Глава двадцать вторая
Робин стремительно вошел в трапезную, следом за ним – Джон и Вилл, которые несли большой мешок. Позади них шли Статли, Алан и десяток стрелков – все в одеждах с гербами Гисборна. Еще два стрелка были в монашеских рясах.
– Джон! Отправляй гонцов по Шервуду, пусть объявляют общий сбор, – отрывисто приказал Робин.
– Как обычно, возле старого дуба? – уточнил Джон.
– Нет, – после секундного раздумья ответил Робин, – выбери другое место. Дуб не заслужил такого!
Джон понимающе хмыкнул и, сделав знак Виллу отпустить кромку мешка, свалил ношу на пол. Робин повел глазами в сторону мешка и, отвернувшись, небрежно бросил:
– Заприте его! Ему как раз хватит времени прийти в себя и поразмыслить о своих грехах на досуге.
И он прежним стремительным шагом прошел к себе. В изголовье постели Марианны сидела Клэренс, сосредоточенным шепотом пересчитывая петли на спицах.
– Тихо, она еще спит, – предупредила Клэренс, услышав, как открывается дверь, сбилась со счета и с досадой подняла голову.
Увидев Робина, она отложила вязание и подбежала к брату:
– А Вилл? Он вернулся с тобой?
– Вернулся! Беги к нему! – рассмеялся Робин.
Клэренс, радостно ахнув, бросилась к двери. Вилл Скарлет, входя в комнату следом за Робином, посторонился, пропуская сестру, которая едва не сбила его с ног, и не удержался, чтобы не проводить ее ласковым шлепком.
Разбуженная голосами и смехом Марианна сонно заворочалась и приподнялась на локте, моргая глазами, в которых плавал дурман сна, вызванного травяным отваром. Робин сбросил плащ и сел на кровать рядом с ней.
– Доброе утро, родная! – тихо сказал он, привычно пощупав ее лоб. – Жара нет. Как тебе спалось?
Марианна обняла его и потерлась щекой о его щеку, холодную от зимнего ночного мороза. Заметив рядом Вилла, она ласково улыбнулась и ему. Ее глаза прояснились, она увидела на одежде Вилла герб Гисборна, удивленно перевела взгляд на Робина и обнаружила, что и тот одет ратником Гисборна.
– Что это за маскарад? – с недоумением спросила Марианна, снимая руки с шеи Робина. – Где вы были?
– В гостях у сэра Гая, – ответил Вилл и принялся расхаживать по комнате, фыркая, как рассерженный дикий кот.
– Так он жив?! – нахмурилась Марианна.
– Ночью был еще жив, – сказал Робин, поднимаясь с постели, и, заметив в глазах Марианны прежнее непонимание, пояснил: – К огромному сожалению, стрела Статли ранила его, а не убила, как мы надеялись. Но рана должна была быть очень тяжелой, таковой она и оказалась. Да еще воспалилась. Поэтому Гай, заглянув смерти в глаза, пожелал причаститься и исповедоваться.
– А вы откуда узнали, что ему нужен священник?
– От его слуг, – ответил ей Вилл. – Они, когда попадают к нам в руки, становятся разговорчивыми. Вот и поведали нам о приказе их господина, а мы поспешили исполнить желание умирающего сэра Гая и привезли к нему священника. Чересчур добросовестного священника, на мой взгляд!
Робин достал два кубка, налил в них вино и протянул один Виллу. Тот залпом осушил кубок и глухо сказал:
– Пойду, сброшу с себя одежды с этим гербом, отмоюсь от них, а после побеседую с отцом Туком!
По его губам скользнула непонятная для Марианны и весьма свирепая улыбка, и Вилл ушел. Марианна, почувствовав слабость, прислонилась плечом к стене и посмотрела на Робина. Он, не присаживаясь за стол, неспешно пил вино, глядя в окно отрешенным взглядом.
– Ничего не понимаю! – сказала она. – Зачем вам понадобилось снова рисковать и пробираться в замок Гая, если вы уехали, оставив его в живых? Только не уверяй меня, что тебя действительно заботила его душа.
Робин перевел взгляд на Марианну и усмехнулся:
– Душа Гая меня уже давно не заботит. Она для меня ясна, как линии на моей ладони, – ответил он, поставив на стол опустевший кубок. – Священник был только предлогом, чтобы проникнуть в замок, куда я, кстати, сам не входил, не будучи уверенным в том, что молочный брат Гая и командир его ратников вновь окажется таким же снисходительным, каким он показал себя в Ноттингеме. Нам был нужен Хьюберт, который безвылазно сидел в замке, едва туда перевезли Гая.
При имени Хьюберта Марианна замерла.
– И что? – настороженно спросила она, не сводя глаз с Робина.
– И вот Хьюберт снова в Шервуде, стрелкам объявлен сбор, и сегодня мы наконец покончим с этой всем изрядно надоевшей историей, – бесстрастно ответил Робин и, оглядев себя, брезгливо поморщился. – Пожалуй, я последую примеру Вилла и схожу в купальню. Меня тоже воротит от герба Гая!
Когда он вернулся, Марианна все так же сидела на постели, привалившись плечом к стене, и о чем-то думала. Робин молча переоделся в чистую одежду.
– О чем ты хочешь говорить с Хьюбертом? – тихо спросила Марианна.
Руки Робина, расправлявшие ворот рубашки, замерли. Он обернулся к Марианне, и по его губам пробежала невеселая улыбка.
– О чем мне с ним говорить? – он холодно пожал плечами. – О том, что его толкнуло на предательство? Меня это не интересует. Пусть посмотрит в глаза тем, кто считал его своим другом и кого он предавал при первой возможности.
– А потом? – помедлив, спросила Марианна.
Его глаза сузились в неумолимом прищуре, и Робин глухо ответил:
– Никакого «потом» для него не будет.
Встретившись с ней взглядом, Робин улыбнулся и, присев на кровать возле Марианны, осторожно провел ладонью по ее щеке.
– Я ненадолго, милая, – сказал он так, словно собирался в обычное патрулирование по Шервуду.
Марианна поймала его руку, удержав Робина, когда он хотел встать, и негромко, но твердо сказала:
– Я хочу поехать с вами.
Он не удивился ее словам, лишь внимательно посмотрел на Марианну.
Прошла неделя с той ночи, когда он привез ее из Ноттингема. Эллен с помощью сонных зелий продержала Марианну во сне больше суток, и, когда она очнулась от забытья, Робин, как и обещал ей, был рядом. Призвав на помощь всю выдержку, он наблюдал, как проясняются ее глаза, как она вспоминает о том, что произошло. И вот по изменившемуся выражению ее лица он понял, что она вспомнила все – от начала и до конца. Ее ресницы едва заметно дрогнули. Выпростав руку из-под покрывала, она провела ладонью по опавшему животу и прикусила губу. Он перехватил ее руку и прижал к своей щеке. Он заранее приготовил себя к ее отчаянию, ожидал поток слез, но не случилось ни первого, ни второго. Марианна лишь посмотрела на него из-под ресниц и, улыбнувшись тенью былой улыбки, еле слышно сказала:
– Не беспокойся обо мне. Со мной все в порядке.
Эллен, которая была в тот момент рядом, от досады даже прищелкнула пальцами. Робин понимал и разделял ее досаду: он тоже боялся каменного спокойствия Марианны, как уже было в конце апреля. Но его опасения были напрасными – слезы пришли к ней. Той же ночью, устроившись спать на медвежьей шкуре у камина, он был разбужен тихими всхлипываниями. Очнувшись в один миг, он оказался возле Марианны и, встав на колени рядом с кроватью, увидел, что она плачет. Слезы струились и струились из ее широко раскрытых глаз.
– Я не мог его спасти, – тихо сказал он, взяв ее руку в свои ладони. – Тебя – да, но не вас обоих.
Она скосила на него полные слез глаза и слабо улыбнулась мокрыми распухшими губами.
– Я знаю, – услышал Робин. – Он умер еще в Ноттингеме. Я боялась дыбы, а он был настолько мал и слаб, что не смог перенести плетей. Мой бедный маленький мальчик!
Ее губы запрыгали в безутешных рыданиях. Робин молча вытирал ее лицо, не мешая излиться слезам, и гладил Марианну по голове, непрестанно думая о том, что если бы его постигла неудача, эти светлые волосы, нежное даже в кровоподтеках и ссадинах лицо, тонкие израненные руки – все это стало бы горсткой пепла, смытой первым дождем. И от такой мысли по нему пробегала дрожь запоздалого ужаса.
Наконец она затихла, слабо потянула его за руку, и он, поднявшись с колен, сел на постель, приподнял Марианну, обнял и прижал к себе. Ее слезы горячими редкими каплями падали ему на руку. Он вместе с ней, но без слез, глубоко в сердце оплакивал общую для них утрату – желанного сына, зачатого в любви, любимого до появления на свет, погибшего прежде рождения. Никто из них не увидел его, не взял на руки, не прижал к груди, и даже в могилу его положили не материнские и не отцовские руки. Если бы не пытки, на которые Гай Гисборн обрек Марианну!..
– Что? – спросила она, услышав глубокий вздох, вырвавшийся из груди Робина.
– Может быть, тебе стоило согласиться и написать для меня письмо под диктовку Гая, – помедлив, сказал он.
Она заметалась в его руках, и Робин с трудом успокоил ее, убаюкал, прижавшись губами к виску.
– Нет! – яростно ответила она. – Пойми, я бесконечно верю в твой ум, но он сумел бы найти такие слова, которые заставили бы тебя отбросить все разумные доводы и забыть даже о толике осторожности!
– Тогда хотя бы признаться ему, что я все равно не знаю твоего почерка.
– И тогда это письмо написал бы кто-нибудь другой? – усмехнулась Марианна и покачала головой. – Но Гай все равно заставил бы меня взяться за перо, даже если бы я открыла ему, что никогда не писала тебе ни строчки. Я в его глазах прочитала, что он хочет – страстно хочет! – чтобы я предала тебя. Чтобы потом швырнуть тебе в лицо доказательство моей слабости, желание спастись ценой твоей жизни. Даже сквозь боль я видела в его глазах торжество, когда он смотрел, как Вилл пытался разорвать удерживавшие его путы, когда он слышал, как Вилл умолял его приказать палачу остановиться. За считаные часы Гай понял Вилла так, как я за месяцы не смогла разгадать. А если бы я написала это письмо… Милый, неужели ты думаешь, что я смогла бы жить после этого? Он хотел отобрать у меня нашего сына и воспитать своим еще одним преданным псом. Мне даже не пришлось бы объяснять мальчику, что сталось с его отцом. Меня бы оторвали от нашего сына и отослали прочь, если бы не подстроили смерть в родильной горячке. Он сущий дьявол, Робин, которому нужна только власть! И не просто власть, а власть над душами тех, которые отвергли его.
Робин осторожно провел кончиками пальцев по кровоподтеку на ее скуле:
– Это он?
– Да, – прошептала Марианна. – Я сказала ему, что он безразличен тебе и в этом его самое великое страдание. Я не ожидала, что он с такой силой ударит меня в ответ. Он просто одержим тобой!
– Ты сумела угадать его самое больное место и ткнула пальцем в незаживающую рану, – невольно усмехнулся Робин. – Гай не дьявол, Мэри. Не найдя в себе самоотверженности, необходимой для ритуала посвящения, которого он страстно желал, Гай решил пойти обратным путем, думая, что так обретет себя и уравняется со мной. А ему бы всего лишь забыть о моем существовании и поискать себя самого! Впрочем, что о нем говорить… Его путь закончился, так толком и не начавшись.
Но оказалось, что все они ошиблись. Великолепный выстрел Статли достиг цели, но не оборвал жизнь Гая. И вот Джон, вернувшись из объезда дозорных постов, привез новости, и одной из них была весть о том, что Гай Гисборн, которого они считали погибшим, выжил. Но его состояние вызывало у лекарей серьезные опасения. Вопреки здравому смыслу, презрев все протесты врачевателей, Гай настоял, чтобы его перевезли из города в замок, словно не мог задержаться в Ноттингеме ни на час. Его волю исполнили, в результате чего леди Беатрис была вынуждена послать слуг за первым встречным священником: переезд усугубил и без того тяжелое состояние Гая. Робин звериным чутьем почувствовал возможность добраться до Хьюберта, и в его голове быстро созрел план. Отец Тук после долгих уговоров согласился принять участие, и на рассвете они вернулись в Шервуд вместе с Хьюбертом – оглушенным, связанным по рукам и ногам и упрятанным в огромный мешок.
Робин молча смотрел на Марианну. Ее глаза были полны решимости настоять на своем. Она безмолвным взглядом требовала, чтобы он взял ее с собой на сбор стрелков, суду которых он был намерен предать Хьюберта.
– Ты еще совсем слаба! – возразил Робин, осторожно проводя ладонью по только что поджившим рубцам на ее плечах.
– Я прошу тебя! – выдохнула в ответ Марианна, крепко стиснув его запястье.
Робин вспомнил собственную неуемную жажду крови, которую он хотел утолить, но не смог, оставив в живых Роджера Лончема. Она не знала об этом, а он не знал, как бы она отнеслась к его решению. В любом случае он чувствовал себя в долгу перед ней. Поэтому он больше не стал спорить. Достав флакон с порошком, Робин высыпал все содержимое в кубок и смешал его с вином.
– Пей, – сказал он, подав кубок Марианне, – до самого дна. Я пришлю Клэр, чтобы она помогла тебе одеться.
Оставив Марианну, Робин вышел в трапезную, где стоял несмолкаемый гул голосов. Несмотря на место, указанное Джоном для сбора, стрелки Робина, Статли, Мэта и Эдгара приехали в лагерь лорда Шервуда. Отправив сестру к Марианне, Робин заметил, как старший брат о чем-то яростно спорит с отцом Туком, и подошел к ним.
– Вам был нужен Хьюберт, и вы получили его, – непререкаемым тоном говорил отец Тук, не обращая внимания на все попытки Вилла перебить его. – Помолчи, сын мой! Так вот, меня вы взяли для отвода глаз. То, что я исполнил свой долг пастыря, не имеет к вам никакого отношения.
– Хорошо, ты его исполнил, – сумел все-таки сказать Вилл, – а потом? Ты разучился держать в руках оружие? Кто тебе мешал дослушать его исповедь, отпустить грехи и отправить Гая к праотцам?
– Не кощунствуй, Вилл! Немедленно прекрати! – голос отца Тука возвысился и прокатился громовым раскатом. – Ты хоть понимаешь, в чем ты меня упрекаешь сейчас? В том, что я не совершил непотребство! Исповедовать человека, а потом своей же рукой оборвать его жизнь, которая находится в руках Создателя?! Взять на душу страшный грех, да еще возомнив себя судьей?!
Несколько секунд Вилл и отец Тук молчали и, тяжело дыша, мерились гневными взглядами.
– Значит, все дело заключается в непогрешимости твоей драгоценной души, – наконец негромко сказал Вилл, не спуская с отца Тука глаз, полных бессильного негодования. – Ну-ка вспомни, сколько раз ты твердил, что Марианна дорога тебе так, как если бы приходилась родной дочерью? Давай я отведу тебя на могилу ее сына, который оказался в земле, не успев сделать первый вдох, ни разу не раскрыв глаза. И, стоя там, ты еще раз скажешь мне, что положить конец бесчинствам сэра Гая ценой его жизни – слишком непосильный грех для тебя?!
– Тебе виднее! – в сердцах ответил отец Тук, которого упреки Вилла задели за живое. – Вам с Робином все не насытиться, никак не утолить жажду крови!
Робин про себя усмехнулся: отец Тук знал, что они с Виллом побывали во Фледстане, но не знал, что Робин не стал убивать Лончема. В этом неведении не было ничего удивительного: Роджер Лончем тем же утром исчез, и даже его брат, епископ Гесберт, пребывал в уверенности, что лорд Шервуда беспощадно разделался с врагом и позаботился о том, чтобы мертвое тело Лончема не смогли найти.
Отец Тук краем глаза заметил Робина, который безмолвно стоял рядом, и невольно покраснел от досады.
– И ты станешь упрекать меня?! – спросил он с вызовом.
По губам Робина скользнула усмешка.
– Вижу, святой отец, что на тебя исповедь Гая произвела большое впечатление! – сказал он, не приняв вызов отца Тука.
Священник нахмурился и тяжело вздохнул:
– Он глубоко несчастный человек, Робин. Какая смесь хорошего и дурного, высокого и низменного! Имея такие задатки, так искорежить себя, собственную душу!
– Я сейчас разрыдаюсь от умиления! – снова задохнулся от ярости Вилл. – У меня пальцев на руках не хватит пересчитать только близких мне людей, которых погубил Гай Гисборн. А если задаться целью сосчитать всех, кому он причинил зло, не хватит рук у всего Шервуда!
– Знаю, Вилл! – с глубокой грустью воскликнул отец Тук. – Будь я на твоем месте, то сейчас тоже негодовал бы не меньше. Но не мог я поднять руку на умирающего человека, который открыл мне всю свою душу! Пойми, не ненависть он вызывал у меня, а бесконечную жалость. Не бранись, пожалуйста!
Вилл поморщился и с досадой махнул рукой:
– Что уж теперь! Бранись, не бранись… Умирающий, как же… Я сердцем чую, что этот негодяй встанет на ноги и мы еще испытаем на своей шкуре его задатки. Так вот, святой отец! Если так и случится, я тебе припомню сегодняшнюю жалость к нему и свято исполненный долг пастыря!
– Воля твоя, Вилл, – покладисто ответил отец Тук.
Вилл, поморщившись, отвернулся от священника и тут же застыл, напряженно выпрямившись. Он увидел Марианну, которая медленно вошла в трапезную, опираясь на руку Клэренс. Та, приобняв подругу за талию, заботливо поддерживала ее, следя за каждым, пока еще неуверенным, шагом Марианны.
– Ты-то куда собралась?! – с отчаянием воскликнул Вилл, пробираясь к Марианне.
Она была одета на выезд – в длинное платье из тонкой шерстяной ткани синего цвета, куртку из серого беличьего меха и теплый плащ с капюшоном. Но прежде чем Вилл успел подойти к ней, появление Марианны было замечено всеми стрелками.
– Честь и слава нашей леди! – грянуло в трапезной так, словно десятки голосов вылетели из одной груди.
Огни факелов сверкнули на мечах, выхваченных из ножен и вскинутых в приветственном салюте.
– Да сохранит Господь и Святая Дева нашу госпожу – леди вольного Шервуда!
Эдгар, оказавшийся ближе всех к Марианне, преклонил колено и благоговейно поднес край ее плаща к губам.
– Даруют тебе Один и Фрейя много долгих лет, исполненных сил и здоровья, наша светлая госпожа! – провозгласил он, повинуясь голосу норвежской крови.
– Смотри-ка, они наконец признали ее, – усмехнулся Статли, стоя рядом с Робином и наблюдая за бурным восторгом, который вызвал у стрелков вид Марианны, – хотя после венчания все приносили ей клятву верности и принимали такую же клятву от нее. Но только сейчас она действительно стала госпожой Шервуда, и они умрут за нее, даже если ты этого не потребуешь.
– Она поклялась им, что готова отдать жизнь во имя вольного Шервуда, и теперь они знают, что она была в одном лишь шаге от исполнения данной клятвы, – грустно усмехнулся Робин, наблюдая за стрелками, как и Статли. – Теперь я спокоен за нее. Она и без меня стала много значить для них и иметь в их глазах собственную ценность.
Мэт хотел помочь Марианне, но Вилл бесцеремонно отодвинул его руку и подал свою.
– Вернись в постель! – тихо сказал он, когда ладонь Марианны легла поверх его руки.
Она повернула к нему голову и улыбнулась, встретившись с ним глазами.
– Я прошу тебя остаться, – быстро сказал он.
– Почему? – спросила Марианна, не понимая волнения, которое явственно отражалось в его янтарных глазах.
– Я не могу тебе объяснить, – глухо ответил Вилл, – просто исполни мою просьбу.
– Нет, – непреклонно сказала она. – Вспомни, как мы стояли перед ним. Теперь я хочу увидеть, как он будет стоять перед нами, перед всеми, перед Робином.
Вилл посмотрел на нее с непонятной печалью. Тень странной обреченности мелькнула и скрылась в его глазах, когда он молча поднес руку Марианны к своим губам. Потом его глаза стали непроницаемо спокойными. Не сказав больше ни слова, он проводил Марианну к Робину. Впрочем, Вилл бросил на брата выразительный взгляд, в ответ на который Робин не менее выразительно ответил:
– Она хочет ехать с нами, я не стану ей препятствовать. Это ее право. Решай сам, ты не обязан делать то, что собирался.
– А это уже мое право, – с усмешкой ответил Вилл и, обозначив едва заметный поклон Марианне, отошел в сторону.
Вернулся последний из гонцов, посланных Джоном, и Робин приказал всем трогаться в путь. Джон притащил мешок, в котором был Хьюберт, и взвалил его на лошадь.
– Что, так и не пришел в себя? – осведомился Статли, не глядя на мешок.
– Пришел, да я его снова стукнул, – буркнул Джон, – чтобы лошади было легче.
Робин подхватил на коня Марианну и сделал стрелкам знак следовать за ним. Вскоре они добрались до большой поляны, но не той, на которой высился огромный дуб, а другой, ничем не примечательной. Там уже было не протолкнуться от множества стрелков, которые шумно приветствовали лорда Шервуда. Вид Марианны, сидевшей на Воине перед Робином, вызвал у всех радостное оживление, которое перешло в неудержимое ликование, когда она ловко спрыгнула с коня без помощи Робина.
– Постарайся беречь силы, – посоветовал Робин, оказавшись рядом с Марианной. – Действие лекарства очень сильное, но заканчивается внезапно.
Стрелки заранее принесли на поляну огромное бревно. Расстелив на нем плащ, Робин кивнул на него Марианне и сел рядом с ней, воткнув в землю Элбион и сложив обе руки на эфесе. Джон уронил с лошади мешок с Хьюбертом и подтащил его к одному из деревьев, выбрав то, что росло прямо напротив места, которое Робин выбрал для себя и Марианны.
Вилл вспорол ножом мешковину и, ухватив Хьюберта за шиворот, вскинул его на ноги. Хьюберт потряс головой, приходя в себя, и Вилл помог ему, с силой ударив по щекам.
– Очнись, парень! Смотри, сколько твоих товарищей бросили все дела ради встречи с тобой!
Хьюберт вскинул голову и, увидев вокруг себя плотные ряды вольных стрелков, отшатнулся.
– Что с тобой? – усмехнулся Вилл. – Ты ведь уверял меня, что никого из нас не боишься, даже Робина. Вот мы все здесь перед тобой, вот наш лорд, и теперь ты можешь и перед ним, и перед нами выказать свое бесстрашие.
Крепко стиснув зубы, Хьюберт не ответил. Его грудь тяжело вздымалась, он обводил глазами лица бывших друзей, товарищей и соратников. Они молча смотрели на него, и он не увидел в их глазах ничего, кроме презрения. Даже ненависти в них не было.
– До чего же ты у нас ладный парень! – насмешливо сказал Джон, стоя за спиной Робина, и скрестил руки на могучей груди. – Все тебе к лицу! И зеленый цвет наших курток, и синие сюрко с гербом Гая Гисборна.
Хьюберт долго медлил, но наконец встретился взглядом с лордом Шервуда.
– Не смотри на меня так! – прохрипел он, не в силах отвести взгляд от глаз Робина.
Сейчас, когда душа Хьюберта была настежь распахнута страхом, Робин не увидел в ней ничего, кроме темного клубящегося ужаса. Пожав плечами, Робин усмехнулся с откровенной брезгливостью.
– А как мне на тебя смотреть? – негромко спросил он, продолжая терзать Хьюберта беспощадным взглядом.
Хьюберт промолчал, пытаясь заставить себя отвернуться от Робина, но тот пресек все его попытки высвободиться.
– Расскажи нам, – предложил Статли, – расскажи, как тебе пришлось по нраву делить с нами кусок хлеба в дозоре, плащ в патрульном ночлеге и выдавать нас псам шерифа и твоего господина.
– Совсем не по нраву! – обрел голос Хьюберт и, когда Робин отпустил его взгляд, с вызовом посмотрел на Статли. – Но у меня не было выбора!
– Выбор есть всегда, малыш, – ответил Джон, скривив губы в мрачной улыбке. – Кто тебе мешал честно рассказать о том, что ратникам Гисборна удалось обезоружить тебя и захватить в плен? Рассказать, кем ты доводишься командиру дружины Гисборна и что сэр Гай предложил тебе в обмен на жизнь?
– Рассказать обо всем? Вы бы растерзали меня, едва лишь я открыл бы рот! – ответил Хьюберт, встретившись с ясными глазами Джона.
– Ты сам не веришь в то, что говоришь, – равнодушно обронил Робин. – Тебе пришлась по душе возможность поиграть и с нами, и с Гисборном. А то, что на кону были не деньги, а люди – люди, которых ты знал, и которые доверяли тебе, – лишь сильнее горячило твою кровь.
– Думай обо мне что хочешь! – с яростью возразил Хьюберт. – Меньше всего я хотел бы стать разменной монетой в твоей игре с Гаем Гисборном. А ты бы заставил меня ею стать, если бы я открыл тебе правду!
– Ты слишком дорого себя ценишь! – усмехнулся Робин. – Говоришь о разменной монете, а сам не стоишь и ломаной.
Услышав подобный отзыв о себе, Хьюберт выпрямился и устремил на лорда Шервуда ненавидящий взгляд.
– Да, я никогда не любил тебя и не боготворил, как это делает вся твоя стая! – сказал он, кивнув на стрелков. – Так почему я должен был рисковать собой ради твоего самолюбия в войне с Гисборном?
– А почему мы рисковали собой, когда ты оказывался в опасности?! – не сдержавшись, прорычал Алан. – Вспомни, как год назад Робин буквально вытащил тебя из-под мечей ноттингемских ратников!
– Ублюдок, – прошептал Дикон, отворачиваясь от бывшего друга.
Хьюберт услышал его и с усмешкой посмотрел на Дикона.
– А ведь я тебя пожалел, Дик! Ты единственный, кому я не желал причинить вред. Стоило мне изменить уловку со жребием – сделать два равных обломка, и с каким воодушевлением ты бы помчался с нами в собор! Как бы ты радовался возможности побыть с твоей незабвенной Саксонкой, пока Робина нет в лагере!
– Замолчи! – крикнул Дикон. – Лучше бы я тогда поехал и погиб, защищая ее, чем после оправдывать тебя перед Робином, не зная, кто ты на самом деле. Ты ловко использовал меня, чтобы и я подтвердил Марианне слова якобы гонца ее брата. Ты все рассчитал, но не подумал о том, что тебе придется держать ответ перед всем Шервудом и стоять перед нами так, как ты стоишь сейчас!
Лишь презрительно пожав плечами, Хьюберт посмотрел на Марианну.
– Ты тоже пришла, ведьма, посмотреть, как я умру? – сказал он, понимая, что ему уже нечего терять. – Помнишь, как ты металась по трапезной, когда брат твоего мужа запретил тебе и думать о поездке в собор? Помнишь, как дрожала, когда сэр Гай показывал тебе орудия пыток? Жаль, что он согласился с палачом и не отправил тебя на дыбу. А я уж собирался посмотреть, как ты будешь на ней рожать вашего с Робином щенка, а потом корчиться на костре!
– Хватит, – раздался негромкий, холодный голос лорда Шервуда, и Робин скользнул по Хьюберту безразличным взглядом. – Твое последнее желание?
Тот долго молчал, всем было отчетливо слышно только его тяжелое дыхание.
– Я хочу исповедоваться, – наконец сказал он.
Робин отыскал взглядом отца Тука. Священник вышел вперед из круга стрелков и подошел к Хьюберту. Окинув его с головы до ног тяжелым взглядом, отец Тук отступил на шаг и сказал как отрезал:
– Я не стану тебя исповедовать. Меня сегодня упрекали в том, что я не нарушил свой долг. Но сейчас я сам отступлю от него, и ты, подлец, умрешь без покаяния.
– Вот как! – выдохнул Хьюберт и обвел стрелков дерзким, вызывающим взглядом. – И кто же из вас, благородных воинов Шервуда, решится взять на себя обязанности палача?
Вилл, молча стоявший поодаль, услышав его вопрос, рассмеялся коротким беспощадным смешком.
– У тебя есть сомнения? – спросил он голосом, ужаснувшим Марианну.
Хьюберт недоверчиво повел глазами в сторону Вилла.
– Благородный лорд Уильям Рочестер! Ты не побрезгуешь работой палача?!
– Нет, – с прежней усмешкой ответил Вилл. – Чтобы покончить с тобой, я исполню эту грязную работу, – и он свистом подозвал коня и отцепил от седла моток крепкой веревки.
Застыв, Хьюберт не мог отвести взгляда от рук Вилла, а тот уверенно размотал веревку и быстро связал петлю. Подойдя к дереву и убедившись в его надежности, Вилл сильным взмахом перебросил веревку через крепкий сук и накинул петлю на шею Хьюберта. Тот попытался сопротивляться, но его удержал Статли.
– Вот и все, – с безжалостной улыбкой сказал Вилл, глядя в замершие глаза Хьюберта. – Будь ты весной честнее, тебе не пришлось бы так заканчивать жизнь.
Хьюберт глубоко вздохнул и обвел глазами стрелков.
– Будьте вы все прокляты! – хрипло сказал он, бросил взгляд на Робина и Марианну. – И ты вместе с твоей ведьмой! Будьте вы прокляты!
Вилл намотал на локоть веревку и потянул на себя. Ноги Хьюберта оторвались от земли, и он забился в петле. Агония была мучительной. Вилл мог бы резко дернуть веревку и сломать Хьюберту позвонки, но, намеренно или случайно, он не делал этого, продолжая удерживать Хьюберта в нескольких дюймах от земли.
Марианна закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Рука Робина сжала ее руку.
– Идем, если тебе не под силу, – услышала она его голос и отрицательно помотала головой.
– Сколько это продлится? – спросил Джон.
– Без перелома позвонков может занять и час, – ответил Статли.
– Вилл, ломай ему шею, – повысив голос так, чтобы брат услышал, сказал Робин. – Не станем же мы целый час смотреть на его испражнения и слушать его хрипы!
– Как скажешь, – хладнокровно ответил Вилл и сильным, резким движением руки прекратил агонию Хьюберта.
Тело неподвижно замерло и повисло в петле. Выждав еще несколько минут, Вилл выпустил веревку. Хьюберт упал на землю, и Джон, пощупав на его шее артерию, убедился в том, что он мертв. Забросив тело на лошадь, Джон накрепко привязал к ней Хьюберта.
– Отвезу подарок сэру Гаю, – пробормотал он.
Робин приказал десятку стрелков присоединиться к Джону, и поднялся с бревна, подавая руку Марианне. На обратном пути она что-то шепнула Робину на ухо, и он помрачнел, неуверенно посмотрел на нее, но, получив в ответ настойчивый взгляд, согласно склонил голову. Крикнув Виллу, чтобы тот заменил его во главе отряда, Робин повернул Воина на боковую тропинку и пришпорил коня.
Они ехали недолго – до прозрачной березовой рощи, которая окружала поляну. На поляне ничего не было, кроме нескольких рядов простых каменных надгробий. Это было кладбище вольного Шервуда. Осадив коня на краю рощи, Робин спешился и снял с седла Марианну. Взяв под руку, он провел ее мимо ряда надгробий. На одном она увидела имена жены и дочери Вилла, на другом – имя Клема. Робин остановился возле маленького камня, на котором не было никакого имени.
Выпустив руку Робина, Марианна медленно опустилась на колени и положила ладонь на землю рядом с камнем. Ее пальцы гладили голую, еще не поросшую травой февральскую землю, укрывшую собой ее ни минуты не прожившего сына. Она вспомнила, как всего несколько дней назад он ворочался у нее под сердцем – не родившийся, но такой живой! Мысль о том, что он оказался в земле, не увидев света, была для нее невыносима и грызла сердце неутихающей болью. Робин стоял рядом и молча смотрел на Марианну, чувствуя ее боль как свою. Казалось, она была готова бесконечно ласкать комочки земли, перебирая их, как завитки волос на детской голове.
Сдержав тяжелый вздох, Робин поднял Марианну с колен, обнял ее и крепко прижал к себе.
– Прости меня за сына, – прошептала она, – если можешь простить.
Осторожно приподняв ее голову, Робин посмотрел в глаза Марианны.
– Не мучай себя, ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Это был беспроигрышный ход со стороны Гая. Кто-нибудь из нас двоих обязательно угодил бы в его западню. Если бы я был дома в тот момент, когда привезли письмо Реджинальда, сам отправился бы в собор. Тебя я, конечно, не взял бы с собой, но сам бы непременно поехал в надежде уговорить гонца и привезти его в Шервуд.
– Нет, Робин, в случае с тобой проиграл бы Гай, а не ты, – покачала головой Марианна, неотрывно глядя Робину в глаза. – Гай не озаботился большим числом ратников, взяв только своих, послав в засаду на тебя куда больше людей. Дружина Гая сильна, но она не выстояла бы против стрелков, которых ты взял бы с собой. А ты бы их взял, не бросился бы в собор без должной охраны, очертя голову, как это сделала я. Гаю пришлось бы самому уносить ноги, и сомневаюсь, что ты позволил бы ему спастись.