Как она может думать о яствах после всего, что произошло!
И все же она не была готова выйти на улицу и встретиться с новой жизнью лицом к лицу. Хотя в хоромах наметились положительные перемены. Начали возвращаться дворовые. Слышалась родная речь.
С самого утра Дива угрюмо бродила взад и вперед по своей прехолодной опочивальне. Бесполезно крутился в голове один и тот же образ – брошенный у колодца бортник Герасим, зарубленный чьим-то топориком. Никаких других мыслей.
Вдруг послышался настойчивый стук в дверь. Дива вздрогнула, поплотнее запахнувшись в платок.
– Сестренка, ты тут? – раздался молодецкий окрик с крыльца.
Утирая мокрый от слез нос, Дива поспешила вниз по лестнице. Торопливо нацепив поверх волос убрус, шагнула в сени и осторожно потянула засов. Есений! Радость пламенем вспыхнула в ее сердце: он спасся той ужасной ночью! Теперь она не одинока!
– Ты жив, исполать богам! – на глазах Дивы навернулись слезы, она бросилась к брату. – Еся, как же ты здесь? Тебе нельзя тут быть!
– Да меня никто и не заприметил, – и правда, Есений хитроумно сменил княжеский наряд на платье ремесленника, что позволило ему затеряться среди простого люда. – Но ты…Дива…О, Ярило! Что с тобой?! Ты так худа и бледна…И эти одежды…– Есений был удивлен найти всегда пригожую княжну в жалком виде, в помятых платьях, с непричесанными космами и осунувшимся лицом. – А где же сестрицы? С тобой ли?
– Бежали они. В ту ночь еще. Оставили меня одну здесь, – Дива смотрела на Есения с укоризной. – Лучше б тогда стрела поразила и меня! – ее последние слова скомкались от слез.
– Не кручинься. Я многое той ночью передумал. Многое постиг. Нескладно вышло все, – Есений взял сестру за руки. – Ничем не мог помочь. Но теперь я здесь и прогоню нашего врага, – княжич хотел обнять сестру, но та резко отпрянула от него с внезапно озлобленным лицом.
– Хотите увидеть молодца-удальца – поверните голову направо! – вскричала Дива с обидой и гневом. – А где ты был в тот день?! Убежал, бросил меня! И отца!
– Я никого не бросал! Я искал вас! – начал отнекиваться Есений. В силу юности он не постигал, что свою вину лучше признавать решительно и сразу. Дальше будет только тяжелее. – К тому же здесь был твой муж, Радимир! Он должен был защитить тебя…
– Что ты там мог передумать и постичь, сидя, яко пугливый заяц, в норе?! – заорала Дива, перебив Есения. – Это не тебя десять мужиков тащило в избу! Это у меня все за вечер перевернулось! Это я все сто раз передумала! И ищу решения, хотя уж поздно! А ты что?
– Я, правда, был вынужден бежать прочь. Уж коли говорю, то выбора, воистину, не было. Сама посуди, ну остался бы я. Так и меня бы скосили вместе с остальными, – Есений осознавал, что смалодушничал. Но также понимал, что и отвага его не принесла бы плодов. – Мы не были готовы к подлой атаке врага. Все, кто постарался дать отпор, оказались в мире ином, – справедливо заметил Есений. – Днесь я здесь, готовый постоять за тебя и честь нашего дома! – Есений расхрабрился неслучайно. Он вернулся потому, что видел, как отряд покидал город. – Я знаю, что необходимо сделать. Все можно исправить! – с жаром принялся уверять юноша. – Надо лишь собрать воедино дружину отца и убить того изверга, что возглавил захватчиков! Как отец говаривал – рать крепка воеводою. Без своего вожака остальные уйдут. Но сперва, покамест здесь нет его, мы свергнем тех, кого он оставил тут для пригляда…
– Что ты? Из ума выжил за время своих скитаний? Что говоришь? – Дива отшатнулась в ужасе, представив себе, чем увенчаются попытки брата. – Ты хоть знаешь, кто теперь князь?!
– Я! Я законный князь Новгорода! – ответил на вопрос Есений в доблестном княжеском стиле.
– Лучше б тебе об этом позабыть и вслух не произносить, болван! Я всегда знала, что ты глуп! Вырос, а ума не вынес! – Дива закатила брату подзатыльник. После всего, что выпало на ее долю, границы для нее самой также оказались стерты. Она уже не видела ничего заповеданного в том, чтоб поднять руку на брата и законного наследника ее отца. – Выбрось эти мысли из головы! Еще услышат! О, Сварог, козы затевают охоту на волков! – Дива поморщилась, облизнув сухие губы. Запоздалая удаль брата только выводила ее из себя. – А почему это ты не спрашиваешь, как я поживаю, в здравии ли пребываю?! Освобождать отцовский трон, свергать и прогонять супостатов – это славно. Достойно похвалы! Но как же я? Вдруг окажется, что разобидели меня, что имя мое честное пострадало не меньше разгромленных хором? Что тогда ты сделаешь? Как вступишься? На честный бой врага вызовешь в поле чистое? Коли так, то тебе никто и отказать не посмеет, даже эти варвары! – Дива не могла простить того, что ее никто не защитил. Как замуж выдавать за Радимира да выкуп за нее обретать – это они горазды. А как отстаивать ее, так сразу все куда-то подевались!
– Я рад, что ты жива и невредима…– вздохнул Есений, который, разумеется, уже все понял относительно нее. – Остальное не так важно теперь…
– «Остальное не так важно», потому что об остальном ты не спрашиваешь! – гаркнула Дива. Она не позволила бы Есению сражаться за себя ни тогда, ни сейчас. Но ее озлобляло то, что он этого и не предлагал.
– Я не спрашиваю. А ты никак не уразумеешь! – вспыхнул и Есений. – Я же не ты! Меня б сразу грохнули. Сперва искалечив и поизмывавшись вдоволь! – Есений жалел сестру, но в тот день он был не в силах помочь ей. – А ты здесь, в теремке! Не в поле спину гнешь, не в земле сырой лежишь. И хоть тебе тяжко, но ты все ж жива и здорова. Не убил же он тебя…
– Да, может, лучше бы убил! – возмутилась Дива. – Ты хоть знаешь, что мне довелось пережить?! Перенести! Выдержать!
– Как бы там ни было, сейчас основное, что ты невредима. Токмо неизвестно, надолго ли это благоденствие. Посему и говорю. Нельзя сидеть сложа руки! Если мы упустим момент, он вернется и тогда…
– Против кого ты решил выступить? Кто здесь теперь хозяин? – Дива не могла даже в воображении представить себе Есения во главе ополчения. Сейчас она отчетливо видела, что он лишь мальчишка с ясными, как весеннее небо, глазами. – Ты зрел нового князя? Он тебя одной левой положит, Есений! Ты и вздохнуть не успеешь. Не вздумай к нему приближаться и на сотню шагов! Я запрещаю, слышал меня?! Я не хочу, чтоб он оторвал твою пустую голову! – развопилась Дива, постепенно приходя в себя. Сказались дни скорби и молчания. – А от дружины отца ничего не осталось, некого собирать! И легко порешить тех, что оставлены за старших, не выйдет! Они не дурачье, поодиночке здесь не гуляют. Да к тому же они дикое зверье, и сами кого хочешь ухлопают! Они не землеробы, а душегубы бывалые! Не думаю, что Хельми допустит, дабы их застал врасплох кто-то вроде тебя! А когда вернется он – ты к нему и не подступишься даже! Его всегда охраняют! Впрочем, он и без стражи сам любого изуродует! Все, пойди отсель! Долой из города! Вон! Я не вынесу, если он и тебя убьет! Тогда я буду самой круглой сиротой на земле Новгородской! – ссора с братом пошла Диве на пользу, пробудив заснувшие чувства.
– Если дружины отца больше нет, то мы наберем новую! Мы расскажем всем правду! – по-юношески воодушевленно настаивал княжич. – А если и это не поможет, то я отправлюсь к нашему дяде в Ростов! И он вручит мне войско, которое вернет Новгород под нашу длань!
– Перун тебе в помощь, – Дива наперед была уверена, что все затеи брата обречены и бестолковы. – Столь бравым нужно было явиться в тот день!
– Ты будешь теперь до самой смерти корить меня?
– Сколько надо, столько и буду! Хоть теперь наберись мужества и признай, что поступил трусливо! – в глубине души Дива понимала поступок брата вполне. Но никак не могла сдержать гнев, в котором виноват был, точно, не он. – Признай это уже!
– Ладно. Я поступил недостойно. Прости меня, – вздохнул Есений. И сразу ему сделалось легко после своего раскаяния. – Но…
– Но все, – решив, что далее продолжать этот пустой разговор не имеет смысла, Дива направилась к выходу, попутно натягивая на себя расшитый узорами опашень. – Надвинь свою шапку на лилейное чело и несись отсюда со всех ног, пока никто не признал тебя…– Дива приостановилась у выхода, сняла с полки красивый ларец, подаренный ей Радимиром, и шмякнула его перед Есением. – И больше тут не появляйся. Наследнику Гостомысла здесь опасно…– на всякий случай напомнила Дива легкомысленному братцу.
По дороге она то и дело с прискорбием подмечала, что все в ее собственном тереме вверх дном. Поломанные предметы обстановки, черепки разбитой посуды, грязь и лохмотья по углам. Особый благословленный каравай для молодых уже кто-то съел, а под лавкой валялась пустая миска. В кладовую «гости» вообще проломили стену каким-то чудесным образом. Видно, что-то искали. Зрелище было удручающим даже внутри дома. Что же тогда творится снаружи?!
Несмотря на перебранку, появление брата приободрило Диву. И впервые за эти дни у нее возникла решимость покинуть терем. Хлопнув и без того покосившейся дверью, Дива вышла на крылечко. Теперь она уже не собиралась голодать. Есений же не голодает! Да и к тому же, еда все скрашивает. Зачем отвергать сей дар богов!
На дворах оказалось неожиданно людно. Не так, как обычно, но все же. Кто-то даже поздоровался с ней. Часть дворовых вернулась и наводила порядок, попутно шушукаясь о минувших событиях. Никто толком не мог объяснить, что случилось в день осенних Радогощ. Вышла замуж дочка князя или нет?..Кто напал?..А главное, что с самим правителем?! То ли жив Гостомысл, то ли нет…Ежели да, то где же он? Если нет, то кто же княжит?! Поговаривают, что его убили. И кажется, убил Ярополк! Вот ти и союз с Изборском!
Не теряя времени даром, Дива направилась в стряпные избы. Идти было всего несколько десятков шагов. Однако и они давались ей нелегко. Она видела, во что превратились родные хоромы, и не узнавала их. Повсюду валялись потерянные и забытые вещи. Дива запнулась о чей-то сапог. Она точно помнила, что возле ее терема, рядом с березами, располагался дровяник. Но теперь там был пустырь. Странно. Сарай исчез словно по волшебству. Куда они его дели?! Неужели княжеский двор теперь всегда будет выглядеть обездоленным и разоренным!
В стряпной оказалось пусто и холодно. Печи не топились. Поварихи, видно, еще не вернулись.
Дива нашла какую-то зачерствелую лепешку, с одного края уже тронутую зеленью. Откусила кусок с чистого конца и начала равнодушно пережевывать. Вкус был отвратителен: будто в тесто добавили ложку чернозема. Но и это не смутило княжну. Ей ли заботиться о вкусе и здоровье после всего произошедшего!..
Перекинувшись через подоконник и все еще снедая сомнительную булочку, Дива выглянула в окно. Младые годы брали свое. После дней прозябания в ней пробуждался, пусть и вялый, но все же интерес к окружающему. Надо все-таки почетче понять, что происходит вокруг.
Родные хоромы казались чужими. А может, изменилась она сама. По лужайке ходила пара обшарпанных гусей. Радостно бегала какая-то плешивая собака с костью в зубах. Диву передернуло от вида пришлого воина, гуляющего вдалеке. За его спиной красовался устрашающий меч, а на губах – удовлетворенная улыбка. Он вышагивал вальяжно, словно отдыхал у себя дома. Дива захлопнула ставни, и в стряпной сделалось заметно темнее. Еще стражу оставил! Как все мерзко!
День назад в это же самое время она безутешно плакала и спала, спала и плакала. Но сегодня наступило отупение, слезы закончились. Это не примирение с утратой. Это что-то вроде душевной нетрезвости. Нужно запретить себе думать обо всем произошедшем, дабы не сойти с ума. Но разве такое можно забыть?..
Опустившись на холодную лавку, Дива молча пережевывала прегадкую лепешку, невольно воскрешая в памяти призраки былого. Улыбающийся Пересвет, подшучивающий над ней. Отец в длинной рубахе, с седой бородой, занятый государственными делами. Нерешительный Радимир, его пухлые губы и огромный нос, раздраженный простудой. Как он все время растерянно глядел на своего родителя, князя Изяслава. Интересно, что могло ожидать ее с этим увальнем, если бы его все-таки не зарубили? Он испытывал затруднение даже в разговоре с невестой. Что же началось бы, когда они остались наедине?..Омерзительно. А ведь все ждали наследников! Может, даже и хорошо, что его в итоге…
Дива виновато опустила глаза, прогнав от себя греховную мысль. И вновь ей привиделся его истерзанный труп посреди горницы. Он уже ничего не сможет сказать или сделать на этом свете. А мог бы? Или все же он был обречен наперед…Беззащитные и слабые в безопасности лишь до тех пор, пока есть кому о них позаботиться. Но и это не всегда. Разве Изяслав уберег своего Радимира от нагрянувшего варяга? От такого врага никто упасти не сможет. Если хищник вышел на охоту, то он не остановится до тех пор, пока не настигнет добычу. Вот и ее саму, многооберегаемую княжну, никто не спас от него. И затем каждый последующий миг с ним был страшнее предыдущего. На заре, когда первые рассветные лучи пробрались в горницу, Дива разглядела спящего чужака. Соломенные волосы, строгие черты лица. Левая рука спадала с постели. Правая, в ссадинах, покоилась на подушке. Он спал тихо, точно его и вовсе не было в ее тереме. Но на самом деле он был. И даже тогда, когда он ушел, ей казалось что он рядом с ней, в ней и касается ее.
В душе Дива вновь выбранила себя. Как она может думать обо всех этих непристойностях, когда ее постигло столько бед! Нужно поразмыслить о чем-то насущном и важном. Например, о сестрах. Они, скорее всего, живы. Да, они, точно, живы. Однако отца и половины знакомых больше нет. Нет и приглашенных на свадьбу гостей, семьи жениха – все погибли. А сестры…Они бежали в ту ночь. Она сама видела, когда ее тащили к Рёрику, как те вдалеке улепетывали вместе с кем-то из дворовых. Они мчались к лесу, где уже, наверное, не хватало места на всех беглецов. А о ней даже никто не вспомнил. На словах в их семье все горой друг за друга. А на деле оказалось, что каждый сам за себя, один лишь Сварог за всех.
Итак, все умерли. Вернее, почти все. Как, вообще, такое возможно! Ведь стены были укреплены, а на празднике находились защитники обоих княжеств! Хотя, может, в этом-то и причина столь беззастенчивого явления врага. Городская стена охватывает малую часть города. Княжеские хоромы обособлены. Большинство жителей и построек находится вне укреплений. И только в случае опасности сельчане приходят укрыться за крепостной вал. В обычные дни врата заперты. Или открыты для купцов и коробейников, но находятся под пристальным наблюдением стражи, готовой затворить их при возникновении угрозы. Однако свадьба – событие особое. Словно ароматный каравай, зазывающий голодного путника в лавку пекаря, город влечет к себе жителей всех окрестных мест. И в этот день проход для гостей открыт настежь без всяких условий. Ведь не все желающие веселиться в честь славного случая живут в городе! А тем временем это торжество народное: князь выдает замуж дочь древнего рода! К тому же праздновались всегда шумные Радогощи. Никто толком не следил за вратами и в детинце. А даже если и следил…Часть налетчиков могла проникнуть в хоромы под видом пришедших на празднество гостей. А потом, перерезав охрану, беспрепятственно впустить и остальных…
Но это все уже ненужные рассуждения. Надо поразмыслить о том, как ей самой, Диве, поступить дальше. Уместнее всего было бы пойти и утопиться в реке. Это благородный выход. Вот только сможет ли она удалиться с охраняемых хором и добраться до воды без происшествий? Или ее поймают эти разбойники? Хорошо еще, если они признают в ней жену своего главаря и вернут обратно в терем. А ведь могут найтись сюжеты менее радужные. На такой случай всегда нужно иметь какой-нибудь яд. Чтоб не попасться ни в чьи лапы. Но яда у нее нет. Тогда остается последний путь – вонзить в себя нож. В ночь свадьбы этого не получилось. Но сейчас такая возможность есть. Нужно только сыскать подходящий клинок. Хотя, надо полагать, это не проблема. На худой конец, наверное, мог бы сгодиться кухонный нож.
В стряпной имелось вдоволь всяких ножей, коими поварихи обычно разделывали скотину. Один из них, внушительный по размеру, был глубоко воткнут лезвием в столешницу. Сразу стало ясно, что это сделали не кухарки. А окаянные пришлые, заворачивающие сюда похарчевать! Домовничают будто в своем логове!
Нож оказался загнан в дерево глубже, чем предполагалось. Дива даже порезала руку, пока выдергивала его. Она только сейчас ощутила, какая же она все-таки бесполезная. Она ничего не умеет. Ничего не знает. И все беды произошли из-за нее. Ее совесть никогда не очистится. И нужно уже поскорее покончить с собой!