Глава девятнадцатая
Победа, одержанная вольным воинством над королевскими ратниками, сильно воодушевила простых обывателей Ноттингемшира. На следующий же день в Шервуд вновь устремился поток тех, кто желал примкнуть к победителю. Но Робин, едва Джон рассказал ему о первых добровольцах, пришедших пополнить ряды вольных стрелков, решительно и жестко ответил:
– Нет. Отправляй их по домам, и немедленно. И передай мой приказ дозорным заворачивать всех, кто вознамерился поиграть в войну.
– Почему? – удивился Джон. – Ведь мы тоже понесли потери, их восполнение не будет лишним!
– Наши потери эти люди не восполнят. Они не умеют воевать.
– Обучим! – с энтузиазмом возразил Джон, пытаясь переубедить друга.
– Обучим чему? – усмехнулся Робин. – Твердости и бесстрашию? Воспитаем в них воинский дух? Не смеши меня, Джон! Они разбегутся раньше, чем постигнут азы этой науки.
– Напрасно ты так, Робин, – угрюмо сказал Джон, – они полны решимости помочь нам. Весь Ноттингемшир бурлит, обсуждая нашу победу у Трента. Все ждут, что ты со дня на день двинешься на Лондон, и рвутся идти вместе с тобой, с нами!
– На Лондон?! – и Робин расхохотался. – Ну конечно, куда же мне еще идти! Пройти военным маршем половину Англии, захватить Лондон, сбросить Иоанна с престола и занять его трон!
Джон тоже невольно расхохотался, но не удержался, чтобы не сказать:
– А что? Ты был бы лучшим королем, чем Иоанн! Твой род ведет начало от королевского дома Мерсии2, через браки Рочестеры породнились и с династией Вильгельма Нормандского, и с королями Шотландии, а благодаря матери ты доводишься родней и герцогине Аквитании – королеве-матери Алиеноре, упокой Господь ее душу! Право же, Робин, если вдуматься, у тебя не меньше прав на английскую корону, чем у Иоанна!
Не обращая внимания на слова Джона, Робин повторил:
– Пройти половину Англии, – и, помедлив, он тихо сказал: – По дороге они начнут грабить города и селения, такие же, в которых живут сами. Ради того чтобы добыть еду и просто для забавы. Не имеющие уважения к себе, они с таким же неуважением отнесутся к другим, кто отличается от них только одним: тем, что живет не в Ноттингемшире. Мародерство, насилие, грабежи, поджоги – вот чем они отметят свой путь. А когда им преградят дорогу королевские войска, они разбегутся.
Его глаза сузились в жестком прищуре, словно он видел перед собой все, о чем говорил.
– И что же делать? – растерянно спросил Джон, придя в замешательство от картины хаоса и разрушений, нарисованной Робином.
– То, что я тебе сказал: отправлять всех по домам. Но слухи о походе на Лондон нам на руку. Не стоит их разжигать еще больше, чем они уже есть, но и отрицать ничего не надо. Молчание, Джон, просто молчание.
Джон внимательно посмотрел на Робина. Либо ему стала изменять его обычная проницательность, либо лорд Шервуда со дня битвы изменился настолько, что его намерения перестали быть понятными. Во всяком случае Джон потерял способность угадывать мысли Робина, прежде чем тот облекал их в слова. Джон передал ему просьбу Кэтрин разрешить ей и Мартине вернуться из Фледстана в Шервуд, но Робин ответил отказом. На довод о том, что Марианне и Эллен вдвоем тяжело вести хозяйство, он сказал, что они справятся. Деликатный намек Джона, что Мартине легче было бы совладать с горем среди своих, Робин понял, но, помедлив, отрицательно покачал головой. «Я сочувствую ей, – сказал он так, словно его сердце оставалось спокойным, – но раз уж она и Кэтрин оказались во Фледстане, пусть там и останутся, в безопасности». – «Значит, в Шервуде, отстоявшем свободу от власти Иоанна, все равно опасно?» – спросил Джон. В ответ – негромкий смех, быстрый взгляд невозмутимых глаз, глухая, непреодолимая стена… И вот теперь отказ принять пополнение, которое пришлось бы кстати. Отказ, сопровожденный к тому же жестким, нелицеприятным суждением о тех, кто страстно желал надеть зеленую куртку вольного стрелка, кто боготворил лорда Шервуда. Но слухами о походе на Лондон он в то же время доволен!
– Чего ты ждешь, Робин?! – не выдержал Джон, устав созерцать непроницаемое лицо лорда Шервуда, глубоко ушедшего в мысли, в которые Джон тщетно пытался проникнуть. – Что, по твоему мнению, должно произойти?
Робин очнулся от размышлений, повернул голову к Джону и улыбнулся. Улыбка, как всегда, преобразила его лицо, и Джон увидел перед собой прежнего Робина.
– Переговоры, – ответил Робин. – Наша победа дает мне полное право ожидать их. Немного времени – и король окончательно лишится спокойствия, испугается мятежа, который может полыхнуть огнем на половину страны. И тогда он пойдет на переговоры.
– И это все? – разочарованно протянул Джон, у которого по жилам еще гулял огненный азарт недавней битвы.
– А ты чего ожидал? – усмехнулся Робин. – Войну важно не только вовремя начать, но и вовремя закончить.
Джон прищурился, неотрывно глядя на Робина:
– Но ради чего мы воевали?!
– Ради того, чтобы Иоанн опомнился и положил конец произволу, учиненному в Средних землях с его попустительства. Если я прав и он вступит с нами в переговоры – цель достигнута, и победа нами одержана.
– А если вспомнить то, что я тебе говорил? То, что ты предпочел не услышать?
Под настойчивым взглядом Джона Робин невольно подумал о том, что ни Виллу, ни Реджинальду не понадобилось бы ничего объяснять, да они никогда и не задали бы подобный вопрос. Джон не был искушен ни в политике, ни в тонкостях смены династий, и рассуждал так же, как те люди, которые сейчас пытались примкнуть к вольным стрелкам, свято веря, что лорд Шервуда действительно двинет свое войско на Лондон, ради того чтобы сместить короля Иоанна. Наивные мысли этих людей Робина не занимали, но Джон был его другом, и Робин ответил:
– О королевской крови, родстве и правах? Я услышал все, что ты мне сказал, Джон. Королевский дом Мерсии давно прекратил свое существование вместе с самим королевством. Родством с правящими династиями могу похвалиться не я один из английских графов, чтобы серьезно говорить о больших претензиях. Смена династии требует общей поддержки не только изнутри, но и извне, в том числе и благословения Святого престола. Герцог Вильгельм, о котором ты упоминал, чтобы утвердиться на троне Англии, изнасиловал всю страну в буквальном и переносном смысле. А ведь он считался наследником короля Эдуарда, заручился поддержкой святейшего папы против Гарольда Годвинсона! И все равно страну сотрясали мятежи и восстания, смута и ненависть все время правления Вильгельма и его преемников. Не о чем говорить, Джон. Потомки династий, ушедших в небытие, должны позабыть о своих притязаниях, если не хотят пролить реки крови и запятнать свое имя бесчестьем и позором. Я, знаешь ли, Джон, дорожу своим именем. От меня отступился край, ради защиты которого я был рожден, край, который оберегал весь мой род из поколения в поколение. А ты пытаешься соблазнить меня миражами, порожденными твоим воображением из-за одной выигранной битвы? Тебе самому не смешно?
Он устремил на Джона тяжелый ироничный взгляд, и Джон глубоко вздохнул и склонил голову, нехотя признавая правоту Робина. У Джона оставался еще один вопрос, который было необходимо разрешить, но он не знал, как приступить к разговору. После нескольких его вздохов Робин спросил сам:
– Чего ты мнешься, Малютка? Говори уже!
– Робин, мы все понимаем, что ты должен сейчас чувствовать. Вилла любил весь Шервуд, – осторожно заговорил Джон и опять замолчал, пытаясь найти правильные слова.
– Перейди к делу, – посоветовал Робин, подбодрив Джона бесстрастным взглядом.
– Мы ведь вчера победили, – сказал Джон.
Робин, поняв недосказанное, кивнул:
– И теперь все хотят отпраздновать победу. Что ж, давай созывать всех на праздничный ужин. Отправь кого-нибудь на охоту. Вино у нас закончилось.
– Вино мы раздобудем! – заверил Джон и отправился обрадовать стрелков известием о назначенном на вечер празднике.
Весть, которую Джон огласил в трапезной, действительно всех обрадовала. Дань скорби по друзьям, погибшим в битве, стрелки отдали накануне вечером, похоронив павших товарищей. И хотя печаль по ним еще не улеглась, ликование от одержанной победы требовало выхода, и праздника хотел весь Шервуд. Марианна и Эллен взялись за приготовления, Эдгар, Айвен и Бранд уехали на охоту, сам Джон отправился к отцу Туку, запасы вина которого казались неистощимыми. И только Дэнис поспешил к Робину с просьбой разрешить ему отсутствовать за праздничным столом. Выслушав юношу, Робин отрицательно покачал головой.
– Крестный, как ты можешь?! – воскликнул Дэнис, ожидавший понимания, а не отказа. – Ведь только вчера!..
– Могу, – жестко ответил Робин, не дав ему договорить. – И ты сможешь, если хочешь быть достойным памяти Вилла. Поэтому не только сядешь за стол, но будешь улыбаться и даже петь, если тебя попросят.
Дэнис низко склонил голову. Робин ухватил его за подбородок и заставил поднять голову. Посмотрев в упрямое лицо Дэниса, в глаза, полные слез, Робин, смягчившись, тихо сказал:
– Дэн, запомни то, что я сейчас тебе скажу. Как бы ни было тебе тяжело, какая бы острая боль ни терзала тебя, никто не должен видеть на твоем лице того, что происходит в твоей душе. Радостью можешь делиться, горе оставь себе одному. Ты понял меня?
Глядя в его темные, как ночное небо, глаза, Дэнис едва заметно кивнул. Оглушенный собственной болью, он только сейчас до конца осознал, насколько был не одинок в своем горе. Но лорд Шервуда не допускал и мысли о том, чтобы не выйти к праздничному столу, не разделить со своим воинством радость и гордость минувшей битвы. Дэнис знал, что Робин будет весел, станет смеяться со всеми, знал, что от него обязательно попросят песен и он не откажет. И ни при каких условиях лорд Шервуда не позволит себе омрачить праздник своих стрелков. И Дэнис расправил плечи, гордо вскинул голову и попытался улыбнуться. Получилось не очень весело, но все-таки получилось.
– Я понял, крестный. Я не подведу ни тебя, ни отца, – сказал он, упрямо сверкнув глазами, только на этот раз упрямство было обращено против собственной слабости, которой он едва не поддался.
Хотя угощение было еще более простым, чем в день прощания с летом, – только мясо, хлеб и вино, – праздник удался на славу. Осушив первый кубок в молчании в память погибших друзей, стрелки понемногу развеселились. Через час над столами уже не смолкали голоса, раздавались взрывы смеха, наперебой рассказывались истории о том, что и как случалось во время сражения. То, что в битве казалось страшным, сейчас преображалось в забавное, рождая шутки и смех.
Отец Тук не только снабдил Джона бочонками с вином, но и сам приехал. Сидя за столом и слушая рассказы стрелков, он украдкой наблюдал за Робином. Лорд Шервуда был ровно таким, каким его хотели видеть стрелки. Расслабленно положив руку на плечо Марианны, он пил вино, шутил и смеялся вместе со всеми, пел, когда настал его черед взять лютню. Но если умение Робина владеть собой не слишком удивило отца Тука – все-таки он давно знал лорда Шервуда, то когда рассмеялся Дэнис, а потом, не чинясь, принял лютню и запел веселую песню, отец Тук одобрительно вскинул брови.
Праздник закончился только глубокой ночью. Придя к себе, Марианна увидела, что Робин еще не спит. Он медленно расхаживал по комнате, баюкая раненую руку. Она подошла к нему, перехватила его руку и посмотрела ему в глаза:
– Болит?
– Ноет. Наверное, к дождю, – улыбнулся он, мельком глянув на Марианну, и хотел высвободиться, но она удержала его.
– Робин, заклинаю тебя, перестань! – сказала Марианна, все так же глядя ему в глаза.
– Перестать что? – спросил он, отразив ее взгляд непроницаемой синью.
– Перестань все время думать о том, что это ты, а не Вилл, должен был погибнуть во вчерашней битве, – ответила Марианна, не желая замечать его намеренной холодности.
Минуту они молча смотрели друг другу в глаза, и он уступил ее настойчивому взгляду. Его лицо утратило застывшую жесткость последних суток, смягчилось, глаза оттаяли. Он положил ладони на ее плечи и тихо сказал:
– Помоги мне, Моруэнн!
По имени, которым он назвал ее, Марианна поняла, что он просит об очищении. Она прикрыла глаза в знак согласия. Отстранившись от Робина, она развела в камине огонь, сбросила платье. Повернувшись лицом к постели, в которую он уже лег и ждал ее, закрыв глаза, она раскинула руки в стороны, соединила пальцы в магических знаках, преграждающих путь опасностям и тревогам, сказала положенные ритуальные фразы и легла рядом с ним. Второй раз она проводила его через обряд очищения, но этот второй раз не шел ни в какое сравнение с первым. Она забирала и забирала у него боль, а боль не кончалась, даже не уменьшалась, продолжая переливаться в нее губительным отравляющим потоком.
Когда он наконец уснул, она почувствовала себя настолько плохо, что немедленно отправилась в купальню, чтобы очистить саму себя, не дожидаясь утра, потому что была не уверена, что доживет до рассвета. Только когда она омылась водой, смешанной с травяными настоями, ей стало немного легче. Но она еще долго просидела возле очага, не в силах подняться на ноги. Вспоминая, с каким непринужденным весельем Робин вел себя за столом, она вообще не могла понять, как ему удалось продержаться весь праздник с такой бездной боли в душе, а не то что смеяться и даже петь.
Пользуясь тем, что ее никто не видит, Марианна сама наконец оплакала Вилла. Слезы текли и текли из ее глаз, сочились сквозь пальцы, закрывавшие лицо, а сердце изнемогало от горя. Вилл как наяву предстал в ее памяти. Его ироничный веселый голос, его высокий стройный силуэт, его лицо… Лицо, почти всегда отчужденное, иной раз казавшееся враждебным, когда она еще не подозревала об истинных чувствах Вилла. Потом, когда его тайна открылась, сдержанное и бесстрастное, озорное и веселое, но всегда в янтарных глазах светилась неизбывная, окрашенная печалью нежность к ней. И минувшим, последним, днем – искаженное болью, а потом светлое и спокойное, когда Робин бережно прикрыл его полой плаща, прежде чем с помощью Джона опустить брата в могилу.
– Вилл, Вилл! Почему ты ушел? – шептала она. – Ведь ты обещал, прощаясь перед битвой, что вернешься!
Дверь тихо скрипнула, и Марианна, отняв ладони от лица, увидела на пороге купальни мужчину. Сквозь пелену слез ей показалось, что она видит Вилла, словно он пришел на ее зов. Сморгнув и вытерев слезы, она поняла, что ошиблась. Это был Дэнис. Он держал в руке кувшин и молча смотрел на Марианну янтарными глазами Вилла.
– Дэн? Зачем ты пришел сюда?
Дэнис подошел к очагу и опустился на пол напротив Марианны, поставив кувшин между ней и собой.
– Голос крови, наверное, – тихо ответил он. – Отец находил уединение именно здесь, когда ему надо было побыть одному. Правда, не всегда его уединение было полным, и так появилась на свет моя сестра Вильямина. А что ты делаешь здесь в такой поздний час, леди Мэри?
Он повел взглядом в сторону лохани, оставшейся полной воды после купания Марианны, сделал шумный вдох, втянув в себя запах трав, и улыбнулся понимающей невеселой улыбкой:
– Обряд очищения? У крестного было столько боли в душе, что ты поспешила сама избавиться от того, что забрала у него?
Марианна промолчала, и Дэнис протянул ей кувшин:
– Вино легкое, леди Мэри. Тебе от него не станет хуже.
Приняв кувшин, Марианна сделала глоток, чувствуя, как вино на губах смешалось с соленой влагой слез. Не сводя с нее глаз, Дэнис медленно провел ладонью по щеке Марианны, собирая слезы.
– Отец был бы сейчас признателен тебе за каждую из них. Ты ведь плачешь о нем, леди Мэри? – сказал он севшим голосом и нашел в себе силы улыбнуться. – Я никогда не видел Заокраинные земли, но если все, что о них говорили мне отец и крестный, правда, – не плачь. Он сейчас вместе с моей матерью. Они оба долго ждали встречи.
– Мне жаль, Дэнис, что я не знала ее. Возможно, мы бы стали подругами, – тихо ответила Марианна.
Пальцы Дэниса нашли ее руку и сжали запястье Марианны:
– Не сомневаюсь в этом, леди Мэри. Вы с ней очень похожи! Не обликом и не нравом, но силой духа.
Отпив вина, Дэнис посмотрел вглубь огня и печально усмехнулся:
– Они были достойны друг друга – отец и мать. Помню, в день нападения Гисборна на Локсли многие женщины плакали, цепляясь за мужей, пытаясь отговорить их, склонить к бегству. А моя мать не пролила ни единой слезинки. Когда отец взял оружие и приказал ей укрыться в лесу, она благословила его, сказав, что будет молиться о нем и о моем крестном. Отец поцеловал ее и ответил: «Я горжусь тобой, моя супруга Элизабет!» Потом, через много лет, он как-то признался мне, что воспоминание о прощании с ней причиняло ему постоянную боль. «Я должен был сказать твоей матери, что не только горжусь ею, но и люблю ее, люблю всем сердцем!» – так он сказал мне, и теперь, несомненно, повторил ей самой.
Марианна коснулась ладонью лица юноши, впервые увидев в нем черты не только Вилла, но и Элизабет, с которой ей не довелось встретиться, ощутив сплав силы духа отца и матери в сыне, и сказала:
– Они оба сейчас гордятся тобой, Дэнис, тем, с какой выдержкой их сын вел себя сегодня, не позволив себе омрачить праздник.
Дэнис криво усмехнулся и, поцеловав ладонь Марианны, ответил:
– В том не моя заслуга, леди Мэри, а крестного. Если бы не он, не его слова и строгость, в первый миг показавшаяся мне жестокостью, я бы утонул в горе и утопил бы в нем остальных.
Посмотрев Марианне в глаза, Дэнис, не выдержав, склонил голову ей на колени.
– Ах, леди Мэри! Как же я сейчас завидую крестному! У него есть ты. Если бы я повстречал свою Деву, она так же помогла бы мне умерить боль, как ты помогла крестному.
Он потерся щекой, уколов ее сквозь сорочку щетиной, и обжег через ткань жаром невольных скупых слезинок. Положив ладони на голову Дэниса, Марианна поцеловала его в затылок и шепнула:
– Всему свое время, мой мальчик. Час встречи с твоей избранницей однажды придет, а пока терпи, Дэн.
Дэнис выпрямился и с грустной усмешкой посмотрел на Марианну:
– Не тревожься обо мне, леди Мэри! Ведь у меня остались крестный и ты.
Они выпили еще по глотку вина, и Дэнис спросил:
– Мне проводить тебя?
Марианна, угадав сердцем, что юноша хочет побыть один, отрицательно покачала головой.
– Нет, Дэн, со мной все хорошо. Твое присутствие вернуло мне силы.
С этими словами она поцеловала Дэниса в щеку, поднялась на ноги и, провожаемая его одновременно и восхищенным, и недоверчивым взглядом, вышла из купальни. Но стоило ей закрыть за собой дверь, как Марианна была вынуждена прижаться спиной к стене, чтобы отдышаться. Как она и сказала Дэнису, силы вернулись к ней, но ровно настолько, чтобы Марианна смогла, держась рукой за стену, дойти от купальни до комнаты, радуясь, что ей никто не повстречался и не обнаружил ее в таком состоянии. Она – леди Шервуда – не может позволить себе быть беспомощной и слабой, так же, как не позволяет себе этого Робин.
Остаток ночи она провела без сна, но утром почувствовала себя почти так же хорошо, как всегда. Пусть у нее и кружилась голова от слабости, главное, что обряд помог Робину, который спал спокойно, не так, как прошлой ночью, когда он стонал и метался по постели, несмотря на все усыпляющие снадобья, которыми она его напоила. Когда он открыл глаза, Марианна улыбнулась ему, но ее бледное лицо выдало правду.
– Бедная моя! – прошептал Робин, целуя Марианну в лоб. – Я, наверное, почти до смерти тебя отравил!
– Ты же видишь, что нет, – ответила Марианна, лаская его сиянием светлых глаз. – Я здесь, с тобой, и со мной все хорошо.
****
Несколько дней пролетели в странных событиях. В Шервуде царил покой. Обычная служба дозорных, обычный объезд леса патрулями. А за границами Шервуда бурлили Средние земли, и даже в самых глухих и отдаленных уголках не смолкали разговоры о предстоящем походе на Лондон. И на седьмой день со дня битвы в Шервуд прибыл очередной парламентер – на этот раз от графа Солсбери. Он с поклоном вручил Робину послание и сказал, что должен вернуться с ответом – устным или письменным, не имеет значения.
Робин развернул письмо, прочитал и вдруг просиял улыбкой. Джон, все это время не сводивший тревожных глаз с лорда Шервуда, даже оторопел: со дня гибели Вилла Робин впервые настолько просветлел лицом!
– Такие добрые вести? – осторожно спросил Джон.
– Более чем! – с той же улыбкой ответил Робин.
– Он предлагает от имени короля переговоры? – догадался Джон. – То, о чем ты и говорил?
– Да, и на самых выгодных для нас условиях. Король испугался.
– Может быть, дашь и мне прочитать, о чем пишет граф Солсбери? – не вытерпел Джон.
– Не только тебе одному, – ответил Робин. – Вести, которые прислал граф Уильям, стоят того, чтобы о них узнали все. Объявляй сбор всех стрелков, Джон!
Так и не заполучив письмо, Джон кивнул и вышел из трапезной, созывая к себе стрелков, которых собирался отправить гонцами с призывом на сбор. Робин сделал Марианне незаметный знак и ушел. Выждав несколько минут, она поспешила следом за ним.
Когда она пришла в комнату, Робин сидел за столом, прислонившись затылком к стене и закрыв глаза. Его лицо разительно отличалось от того, каким оно только что было в трапезной. Сдержанное, замкнутое, без самой слабой тени улыбки – снова такое, каким стало со дня битвы на берегу Трента. Письмо лежало перед Робином на столе, и он, услышав шаги Марианны, подтолкнул его к ней. Она прочитала и медленно опустилась на стул напротив Робина.
– Поэтому ты и не отдал его Джону? – тихо спросила она.
Робин открыл глаза, устало посмотрел на Марианну и молча кивнул.
– Почему ты объявляешь сбор и что скажешь стрелкам, я догадываюсь, – медленно произнесла Марианна, внимательно глядя на Робина, – но что ты собираешься делать сам?
Он глубоко вздохнул и слегка пожал плечами.
– Тебе надо возвращаться, милая, к детям, в Веардрун. Долг перед Фрейей оплачен, и твое дальнейшее пребывание в Шервуде уже ничем не оправдано. Тем более при таких обстоятельствах, – он выразительно указал подбородком на письмо.
– Я не могу оставить Шервуд, – просто ответила Марианна.
– Почему?
– По ряду причин. Во-первых, ты сам сказал: будь что будет, останемся вместе. Во-вторых, я обещала Гвен, что мы вернемся оба – и ты, и я.
По его взгляду она поняла, что он не находит в ее словах действительно веских причин, по которым она должна оставаться в Шервуде. И его слова только подтвердили ее мысли:
– Глупо, Мэри! Брайану де Бэллону нечем оправдаться перед Иоанном за поражение в битве у Трента, кроме как убить меня или захватить в плен. Оставаться рядом со мной опаснее, чем разгуливать по Ноттингему в ярмарочный день в зеленой куртке со знаком Шервуда. С меня довольно гибели Вилла. Я не хочу потерять и тебя.
– Но именно так и выйдет, если ты настоишь на том, чтобы я покинула Шервуд, – спокойно ответила Марианна.
– Почему? Ты же прочитала, что граф Уильям выражает отдельную и особую заботу о твоей безопасности. Он сам заберет тебя из убежища, в котором ты укроешься, и даст тебе большую охрану, чтобы ты добралась до Веардруна без малейшей угрозы для себя.
– Да, но сначала ты должен будешь назвать графу Уильяму мое убежище. Сделаешь ли ты это на словах или в письме, у тебя не может быть полной уверенности, что гонца не перехватит Бэллон. И тогда он, а не граф Уильям узнает, где меня надо искать. В лучшем случае он просто убьет меня, в худшем – поступит так, как поступил его дядя Роджер Лончем, и потом убьет. Если, конечно, я еще буду жива, – сказала Марианна, глядя на Робина бесстрастными серебристыми глазами.
Он грустно улыбнулся:
– Шантаж, милая?
– Нет. Ты и сам понимаешь мою правоту. Риск укрыться в убежище и надеяться, что граф Солсбери найдет меня первым, больше риска остаться с тобой. Там я окажусь пленницей в четырех стенах, с тобой я буду на свободе и под твоей защитой. А ты сумеешь меня защитить лучше, чем сотня ратников Солсбери!
Робин смотрел на Марианну и думал о том, что есть самое надежное для нее убежище, которое к тому же находилось не так далеко, – Фледстан. Его охраняли ратники Реджинальда, и, отправив туда Марианну, не было необходимости и в помощи графа Солсбери. Там уже нашли приют Мартина и Кэтрин, но Марианна добровольно во Фледстан не пойдет.
Не из пустой прихоти Реджинальд покинул Фледстан и перенес свою резиденцию в другой замок, а ради сестры. Когда через год после рождения Гвендолен Робин и Марианна приехали к Реджинальду во Фледстан, Марианна, лишь бросив случайный взгляд на караульную, потеряла сознание прямо в седле и не расшиблась только потому, что Робин успел подхватить ее. Едва придя в себя и обнаружив, что все еще находится во Фледстане, она снова лишилась чувств. В кратком промежутке между двумя обмороками в ее застывших глазах отразился такой ужас, что Робин немедленно увез Марианну на ближайший постоялый двор, где она еще сутки не могла совладать с собой, справиться с рыданиями и ознобом, который сотрясал ее тело.
Больше она никогда не была во Фледстане. Реджинальд перебрался в Стэйндроп, Фледстан оставался пустым, хотя содержался в порядке и охранялся. Но Марианну не заставить подойти к нему ближе ворот, и то вряд ли. Если только…
– Не поступай так со мной, Робин! – тихо сказала Марианна.
– Как именно, Мэри?
– Ты думаешь, как вынудить меня укрыться во Фледстане, и понимаешь, что я не смогу переломить себя. Конечно, в твоей власти силой опоить меня маковым соком и переправить во Фледстан, пока я буду спать. Но что со мной будет, когда я проснусь и пойму, где я? Ты не можешь желать для меня провести остаток жизни в безумии!
Даже сейчас по ее лицу пробежала волна холодного ужаса, а в глазах отразилось отчаяние. Не удивившись тому, как точно она угадала его мысли, Робин накрыл ладонями ее пальцы и крепко сжал, прогоняя страх.
– Не бойся, милая. Я не сделаю этого. Мы останемся вместе, как я и обещал тебе.
Марианна улыбнулась бесконечно счастливой улыбкой и на миг прижалась щекой к его рукам, продолжавшим сжимать ее пальцы. Робин рассмеялся и отпустил ее:
– Пора давать ответ гонцу графа Уильяма и самим отправляться на место сбора. Сожги письмо, чтобы оно не попалось никому на глаза.
Гонец Солсбери ждал ответа, сидя в трапезной. Увидев лорда Шервуда, он тут же поднялся и вопросительно посмотрел на Робина.
– Ответ будет устным. Запомни его слово в слово, – сказал Робин.
Гонец склонил голову в подтверждение, что исполнит поручение в точности.
– Я принимаю все условия, предложенные графом Уильямом, – продолжил говорить Робин, понизив голос. – За одним исключением: о леди Марианне я позабочусь сам. Передай графу Уильяму мою глубочайшую признательность за хлопоты, о которых он упомянул. Это все.
Джон, подобравшись как можно ближе к Робину, с досадой поморщился: ему не удалось разобрать ни слова из того, что Робин сказал гонцу. Поймав хмурый и настороженный взгляд друга, Робин ответил Джону веселой улыбкой и распорядился проводить гонца до границы Шервуда. Джон отправил с ним пятерых стрелков, а сам поехал вместе с Робином на сбор всего вольного леса, решив держаться к другу поближе и не спускать с него глаз. Ему решительно не нравилась скрытность, с которой Робин разговаривал с гонцом. И письмо графа Солсбери он так и не показал.
На поляне, окружавшей дуб, уже собралось вольное воинство, громкими криками приветствующее лорда Шервуда. Робин провел коня между расступавшимися перед ним стрелками и, оставшись в седле, чтобы его могли видеть и слышать все, сказал, повысив голос во всю его мощь:
– Друзья! Победа, которую мы с вами одержали в битве с королевскими ратниками, вынудила короля передать нам через своего брата графа Солсбери предложение о мире. Если мы сегодня покинем лес, то завтра еще до полудня во всем Ноттингемшире будет объявлено о королевском помиловании всех, кто был со мной в Шервуде.
– Не только победа, но и слухи о том, что мы вот-вот двинемся походом на Лондон! – крикнул один из стрелков под громкий хохот остальных. – Иоанн испугался нас, Робин!
– Да можно ли верить ему? – раздался голос с другой стороны. – Мы покинем Шервуд, а он тут же забудет о помиловании! Это же не покойный король Ричард, а Иоанн!
Робин вскинул руку, и стрелки снова умолкли.
– Ручательством того, что Иоанн не изменит данное обещание, является его брат. Никогда Уильям Лонгспи не взялся бы за выполнение королевского поручения, если бы знал, что оно таит в себе обман. Потому Иоанн и поручил именно ему вступить с нами в переговоры о мире и, если мы примем предложение короля, объявить о помиловании от имени самого Иоанна.
– Какое же решение принял ты, Робин?!
Лорд Шервуда улыбнулся, обвел взглядом свое верное воинство и ответил:
– Мир, друзья! Наша война закончилась, больше сражений не будет. Тот, кто вынудил вступить нас в эту войну, мертв. Сам Иоанн получил урок, и, думаю, он запомнит его! Я благодарен всем вам за то, что вернулись со мной в Шервуд, за то, что не дрогнули под натиском королевских ратников. Сражаться с вами плечом к плечу – большая честь для меня. Но теперь ваша служба окончена. Пора возвращаться домой!
Марианна слушала Робина, не сводя с него глаз, и думала о том, насколько все-таки несокрушим его дух. С каким умением он нашел слова, которые заставили все его воинство в целом и каждого из стрелков в отдельности почувствовать себя победителями, и не просто над Гаем Гисборном, но над самим королем! Марианна знала, что в смерти Гая Робин не усматривал никакой победы, но все стрелки считали иначе, и лорд Шервуда не стал их разочаровывать, а свои мысли предпочел оставить при себе.
– А если мы откажемся от щедрого предложения Иоанна? – спросил Джон, внимательно глядя на Робина.
– Тогда в Ноттингемшир сразу же придут новые войска, командовать которыми Иоанн поручил все тому же Уильяму Лонгспи. Больше не стоит искушать судьбу – это последнее помилование, и тех, кто не воспользуется королевским великодушием, Иоанн будет беспощадно преследовать, пока не убьет каждого.
Стрелки выслушали его в полном молчании, и потом, когда Робин закончил говорить, они еще долго молчали.
– Почему ты отказываешься от нового боя? – наконец подал голос Кенрик. – Потому что граф Солсбери – твой друг?
– Если бы дело касалось меня одного, то я ответил бы тебе – да, Кенрик. Но речь идет обо всех стрелках, и причина в другом. Это будет не битва, а истребление всех нас, до последнего человека. Мы сильно встревожили Иоанна победой, одержанной над его ратниками, которыми командовал Бэллон. И теперь численное превосходство королевского войска будет настолько велико, что они в силах вести сражение до тех пор, пока не погибнет последний из нас. Уильям Лонгспи умен, он не повторит ошибку Брайана де Бэллона и не поведет ратников цепью в лес. Он разделит Шервуд на части по дорогам и будет держать в кольце осады каждую из частей. Мы сможем долго выдерживать осаду, но не бесконечно, и я не вижу в этом смысла. Граф Уильям хочет избежать кровопролития, поскольку он действительно друг мне. Но если мы откажемся, у него не будет выхода: он связан королевским приказом. Что мы найдем в этой войне, я вам уже сказал.