Loe raamatut: «80 лет Центрально-Азиатской экспедиции Н. К. Рериха. Материалы Международной научно-общественной конференции. 2008», lehekülg 12

А.Г.Назаров,
Доктор биологических наук, академик РАЕН, институт истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова, Москва
В созвездии первопроходцев. Общее и особенное центрально-азиатской экспедиции Н.К.Рериха

К методологии исследований

В многовековой традиции народов мира к путешествиям Центрально-Азиатская экспедиция Н.К.Рериха занимает особое место. Страстью к открытию новых земель, к познанию дальних стран, обычаев и нравов других – «чужих» – для путешественников племен и народов сопровождались все этапы развития человеческого рода.

Но что случилось с одной из крупнейших азиатских экспедиций – экспедицией Н.К.Рериха? Прошло 80 лет с момента ее завершения, а мы не встретим ее названия среди известных всему миру географических экспедиций. Нет ее описания в словарях и энциклопедиях, она не изучается на уроках в школе. С ее маршрутом, длиной в тысячи километров, практически не знакомы ученые-естествоиспытатели, геологи и географы, биологи, историки науки².

В чем же причина такого «молчания Вселенной» по отношению к выдающемуся событию в истории открытий… Открытий чего? Новых материков, горных хребтов, морей и рек, или залежей полезных ископаемых, суливших несметные богатства? Или, может быть, неизвестных науке видов растений и животных, или новых земных обитателей в заоблачных высотах, увидеть которых не дано простым смертным? Ни то ни другое в отдельности, и то и другое – вместе.

Однозначный ответ для себя найти трудно. Может быть, он придет позже, после многих научных исследований, что еще впереди, после изучения трудов, оставленных семьей Рерихов потомкам. Но знаю точно одно: если бы Центрально-Азиатская экспедиция сделала хотя бы небольшую часть традиционных географических открытий в малодоступных и слабо изученных высокогорьях Гималаев, на плато Тибета, в безводных пустынях Гоби, на непроходимых тропах и перевалах величайшей горной системы мира, то тогда бы она сияла звездой первой величины, украшавшей знаменитые географические экспедиции мира. Стала бы доступной обыденному сознанию, узнаваемой и понимаемой.

Сегодня же она – загадка. Но можно приблизиться, пусть и не полностью, к раскрытию ее целей, причин непонимания ее мирового значения, ее нравственного, духовного влияния на каждого, кто пытается проникнуть в ее сокровенные глубины, – в этом нам окажет помощь испытанный временем сравнительно-научный метод, входящий в общую методологию истории науки.

Исходной методологической посылкой в исследовании послужит многозначность практически всех крупных мировых экспедиций. Как сложная социально-психологическая, социоприродная и экономическая система, любая географическая экспедиция— будемтакназыватьи Центрально-Азиатскую— функционирует в природном пространстве-времени. Она синергетически связана с внутренним и внешним событийным миром: с «длением геологического времени», по В.И.Вернадскому, и с внезапно наступающими, по С.П.Курдюмову и Е.Н.Князевой [1], «режимами с ускорением», требующими принятия мгновенных решений, изменений, порой кардинальных, первично поставленных задач и целей или их существенного расширения. Следовательно, можно говорить об экспедиции Н.К.Рериха как о многоцелевой, а отсюда, в частности, вытекает и невозможность определить одну-единственную причину «непонимания» истинной роли и значения экспедиции: таких причин несколько. Их иерархия проступает от относительно «простых», как бы лежащих на поверхности причин («не сделали географического открытия!») до глубинных, порой скрытых, подлинно великих причин – целей, требующих обстоятельного историко-научного исследования результатов экспедиции, сравнительного их соотнесения с целями и достижениями крупнейших экспедиций путешественников-первопроходцев в разных частях обитаемой и необитаемой земной ойкумены.

Таков наш схематичный план изучения общих и особенных свойств Центрально-Азиатской экспедиции. Но в каждом исследователе, наверное, где-то внутри запрятана надежда, что в процессе изучения удастся приблизиться к пониманию психологических черт личности великих путешественников, особенностей их мышления и мировосприятия. Однако в этой надежде таится и опасность – переход недопустимой для научного исследования «границы дозволенного». Вольно или невольно переходя невидимую черту, исследователь начинает приписывать изучаемым творцам великих экспедиционных путешествий свои собственные мысли и домыслы, искажающие, иногда до неузнаваемости, их нравственный облик и смысл содеянного ими на благо человека. Мы знаем, что такая потенциальная опасность по отношению к творчеству семьи Рерихов давно переросла в реальную угрозу искажения их благородных целей, непонимания смысла их творческой и общественной деятельности³. В полной мере это относится и к трактовке ряда непроясненных и неизученных современной наукой моментов деятельности Н.К., Е.И. и Ю.Н. Рерихов в Центрально-Азиатской экспедиции. Поэтому, чтобы не ошибиться, будем сверять свои собственные догадки с мыслями и поступками членов семьи Рерихов, запечатленными в их огромном художественном, литературном, научном и эпистолярном наследии, в их научной, художественной и общественной деятельности⁴.

Созвездие первопроходцев

Чтобы выявить особенности Центрально-Азиатской экспедиции Н.К.Рериха, нужно соотнести ее результаты и общую целевую направленность с другими широко известными, крупными экспедициями. С теми из них, которые образуют мировое созвездие «первопроходцев» и возглавлялись личностями, оказавшими своими открытиями влияние на развитие отдельных стран и народов, в известной степени – на ход мировой истории.

Каждому образованному человеку знакомы имена Христофора Колумба, Марко Поло, Америго Веспуччи, Афанасия Никитина, путешественников времен Великих географических открытий, славных сынов нашего Отечества, широко раздвинувших границы Российской империи и наполнивших страну и окружающих соседей новыми природными богатствами. Одно лишь перечисление и краткое жизнеописание первопроходцев занимает сотни и тысячи страниц, но среди них, как мы отмечали, не нашлось ни одной страницы, посвященной Центрально-Азиатской экспедиции Рерихов. Тому есть целый ряд причин; часть из них затерялась в особенностях подготовки и организации самих экспедиционных исследований.

В истории географических открытий, а именно так в первую очередь можно именовать любое из значимых экспедиционных событий – выделяются два их вида: путешествие и организованная экспедиция. С путешествиями обычно связываются индивидуальные, либо с небольшим вспомогательным отрядом, поездки или пешеходные передвижения по спланированным маршрутам в пределах одного или нескольких географических регионов, стран и материков. Между путешественниками и членами экспедиций нет принципиальной разницы: в конечном счете всех участников экспедиций можно, с известной долей условности, отнести к путешественникам. Но между «путешествием» и «экспедицией» различия есть, порой существенные. Путешествие предпологает индивидуальное посещение новых местностей или стран с целью знакомства с особенностями быта, нравов, языка, условий жизни и самобытной культуры различных народов. Проводилось изучение природных условий местности (растительного и животного мира, горных пород, полезных ископаемых). Путешествия нередко занимали несколько лет и были доступны людям состоятельным или имевшим какую-либо материальную поддержку. Цели путешествий были самые разные, но, как правило, всегда или частично содержали в себе необходимость изучения географических условий посещаемых регионов и описание находившихся в них, по пути следования, наиболее примечательных географических или историко-культурных объектов.

Если бы в истории развития человеческой цивилизации могла быть написана Летопись путешествий, больших и малых, она насчитывала бы, возможно, тысячи и сотни тысяч путешествий. И столько же, даже больше, путешественников. Но в памяти поколений и в письменной истории народов сохранились только наиболее выдающиеся как по необычайной силе духа, смелости, изобретательности в преодолении трудностей, так и по тому вкладу, который они внесли в открытие неведомых ранее земель на географических картах, новых географических объектов, неизвестных видов растений, животных, горных пород, минералов и руд.

При всем разнообразии целей и устремлений отдельных путешественников и участников экспедиций, их объединяла «одна, но пламенная страсть» – заглянуть «за горизонт», узнать, что таится за сменяющими друг друга далями, («а там своя, другая даль…»)⁵, восхититься и вобрать в себя красоту неизведанного, вновь открываемого – Красоту Природы. О мужестве и открытиях многих известных путешественников, их высоком нравственном и духовном облике написаны художественные и научные произведения, энциклопедии, популярные книги, поэмы, отсняты художественные и научно-популярные фильмы – здесь нет возможности их перечислить.

Но что же составляет основу этого мощного духовного заряда, свойственного большинству путешественников, его созидательную первопричину? В поисках ответа обратимся к творчеству классиков естествознания, которые в значительной степени определили становление научного фундамента экологии. И прежде всего – к творчеству основателя научной экологии В.И.Вернадского.

Изучая историю науки и оценивая творчество ученых-современников, В.И.Вернадский в последнее десятилетие жизни подошел к концептуальному осмыслению, казалось бы, не относящегося к строгой науке понятия – «чувство природы», или «любовь к природе». По его мнению, это состояние души было свойственно многим крупным естествоиспытателям – Ж.Л.Л.Бюффону, Ж.Б.Ламарку, Ж.Кювье, М.В.Ломоносову, К.М.Бэру, А.Гумбольдту, В.В.Докучаеву, Г.Ф.Морозову и, добавим, Н.К., С.Н. и Ю.Н. Рерихам и ряду других, но наиболее полно состояние любви к природе и охватывающего человека целиком чувства природы В.И.Вернадский рассматривает в воспоминаниях о крупном ученом, геологе, академике А.П.Павлове, авторе понятия «антропогенная эра» [13], с которым был в дружеских отношениях несколько десятков лет [14].

А.П.Павлов обладал красивым мощным голосом и высокой музыкальностью, хорошо рисовал, любил творчество Шекспира и участвовал в постановках его пьес…Он колебался в выборе будущей специальности.

«Художественные интересы и художественный склад личности А.П. – пишет В.И.Вернадский, – ярко и глубоко проявились еще в одной области духовной жизни, которую часто не объединяют с живописью, с ваянием, с зодчеством, с музыкой, с поэзией и с изящной литературой, но которая, мне кажется, целиком входит в этот круг проявлений личности и играет крупную роль как раз в жизни и в творчестве натуралистов. Я говорю о так называемой “любви к природе”, о том глубочайшем иногда переживании, которое испытывает человек при созерцании окружающего мира, вне связи с отражением в нем нашей культуры». (Выделено мной. – А.Н.) [14, с. 262–263].

В истории естествознания любовь к природе, чувство природы, считает Вернадский, играли и играют огромную роль. В любой работе всегда есть огромный эстетический элемент, без которого она превращается в сухую схоластику.

«Натуралист-наблюдатель эту эстетическую сторону находит в том общении с красотой Космоса, какое он испытывает при работе в поле, вдали от социальных скоплений человечества, “вне своего муравейника”: гуманист – в воссоздании забытого, былого; астроном – в созерцании неба; математик – в стройных идеальных построениях разума.

Я думаю, – заключает Вернадский, – что эта эстетическая сторона научной работы натуралиста-наблюдателя, связанная с путешествием, скитаниями, с жизнью вне людских скоплений, с творческой мыслью в этой необычной для нашего быта обстановке, явилась решающей в выборе Алексеем Петровичем пути жизни.

Он выбрал его как художник. Он нашел в научном творчестве среди вольной природы большее удовлетворение, чем если бы он своим голосом воссоздавал и оживлял песни, другими сложенные, или игрой возрождал художественные мечтания Шекспира, или переносил свою личность в линии и в краски европейской живописной традиции. И, может быть, в этой эстетической работе геолога и в том, что ему давала природа, когда он с нею был один, он поднимался выше искусства, глубже познавал мир, чем мог это сделать, если бы отдался другим формам художественного творчества» (Выделено мной. – А.Н.) [14, с. 263].

Мы ощущаем в словах Вернадского некий концептуальный подтекст, напряженную работу мысли в попытке доискаться причины, глубоко спрятанной в самой личности человека, причины, заставляющей выбирать свой жизненный путь, иногда, казалось бы, бессознательно, неожиданно для окружающих. Мы понимаем, что, прежде всего, Вернадский пишет о себе, осмысливая собственный путь жизненных исканий и сомнений: хотел стать историком, математиком, а выбрал профессию естествоиспытателя, натуралиста, путешественника-первопроходца [15, с. 38–40]. Почему? Гениальный ученый пристально вглядывается в судьбы своих предшественников, чтобы глубже понять и свою судьбу, и, может быть, то загадочное предначертание, что определяет сущностную первопричину бытия человека во Вселенной. В своих воспоминаниях Вернадский рассматривает творчество многих ученых (См. [14]). Мы остановимся еще на одном его предшественнике в создании научной базы экологии, которого Вернадский называл мудрецом и выделял среди других великих первооткрывателей и путешественников.

«Радость познания <…> в радостном времени детства» – эти слова принадлежат одному из величайших ученых человечества, прославившемуся открытием яйца млекопитающих и человека, а также своими выдающимися комплексными экспедициями на заполярную Новую Землю и в пустыни Прикаспия, российскому академику Карлу Максимовичу Бэру – ученому с мировым именем, одному из крупнейших естествоиспытателей XIX столетия, создателя всеобщего принципа развития Природы. В.И.Вернадский многократно обращался к научному наследию, к огромному архивному массиву экспедиционных материалов и к характеристике личности Карла Бэра, ставил его в один ряд с наиболее выдающимися умами человечества, организовал чествование 100-летнего юбилея избрания Бэра в члены Российской академии наук, создал под своим председательством академическую комиссию по изучению наследия ученого, посвятил памяти великого соотечественника одну из самых проникновенных своих речей:

«Сто лет тому назад он сделал великое открытие, завершившее многовековую работу естествоиспытателей, – он открыл яйцо млекопитающих <…> Через тридцать лет после этой работы Бэр опубликовал <…> другое обобщение, так называемый закон Бэра – объяснение характера берегов вращением Земли. (Выделено В.И.Вернадским. – А.Н.) Простая идея, связывающая геологические и географические явления с общими свойствами планеты, имела огромные последствия и была более важной, чем думал сам Бэр.

Два столь разнородных обобщения характерны для его личности. Они не случайны. Они связаны с работой того типа великих естествоиспытателей, какими являлись и Дарвин, и Кювье, и Ламарк и Гарвей, и Реди, и Аристотель. У всех них найдем такие, кажущиеся нам случайными, разносторонние обобщения и искания.

Они связаны с тем поразительно глубоким чувством единства Природы, единства Космоса, которое проникало всю их личность. Закон Бэра, открытие яйца млекопитающего, законов развития животных для Бэра были проявлением одной и той же Природы, разными формами единого…

Трудно назвать существенные природные явления, которые не привлекли бы внимания этого выдающегося человека. К.М.Бэра, разностороннего и целенаправленного исследователя, занимала и живая и неживая Природа. Ему было свойственно понимание гармонии Природы, космическое мироощущение жизни». Как никто другой из великих естествоиспытателей, подчеркивал В.И.Вернадский, «К.М.Бэр был проникнут ощущением и глубоким сознанием единства Природы как космического создания, и это единство Космоса, прежде всего, выражалось для него в связи живого, Жизни, с окружающей косной материей». (Выделено мной. – А.Н.) [16, с. 229–230].

Следуя по намеченному Вернадским пути и углубляясь в творческую судьбу К.М.Бэра, в самые ее истоки, нам удалось приблизиться к пониманию первопричины его «космического мироощущения жизни» – к великому всеобъемлющему чувству Природы [17].

«Радость познания» – важнейшее ключевое понятие к характеристике личности Бэра – биолога, географа, антрополога, этнографа, естествоиспытателя в самом широком смысле слова, – и других великих путешественников. Читая страницы путевого каспийского дневника Бэра, явственно ощущается синтез этих двух начал в его личности – чувства любви к природе и радости познания ее скрытых тайн. Иначе невозможно объяснить и понять то самопожертвование ученого, которое он проявлял ради высшей радости познания тогда еще неизведанной природы Новой Земли или глубинной Калмыцкой степи Прикаспия. Бэр умирал на побережье Карского моря, замерзал на кавказских горных перевалах, вернулся из Прикаспия инвалидом, но до конца жизни сохранил неугасимую любовь к природе и радость ее познания.

Удивительно близки В.И.Вернадскому и К.М.Бэру по «состоянию души» и духовной организации Н.К.Рерих и его сыновья С.Н. и Ю.Н. Рерихи. К целостной, крепко спаянной семье Рерихов, включающей и геройское женское начало Центрально-Азиатской экспедиции – Елену Ивановну Рерих, в равной степени могут быть отнесены приведенные выше слова Вернадского о великих естествоиспытателях-первопроходцах: «Они связаны с тем поразительно глубоким чувством единства Природы, единства Космоса, которое проникало всю их личность» [16, с. 230]. В трудах, литературных и живописных произведениях Николая Константиновича и Святослава Николаевича, на страницах историко-научных изысканий Юрия Николаевича и в книгах Живой Этики, написанных Е.И.Рерих, красной нитью проходит идея космической эволюции человека и человечества, связанная с расширением космического сознания в беспредельности Вселенной.

Великим учителем жизни называл природу Николай Константинович Рерих. Он посвятил природе вдохновенные гимны в своих художественных полотнах и литературно-философских произведениях. В семейном кругу он читал своим мальчикам валдайские страницы, написанные им в 1915–1916 годах: «…там, где природа крепка, где недра нетронуты, там и сущность народа тверда, без смятения» [18, с. 71]. Этими словами он хотел укрепить дух и волю своих сыновей, веру в свою Родину, оградить их от неуверенности, растерянности и шаткости в трудное для России время.

В Индии, у подножия Гималаев и на высокогорных плато Тибета, оторванные от России, Рерихи глубже и острее воспринимают свою сопричастность к космическому единству Мира, к «сердцу Вселенной». Тысячи километров пройдены Рерихами по тропам Центральной Азии, полным опасностей, – что поддерживало их дух, укрепляло волю, заставляло мужественно, с достоинством преодолевать тяготы и лишения? Что вдохновляло их, влекло к новым горизонтам открытий? Причин было несколько, но среди главных выделим две мудрые мысли-ответа, высказанные в размышлениях К.М.Бэра и В.И.Вернадского. Неутомимых путешественников влекла «жажда и радость познания» (Бэр), поддерживало и вдохновляло «общение с красотой Космоса», с миром видимой, слышимой, ощущаемой, полностью не выразимой в слове Природы (Вернадский).

Четверть века спустя, словно услышав обращенные к нему мысли его великих соотечественников, С.Н.Рерих в своих дневниковых заметках записывает:

«Красота – великая движущая сила нашей жизни, все царства природы стремятся к совершенству, стремятся к красоте <…> И точно так же, как природа стремится к красоте, так и мы должны умножать предметы красоты, следуя велениям природы» [19, с. 137]. Пути и способы умножения предметов красоты для семьи Рериха были равноценны и нераздельны: искусство, духовное и научное постижение Природы. В том же дневнике среди его записей содержится поразительное по глубине высказывание:

«Служение искусству подобно служению Богу. Находят свое воплощение высшие человеческие побуждения, когда художник поклоняется высочайшей сфере духовной глубины, самому сердцу нашей проявленной Вселенной. Это молитва веры, осознание своего единства со всем сущим». (Там же. Выделено мной. – А.Н.)

Но «осознание своего единства со всем сущим» означает, прежде всего, осознание себя, человека, частью окружающего мира Природы, открытой Вернадским планетарной биосферы, того безграничного вселенского Космоса, что сами Рерихи называли собирательным именем Матери-Природы! Именно в этом признании единства всего сущего у Бэра, Вернадского, семьи Рерихов, у многих других одаренных личностей, писателей, ученых, композиторов [20] и великих путешественников и происходит слияние науки и искусства, высшего духовного и природного, но природного не столько чувственно-физического, а заключающего в себе духовное по своей сути чувство природы.

Традиция путешествий, как мы говорили, сопровождала все развитие человеческой цивилизации. До наших дней дошли письменные свидетельства об античных путешественниках, среди них можно назвать Гекатея Милетского (550–480 гг. до н. э.), «первого историка» Геродота (ок. 484–425 гг. до н. э.), Аристотеля (384–322 гг. до н. э.), Страбона (ок. 63 г. до н. э.), Плиния Старшего (23–79 гг. н. э.) и других известных греческих мыслителей. В их работах, в частности у знаменитого Гомера (IX в. до н. э.), приведены письменные сведения о Каспийском (Гирканском) море как о самостоятельном географическом объекте.

Автор известной геоцентрической системы мира Клавдий Птолемей (90–168 гг. н. э.), также много путешествовавший, окончательно подтвердил и графически в форме карты-схемы выразил высказанную еще Геродотом в V в. до н. э. мысль о том, что Каспийское (Гирканское) море является замкнутым бессточным водоемом и не имеет связи с другими морями. Рассмотрим этот поучительный пример с открытием Птолемея подробнее, памятуя о том, что руководителю Центрально-Азиатской экспедиции Н.К.Рериху, историку и опытному археологу, производившему раскопки древностей каменного века, ситуация с Каспием была, по-видимому, достаточно хорошо известна и по полученному им хорошему образованию, и в силу профессиональных интересов. В «Листах дневника» Н.К.Рериха есть несколько упоминаний о Клавдии Птолемее.

На памяти сменяющих друг друга поколений Каспийское море отступало, обнажая обширные пространства своего дна, и вновь наступало на сушу, затопляя леса, степи и древние поселения людей. В течение последних тысячелетий на берегах моря селились разные народы: киммерийцы, скифы, сарматы, русы, монголы, арабы, турки и другие. Такое множество народов и языков породило одну из интересных особенностей – «самоназвания» Каспийского моря, первоначально названного по имени (самоназванию) племени коневодов, каспиев, обитавших в низовьях реки Куры:

на протяжении многих веков возникало еще около 70 наименований. За последние два тысячелетия в дошедших письменных источниках название моря менялось четыре раза: до I в. н. э. наряду с Каспийским называлось Гирканским, со II по X в. – Хазарским, с X по XVI в. – Хвалынским, наконец, свое современное «единоличное» название Каспийское море окончательно получило лишь в XVI веке.

Птолемей изобразил Каспий в форме эллипса, вытянутого в широтном, а не в меридиональном, как правильно, направлении. Безусловно, он опирался на известные к тому времени фактические сведения о географическом положении моря и очертании его берегов, а также на общую географическую ситуацию в регионе. На составленных Птолемеем карта-схемах, приложенных к его «Географии», конфигурация Каспийского моря имеет ряд особенностей, определивших до XVI века (в течение пятнадцати веков!) непререкаемый авторитет греческого мыслителя в пространственно-временном изображении Каспийского моря последующими авторами.

1. На схеме достаточно точно показаны все основные реки (Волга, Урал, Эмба, Терек, Кума, Сулак, Самур, Кура и др.), впадающие в Каспий. Исключение составляют реки Аму-Дарья и Сыр-Дарья, показанные впадающими не в Арал, а в Каспий.

2. Несмотря на изображенную сплющенность очертаний моря с севера, общая конфигурация берегов западного и южного побережий отображает близкую к реальности картину, на которой усматриваются осушной, абразионно-аккумулятивный и абразионный типы берегов.

3. На карте-схеме Птолемея показаны всего два изолированных острова, Чечень и Челекен, но отсутствуют гораздо более крупные современные полуострова: Апшеронский, общей площадью 1800 кв. км, высотой до 165 м, выступающий в море до 60 км, и Аграханский, протяженностью около 50 км и шириной 8 км. У северной оконечности последнего, отделенный узким проливом, и расположен остров Чечень, по площади значительно уступающий своему материнскому продолжению на суше. Столь же разительно отличается от выделенного Птолемеем возвышающийся на 100 м гористый северный отрог – остров Челекен от нынешнего полуострова Челекен, площадью 500 кв. км. С большой долей вероятности, опираясь на научные факты, мы предполагаем, что данные Птолемея косвенно указывают на более высокий уровень моря во II в. н. э. в пределах минус 20 – минус 22 м, когда указанные полуострова и ряд островов уходили под воду.

Действительно, выдающиеся в море более чем на полсотни и шириной около десятка километров Апшеронский и Аграханский полуострова, как и вся акватория моря, в ясную погоду хорошо видны с гор возвышенного западного берега, по которым проходили караванные тропы великого шелкового пути (через Шемаху в Закавказье и к побережью Черного моря). Не заметить их, если только они не были покрыты морской водой, для торговых караванов и путешественников, служивших основными источниками знаний для Птолемея, практически было невозможно.

В карте-схеме Птолемея находит свое объяснение сравнительно точное положение основных крупных рек, впадающих в Каспийское море, с обозначением очертаний и типа их берегов (осушного на северном и северо-западном побережьях, абразионно-аккумулятивного в современных прибрежных территориях Дагестана и части Азербайджана, и абразионного, скального, на южной и юго-восточной, преимущественно иранской территории Прикаспия). Ко времени написания Клавдием Птолемеем «Географии» и составления к ней рисунков и карт-схем (I–II вв. н. э.) плодородные пойменные земли низовьев крупных прикаспийских рек интенсивно осваивались скотоводческим кочевым и частично оседлым населением аборигенных и пришлых племен. Для них устья рек служили хорошими природными ориентирами и границами зон влияния различных этнических групп прибрежного населения.

В наших совместных исследованиях с крупнейшим почвоведом-географом В.А.Ковдой в 1970–1980-е годы в прибрежной полосе Каспия были обнаружены погребенные почвы со следами былой земледельческой деятельности. Время погребения составляет не менее 1,5–2 тыс. лет и восходит ко времени Клавдия Птолемея. В целом вся прибрежная территория Каспия с осушными и абразионно-аккумулятивными типами берегов, как показали исследования, в эколого-биогеохимическом и природно-климатическом отношениях была благоприятна для развития здесь скотоводства и земледелия. Необходимо отметить, что, наряду с систематизацией географических сведений своего времени, Клавдий Птолемей предпринял одну из первых попыток построения картографической градусной сетки в конической и псевдоконической проекциях.

Последующие поколения путешественников и исследователей-картографов детализировали и исправили карты-схемы Птолемея, но принципиальная правота гениального греческого мыслителя останется в истории человеческой культуры памятником могущества свободной мысли и смелости (пред)научного предвидения.

Из анализа трудов Клавдия Птолемея мы можем видеть, какое огромное значение для культуры населяющих земли народов приобретает географическое описание природного объекта, сделанное острым проницательным умом выдающегося мыслителя-натуралиста. Действительно, трудно понять сегодня, каким образом Птолемею в первые десятилетия нашей эры удалось предугадать принципиально правильное очертание Каспийского моря и впадающих в него рек, а также характер его берегов.

Мне хотелось на этом примере, внешне уводящим нас от темы исследования в далекое прошлое, привлечь внимание к ситуации, сложившейся с неприятием и непониманием в географических кругах значения Центрально-Азиатской экспедиции.

Но прежде необходимо закончить сопоставление общих и особенных черт индивидуальных путешествий и отличающихся от них экспедиций. Возникает искушение отделить экспедиции от путешествий, как целое от части или «высшее» от «низшего». Общая тенденция такой трансформации как будто имеет место, но более правильно говорить об их сосуществовании. Действительно, все начиналось с путешествий, но уже экспедиции Христофора Колумба вносят явный диссонанс. Это были отнюдь не путешествия любознательного натуралиста, а заранее планировавшиеся в государственном масштабе крупные мероприятия по привнесению в опустевшую государственную казну поступлений из заморских территорий (что и удалось сделать Колумбу при «открытии» Америки). В то же время путешествия натуралистов не только продолжались, но еще более активизировались в XVII–XVIII веках, в XIX и даже затронули первую треть XX века. Самые яркие из последних – ботанико-географические путешествия генетика Н.И.Вавилова, практически в одиночку, в поисках мировых центров происхождения культурных растений и сбора генофонда их предков, произрастающих в дикой природе.

Выдающимися путешественниками, внесшими вклад в отечественную и мировую науку в XVIII–XIX веках, были ученые – члены Российской (Петербургской) академии наук. Имена академика П.С.Палласа, профессора С.Г.Гмелина, погибшего в возрасте 29 лет в плену у дагестанского хана, И.Ф.Крузенштерна, Ф.П.Литке, Ф.П.Врангеля, П.И.Кеппена, К.Ф.Кесслера, В.Ф.Брандта, Ф.В.Овсянникова, К.М.Бэра, В.О.Ковалевского, А.Ф.Миддендорфа, Н.Н.Миклухо-Маклая, Н.А.Северцова, О.А.Федченко, Н.В.Ханыкова, И.Д.Черского, А.А.Бунге, Л.И.Шренка, И.Г.Вознесенского, а позже – Н.М.Пржевальского, П.К.Козлова, П.П.Семенова-Тян-Шанского, Г.Н.Потанина, которых лично знал Н.К.Рерих, и многих-многих других отечественных путешественников-первооткрывателей составили золотой фонд отечественной географической науки, принесли ей славу и заслуженное признание⁶. Это было настоящее созвездие первопроходцев, в традициях которых в конце XIX – начале XX века формировалась личность историка, археолога, художника, в будущем возглавившего Центрально-Азиатскую экспедицию, – Николая Константиновича Рериха.