Атлант расправил плечи

Риарден вернулся за свой стол; он разговаривал со своим управляющим по одному телефону и коммерческим директором – по другому, сверяя даты и имеющиеся в наличии тонны руды, – нельзя было позволить случаю или чужой небрежности устроить задержку в работе печей даже на час. Шла плавка металла последних рельсов для «Линии Джона Голта», когда раздался звонок и голос мисс Айвз оповестил Риардена о том, что в приемной дожидается его мать, настаивающая на немедленной встрече с сыном.

Риарден требовал от своих родных, чтобы они никогда не являлись на завод без предварительного уведомления. Он был рад тому, что его предприятие было им ненавистно и они редко появлялись в его кабинете. И в данный момент он чувствовал сильнейшее желание выставить мать с территории, которую привык считать своей и только своей. Однако, сделав над собой усилие, большее, чем потребовалось ему на разрешение кризиса, вызванного катастрофой, он негромко ответил:

– Хорошо. Пусть войдет.

Матушка явилась в его кабинет в полной боевой готовности. Она огляделась вокруг так, словно бы понимала, что именно означает для него это помещение, и весьма сожалела о том, что в жизни его есть нечто более важное, чем ее собственная персона. Она долго ерзала в кресле, старательно пристраивая и перекладывая сумочку и перчатки, и при этом жужжала:

– Хороши это порядочки, когда родной матери приходится ожидать в приемной и спрашивать у какой-то стенографистки разрешения увидеть собственного сына, который…

– Мама, у тебя важное дело? У меня сегодня нет ни минуты.

– Проблемы существуют не только у тебя. Конечно, у меня важное дело. Стала бы я ехать в такую даль, если бы оно не было важным?

– И в чем же оно заключается?

– Речь идет о Филиппе.

– Да?

– Филипп несчастен.

– Вот как?

– Он считает неправильным жить на твою милостыню и подачки, не имея за душой самостоятельно заработанного доллара.

– Хорошо! – проговорил Риарден с удивленной улыбкой. – Я все ожидал, что он, наконец, поймет это.

– Чувствительному человеку неприятно находиться в таком положении.

– Безусловно.

– Рада слышать, что ты согласен со мной. Поэтому ты можешь сделать вот что: предоставить ему работу.

– Что… что?

– Ты должен предоставить ему работу у себя на заводе – конечно, чистую, хорошую, за письменным столом и с собственным кабинетом, при хорошем жалованье, подальше от твоих рабочих и вонючих печей.

Риарден понимал, что слышит эти слова собственными ушами, однако не мог поверить им.

– Мама, ты это серьезно?

– Безусловно. Мне известно, что именно этого он и хочет, только слишком горд, чтобы просить. Но если ты предложишь сам, причем так, как будто хочешь, чтобы он сделал тебе одолжение… тогда, я знаю, он с радостью согласится. Вот почему я должна была приехать к тебе сюда, чтобы он не догадался о моих намерениях.

Подобные вещи просто не укладывались в саму природу сознания Риардена. Мысли его сводились к одной-единственной, настолько очевидной, что не было понятно, как чьи-то глаза могут не заметить ее. Мысль вырвалась наружу в наивном восклицании:

– Но он ничего не понимает в сталеплавильном деле!

– А зачем ему это? Ему нужна просто работа.

– Но он не справится со своими обязанностями.

– Ему нужно добиться уверенности в себе и ощутить собственную значимость.

– Но от него не будет никакого толка.

– Он должен чувствовать себя необходимым.

– Здесь? Зачем он вообще может мне понадобиться?

– Ты же нанимаешь уйму всяких людей.

– Я нанимаю работников. Что может предложить мне он?

– Он ведь твой брат, правда?

– Какое это имеет отношение к делу?

Теперь уже она в свой черед онемела от потрясения. Какое-то мгновение мать и сын смотрели друг на друга, словно разделенные межпланетным расстоянием.

– Он твой брат, – повторила она голосом граммофонной записи магическую формулу, в которой не могла допустить ни малейшего сомнения. – Ему необходимо положение. Ему нужно жалованье, чтобы он воспринимал получаемые им деньги как положенные ему, а не как подаяние.

– Как положенные ему? Но он не принесет мне и пятицентовой монеты.

– И ты думаешь в первую очередь об этом? О собственной выгоде? Я прошу тебя помочь брату, a ты прикидываешь, как заработать на нем, и не намереваешься помогать ему, если это не принесет тебе дохода… так?

Заметив выражение его глаз, она отвернулась и поспешно заговорила, возвысив голос.

– Да, конечно, ты помогаешь ему – как любому уличному попрошайке. Материальная помощь – вот что ты знаешь и понимаешь. А думал ли ты когда-нибудь о его духовных потребностях и о том, как влияет его положение на уважение к самому себе? Он не хочет жить, как нищий. Он хочет быть независимым от тебя.

– Получая от меня в виде жалованья деньги, не заработанные собственным трудом, он не добьется независимости.

– Ты этого не заметишь. Тебя окружает достаточно людей, зарабатывающих для тебя деньги.

– Итак, ты просишь меня помочь инсценировать жульничество подобного рода?

– Не надо пользоваться такими словами.

– Если это не жульничество, то что же?

– Вот поэтому-то я и не могу разговаривать с тобой – потому что в тебе нет ничего человеческого. У тебя нет жалости, нет симпатии к родному брату, нет сочувствия к его переживаниям.

– Так это жульничество или нет?

– У тебя нет милосердия ни к кому.

– Неужели ты считаешь подобный обман справедливым?

– Ты самый аморальный среди всех людей на свете – тебя интересует только справедливость! В тебе нет ни капли любви!

Он встал, резким и решительным движением давая понять, что разговор закончен и посетительнице давно пора удалиться:

– Мама, я руковожу сталелитейным заводом, а не борделем.

– Генри! – негодование было вызвано только грубым словом, и ничем иным.

– И более не говори мне о работе для Филиппа. Я не поставлю его даже сбивать окалину. Я не пущу его на свой завод. И я хочу, чтобы ты поняла это раз и навсегда. Можешь пытаться помочь ему всеми угодными тебе средствами, только не надо пытаться использовать для этого мой завод.

Морщины на ее мягком подбородке собрались в некое подобие насмешки:

– И что же такое, этот твой завод – храм, что ли?

– А что… пожалуй, да, – проговорил негромко Риарден, удивившись тому, что такая мысль еще не приходила ему в голову.

– Ты когда-нибудь думаешь о людях и о собственных моральных обязательствах перед ними?

– Я не знаю, что тебе угодно называть моралью. Да, я не думаю о людях. Только если я предоставлю место Филиппу, то не смогу посмотреть в глаза любому нормальному специалисту, нуждающемуся в работе и заслуживающему ее.

Мать Риардена встала. Втянув голову в плечи, с праведной горечью в голосе она обрушила на стройную статную фигуру сына последние аргументы:

– Причина всему этому лежит в твоей жестокости, в твоем низменном эгоизме. Если бы ты любил своего брата, то предоставил бы ему работу, которой он не заслуживает. Да, да, именно потому, что он не заслуживает ее, – в этом проявилась бы истинная любовь и братские чувства. Зачем тогда нужна любовь? Если человек достоин своей работы, нет никакой добродетели в том, чтобы ее ему дать. Добродетель – это когда тебе дают незаслуженное тобой.

Риарден смотрел на мать, как дитя на невиданное кошмарное видение, когда лишь неверие собственным глазам не позволяет покориться ужасу.

– Мама, – проговорил он неторопливо, – ты сама не ведаешь, что говоришь. Я никогда не сумею презирать тебя в достаточной мере, чтобы поверить в то, что ты действительно так считаешь.

Выражение на лице матери озадачило его более всего остального: к читавшемуся на нем поражению примешивалась странная, лукавая и циничная хитрость, словно бы осенившая ее на мгновение мирская мудрость смеялась над его невинностью.

Взгляд этот застыл в памяти Риардена как памятная отметка, указывающая на то, что он столкнулся с непонятным фактом, над которым еще следовало поразмыслить.

Однако Риарден не мог позволить себе отвлечься, не мог принудить свой ум счесть этот факт достойным раздумий, не мог отыскать к нему никаких ключей, кроме непонятного смятения и отвращения, да и времени у него не было, он уже смотрел на следующего посетителя, сидевшего перед его столом, и слушал мольбу о помощи в смертельной опасности.

Человек этот не излагал свое дело подобным образом, однако Риарден понимал, что речь идет о жизни и смерти. Но на словах этот посетитель просил только пятьсот тонн стали.

Он – мистер Уард – возглавлял компанию «Комбайны Уарда» из Миннесоты.

Ничем не примечательная компания обладала безупречной репутацией и принадлежала к тому типу предприятий, которые редко вырастают в крупную компанию, но никогда не разоряются. Мистер Уард был представителем четвертого поколения семьи, владевшей компанией и руководившей ею в меру тех способностей, которыми были наделены ее члены.

Это был мужчина, которому перевалило за пятьдесят, с широким флегматичным лицом. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: человек этот считает любое открытое проявление своего страдания столь же непристойным, как и появление нагишом на публике. В сухой, деловой манере он объяснил, что всегда имел дело – как и его отец – с одной из небольших сталелитейных компаний, которая теперь оказалась поглощенной «Ассошиэйтед Стил» Оррена Бойля. Последней заказанной партии металла он ждал уже целый год и потратил последний месяц на попытки попасть на прием к Риардену.

– Я понимаю, что ваше предприятие работает с предельной нагрузкой, мистер Риарден, – сказал Уард. – Я знаю, что вы не в состоянии думать о новых заказах, когда вашим крупнейшим и старым заказчикам приходится дожидаться своей очереди у единственного пристойного – то есть надежного – поставщика стали, оставшегося во всей стране. Я не знаю, что может сподвигнуть вас сделать для меня исключение. Но мне не остается ничего другого, разве что навсегда закрыть ворота своего завода, a я… – тут голос его чуть дрогнул, – …не могу представить себе, как это сделать… пока еще… поэтому я решил переговорить с вами, невзирая на то, что у меня почти нет никаких шансов… тем не менее я должен был испробовать все возможности.

Такой язык Риардену был понятен.

– Мне бы хотелось помочь вам, – проговорил он, – но вы выбрали наихудшее время для просьб, поскольку я выполняю очень большой, особый заказ, имеющий для меня несомненный приоритет.

– Я знаю. Но может быть, вы выслушаете меня, мистер Риарден?

– Конечно.

– Если дело в деньгах, я заплачу столько, сколько вы запросите. Если я могу заинтересовать вас таким образом, что ж, возьмите с меня столько, сколько посчитаете нужным, возьмите двойную цену, только дайте мне сталь. В этом году я могу продавать свои комбайны в убыток себе, чтобы только не закрывать завод. Мне хватит имеющихся средств, чтобы торговать в убыток пару лет, если это окажется необходимым, потому что, как я полагаю, дела не могут оставаться в подобном состоянии слишком долгое время, они должны пойти на поправку, должны наладиться, иначе… – не договорив, Уард твердым тоном заявил: – Они не могут не исправиться.

– Не могут, – согласился Риарден.

Мысль о «Линии Джона Голта» не оставляла его – как созвучие слов, внушающее лишь уверенность. Строительство дороги продвигалось вперед. Нападки на его металл прекратились. Ему казалось, что, разделенные многомильным расстоянием, он и Дагни Таггерт видят ныне новый горизонт, не имеющий препятствий, чтобы закончить работу. «Они оставят нас в покое», – думал он. Слова эти звучали боевым гимном: нас оставят в покое.

– Производительность моего завода составляет тысячу комбайнов в год, – продолжил мистер Уард. – В прошлом году мы выпустили три сотни. Я собирал сталь по распродажам банкротов, выпрашивал по нескольку тонн в крупных компаниях, просто рыскал по самым неожиданным местам, как мусорщик… ну, не буду докучать вам этим рассказом, только признаюсь, что никогда не думал дожить до того времени, когда мне придется вести дела подобным образом. И все это время мистер Оррен Бойль клялся и божился, что поставит мне сталь на будущей неделе. Однако все, что ему удавалось прокатать, по никому не известным причинам отправлялось к его новым клиентам… я, правда, слышал шепоток, что все эти люди пользуются некоторым политическим влиянием. A теперь я просто не в состоянии пробиться к мистеру Бойлю. Он уже целый месяц сидит в Вашингтоне. И вся его контора дружно твердит мне, что не в силах ничем помочь, потому что у них нет руды.

– Не стоит тратить на них время, – фыркнул Риарден, – от этой компании ничего не добьешься.

– Понимаете, мистер Риарден, – сказал Уард тоном, полным недоверия к собственному открытию, – по-моему, есть что-то нечистое в том, как мистер Бойль ведет свое дело. Я не понимаю, чего ему нужно. Половина его печей простаивает, однако в прошлом месяце об «Ассошиэйтед Стил» писали во всех газетах. И вы думаете о том, сколько они выпустили стали? Нет, там говорилось о тех домах, которые мистер Бойль только что построил для своих рабочих. На прошлой неделе в кино показывали цветной киножурнал о том, как мистер Бойль послал своих представителей во все институты показывать, как разливают сталь и какую роль этот металл играет в жизни человека. Кроме того, мистер Бойль обзавелся радиопрограммой, на которой постоянно идут разговоры о том, насколько сталелитейная промышленность важна для страны… они все твердят, что мы должны сохранить ее целиком. Я не понимаю, что он хочет сказать этим словом… целиком?

– А я понимаю. Не думайте об этом. Ему не удастся.

– Знаете ли, мистер Риарден, мне не нравятся люди, которые постоянно уверяют нас в том, что делают все ради блага ближних и дальних. Это совсем не так, и мне не кажется, что подобная идея верна, даже если бы они не лгали. И поэтому я скажу, что сталь мне нужна для того, чтобы спасти собственное дело. Потому что оно мое. Потому что, если мне придется закрыть его… впрочем, в наши дни этим никого не проймешь.

– Я понимаю вас.

– Да… Да, вы должны это понимать… И меня в первую очередь заботит этот факт. Но, кроме того, у меня есть и свои клиенты. Они много лет работали со мной. Они рассчитывают на меня. Ведь в наши дни практически невозможно достать любую машину. Сами понимаете, что случится там, в Миннесоте, когда у фермеров не будет инструментов, когда машины станут ломаться посреди уборочной кампании, когда исчезнут запасные части, не будет новых комбайнов… ничего не будет, кроме цветной хроники мистера Оррена Бойля… Ладно… Кроме того, на меня работают люди. Причем некоторые работали еще у моего отца. Им не найти себе другого места. Во всяком случае, сейчас.

«Невозможно, – подумал Риарден, – выжать дополнительное количество стали, если каждая печь, каждый час ее работы и каждая тонна стали расписаны наперед на шесть месяцев для срочных заказов. Однако… “Линия Джона Голта”», – напомнил он себе. Если он сумеет закончить ее, то сможет сделать все, что угодно… Он едва ли не ощущал в себе желание немедленно взяться за разрешение еще десятка проблем. Ему казалось, что в этом мире для него нет ничего невозможного.

– Вот что, – произнес он, протягивая руку к телефонной трубке, – позвольте мне связаться со своим управляющим и узнать, какие заказы мы выполняем в ближайшие несколько недель. Быть может, мы сумеем занять по нескольку тонн металла от разных заказов и…

Мистер Уард торопливо отвернулся, однако Риарден успел заметить выражение его лица. «Как много значит для этого человека такая малость с моей стороны», – подумал Риарден.

Он поднял трубку, но тут же выронил ее, потому что дверь кабинета распахнулась, и в нее влетела Гвен Айвз.

Подобное нарушение порядка со стороны мисс Айвз казалось немыслимым, как и непривычная буря чувств на ее обыкновенно спокойном лице, как и ничего не видящий взгляд, как и вдруг сделавшаяся неуверенной походка. Она пролепетала:

– Простите меня за вторжение, мистер Риарден, – и он понял, что она не видит кабинета, не видит мистера Уарда, не видит ничего, кроме него. – Я подумала, что должна сообщить вам о том, что законодательные власти только что приняли Закон справедливой доли.

Глядя на Риардена, невозмутимый мистер Уард воскликнул:

– O боже, нет! Нет, только не это!

Риарден вскочил на ноги и замер, неестественно согнувшись, выставив одно плечо вперед. Пауза затянулась только на мгновение. Потом он огляделся и, словно зрение только что вернулось к нему, произнес:

– Простите меня, – охватив взглядом сразу мисс Айвз и мистера Уарда, и опустился обратно в кресло.

– Но нас ведь не информировали о том, что закон вынесен на голосование, так ведь? – спросил он сухим, полностью контролируемым тоном.

– Нет, мистер Риарден. Ход был сделан неожиданно, и на голосование ушло всего сорок пять минут.

– Это вам Моуч сообщил?

– Нет, мистер Риарден, – она подчеркнула голосом отрицание. – Это сделал посыльный с пятого этажа, прибежавший, чтобы сообщить мне о том, что минуту назад услышал это по радио. Я позвонила в газеты, желая получить подтверждение. Я попыталась дозвониться в Вашингтон до мистера Моуча, но его кабинет не отвечает.

– Когда он в последний раз давал о себе знать?

– Десять дней назад, мистер Риарден.

– Хорошо. Благодарю вас, Гвен. Постарайтесь дозвониться до него.

– Да, мистер Риарден.

Она вышла. Мистер Уард был уже на ногах со шляпой в руках. Он пробормотал:

– Полагаю, что мне лучше…

– Сядьте! – рявкнул Риарден.

Мистер Уард уныло повиновался.

– Мы, кажется, не закончили наше дело? – проговорил Риарден. Мистер Уард не смог бы охарактеризовать чувство, искажавшее сейчас рот Риардена. – Мистер Уард, и за что же эти грязные ублюдки так ненавидят нас? Ах да, за девиз «Бизнес – прежде всего». Ну что ж, бизнес – прежде всего, мистер Уард!

Подняв телефонную трубку, он попросил соединить его с управляющим.

– Привет, Пит… Что?.. Да, я слышал. Оставь. Поговорим об этом потом. А сейчас я хочу знать, не сможешь ли ты выделить мне сверх плана пятьсот тонн стали в ближайшие несколько недель?.. Да, я знаю… понимаю, что это сложно… назови мне даты и цифры. – Он слушал, торопливо делая пометки на листке бумаги. Сказав, наконец: – Хорошо. Спасибо тебе, – Риарден повесил трубку.

Несколько мгновений он изучал цифры, а потом принялся подсчитывать на краешке листка. Подняв голову, он произнес:

– Вот так, мистер Уард. Вы получите свою сталь через десять дней.

Когда мистер Уард удалился, Риарден вышел в приемную.

Обратившись к мисс Айвз, он сказал ровным голосом:

– Дайте телеграмму Флемингу в Колорадо. Отбой по покупке рудника. Он поймет, почему мне пришлось отказаться от этого приобретения.

Не глядя на него, та склонила голову в знак повиновения.

Риарден повернулся к следующему посетителю и, жестом приглашая в кабинет, промолвил:

– Здравствуйте. Входите.

Обмозгую все позже, подумал он; человек идет вперед, совершая шаг за шагом, и он не должен останавливаться. На какое-то мгновение в сознании его с неестественной ясностью, с жестокой простотой, едва ли не облегчавшей положение, осталась одна мысль: это не должно остановить меня. Фраза эта висела в мозгу, не имея прошлого и будущего. Он не думал о том, что именно не должно остановить его или почему эти слова превратились в столь критический абсолют. Она полностью завладела его сознанием, Риардену же оставалось только повиноваться. И он продолжил свое движение, делая шаг за шагом. Запланированные на день посетители один за другим сменяли друг друга.

Было уже поздно, когда последний посетитель покинул его кабинет, и Риарден снова вышел в приемную. Его люди уже разошлись по домам. Лишь мисс Айвз сидела за своим столом в опустевшем помещении. Она сидела с прямой спиной, стиснутые ладони лежали на коленях. Она держала голову прямо, не позволяя ей опуститься, лицо ее словно окаменело. По щекам бежали слезы – против воли, беззвучно, вопреки всем усилиям.

Заметив его, она произнесла сухо и виновато «простите-меня-мистер-Риарден», даже не попытавшись скрыть своего лица.

Приблизившись к ней, он негромко сказал:

– Благодарю вас.

Удивленная Гвен повернулась к нему.

Риарден улыбнулся:

– Вам не кажется, что вы недооцениваете меня, Гвен? Что меня еще рано оплакивать?

– Я могла бы примириться со всем остальным, – прошептала она, указывая на лежавшие перед ней газеты, – но они называют это победой антижадности.

Риарден расхохотался:

– Я понимаю, что подобное насилие над английским языком может разъярить кого угодно. Но есть ли что-то еще?

Она снова посмотрела на него, уже более спокойно. Тот, кого она не могла защитить, был для нее единственной точкой опоры в распадавшемся вокруг мире.

Риарден ласково провел рукой по ее волосам; подобные нарушения делового этикета не были в его стиле: он просто молча признавал то, над чем нельзя было смеяться:

– Идите домой, Гвен. Сегодня вы больше мне не понадобитесь. Я сам намереваюсь вот-вот отправиться к себе. Нет, я не хочу, чтобы вы меня ждали.

Было уже за полночь, когда, все еще сидя за столом над чертежами моста для «Линии Джона Голта», он вдруг бросил работу, покорившись внезапному уколу чувств, которых он не мог более избегать, как если бы прекратилось действие какой-то анестезии. Плечи его опустились; сопротивляясь накатившей слабости, Риарден привалился грудью к столу, стараясь удержать над ним голову – так, словно только это отделяло его от капитуляции. Замерев на несколько мгновений, он не ощущал ничего, кроме боли, обжигающей боли, не знающей ни предела, ни пощады… муки, одолевшей душу, тело, разум.

Впрочем, скоро все закончилось. Он поднял голову и сел прямо, чуть откинувшись назад на спинку своего кресла. Теперь Риарден понимал, что весь день интуитивно старался отсрочить это мгновение, но отнюдь не из нерешительности: он даже не думал о нем, ведь думать было попросту не о чем.

Мысль – напомнил он себе – есть оружие, которое используют для действия. Но действия были невозможны. Мысль – это средство выбора. Но никакого выбора ему не оставили. Мысль устанавливает цель, равно как и способ достижения ее. И сейчас, когда, кусок за куском, из него вырывали саму жизнь, он не мог протестовать, не мог найти цели, способа, защиты…

Риарден был подавлен и растерян. Он впервые понял, что никогда не знал страха, так как в любом несчастье прибегал ко всесильному средству – способности действовать. Нет, думал он, речь идет не об уверенности в победе (кто может быть уверен в ней до конца?), просто о возможности действовать, кроме которой не нужно ничего другого. И теперь он испытывал, впервые за всю свою жизнь, истинный ужас, самую суть его: его разоряли, предварительно связав ему руки за спиной.

Что ж, сказал он себе, надо идти со связанными руками. Идти, даже в оковах. Иди вперед. Это не должно остановить тебя… Но другой голос напоминал о вещах, о которых он не желал даже слышать, которые гнал от себя, протестуя: «Зачем тебе все это нужно… какая от этого польза… чего ради?.. наплюй!»

Но он не мог этого сделать. Сидя над чертежами моста для «Линии Джона Голта», он прислушивался к внутреннему голосу, подсовывавшему ему то звуковые, то зрительные образы: решение было принято без него… его не позвали, его не спросили, не дали ему высказаться… они не дали себе труда даже известить его – сказать, что отсекли от него целую часть жизни, и что теперь он должен передвигаться, подобно калеке… Из всех заинтересованных лиц – кем бы они ни были и какие бы цели ни ставили, – не учли мнения лишь его одного.

Вывеска из далекого прошлого оповещала: Руда Риардена. Она висела над длинными штабелями черного металла… над годами и ночами… над часами, отсчитывающими капли его крови… которую он отдавал охотно, с восторгом, расплачиваясь за тот далекий день и вывеску над дорогой… расплачиваясь своим усердием, силами, разумом, надеждами.

И все это разрушено по прихоти каких-то людей, которые просто сели и проголосовали… кто знает, чьим интересам повинуясь?.. И кому ведомо, чья воля наделила их властью?.. Какие ими двигали мотивы… Что знали они?.. Кто из них смог бы без посторонней помощи извлечь из земли просто глыбу руды?.. А теперь он разорен по воле тех, кого он никогда в жизни не видел, тех, кто в жизни не видел этих штабелей металлических слитков… разорен, потому что они так решили. По какому праву?

Риарден тряхнул головой. Есть вещи, над которыми лучше не задумываться. Зло непристойно в своем обличье, и вид его оскверняет. Есть предел тому, что может видеть человек. И он не должен думать о нем, не должен вглядываться внутрь, не должен докапываться до корней.

На него снизошли спокойствие и пустота; он напомнил себе, что завтра будет в полном порядке. Он простит себе проявленную ночью слабость – слезы позволительны лишь на похоронах – и научится жить с открытой раной, то есть с изувеченной фабрикой.

Риарден встал и подошел к окну. Завод казался пустым и тихим; над черными трубами угадывались красноватые отблески, длинные струи пара соседствовали с диагональными сетками мостовых кранов.

Его терзало отчаянное одиночество, какого он еще никогда не знал в своей жизни.

Он подумал, что Гвен Айвз и мистер Уард обращаются к нему за надеждой, утешением, за новой отвагой. А у кого мог почерпнуть все эти добродетели он? Сегодня они были необходимы ему самому как воздух. Он пожалел, что у него нет друга, которому можно было бы доверить свои страдания, не ища при этом у него защиты, на которого можно было опереться в любой момент, просто сказать: «Я так устал» – и обрести мгновение отдыха. Так кого же сейчас из всех на свете он хотел бы увидеть рядом с собой? Шокирующий своей откровенностью ответ немедленно прозвучал в его мозгу: Франсиско д’Анкония.

Гневный смешок вернул его к делам. Сама абсурдность ситуации заставила его успокоиться: так бывает со всяким, подумал Риарден, кто позволяет себе излишне расслабиться.

Стоя у окна, он попытался прогнать из головы все мысли. Однако слова возвращались к нему: Руда Риардена… Уголь Риардена… Сталь Риардена… Риарден-металл… Зачем? Зачем он делал все это? Зачем он хочет делать что-то еще?..

Первый день на ступенях рудничного разреза… День был ветреный, он стоял тогда и рассматривал руины сталелитейного завода… А потом – другой день, когда он стоял возле этого окна и старался представить себе мост, способный принять невероятную нагрузку на несколько металлических балок, если соединить их аркой, если поставить диагональную связку с изогнутыми…

Риарден замер на месте. В тот день ему не пришло в голову соединить связку балок с аркой.

И уже в следующее мгновение он оказался за столом и, став на одно колено, согнулся над ним; не имея времени сесть, он рисовал прямые и кривые линии, чертил треугольники, торопливо вычислял – на синьках чертежей, прямо на пресс-папье, на чьих-то письмах.

Спустя час он уже звонил по междугородному, ждал, пока зазвонит телефон возле постели в железнодорожном вагоне, говорил, почти кричал:

– Дагни! Я насчет нашего моста… выбрось в корзину все чертежи, которые я прислал вам… Что?.. Ах, это? Пошли их к черту! Незачем обращать внимания на грабителей и их законы! Забудь о них! Дагни, что они нам с тобой! Послушай, помнишь балку, которую ты назвала «балкой Риардена» и так ею восхищалась? Она не стоит и ломаного гроша. Я придумал балку, которая превосходит все, когда-либо существовавшее! Твой мост выдержит четыре поезда сразу, простоит три сотни лет и обойдется тебе дешевле водопроводной трубы. Уже через два дня я пришлю новые чертежи, но вот, не удержался, решил сообщить прямо сейчас. Все просто, надо соединить арки в пучок. Если связать их диагональной оплеткой… Что?.. Не слышу… Ты не простудилась?.. За что ты меня благодаришь? Подожди, сейчас я все объясню…