Loe raamatut: «Рождённые после Великой Победы»

Autorite rühm

Font:

Авторы: Арсентьева Ирина, Патов Сергей, Незамайков Григорий, Камушкова Мария, Преснякова Наталья, Никитина Валентина, Устинова Виталина, Яблоновская Ольга, Кречмер Алла, Горецкая Татьяна, Ащеулова Антонина, Богданова Вероника, Войтович Михаил, Бажина Ольга, Полещикова Елена, Шишина Цветана, Костарев Станислав, Некрасова Наталия, Килиджан Светлана, Анюховский Александр, Боронина Татьяна, Конюшенко Ирина, Лескова Анастасия, Яковлева Мария, Счастливая Танечка, Гаськова Анна, Гончаров Владимир, Дудоладова Ольга, Кудин Николай, Долгих Людмила, Костина Галина, Муканбетов Эдияр, Скрипченко Екатерина, Ковалев Никита, Костылева Людмила, Арутюнов Герман, Прусакова Анна, Рассохин Виктор, Рассохин Сергей, Агаева Майя, Годунова Тамара, Наджафова Алина, Васильева Ольга, Мороз Софья, Старченко Ольга, Климова Татьяна, Советова Анастасия, Фёдорова Елена

Редактор Ирина Коробейникова

Дизайнер обложки Ксения Алексеева

ISBN 978-5-0065-9689-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

80-летию Победы в Великой Отечественной войне посвящается…

Мы, рождённые в послевоенное время, являемся благословенным поколением. Вся наша жизнь тому подтверждение.

Мы воспитывались в 60-х, учились в 70-х. Женились и выходили замуж в 80-х. Работали и меняли мировоззрение в 90-е. Прозрели в 2000-х. Удивлялись! Приспосабливались! Не сдаёмся и в 2025!

Два разных века! Два тысячелетия!

Пройден путь от междугороднего телефона до видеозвонков в любую точку мира, от диафильмов на стене, от виниловых пластинок, от писем в конвертах до современных соцсетей, интернет-технологий и искусственного интеллекта.

Играя в хоккей и катаясь на велосипедах, мы никогда не носили шлемов. Мы не боялись одни ходить в школу. После уроков мы до заката играли на улице и никогда не смотрели по полдня телевизор.

Если мы хотели пить, то пили водопроводную воду из-под крана, а не покупную из бутылок.

Мы мало болели, хотя делили один стакан сока на четверых. Наши родители лечили нас копеечными таблетками от кашля. Мы никогда не набирали вес, хотя ели много картошки и хлеба.

Наши родители не были богаты, но дарили нам свою любовь и учили ценить духовное, а не материальное. Они дали нам понятие о настоящих человеческих ценностях – честности, верности, уважении, трудолюбии.

У нас не было мобильных телефонов, компьютеров, интернет-чатов, но были реальные друзья, а не виртуальные. Мы заходили к ним без приглашения. Нас угощали простой и скромной едой.

Наши воспоминания были на чёрно-белых фотографиях, но они были яркими и красочными. Мы с наслаждением листали семейные альбомы и хранили портреты предков. Мы не отправляли на помойку книги, мы стояли за ними в очередях, а потом запоем читали.

Мы уникальны, потому что мы последнее поколение, которое слушало своих родителей, и мы первые, кто должен был слушать своих детей.

Мы пережили больше, чем любое другое поколение в истории человечества.

Мы родом из СССР. Рождённые после Великой Победы!

Эти воспоминания мы посвящаем уникальному поколению, которому довелось жить после Великой Победы.

Редактор сборника – Ирина Коробейникова

Вероника Богданова

Настоящий

Весной, едва только сбрасывала речка Архипка корявый ледяной панцирь, негранёными алмазами уползавший по течению в туманную даль, а прибрежный ивняк начинал пушиться серебристыми серёжками, появлявшимися раньше листвы, принаряжался дед Иван, единственный ветеран войны на всю Архиповку, в пиджак чёрного сукна и, позвякивая медалями, выходил во двор. Там он откладывал в сторону деревянную трость с резиновым наконечником и не торопясь, основательно усаживался на грубо сколоченную скамью.

И скамья, и трость, да и сам Иван Прокопьевич Сурков были словно одной породы: крепкой, кряжистой, мужицкой. И взгляд у старика – хозяину под стать: стальные глаза целились в собеседника из-под кустистых бровей пронзительно и цепко, так, что невольно хотелось съёжиться.

Глядя на Суркова, деревенские уважительно думали: вот такие мужики и добыли победу в Великой Отечественной! Даже примету сочинили: пока сидит по весне на своей скамье дед Иван, всё в Архиповке будет идти своим чередом, без потрясений.

Так и шло всё, покуда в местную школу – три класса да два коридора – не пришла новая учительница Вера Андреевна. С весенней фамилией Скворцова и непослушными светлыми волосами, вечно выбивающимися из аккуратно заплетённой и уложенной вокруг головы косы, создавая у лица нежный, золотящийся в солнечных лучах ореол…

Верочка – так её сразу назвали и местные педагоги, и ученики – оказалась мастерицей устраивать всяческие потрясения. Естественно, в хорошем смысле этого слова.

Это она придумала в октябре провести осенний бал прямо на школьном дворе, где в ту пору, удачно заменяя декорации, стыдливо рдели усыпанные ягодами рябины и звенели золотом листьев берёзы. В чистом, сухом воздухе бабьего лета далеко разносились вальсы и фокстроты, маня к школе живущих по соседству архиповцев. Танцевальный вечер завершился затемно, когда звёзды стали ярче листьев, и над школьным крыльцом вспыхнул неяркий фонарь, указывая дорогу просветлённым деревенским, разбредающимся по избам «после бала»…

Это она на Новый год вместе с учениками нарядила всё в том же школьном дворе единственную затесавшуюся среди оголившихся на зиму деревьев ёлку, чтобы все желающие могли в любое время водить вокруг неё хороводы. Рядом с ёлкой неожиданно появился криво слепленный снеговик в лихо нахлобученном на голову ведре и с морковкой вместо носа: её всю зиму терпеливо расклёвывали здешние вороны. Ох, и весёлая кутерьма творилась возле школы в новогодние каникулы!

И это она, Верочка, решила в погожий майский день накануне праздника Великой Победы устроить тимуровский десант в доме Ивана Прокопьевича…

Дед Иван, само собой, вовремя «открыл» очередную весну, усевшись на свежем воздухе со своей вечной спутницей – тростью и устремив стальной взор на бурно мчащиеся воды освободившейся из-подо льда Архипки. Вода и серое нахмуренное небо над ней в точности повторяли цвет стариковских глаз. Вот такая нынче выдалась весна: сырая, нахохлившаяся, как вороны в школьном дворе, неуютная.

Но в день, когда стайка тимуровцев галдящими воробушками насыпалась во двор ветерана, небо очистилось, словно кто-то стёр с него серый налёт, явив миру невероятную синь и озарив лицо возглавившей бригаду Верочки ослепительным ореолом выбившихся из причёски кудряшек.

Иван Прокопьевич засуетился, неловко привстал со скамьи, ухватившись за трость, а ребятишки обступили его и принялись радостно приветствовать, теребя за пиджак и восхищённо глядя на тускло блестящие в лучах солнца медали.

Растерявшийся дед робко улыбался, – видно, не привык к столь многочисленному и шумному обществу. Чаще всего он степенно беседовал с соседями, а иногда выступал на праздничных мероприятиях с воспоминаниями о боевом прошлом, да только и там на речи был скуп, а лицом неулыбчив. Тут же губы Суркова невольно растягивались, а ладони пытались погладить ершистые затылки мальчишек. Всех сразу.

Верочка, как и полагается учительнице, быстро взяла всё в свои руки, угомонила и выстроила школяров, извинилась перед Иваном Прокопьевичем и определилась с фронтом работ. Сошлись на уборке в домике и вокруг него – и непременно с последующим чаепитием. Печенье и сахар Вера Андреевна захватила с собой.

И работа закипела! Оказалось, ребятишки умеют не только галдеть да баловаться, но и по хозяйству помогать приучены: окна мыли дочиста, до стекольного скрипа, пыль натирали старательно, подметали аккуратно и даже вымыли полы!

Только вот закавыка: в одном из углов комнаты, под самым потолком, домовитый паук решил соткать свою ловчую сеть, и она, покрытая сажей и пылью, выбивалась из общей картины свежей чистоты и ухоженности.

– Непорядок! – решительно провозгласила Верочка и, как самая рослая среди тимуровцев, попыталась расправиться с паутиной.

Но даже с приземистой табуретки она не смогла дотянуться тряпкой до сомнительной детали интерьера. И тогда учительница вспомнила о трости, которую заметила в руках Суркова. В светлую голову Верочки пришла не менее светлая мысль: попросить у деда трость и расправиться наконец с этой гадостью в углу!

Сказано – сделано. Заметно удлинив руку с помощью трости, молодая женщина зацепила концом палки, одетым в чёрную резиновую пробку, серую паутину и потянула на себя. Вдруг из пыльного комка стремительно вынырнул крупный мохнатый паук и устремился вниз, прямо к лицу вмиг остолбеневшей Верочки. Пронзительный крик – и учительница, отпрянув от напугавшего её паука, потеряла равновесие и упала, цепляясь тростью за табурет и с грохотом роняя его на пол…

Дальше всё происходило словно при замедленной съёмке: чёрная пробка слетела с трости, и из полого деревянного нутра на свежевымытый пол посыпались украшения. Кольца и серьги, явно золотые и серебряные, когда-то блестящие, но теперь потускневшие и густо покрытые чем-то тёмно-рыжим, словно изъеденные ржавчиной. Но ведь золото не ржавеет, подумалось Верочке, и от этой неправильности происходящего сердечко её сбилось с привычного ритма, а глаза расширились, превратившись в две тёмные бездны…

Она уставилась на одно из колечек, лежавшее совсем рядом. Тонкий золотистый ободок с небольшим прозрачно-голубым камушком, тоже покрытый засохшей кровью, – Вера Андреевна нутром поняла, что это кровь! – показался ей знакомым.

Вдруг между её лицом и колечком, торопливо перебирая лапками, прошебуршал тот самый паук, с которого всё началось. Верочка вновь отшатнулась – и вдруг вспомнила!

Маленькое чудовище, пробегая, словно мимоходом стёрло пелену с памяти, милосердно скрывавшую горькую правду в тёмных глубинах сознания, и Вера Андреевна внезапно провалилась в прошлое и стала крошечной пятилетней девчушкой…

Стены дома исчезли, словно растворились в гари пожарища: фашисты выжгли её родную деревеньку дотла, только несколько печных труб сиротливо тянулись к небу, как скорбные памятники согнанным на расстрел хозяевам.

Горстка людей замерла на краю наспех вырытой неглубокой ямы. Их было немного: десятка два растерзанных баб да несколько разновозрастных ребятишек. Отчего-то все молчали, даже дети, которых пытались спрятать за своими спинами застывшие, от ужаса обратившиеся в статуи матери.

Мама крепко держала ладошку Верочки ледяными пальцами, будто боялась потерять в тот самый последний миг, когда душа покидает тело и устремляется ввысь. Им непременно надо лететь вместе, чтобы не заблудиться там, в небесной пустоте, не потерять друг друга за последней чертой…

Ладонь девочки царапало мамино колечко. Вера повернула голову и посмотрела на него: тоненький золотой ободок с прозрачно-голубым камушком. «Папин свадебный подарок», – говорила мама.

Папа в самом начале войны ушёл на фронт и сгинул в первых страшных сражениях, когда фашисты неодолимым валом катились по нашей земле, сея смерть и разруху. И вот теперь обычная маленькая деревенька столкнулась с этим валом, чтобы исчезнуть навсегда в жестоком адском огне…

Верочка не сразу поняла, что произошло. Треск автоматных очередей показался ей сперва нестрашным и обыденным, как звук мотора проезжающего мимо трактора. На тракторе работал папа, подумалось девочке, а потом она ощутила резкий рывок и упала на землю, увлекаемая так и не расцепившимися пальцами убитой матери…

Кто подсказал ей лежать тихонько, Верочка не знала. Только отчего-то она замерла на ледяной земле в окружении окровавленных тел и из-под опущенных ресниц наблюдала за тем, как вокруг расхаживают пыльные сапоги. Сверху звучала чужая речь. Но один голос был свой, понятный, он лепетал как-то по-особенному гадко, вызывая смех тех, других.

– Зачем золотишко-то закапывать? – услышала Верочка, и к ней наклонился тот самый, свой-чужой, протянул руку и принялся торопливо стаскивать с окровавленного маминого пальца маленькое колечко – последний подарок погибшего на фронте отца.

Девочка хотела было вцепиться в эту жуткую руку, изуродованную на запястье отвратительным родимым пятном в форме паука, остановить чудовищный акт мародёрства, но милосердные небеса не дали ребёнку погибнуть. Верочка впала в спасительное небытие…

…Вера Андреевна вскрикнула, когда увидела протянутую к ней мужскую руку. Запястье скрывало чёрное сукно рукава.

«Там паук! Там есть чёрный паук!» – билась в голове женщины безнадёжная мысль, лишая последних сил. Но ведь это неправильно, так не должно быть! Это же дед Иван, единственный ветеран на всю Архиповку, настоящий фронтовик, прошедший войну, переживший несколько ранений! Вон, и палка у него…

– Вставай, дочка, – услышала Верочка голос Ивана Прокопьевича. Звучал он как-то непривычно глухо.

Женщина ухватилась за руку деда и поднялась с пола. Рукав пиджака скользнул вверх, на несколько мгновений обнажив запястье стоявшего перед ней человека. Взгляд Веры Андреевны, с какой-то жадной надеждой устремившийся в этот просвет, вспыхнул девчоночьим ликованием: пусто! Никаких пауков! Обычное запястье, крепкое и широкое, как и полагается настоящему мужику.

Вера обессиленно опустилась на поднятую с пола табуретку и вдруг тихонько, по-бабьи подвывая, разрыдалась, спрятав лицо в ладони. Это были слёзы облегчения – потому что дед Иван оказался не тем перевёртышем, своим-чужим, а просто своим, родным и настоящим, и Верочка ругала себя за леденящее нутро чувство паники, которому она поддалась на мгновение, увидев протянутую к себе руку. А ещё это были невыплаканные когда-то горькие слёзы военного сиротства, прорвавшиеся наконец во взрослую жизнь и наполнившую её так нежданно обретёнными воспоминаниями и новым смыслом.

– Мамочка моя… Я ведь совсем ничего не помнила! Ничего, кроме своего имени! – повторяла Верочка, теребя маленькое колечко, отбросившее её за тот порог сознания, куда она никогда не возвращалась за всю свою жизнь.

Она действительно ничего не помнила: ни как уехали тогда прочь сделавшие своё кровавое дело фашистские палачи, ни как её, полумёртвую, напрочь потерявшую память, вызволили из наспех забросанной землёй ямы партизаны.

Верочкина новая память – и новая жизнь началась с бесконечных железнодорожных перегонов в теплушках и товарняках. Вместе с небольшой разношёрстной группой ребятишек её долго везли куда-то в тыл, за Урал, где она и попала в детский дом. Выросла, выучилась, стала учительницей, отправилась за любимым человеком в Москву. Но не сложилась у них столичная жизнь, не срослось что-то живое и трепетное там, внутри, где прячется душа, в нужный час дающая команду вить гнездо и являть миру новые живые души…

Так и попала Верочка в Архиповку: ткнула пальцем в карту и сбежала от болезненных воспоминаний в очередную новую жизнь, на этот раз самостоятельно выбранную.

А судьба – она, как то колечко, закрутилась-завертелась – и вернула её к самому началу. Туда, где до поры до времени прятались отец-фронтовик и расстрелянная мама, похороненная где-то в братской могиле. Только вот где её теперь искать, могилу эту?

Верочка решительно вытерла слёзы тыльной стороной ладони, как делала когда-то в детдоме, и огляделась, окончательно возвращаясь в реальность.

Пока она приходила в себя, её ученики собрали с пола украшения, снятые когда-то мародёром с казнённых людей, и сложили их горсткой на столе. Потом они под чутким руководством Ивана Игнатьевича вскипятили воды, заварили чай в пузатом фарфоровом чайнике с маленькой щербинкой у носика и уселись рядком на скамейку, во все глаза молчком глядя на свою учительницу. Вера Андреевна так же молча достала сахар и печенье.

Потом все вместе пили чай, и притихшие ученики понемногу расслабились, защебетали, принялись расспрашивать Ивана Прокопьевича о его военном прошлом. И он, удивляясь себе самому, вдруг включился в разговор, отмяк лицом и сердцем, посветлел глазами, и они уже не казались строгими и колючими, как раньше.

Вот так и первый ясный весенний денёк, выпавший на тимуровский десант, открыл череду долгожданных солнечных майских дней, наполненных удивительным теплом. Даже речка Архипка, послушно отражая синеву безмятежного неба, теперь не казалась хмурой. Она тихонько сияла меж сочно зеленеющих берегов и дарила полноценное летнее блаженство: хоть беги да купайся!

Верочка активно включилась в подготовку к празднованию 9 Мая, закрутилась, ненадолго отпустив из сердца мысли о потерянной навсегда братской могиле в сожжённой деревеньке, где осталась её мама – и её безжалостно перечёркнутая настоящая жизнь. Только по вечерам, невольно трогая поселившееся на пальце мамино колечко, Вера Антоновна мысленно листала прожитые годы и тихонько всхлипывала. И казалось ей, что воздух в доме едва уловимо пахнет гарью…

Сразу после Дня Победы к школе подъехал автомобиль. Из него выбрался незнакомый молодой человек и позвал Веру Андреевну проехаться. Усаживаясь на заднее сидение, она с удивлением увидела сидящего впереди деда Ивана. Он, как обычно, был при параде: в пиджаке с медалями. Руки его сжимали ту самую злополучную трость, а глаза были не мягкими, как в тот памятный день, и даже не колючими, как обычно. Скорее, какими-то одновременно отрешёнными и решительными, если такое, конечно, возможно.

Ехали около часа, подпрыгивая на просёлке и минуя перелески, то и дело вспыхивающие сквозь зелень шапками цветущих яблонь. И у Верочки в душе затеплилось странное ощущение чего-то удивительного, что вот-вот должно было произойти…

И произошло…

Шофёр остановил машину в странном месте: среди абсолютно ровного, чем-то похожего на плац участка поля, которое с одной стороны обступили высоченные деревья, сиротливо стояла одинокая полуразвалившаяся печь, почерневшей трубой пронзающая ярко-синее небо. Эта труба казалась выше окружающих её деревьев, и видно было, что когда-то была она не одна, что такие же, как она, искорёженные остовы изб каким-то образом исчезли с поляны.

Сердце Верочки вздрогнуло и мелко-мелко заколотилось, когда страшная и одновременно спасительная догадка заставила её броситься к стоявшему поодаль деду Ивану и затормошить его, то ли шепча, то ли выкрикивая:

– Это здесь, да? Здесь?! Мамочка моя!

Вера хотела броситься на землю прямо возле одинокой печи, оставшейся от сожжённой фашистами родной деревеньки, но Иван Прокопьевич легонько придержал её за локоть и развернул к дороге. Там, с другой стороны колеи, на поросшем высокой травой едва заметном холмике возвышался скромный металлический обелиск.

– Там твоя мамка, Верочка. Я ведь тоже из этой деревни, дочка, – глухо сказал дед Иван.

Глаза его на мгновение потухли. Он вновь вспомнил тот далёкий день, когда везли его двое боевых товарищей на подводе, раненого, потерявшего много крови и готового уже отдать богу душу. Внезапно один из бойцов остановил телегу, спрыгнул с неё и, подняв что-то с земли, полез обратно, говоря:

– Ничего, Прокопьич, вот, нашёл тебе третью ногу, вылечишься – ходить будешь!

Рядом с Сурковым легла на солому тяжёлая трость с чёрным резиновым кончиком. Не знали солдаты, что неподалёку в рощице лежит ничком наполнивший её жутким содержимым мародёр, убитый выстрелом в затылок свой-чужой, полицай с родимым пятном в виде паука на запястье. Недаром же говорят – Бог шельму метит!

Иван, превозмогая боль, приподнялся, ухватившись за боковину телеги, и огляделся, спрашивая:

– Где мы, братцы?

И вдруг другая боль – огромная, чёрная и страшная, гораздо страшнее, чем боль от ранения, такая, что дышать стало невозможно, – опрокинула его навзничь в окровавленную солому. Там, где они остановились, находилась его деревня. Вернее, то, что от неё осталось. В память потерявшего сознание от боли Ивана Суркова навсегда врезались сгоревшие дотла избы и тянущиеся к небу изломанные силуэты выживших в огне печей…

Позже солдат узнал, что все жители деревни расстреляны фашистами. И там, в братской могиле, осталась его жена. Его любимая Аннушка.

После войны Иван Прокопьевич поселился в Архиповке – деревеньке, расположившейся неподалеку от её, Аннушкиной, могилы. Так и не сумел он справиться ни с душевной болью, ни с прогрессирующей хромотой – последствием ранения.

И прожил бывший фронтовик Сурков без малого три десятка лет вдовцом неприкаянным, закрывшим сердце для любых проявлений чувств, пока не явилась в Архиповку Верочка – учительница с золотистым ореолом кудряшек вокруг лица. Совсем таким же, как у её мамы Ирины, – их соседки из прошлой, довоенной жизни. Помнится, когда деревенские мужики уходили на фронт, как раз была у Иринки крохотная щебетунья-дочка, Верочкой звали…

Теперь дед Иван понял, кого ему смутно напоминала новенькая учительница. Она выросла точной копией своей матери, разделившей общую могилу с Аннушкой.

С того дня, когда Верочка случайно открыла тайну трости, в душе деда Ивана словно прорвались неведомые шлюзы, выпустив на волю лавину спрятанных где-то очень глубоко внутри чувств. И Сурков, до той поры предпочитавший тихонько восседать на скамейке возле дома, созерцая пробуждающуюся ото сна природу, сам словно воскрес, выбрался из анабиоза, куда был погружён всё это время.

Теперь они вместе ездят туда, где остались лежать под скромным обелиском осколки сердец старого фронтовика и выжившей во время карательной экспедиции девочки. Где столько лет ждала Верочку неоплаканная могила её матери. Горькая братская могила, отпустившая однажды на волю для новой жизни будущую учительницу с весенней фамилией Скворцова…