Атлант расправил плечи

– Ну… а если ты потерпишь неудачу?

– Это будут мои поражение и падение.

– Ты понимаешь, что в таком случае «Таггерт Трансконтинентал» ничем не сможет помочь тебе?

– Понимаю.

– И ты не будешь рассчитывать на нас?

– Нет.

– Ты прекратишь все официальные сношения с нами, чтобы твои действия не отразились на репутации компании?

– Да.

– Думаю, мы должны заранее обговорить и то, что в случае неудачи или крупного скандала… твой временный отпуск сделается постоянным… то есть ты не сможешь рассчитывать на возвращение на пост вице-президента компании.

Дагни на мгновение прикрыла глаза.

– Хорошо, Джим. В таком случае я не вернусь.

– И прежде чем мы передадим тебе Рио-Норте, ты должна будешь подписать соглашение о том, что вернешь ее нам вместе с контрольным пакетом, если линия начнет приносить доход. Иначе ты можешь попытаться лишить нас непросчитанной прибыли, поскольку эта линия нам нужна.

Негодование лишь на миг промелькнуло в глазах Дагни, и она безразличным тоном произнесла, словно бросая нищему подаяние:

– Безусловно, Джим. Изложи все это в письменном виде. Я подпишу.

– Что касается твоего временного преемника…

– Да?

– Ты и в самом деле хочешь, чтобы это место занял Эдди Уиллерс?

– Да, хочу.

– Но он просто не сможет исполнять обязанности вице-президента! У него нет должной осанки, манер…

– Он знает свою работу… и мою. Он знает, что мне нужно. Я доверяю ему. Я смогу сотрудничать с ним.

– А ты не думаешь, что следовало бы выбрать достойного молодого человека из хорошей семьи, обладающей бо́льшим общественным весом и…

– Это будет Эдди Уиллерс, Джим.

Таггерт вздохнул:

– Ну хорошо. Только… только нам придется проявлять осторожность… Люди не должны заподозрить, что ты по-прежнему руководишь «Таггерт Трансконтинентал». Этого никто не должен знать.

– Это будут знать все, Джим. Но открыто не признает никто, и все будут довольны.

– Нам нужно сохранить свое лицо.

– O, конечно! Можешь не узнавать меня на улице, если не хочешь. Можешь говорить, что никогда не видел меня, а я скажу, что и слыхом не слыхивала про «Таггерт Трансконтинентал».

Джеймс молчал, в задумчивости разглядывая пол.

Дагни повернулась к окну. Серое небо отливало ровной зимней пеленой. Далеко внизу, по берегу Гудзона, тянулась дорога, по которой приезжал автомобиль Франсиско… над рекой поднимался утес, на который они забирались, чтобы посмотреть на башни Нью-Йорка… где-то за лесом прятались рельсы, уходившие к станции Рокдейл. Припорошенная снегом земля напоминала набросок того родного края – бледный рисунок, на котором из снега тянутся к небу голые ветви. Это был серо-белый снимок, мертвая фотография, которую хранят на память, но которая ничего не может вернуть.

– Как ты хочешь назвать ее?

Удивленная Дагни обернулась.

– Что?

– Как ты хочешь назвать свою компанию?

– Ах да… Ну, наверно, «Линия Дагни Таггерт».

– Но… По-твоему, это разумно? Подобный факт нетрудно истолковать превратно. Могут решить, что «Таггерт» …

– И как ты хочешь, чтобы я ее назвала? – отрезала утомленная до предела Дагни. – «Линия Мисс Никто»? Или «Мадам Икс»? Или «Джона Голта»?.. – Дагни смолкла и вдруг улыбнулась – холодной, блестящей и опасной улыбкой. – Так я ее и назову: «Линия Джона Голта».

– Великий Боже, нет!

– Да.

– Но это же… просто дешевый трюк, дань городским низам!

– Да.

– Ты не можешь превратить в шутку такой серьезный проект!.. Ты не можешь вести себя столь вульгарно и… недостойно!

– Ты так считаешь?

– Но скажи мне, бога ради, почему?

– Потому что все вокруг будут шокированы – как и ты сам.

– Я никогда не думал, что ты способна на показуху.

– В данном случае способна.

– Но… – Джеймс понизил голос до едва ли не суеверного шепота. – Видишь ли, Дагни, это же… такое имя накличет беду… Оно означает…

Он умолк.

– И что же оно означает?

– Не знаю… Но когда люди произносят его, это всегда бывает из…

– Страха? Отчаяния? Безысходности?

– Да… да, именно так.

– Я хочу, чтобы они понимали это!

Наполненные гневными искрами глаза сестры, неожиданный проблеск веселья в них подсказали Джеймсу, что ему лучше помалкивать.

– Пиши во всех документах и ваших бюрократических бумажках название: «Линия Джона Голта».

– Что ж, это твоя линия, – вздохнул он.

– Ей-богу, моя!

Джеймс с удивлением посмотрел на сестру. Дагни отбросила все приличествующие вице-президенту манеры, в полном блаженстве нисходя до уровня рабочих-путейцев.

– Кстати, о бумагах и юридической стороне дела, – проговорил он, – у нас могут возникнуть некоторые трудности. Нам придется обратиться за разрешением…

Дагни рывком повернулась к нему. Часть прежнего энтузиазма еще читалась на ее лице. Однако на нем более не было веселья, Дагни не улыбалась. Лицо ее странным образом сделалось жестким и непреклонным. Увидев это выражение, Джеймс подумал, что не хотел бы увидеть его снова.

– Слушай меня, Джим, – произнесла Дагни; такой интонации ему еще не приходилось слышать ни от кого. – Есть одна вещь, которую ты должен выполнить как свою часть сделки, так что внимательно следи за этим: держи своих вашингтонских приятелей подальше от меня. Позаботься, чтобы они давали мне все необходимые разрешения, акты, справки и прочий бумажный хлам, которого требует их законодательство. Только не позволяй им пытаться остановить меня. Если они только попробуют… Джим, люди говорят, что наш предок, Нат Таггерт, убил политикана, попытавшегося отказать ему в разрешении, которого тот не имел права не дать. Не знаю, было ли это на самом деле. Но говорю тебе честно: если он и сделал это, я вполне понимаю его чувства. А если он все-таки не был грешен, я вполне могу сделать это за него, чтобы оправдать семейную легенду. Я не шучу, Джим.

* * *

Франсиско д’Анкония сидел перед ее столом. Лицо его ничего не выражало. Оно оставалось бесстрастным, когда Дагни четким и бесцветным тоном деловой беседы объясняла ему цели и задачи своей железнодорожной компании. Франсиско выслушал, но не произнес ни слова.

Она еще не видела его лица таким опустошенным; на нем не было насмешки, удивления, противоречия; просто казалось, что все происходящее не имеет к нему никакого отношения. Тем не менее Франсиско смотрел на нее с интересом; видимо, он замечал больше, чем ей казалось.

– Франсиско, я попросила тебя приехать, потому что хотела увидеть тебя в моем кабинете. Ты здесь впервые. А некогда он мог бы многое значить для тебя.

Франсиско неторопливо обвел помещение взглядом. На стенах не было ничего, кроме трех вещей: карты линий «Таггерт Трансконтинентал», оригинала карандашного портрета Ната Таггерта, послужившего моделью для статуи, и большого железнодорожного календаря из тех, что выпускались каждый год, броского и яркого, с картинками, изображавшими станции сети Таггертов; такой же когда-то висел над ее первым рабочим столом в Рокдейле.

Франсиско поднялся и негромко произнес:

– Дагни, ради себя самой, и… – голос его на мгновение нерешительно замер, – и во имя той жалости, которую ты, может быть, еще испытываешь ко мне, не проси того, что ты намереваешься попросить. Не надо. Позволь мне уйти прямо сейчас.

Фраза эта была для него столь не характерна, что Дагни просто не ожидала услышать ничего подобного. И после недолгой паузы произнесла:

– Почему же?

– Я не могу ответить тебе. Я не могу отвечать ни на какие вопросы. Вот почему об этом лучше вообще не говорить.

– Ты знаешь, что я собиралась попросить у тебя?

– Да.

Она посмотрела на него с настолько красноречивым, настолько отчаянным недоумением, что ему пришлось добавить.

– А еще мне известно, что я откажу тебе.

– Почему?

С безрадостной улыбкой он развел руками, как бы пытаясь показать, что именно этого ожидал и пытался избежать.

Она негромко произнесла:

– Мне все-таки придется попытаться, Франсиско. Мне придется обратиться к тебе с просьбой. Это моя обязанность. Как ты отнесешься к моим словам, это уже твое дело. Но тогда я буду знать, что испробовала все.

Не садясь, он чуть наклонил голову в знак согласия и сказал:

– Слушаю, если это тебе поможет.

– Мне нужно пятнадцать миллионов долларов, чтобы завершить строительство линии Рио-Норте, семь миллионов я получила в залог под мои акции компании «Таггерт». Больше собрать я не могу. Я выпущу облигации от имени своей новой компании. Я позвала тебя для того, чтобы попросить купить их.

Он промолчал.

– Франсиско, я стала нищенкой и прошу у тебя денег. Я всегда считала, что в бизнесе просить не подобает. Я всегда считала, что все зависит от качества того, что ты предлагаешь, и отдавала деньги за то, чего они стоили. Теперь правило это не работает, хотя я не понимаю, как можно заменить его чем-то другим. Судя по всем объективным показателям, линия Рио-Норте должна стать самой прибыльной железной дорогой в стране. Судя по всем известным мне стандартам, лучшего вложения капиталов нельзя найти. И в этом мое проклятие. Я не могу собрать деньги, предложив людям хорошее вложение капитала: они отвергнут его уже в силу того, что оно слишком хорошее. Ни один банк не купит облигации моей компании. Но я не могу предложить ничего другого. Мне остается только просить.

Дагни произносила это, чеканя каждое слово. Смолкнув, она стала ждать ответа. Франсиско молчал.

– Я понимаю, что и тебе мне нечего предложить, – вздохнула она. – Я не могу предлагать тебе инвестирование капитала. Тебе незачем делать деньги. Промышленные проекты давным-давно перестали тебя интересовать. Поэтому я не стану представлять это честной сделкой. Считай, что я попрошайничаю… – Вдохнув поглубже, Дагни добавила: – Дай мне эти деньги как подаяние, просто потому, что ты можешь это сделать.

– Не надо, – проговорил он негромко. Дагни не могла понять, чем вызван столь странный тон – болью или гневом; Франсиско не смотрел на нее.

– Ты сделаешь это, Франсиско?

– Нет.

Спустя мгновение, она сказала:

– Я позвала тебя не потому, что рассчитывала на твое согласие, а потому, что лишь ты способен понять меня. Вот я и попыталась, – голос Дагни звучал все тише и тише, как если бы она все сильнее и сильнее пыталась скрыть свои чувства. – Понимаешь, я не могу поверить в то, что тебя больше нет… потому что знаю, что ты до сих пор способен слышать меня. Образ твоей жизни порочен, но поступки – нет. Даже то, как ты говоришь, не… Мне пришлось попытаться… Но я не могу больше напрягать силы, пытаясь понять тебя.

– Дам тебе намек. Противоречий не существует. Если ты усматриваешь где-то противоречие, проверь исходные данные. И найдешь ошибку в одном из них.

– Франсиско, – прошептала она, – почему ты так и не рассказал мне, что произошло с тобой?

– Потому что в данный момент правда окажется для тебя мучительней сомнений.

– Неужели все настолько ужасно?

– А на этот вопрос должна ответить ты сама.

Она покачала головой:

– Я не знаю, что предложить тебе. Я больше не понимаю, что представляет для тебя ценность. Разве ты не понимаешь, что даже попрошайка должен что-то дать тебе взамен, должен веско аргументировать причину, которая заставит тебя помочь ему?.. Ну, я думала… когда-то, что для тебя важен успех. Успех в бизнесе. Помнишь, как мы говорили с тобой об этом? И ты был очень строг. Ты ожидал от меня многого. Ты говорил мне, что я должна постараться. Я постаралась. Ты гадал, насколько высоко поднимусь я с «Таггерт Трансконтинентал».

Дагни обвела кабинет рукой:

– Вот как высоко я поднялась… И я подумала… если память о прежних ценностях еще что-то значит для тебя, хотя бы в порядке развлечения, печального воспоминания или просто вроде… посаженного на могиле цветка… ты можешь захотеть дать мне эти деньги… во имя прошлого.

– Нет.

Дагни произнесла, делая над собой усилие:

– Эти деньги для тебя пустяк – ведь ты столько тратил на бессмысленные приемы… и куда больше выбросил на рудники Сан-Себастьян…

Франсиско оторвал взгляд от пола. Он поглядел прямо на Дагни, и она впервые заметила искорку живой реакции в его глазах, ясную, безжалостную и невероятно горделивую, словно бы обвинение это наделяло его силой.

– Ах да, – проговорила она, словно бы отвечая на его мысль. – Понимаю. Я прокляла тебя за эти рудники, я отреклась от тебя, я выказывала тебе свое презрение всеми возможными способами, a теперь явилась просить… просить денег. Как Джим, как любой попрошайка. Я понимаю, что для тебя это триумф, я знаю, что достойна смеха, и ты имеешь полное право презирать меня. Что ж, быть может, я могу предложить тебе такое развлечение. Если тебе нужно повеселиться, если тебе было приятно смотреть на ползущего к тебе Джима в компании с мексиканскими комиссарами, может, тебе понравится сломать и меня? Не доставит ли это тебе удовольствие? Может быть, ты хочешь, чтобы я признала свое поражение? И тебе будет приятно увидеть меня у своих ног? Скажи мне, какую форму моего унижения ты предпочитаешь, и я покорюсь.

Франсиско двигался столь быстро, что Дагни даже не заметила, когда он сорвался с места; ей показалось только, что он просто вздрогнул. Обогнув стол, Франсиско взял Дагни за руку и поднес ее к своим губам. Сперва жест его был полон глубочайшего уважения, словно он стремился поделиться с ней своей силой; но по тому, как губы его и лицо прижались к ее руке, Дагни поняла, что он сам ищет у нее силу.

Выронив ее ладонь, Франсиско посмотрел ей в лицо, прямо в испуганную тишину глаз, и улыбнулся, не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность, смешавшиеся воедино.

– Дагни, неужели ты хочешь ползать? Тебе неизвестно, что означает это слово, ты никогда не узнаешь этого. Человек не пресмыкается, когда заявляет об этом так откровенно, как сделала ты. Неужели ты думаешь, что я могу не оценить всю отвагу, которая потребовалась тебе для этого? Но… не проси меня, Дагни.

– Во имя всего, чем я когда-то была для тебя… – прошептала она, – всего, что в тебе осталось…

И в тот миг, когда она подумала, что уже видела это выражение на его лице в ту ночь, когда, вглядываясь в огни спящего города, он в последний раз лежал рядом с нею в постели, Дагни услышала стон, какой еще не сходил с его уст:

– Любовь моя, я не могу этого сделать!

Потом, когда, онемев от растерянности, они вглядывались друг в друга, она заметила перемену в его лице. Она произошла внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Внезапно рассмеявшись, Франсиско отодвинулся от нее и произнес оскорбительнейшим по своей небрежности тоном:

– Прошу тебя простить меня за это смешение стилей. Видимо, привык говорить эти слова женщинам, правда, по совершенно иным поводам.

Голова Дагни поникла, она сгорбилась и обняла себя за плечи, не заботясь о том, что он видит ее такой. Наконец, подняв голову, она посмотрела на него безразличным взглядом.

– Ну хорошо, Франсиско. Разыграно было великолепно. Я поверила. Если другой забавы я тебе не могу предоставить, ты добился успеха. Я не буду просить тебя ни о чем.

– Я предостерегал тебя.

– Я не знала, на чьей ты стороне. Это казалось невозможным… быть союзником Оррена Бойля, Бертрама Скаддера… и твоего старого учителя.

– Моего старого учителя? – резким тоном переспросил Франсиско.

– Доктора Роберта Стэдлера.

Он с облегчением усмехнулся:

– Ах ты о нем? Это грабитель, который считает, что его цель оправдывает потраченные мною средства. Знаешь, Дагни, мне бы хотелось, чтобы ты запомнила эти слова, насчет того, на чьей я стороне. Однажды я напомню тебе о них и спрошу, хочешь ли ты еще раз произнести их.

– Тебе не придется напоминать мне.

Франсиско повернулся, чтобы уйти. Подняв руку в небрежном прощании, он произнес:

– Желаю процветания линии Рио-Норте, если ее удастся построить.

– Она будет построена. И будет носить имя Джона Голта.

– Что?!

Услышав вопль неподдельного изумления, Дагни задиристо усмехнулась:

– Линия Джона Голта.

– Дагни, во имя небес, скажи почему?

– Тебе не нравится?

– Как ты выбрала такое название?

– Оно звучит лучше, чем Линия мистера Немо или мистера Зеро, правда?

– Дагни, но почему??

– Потому что это пугает тебя.

– И что, по-твоему, означает это название?

– Невозможное. Недостижимое. И все вы боитесь моей линии не меньше, чем этого имени.

Франсиско расхохотался. Он смеялся, не глядя на нее, и Дагни ощутила странную уверенность в том, что он забыл о ней, что находится где-то далеко, и что смех его – при всем яростном веселье и горечи – относится к чему-то такому, в чем ей нет места.

Снова повернувшись к ней, Франсиско совершенно искренне сказал:

– Дагни, на твоем месте я бы не делал этого.

Она пожала плечами:

– Джиму это тоже не понравилось.

– А тебе-то что нравится в этом названии?

– Я ненавижу его! Я ненавижу ту участь, которой все вы дожидаетесь, эту капитуляцию и бессмысленный вопрос, в котором всегда звучит мольба о помощи. Я устала слышать обращения к Джону Голту. Я намереваюсь сразиться с ним.

Франсиско невозмутимо проговорил:

– Ты это уже делаешь.

– Я хочу построить для него железную дорогу. Пусть придет, чтобы отобрать!

Печально улыбнувшись, Франсиско кивнул:

– Он это сделает.

* * *

Отблески расплавленной стали плясали по потолку и стене. Риарден сидел за столом, освещенным светом единственной лампы. За пределами этого кружка в кабинете царил мрак, сливавшийся с тьмой снаружи. Ему казалось, что там, за стенами, находится пустое пространство, в котором по собственной воле разгуливают вырывавшиеся из печей лучи; что стол его подобен висящему в воздухе плоту, дающему уединение только двоим, – перед столом сидела Дагни.

Она скинула с плеч пальто, и теперь ее изящное, напряженное тело в сером костюме вырисовывалось в просторном кресле на его фоне.

Освещена была только ее рука, лежавшая на краешке стола; в полумраке за ним угадывались ее лицо, белая блузка, треугольник расстегнутого воротника.

– Итак, Хэнк, – сказала она, – начинаем строительство нового моста из риарден-металла. Вот официальный заказ от официального владельца «Линии Джона Голта».

Риарден улыбнулся, бросив взгляд на освещенный кружком света чертеж моста.

– У вас была возможность проанализировать предложенную нами схему?

– Да. Вы не нуждаетесь в моих комментариях и комплиментах. Их заменяет мой заказ.

– Отлично. Благодарю вас. Мы начинаем прокатку металла.

– Вы не хотите спросить, располагает ли «Линия Джона Голта» возможностью размещать заказы или просто функционировать?

– В этом нет необходимости. Обо всем свидетельствует ваше появление здесь.

Дагни улыбнулась:

– Вы правы. Все улажено, Хэнк. Я приехала, чтобы сказать вам это и приступить к обсуждению деталей конструкции моста.

– Хорошо, но мне все-таки интересно: кто стал держателем облигаций «Линии Джона Голта»?

– Не думаю, чтобы кто-то один мог позволить себе это. Все наши пайщики – растущие предприятия. Всем нужны деньги на собственные нужды. Однако им нужна была линия, и они ни к кому не обращались за помощью.

Дагни вынула из сумочки листок бумаги.

– Вот список членов компании «Джон Голт Инкорпорейтед», – проговорила она, протягивая листок через стол.

Риарден знал большую часть присутствовавших в списке лиц: Эллис Уайэтт – «Уайэтт Ойл», Колорадо. Тед Нильсен – «Нильсен Моторс», Колорадо, Лоренс Хэммонд – «Хэммонд Кар Компани», Колорадо, Эндрю Стоктон – «Литейный завод Стоктон», Колорадо. Несколько пайщиков были из других штатов; он отметил про себя следующее имя: Кеннет Данаггер – «Данаггер Коул», Пенсильвания. Суммы подписки варьировались от пятизначных до шестизначных цифр.

Протянув руку к авторучке, он подписал под нижней строкой: «Генри Риарден – “Риарден Стил”, Пенсильвания – $1 000 000» и перебросил лист Дагни.

– Хэнк, – проговорила она негромко, – я не хотела привлекать вас к этому делу. Вы и так вложили в риарден-металл уйму денег. Вы не можете позволить себе новые расходы.

– Я никогда не принимаю любезностей, – ответил он холодным тоном.

– Что вы хотите этим сказать?

– Я не прошу людей вкладывать в мои предприятия больше, чем я сам. Если это игра, моя ставка будет наравне с самыми крупными. Разве не вы сказали, что эта колея является первой демонстрацией возможностей нового металла?

Наклонив голову, она произнесла серьезным тоном:

– Хорошо. Благодарю вас.

– Кстати, я не собираюсь терять эти деньги. Мне известно об условиях, согласно которым, по моему желанию, облигации могут быть преобразованы в акции. Поэтому я рассчитываю на крупный доход, который принесете мне вы.

Дагни рассмеялась:

– Боже мой, Хэнк, я успела переговорить со столькими трусливыми тупицами, что они едва ли не заразили меня своим неверием в успех дороги! Спасибо, что вы напомнили мне о другом. Да, я также считаю, что сумею заработать для вас кучу денег.

– Если бы не эти безнадежные тупицы, в вашем предприятии не было бы никакого риска. Но мы должны победить их. И мы победим, – Риарден взял две телеграммы из груды бумаг, лежавших на его столе.

– Есть еще люди на белом свете. – Он протянул телеграммы Дагни. – По-моему, вам стоит просмотреть их.

Одна из них гласила: «Я намеревался приступить к постройке через два года, однако заявление Государственного научного института заставляет меня спешить. Рассматривайте настоящую телеграмму как предварительный заказ на сооружение двенадцатидюймового трубопровода из риарден-металла длиной 600 миль от Колорадо до Канзас-Сити. Подробности отдельно. Эллис Уайэтт».

В другой было написано: «К вопросу о моем заказе. Приступайте. Кен Данаггер».

В качестве пояснения Риарден добавил:

– Он не был готов к немедленному началу работ. Речь идет о восьми тысячах тонн риарден-металла. Крепи для угольного рудника.

Они обменялись улыбками. Комментариев не требовалось.

Риарден обратил внимание на руку Дагни, вернувшую ему телеграммы. В свете лампы кожа руки, лежавшей на краю стола, казалась прозрачной… У нее были руки молодой девушки, с длинными тонкими пальцами, которые она на мгновение расслабила, сделав беззащитными.

– «Литейный завод Стоктон» в Колорадо, – сказала она, – пообещал мне закончить тот заказ, от которого отказалась «Объединенная стрелочно-семафорная компания». Они хотят встретиться с вами относительно поставок металла.

– Они уже были здесь. А как у вас с персоналом?

– Лучшие инженеры Нили остались – именно те, в которых я нуждаюсь. И большинство прорабов и мастеров. С ними особых сложностей не предвидится. В конце концов, от самого Нили было немного толка.

– А как насчет рабочих?

– Предложений больше, чем требуется. Не думаю, что профсоюз станет вмешиваться. Большинство претендентов вписывают в анкеты подложные имена. Они – члены профсоюза. Работа им нужна отчаянно. Я выставлю на линии легкую охрану, однако особых неприятностей не ожидаю.

– А как ведет себя правление вашего братца Джима?

– Всей компанией пишут в газеты заявления о том, что не имеют абсолютно никакого отношения к «Линии Джона Голта» и самым решительным образом осуждают мое начинание. Они согласились на все мои условия.

Напряженные плечи Дагни были чуть отведены назад, словно в готовности к драке. Такая собранность казалась естественной, в ней читалась не тревога, а восторг; напряженным было и все тело под серым костюмом, растворявшимся в полутьме.

– Эдди Уиллерс приступил к исполнению обязанностей вице-президента, – добавила она. – В случае необходимости связывайтесь с ним. Сегодня ночью я улетаю в Колорадо.

– Сегодня?

– Да. Надо спешить. Мы потеряли неделю.

– На своем самолете?

– Буду дней через десять. Я намереваюсь возвращаться в Нью-Йорк один-два раза в месяц.

– А где вы там будете жить?

– На стройплощадке. В своем железнодорожном вагоне, то есть в вагоне, который мне одалживает Эдди.

– Это безопасно?

– В каком смысле? – Дагни удивленно усмехнулась. – Ну, Хэнк, вы впервые вспомнили о том, что я не мужчина. Со мной ничего не случится.

Риарден не смотрел на нее; взгляд его был обращен к листку бумаги с цифрами.

– Мои инженеры подготовили расчет стоимости моста и приблизительный график его сооружения. Нам надо все это обсудить.

Он протянул Дагни бумаги. Она приступила к чтению.

Клинышек света лег на ее лицо, подчеркивая четкие очертания жесткого, чувственного рта. Потом она чуть отодвинулась в тень, оставив на свету переносицу и опущенные темные ресницы.

«Разве не о тебе… – думал он. – Разве не о тебе мечтал я с самой первой встречи? О ком же еще? Все эти два года…»

Риарден, не шевелясь, смотрел на Дагни. В ушах его звучали слова, которых он никогда не позволял себе произнести даже в мыслях, слова, которые он ощущал, не позволяя им обрести форму, которые надеялся уничтожить, не позволяя им прозвучать в собственной голове. И теперь они полились внезапным, ужасавшим своей откровенностью потоком – он словно бы говорил их Дагни…

«С первой же нашей встречи… ни о чем, кроме твоего тела, твоих губ, твоих глаз, которые будут смотреть на меня, если… В каждой сказанной мною фразе, на каждом, таком невинном в твоих глазах, совещании, при всей важности обсуждавшихся нами вопросов… Ты ведь доверяла мне, правда? Признать твой дар? Видеть в тебе равного… думать о тебе как о мужчине?.. Неужели, по-твоему, я не представляю, что предал в своей жизни? Ты – единственное яркое событие в ней, единственный человек, которого я уважаю, лучший среди известных мне бизнесменов, мой союзник, мой партнер в отчаянной битве… Низменнейшее среди желаний – вот мой ответ на то высшее, что я встретил в жизни… Знаешь ли ты, что я собой представляю? Я думал об этом, потому что мое желание немыслимо. Эта унизительная потребность, которая не должна коснуться тебя… но я никого не хотел, кроме тебя… я не знал, что это такое, пока не увидел тебя. Я думал: только не я, меня этим не сломить… и с тех пор… уже два года… ни мгновения передышки… Знаешь ли ты, что это такое – хотеть? Не угодно ли тебе послушать, что я думал, глядя на тебя… лежа ночью без сна… узнавая твой голос в телефонной трубке, а потом, на работе, не умея прогнать его прочь?.. Низвести тебя до того, чего ты не можешь принять, и знать, что это я виноват в этом. Низвести тебя до плоти, дать тебе животное наслаждение, видеть, как ты нуждаешься в нем, видеть, как ты просишь его у меня, видеть удивительный дух скованным непристойной потребностью. Видеть тебя такой, какая ты есть, чистой, гордой, сильной, противостоящей миру, а потом видеть тебя в своей постели, покорной любой моей позорной прихоти, любому действию, которое я могу совершить, единственно для того, чтобы полюбоваться твоим бесчестьем, и которому ты покоришься ради невыразимого удовольствия… Я хочу тебя – и проклинаю себя за это!..»

Дагни читала бумаги, откинувшись в полумраке – отблески пламени раскаленного металла ложились на ее волосы, перебегали на плечо, вниз по руке, к оголенной коже запястья.

«…Знаешь ли ты, о чем я думаю прямо сейчас?..

Твой серый костюм, расстегнутый воротничок… ты такая молодая, строгая, такая уверенная в себе… А если бы я сейчас обнял тебя, бросился на пол в этом официальном костюме, если бы задрал твою юбку…»

Дагни посмотрела на него. Риарден сидел, уткнувшись носом в разложенные на столе документы.

После небольшой паузы он произнес:

– Подлинная стоимость моста оказалась ниже нашей предварительной оценки. Учтите, что прочность сооружения позволяет по прошествии нескольких лет добавить вторую колею, которая, по моему мнению, очень скоро понадобится этому району страны. Если распределить стоимость на период в…

Риарден говорил, и в свете лампы Дагни разглядывала его лицо, вырисовывавшееся на фоне царившего в кабинете мрака. Лампа была закрыта от ее взгляда, и ей казалось, что это его лицо освещает лежавшие на столе бумаги. «Его лицо, – думала она, – и эта холодная, полная света ясность голоса, ума, стремление к единственной цели. Лицо его подобно словам – единая тема, словно упорный взгляд глаз, пронизывает, проходит по впалым щекам, до чуть презрительных, обращенных вверх уголков рта, линией беспощадного аскетизма».

* * *

День начался с известия о страшной катастрофе: товарный состав «Атлантик Саусерн» лоб в лоб столкнулся с пассажирским поездом в штате Нью-Мексико на резком повороте в горах, груженые вагоны разбросало по склону. В вагонах находилось пять тысяч тонн меди, отправленной из рудника в Аризоне на предприятие Риардена. Он лично звонил генеральному менеджеру «Атлантик Саусерн», однако добился только такого ответа: «Господи, мистер Риарден, ну как мы можем это сказать? Кто вообще может знать, сколько мы будем исправлять последствия крушения? Худшего у нас, кажется, не было… не знаю, мистер Риарден. В этом районе нет других линий. Рельсы сорваны на протяжении двенадцати сотен футов. Был обвал. Наш ремонтный поезд не может пройти сквозь него. Я не знаю, поставим ли мы эти грузовые вагоны на рельсы, и когда это будет сделано. Раньше чем через две недели обещать не могу… За три дня? Это немыслимо, мистер Риарден!.. Но мы не можем этого сделать!.. Но вы же можете сказать своим клиентам, что такова воля Божия! Но ведь можно и опоздать с выполнением! В подобном случае никто вас не осудит!»

За следующие два часа с помощью секретаря и двоих молодых инженеров из его Транспортного отдела, карты дорог и телефонного аппарата, Риарден отправил к месту аварии армаду грузовиков и состав пустых вагонов, который должен был ожидать их на ближайшей станции «Атлантик Саусерн». Состав одолжили у «Таггерт Трансконтинентал». Грузовики собирали по трем штатам: Нью-Мексико, Аризоне и Колорадо. Инженеры Риардена обзвонили частных владельцев грузовых машин и пресекли все возражения предложенными деньгами.

Это была третья ожидавшаяся Риарденом партия меди; две предыдущие доставлены не были: одна из компаний закрылась, другая ссылалась на независящие от нее обстоятельства.

Риарден урегулировал дело, не прерывая приема посетителей, не повышая голоса, не обнаруживая признаков напряжения, неуверенности или смятения; он действовал с безошибочной точностью офицера, попавшего вместе со своим подразделением под внезапный огонь, – и Гвен Айвз, его секретарь, действовала как самый невозмутимый его помощник. Ей было уже под тридцать, и приятное, гармоничное лицо этой девушки чем-то напоминало безупречный образчик оборудования кабинета; она являлась одним из самых компетентных работников, и ее манера исполнять свои обязанности предполагала такую рациональную чистоту, что превращала любые проявленные на службе эмоции в непростительное нарушение морали.

Когда ситуация выправилась, она ограничилась единственным комментарием:

– Мистер Риарден, по-моему, мы должны попросить всех наших клиентов производить перевозки через «Таггерт Трансконтинентал».

– Я тоже подумываю об этом, – ответил Риарден и добавил: – Телеграфируйте Флемингу в Колорадо. Пусть покупает медный рудник, который я выбрал.