Loe raamatut: «Придворный»

Font:

Вступительное слово к российскому читателю

Перед вами книга, своеобразие которой в том, что она может быть прочитана под очень разным ракурсом. Ее можно прочесть просто как легкий, ненавязчивый, в полном смысле слова светский разговор о правилах хорошего тона; можно – как трогательное, хоть и приукрашенное, подернутое ностальгической дымкой, воспоминание о дворе герцогов Урбино, чей облик обессмертило искусство двух великих мастеров – Пьеро делла Франческа и Рафаэля. Книга большого друга Рафаэля, графа Бальдассаре Кастильоне (1478–1529) позволяет себя читать «не напрягаясь», на досуге. Оба главных антагониста шестнадцатого века, изнуривших Европу бесконечными войнами, император Карл V и французский король Франциск I, чрезвычайно любили эту книгу и, говорят, держали каждый у себя под подушкой, читая на ночь. «Книга о Придворном» была любимой книгой десяти поколений европейского дворянства, а в буржуазную эпоху заложила основы жизненной философии и эстетики дендизма, объединившей цвет английской культуры девятнадцатого века, от Байрона до Уайльда. Почему при такой популярности «Придворный» практически не проник в Россию до самого конца императорской эпохи – особый вопрос, над которым стоит подумать. (Об этом и о многих других интересных проблемах, связанных с этим сочинением, как и о судьбе ее автора, пойдет речь в большой сопроводительной статье к тексту.)

Наш перевод продиктован не только желанием заполнить давнюю лакуну, уплатить некий исторический и культурный долг. Книгу Кастильоне, со дня публикации которой скоро исполнится пятьсот лет (1528), настала пора прочесть внимательнее, пристальнее, осознав ее как плод зрелых, совсем не «досужих», а взволнованных и выстраданных размышлений человека, через судьбу которого прошли и тяжелые бури, и злодейства, и самые светлые и прекрасные порывы его эпохи. Углубляясь во внутренний мир автора, обнаруживая ходы его мысли, скрытые от поверхностного, беглого взгляда, мы обнаружим, что и для нашего времени имеет не отвлеченную, но живую практическую ценность его мысль о политике как об искусстве человеческих отношений как таковых. И мы, возможно, по-новому задумаемся о сложных, неочевидных, даже причудливых связях между политикой и искусством, политикой и поэзией, политикой… и любовью.

Переводчик

Досточтимому и славному господину дону Мигелу да Силва, епископу Визеу¹

I

Когда синьор Гвидобальдо да Монтефельтро, герцог Урбинский², покинул этот мир, я вместе с некоторыми другими рыцарями, ему служившими, остался на службе у герцога Франческо Мария делла Ровере³, его преемника в государственном правлении по праву наследства, и поскольку в душе моей еще живо было благоухание добродетелей герцога Гвидобальдо и то удовольствие, которое доставило мне в его дни дружеское общение со столь превосходными людьми, обретавшимися тогда при урбинском дворе, память о том побудила меня написать эти «Книги о Придворном»⁴, что я и сделал в течение немногих дней, намереваясь со временем исправить огрехи, порожденные стремлением поскорее уплатить долг памяти. Но долгие годы фортуна беспрерывно держала меня под гнетом столь тяжелых испытаний, что я вовсе не имел возможности довести книги до такого состояния, чтобы мой несовершенный вкус остался ими удовлетворен.

Когда же я находился в Испании и из Италии мне сообщили, что синьора Виттория Колонна, маркиза Пескары⁵, для которой я прежде сделал копию книги, нарушила данное мне обещание, отдав ее значительную часть в переписку, – [то] я не мог не почувствовать некоторое беспокойство, опасаясь многих неприятностей, которые в подобных случаях могут произойти, и тем не менее, веря, что у этой дамы, чьи добродетели я всегда чтил как нечто божественное, достанет разума и осмотрительности на то, чтобы я не понес какого-либо ущерба, подчинившись ее пожеланиям. Наконец, я узнал, что упомянутая часть книги ходит в Неаполе по рукам многих, и, поскольку люди всегда жадны до новинок, подумал, что кто-нибудь попытается ее напечатать. Встревоженный такой опасностью, я решился наскоро поправить в книге то немногое, что позволяло время, с намерением ее скорее опубликовать, считая меньшим злом увидеть ее мало исправленной собственной рукой, нежели сплошь истерзанной чужими.

Итак, чтобы исполнить свое намерение, я принялся ее перечитывать; и на первом же развороте, как только прочел заголовок, меня охватила немалая печаль, которая становилась все сильнее, чем дальше я продвигался. Ибо я вспоминал, что большинство собеседников, представленных мной, уже умерли: кроме лиц, упомянутых в предисловии к последней части, умер и сам мессер⁶ Альфонсо Ариосто, которому адресована эта книга, обходительный и скромный молодой человек чудеснейшего нрава, способный ко всему, что подобает делать придворному⁷. Умер и герцог Джулиано деи Медичи, доброта и благородная любезность которого заслуживали, чтобы мир наслаждался ими более долгое время⁸. Мессер Бернардо⁹, кардинал Святой Марии в Портике¹⁰, за остроту и приятную живость ума любимый всеми, кто его знал, – и тот умер. Умер синьор Оттавиано Фрегозо¹¹, человек по нашему времени редчайший: великодушный, благочестивый, исполненный доброты, разума, осмотрительности, учтивости, истинный друг чести и добродетели, столь достойный похвал, что хвалить его вынуждены были даже его враги; а тех несчастий, которые он вынес с величайшей стойкостью, было вполне достаточно, дабы увериться, что фортуна как прежде была, так и ныне остается враждебна добродетели. Умерли и многие другие из упомянутых в книге, кому, казалось, природа обещала весьма долгий век. Но о чем невозможно и сказать без слез, это – что умерла сама синьора герцогиня¹²; и если дух во мне сокрушается от потери стольких моих друзей и государей, оставивших меня в этой жизни, словно в пустыне, полной невзгод, то насколько горше для него скорбь от кончины синьоры герцогини, нежели кого-либо другого, ибо она превосходила всех остальных, и я привязан к ней был больше, чем к кому бы то ни было еще.

Итак, дабы не опоздать с уплатой долга, которым я связан] перед памятью столь превосходной государыни и других, кого уже нет в живых, а кроме того, понуждаемый опасностью, нависшей над книгой, я дал ее напечатать и распространить в таком виде, как позволила мне срочность дела. Поскольку же вам ни о синьоре герцогине, ни о других, ныне покойных, кроме герцога Джулиано и кардинала Святой Марии в Портике, не довелось составить представление при их жизни, то, чтобы вы получили его, насколько в моих силах, хотя бы после их смерти, я посылаю вам эту книгу, словно живописный портрет урбинского двора, выполненный не рукой Рафаэля или Микеланджело, но художника неважного, умеющего набросать лишь общие контуры, не расцвечивая правду приятными красками и не изображая иллюзорно с помощью искусства перспективы то, чего нет. И, как ни старался я показать в беседах подлинные качества и манеры упомянутых лиц, признаю, что не сумел ни выразить, ни даже обозначить добродетели синьоры герцогини; ибо не только слога моего недостаточно, чтобы выразить их, но и моих умственных способностей, чтобы их вообразить. И пусть меня порицают в этом или в еще чем-то достойном упрека (ибо я хорошо сознаю, что огрехов в книге немало), – я, во всяком случае, не стану уклоняться от истины ради красоты слога.

II

Но поскольку люди подчас находят такое удовольствие в попреках, что порицают даже не заслуживающее порицаний, некоторым, осуждающим меня за то, что я не подражал Боккаччо или не считал себя обязанным следовать обыкновению тосканской речи нашего времени¹³, не премину ответить следующее. Хотя Боккаччо, обладая, по своему времени, гибким дарованием, местами писал изобретательно и мастерски, однако он писал гораздо лучше, когда вверялся лишь дару и природному чутью, без всякого иного пристрастия и заботы об отделке написанного, нежели когда тщательно и принужденно старался быть как можно более изысканным и правильным. И сами его приверженцы подтверждают, что он весьма погрешал в суждении о собственных вещах, низко ценя то, что доставило ему честь, и высоко – то, что не стоит ничего. Так что, подражая манере письма, которую порицают даже те, кто в остальном его хвалит, я не смог бы избежать по меньшей мере таких же упреков, которые за нее делали самому Боккаччо. И заслуживал бы их больше, чем он: поскольку он погрешал, думая, что делает хорошо, а я – сознавая, что делаю плохо. А подражай я тому способу, который у многих считается хорошим, но сам Боккаччо его не столь ценил, – мне казалось бы, что таким подражанием я заявляю о несогласии с суждением того, кому подражаю, – что, по-моему, было бы нелепым. И если бы даже это соображение на меня не подействовало, я не смог бы в само́м предмете подражать ему, не писавшему ничего сходного по теме с моими «Книгами о Придворном»; а в языке, как полагаю, не был бы и должен, ибо сила и истинная правильность хорошей речи больше, нежели в чем-то ином, заключаются в доходчивости, и всегда считается недостатком использование слов неупотребительных. Поэтому странно было бы мне использовать многие из слов Боккаччо, которые в его время были в ходу, а теперь оставлены самими же тосканцами. Не считал я себя обязанным использовать и нынешнюю тосканскую речь – ибо торговля между различными народами всегда приводила к тому, что от одного к другому переходят как товары, так и новые речения, которые затем либо сохраняются, либо утрачиваются, будучи приняты в обиход или отвергнуты. И это, кроме свидетельств у древних, ясно видно и у Боккаччо, у которого так много слов французских, испанских и провансальских, иные из которых, возможно, не очень понятны и нынешним тосканцам, что если их все удалить, то книга его изрядно уменьшится в объеме. И поскольку, по моему мнению, нельзя до конца пренебрегать наречиями других именитых городов Италии, где сходятся мудрые, даровитые и красноречивые люди, рассуждая на важные темы государственного правления, наук, военного искусства и разных занятий, то я считаю себя в полном праве употреблять на письме те из слов, используемых в этих краях, которые имеют в себе приятность, красоту в произношении и всеми считаются хорошими и выразительными, пусть они будут и не тосканского или даже не итальянского происхождения. Кроме того, в Тоскане в ходу много явно испорченных латинских слов, которые в Ломбардии и других частях Италии сохранились нетронутыми и без какой-либо перемены и при этом используются настолько всеобще, что благородные считают их приличными, а простолюдины без труда понимают. Так что не думаю, что я допустил ошибку, употребляя в книге иные из таких слов и охотнее выбирая чистое и подлинное в наречии моей родины, нежели испорченное и поврежденное в чужом. Мне не кажется добрым правилом то, что, как говорят многие, народный язык тем красивее, чем меньше имеет сходства с латынью; и не понимаю, почему одному наречию следует придавать намного более значительный авторитет, чем другому; чего ради думают, будто тосканское наречие способно испорченные и неуклюжие латинские слова облагородить и придать им такое изящество, что даже в такой поврежденности всякий может их использовать как добротные (с чем я не спорю), а ломбардское или любое другое – не вправе хранить те же латинские слова чистыми, целыми, подлинными, ни в чем не искаженными, так чтобы их хотя бы терпели. Поистине, как желание создавать новые слова или сохранять, вопреки обыкновению, вышедшие из употребления старые можно назвать дерзкой самонадеянностью, так желание наперекор тому же обыкновению истреблять и словно заживо хоронить слова, живущие веками, огражденные щитом использования от зависти времени и сохраняющие достоинство и блеск даже тогда, когда из-за войн и разрушений в Италии исказились язык, здания, одежда, обычаи, – такое желание не только трудноисполнимо, но и почти нечестиво. Поэтому мне кажется извинительным, что я не захотел ни пользоваться словами Боккаччо, вышедшими из употребления в Тоскане, ни подчиняться закону тех, что считают недопустимым использование слов, не употребляемых в Тоскане теперь. Полагаю, что и в предмете книги, и в ее языке – в той мере, в какой один язык способен помогать другому, – я имею образец среди авторов, достойных похвалы не менее Боккаччо; и не думаю, что ошибся с выбором: пусть лучше во мне узна́ют ломбардца по моей ломбардской речи, чем не тосканца – по тому, что я буду говорить слишком по-тоскански: чтобы не вышло со мной, как с Теофрастом, в котором простая старуха узнала не афинянина, оттого что он говорил слишком по-афински¹⁴. Но поскольку об этом достаточно говорится в первой книге, я, устраняя предлог для всякого спора, признаюсь своим порицателям в одном: их тосканским наречием, столь трудным и таинственным, я попросту не владею; я писал на своем, так, как сам говорю, и для тех, кто говорит, как я. И думаю, что никого этим не оскорбляю: ибо, по-моему, никому не запрещается писать и говорить на собственном языке; равно как никого не заставляют читать или слушать то, что ему не по нраву. И если они не захотят читать моего «Придворного», я нисколько не сочту себя оскорбленным.

III

Есть люди, которые говорят, что поскольку очень трудно и даже почти невозможно найти человека столь совершенного, каким я желал бы видеть придворного, то излишне его и описывать, ибо пустое дело обучать тому, чему нельзя научиться. Им я отвечаю, что предпочту заблуждаться вместе с Платоном, Ксенофонтом и Марком Туллием, рассуждавшими об умопостигаемом мире и идеях, среди которых, по их мнению, существуют идеи совершенного государства, совершенного государя, совершенного оратора¹⁵: ибо в нем также существует и идея совершенного придворного. Если я и не смог приблизиться к его образу пером, то хотя бы меньше труда потребуется от придворных, чтобы делами приблизиться к тому пределу и конечной цели, которую я предложил им в своем сочинении; и если при этом они не смогут достичь того совершенства (в чем бы оно ни состояло), которое я попытался изобразить, тот, кто более других к нему приблизится, будет наиболее совершенным, – так же, как если из многих лучников, стрелявших в одну мишень, никто не попал в середину, тот, кто к этому был ближе других, и является, без сомнения, лучшим. Иные же говорят, что я решил изобразить себя самого, уверив себя, будто во мне есть все те свойства, которые я приписываю придворному. Отвечая им, не хочу отрицать, что я стремился достичь всего, что хотел бы видеть в придворном; думаю, тот, кто не имеет некоторого опытного знания о вещах, рассматриваемых в книге, едва ли смог бы и писать о них, каким бы он ни был эрудитом. Но я не настолько чужд здравого суждения о себе, чтобы возомнить, будто я опытом знаю все, чего способен пожелать.

Покамест же защиту от этих обвинений (а возможно, и от многих других) я вверяю суду общего мнения, поскольку чаще всего публика, даже не зная чего-то в совершенстве, природным инстинктом чувствует некий дух, исходящий от доброго и от дурного, и, даже не умея привести какой-то довод, одно с удовольствием принимает и любит, а другое отвергает и ненавидит. Так что, если книга в целом будет одобрена, я сочту ее удачной и достойной жить; если же не будет, сочту неудачной и буду думать о ней как о достойной забвения. И если даже общим судом мои обвинители не будут удовлетворены, то пусть хотя бы довольствуются судом времени, которое выводит в конце концов на свет скрытые изъяны всякой вещи и, будучи отцом истины¹⁶ и нелицеприятным судьей, по всегдашнему своему обыкновению, выносит правый приговор о жизни или смерти написанного.

Бальд. Кастильоне

Первая книга
о придворном графа Бальдассаре Кастильоне к мессеру Альфонсо Ариосто

I

Я долго раздумывал, любезнейший мессер Альфонсо, какая из двух вещей для меня труднее: отказать вам в том, о чем вы так настойчиво и не раз у меня просили, или же исполнить это. Ибо, с одной стороны, мне казалось крайне суровым отказывать в чем-то, и особенно в похвальном, человеку, которого я очень люблю и который, как чувствую, очень любит меня; с другой же стороны, браться за дело, не зная, сможешь ли довести его до конца, казалось мне не подобающим тому, кто ценит справедливые упреки настолько, насколько их следует ценить. Наконец, после долгих раздумий, я решился испытать в этом деле, какую помощь могут оказать моему усердию преданность и сильное желание сделать приятное, – то, что в иных вещах обычно весьма усиливает у людей способности.

Итак, вы просите, чтобы я описал образец поведения, наиболее приличествующий, на мой взгляд, благородному человеку, живущему при дворе государей, чтобы он мог и умел в совершенстве служить им во всяком разумном деле, получая за это от них благодарность, а от прочих похвалы. Одним словом, каков должен быть тот, кто заслуживает носить имя совершенного придворного, безупречного во всем. Обдумав эту просьбу, отвечаю вам, что, если бы мне самому не казалось бо́льшим злом выглядеть недостаточно любезным в ваших глазах, нежели неблагоразумным в глазах всех других, я бы уклонился от этого труда, боясь прослыть самонадеянным у всех, кто знает, сколь трудно из великого разнообразия обычаев, употребляемых при дворах христианского мира, выбрать наиболее совершенную форму и как бы цвет этого придворного искусства. Ибо зачастую от привычки зависит, что одни и те же вещи нам нравятся или не нравятся; отчего порой и бывает, что обычаи, одежды, обряды и манеры, некогда бывшие в чести, становятся низкими и, наоборот, низкие становятся почитаемыми. Из чего ясно видно, что привычка больше, чем разум, имеет силу вводить между нами новое и предавать забвению старое; и кто пытается судить о совершенстве того или другого, часто ошибается. Итак, сознавая эту и многие другие трудности темы, на которую мне предложено писать, я вынужден кое-что сказать в свое оправдание и засвидетельствовать, что этот промах¹⁷, если можно назвать его так, мы с вами разделяем; так что если я подвергнусь порицанию, то и вы тоже, ибо вина взвалившего на меня груз не по силам должна считаться не меньшей, чем моя, коли я этот груз на себя взял.

Итак, положим начало задуманному нами и, если возможно, создадим такого придворного, чтобы тот князь, который будет достоин его службы, даже обладая малым государством, мог бы именоваться величайшим государем. В этих книгах мы не будем следовать определенному порядку или правилу в форме четких предписаний, какие обычно используются в обучении чему-либо; но по примеру многих древних, обновляя благодарную память, приведем некоторые беседы об этом предмете, некогда происходившие между людьми выдающимися. Ибо хотя сам я не участвовал в них, находясь в то время в Англии¹⁸, но, услышав о них вскоре по возвращении от лица, доподлинно мне их передавшего, все же попытаюсь их пересказать, насколько позволит память, чтобы вам стали известны суждения и мысли об этом предмете людей, достойных высшей похвалы, мнению которых в любом вопросе вполне можно доверять. И чтобы, двигаясь по порядку, достигнуть цели, которую имеет в виду наш рассказ, не будет также лишним поведать, что́ послужило поводом к этим беседам.

II

На склоне Апеннин, обращенном в сторону Адриатического моря, почти в середине Италии находится, как всем известно, небольшой город Урбино. И хотя он расположен среди гор, и не столь приятных на вид, как, возможно, иные, созерцаемые нами во многих других местах, однако небо так милостиво к нему, что земля в его округе весьма тучна и богата плодами; так что, в придачу к благоприятному воздуху, там в изобилии имеется все потребное для человеческой жизни. Но из величайших благословений, которыми осенен этот город, главным считаю то, что в течение долгого времени им преемственно правили превосходнейшие государи – кроме некоторого промежутка, когда он оказался на какое-то время лишен их посреди всеобщих бедствий Итальянских войн. Не заходя слишком далеко, достаточно привести во свидетельство этого славную память герцога Федерико, бывшего во дни своей жизни светочем Италии¹⁹. Нет недостатка в достоверных и многочисленных, еще живых свидетельствах его благоразумия, человеколюбия, справедливости, щедрости, неустрашимости духа и военного мастерства, в котором могут уверить его многочисленные победы, взятие неприступных крепостей, стремительность в походах, частые случаи, когда с немногими людьми он обращал в бегство большие и крепкие войска, и то, что он не проиграл ни одной битвы, по какой причине мы можем приравнять его ко многим славным древним. Он, среди прочих своих похвальных деяний, на крутом склоне, где расположен Урбино, построил дворец, по мнению многих, самый красивый, какой только можно найти по всей Италии; и так хорошо снабдил его всем потребным, что он казался не дворцом, но городом в форме дворца²⁰ – и не только тем, что обыкновенно бывает, вроде серебряной посуды, отделки комнат драгоценной парчой, шелком и другими подобными материями, – но украсил его великим множеством древних статуй из бронзы и мрамора, самыми отменными картинами, разнообразными музыкальными инструментами – и не встречалось там ни единой вещи, которая не была бы редкостной и превосходной. Ко всему этому он, пойдя на большие траты, присоединил огромное собрание самых замечательных и редких книг на греческом, латинском и еврейском языках, которые все украсил золотом и серебром, полагая их самым блистательным достоянием своего обширного дворца²¹.

III

Итак, названный князь, сообразно естественному ходу вещей, имея уже шестьдесят пять лет от роду, умер²² так же славно, как и жил, – а сына десяти лет, единственного у него наследника мужского пола, лишившегося уже матери, оставил после себя государем: это был Гвидобальдо. Он казался наследником не только государства, но и всех добродетелей отца; и с самого начала, в силу своих удивительных достоинств, внушал столько надежд, скольких, казалось, нельзя было ожидать от смертного; люди даже считали, что среди выдающихся деяний герцога Федерико не было более значительного, чем то, что он произвел на свет такого сына. Но фортуна, завистливая к столь великой добродетели, всею силой противостала такому славному началу: ибо, не достигнув еще и двадцати лет, герцог Гвидобальдо заболел подагрой, которая, сопровождаясь жесточайшими болями, в недолгое время так парализовала все его члены, что он не мог ни стоять на ногах, ни двигаться; и таким образом одно из самых красивых и статных тел этого мира было обезображено и расстроено в цветущем возрасте. Не удовлетворившись и этим, фортуна была так враждебна всякому его замыслу, что лишь изредка он добивался результата в задуманных им делах; и хотя ему были свойственны мудрая осмотрительность и стойкий дух, выглядело так, что все им предпринимаемое, хоть на войне, хоть во всем остальном, всегда кончается для него плохо. Свидетельством тому многие и разнообразные бедствия, которые он неизменно выносил с таким мужеством, что фортуне никогда не удавалось одолеть его добродетель. Напротив, презирая доблестной душой поднимаемые ею бури, он жил в болезни – словно здоровый, в злосчастиях – словно счастливейший, с великим достоинством и всеми почитаемый; и, невзирая на телесную немощь, он на самых почетных условиях сражался на службе у светлейших королей Неаполя Альфонсо²³ и Ферранте-младшего²⁴, у папы Александра VI²⁵, у венецианских и флорентийских правителей. Когда затем взошел на папский престол Юлий II²⁶, он был назначен капитаном Церкви. Все это время, следуя своему обыкновению, он прежде всего другого заботился о том, чтобы дом его наполняли самые знатные и выдающиеся люди благородного звания, с которыми он держался очень просто, находя радость в общении с ними. При этом удовольствие, которое он доставлял другим, было не меньше, чем то, что он от них получал, будучи прекрасно обучен тому и другому языку²⁷ и соединяя радушие и любезность с познаниями в бесчисленном множестве вещей. Мало того, его так воспламеняло величие его духа, что он, хотя сам не мог лично упражняться в делах рыцарства, как прежде, но получал величайшее удовольствие, наблюдая за упражнениями других, и в словах своих, то поправляя, то хваля каждого по его заслугам, ясно показывал, насколько хорошо в этом разбирается. Поэтому в турнирах, в состязаниях, в скачках, в умении владеть любым оружием, равно как и в праздничных развлечениях, в играх, в музыке, словом, во всех занятиях, приличных для благородных рыцарей, всякий стремился выказать себя достойным столь высокого общения²⁸.

IV

Итак, все время дня было распределено по часам между досточестными и приятными занятиями как для тела, так и для души. Но поскольку синьор герцог по причине болезни после обеда довольно надолго удалялся для сна, все остальные обычно уходили в покои синьоры герцогини Элизабетты Гонзага, где вместе с нею неизменно находилась в тот час и синьора Эмилия Пиа²⁹, которая, будучи, как вы знаете, одарена весьма живым умом и рассудительностью, руководила всеми, и каждый черпал от нее разум и добродетель. Итак, здесь звучали сладостные беседы и пристойные шутки, и на каждом лице была написана жизнерадостная веселость, так что этот дом без сомнения можно было назвать подлинным приютом радости. Не думаю, чтобы когда-либо в каком-либо другом месте можно было вкусить столько наслаждения от милого и любезного общества, как бывало там в те времена. И, не говоря о том, сколь велика была для каждого из нас честь служить такому государю, как тот, о ком я сказал выше, в душе каждого рождалась величайшая радость всякий раз, когда мы собирались перед очами синьоры герцогини. Казалось, эта радость была цепью, так соединявшей всех любовью, что и братья никогда не имели между собой большего единства воли и большей сердечной привязанности, чем та, что царила там между всеми. Так же велось и среди женщин, общение с которыми было весьма непринужденным и целомудренным; а именно: каждому позволено было разговаривать, садиться рядом, шутить и смеяться, с кем ему хотелось; но уважение к воле синьоры герцогини было столь велико, что сама свобода была крепчайшей уздой, и любой полагал величайшим удовольствием на свете угодить ей, а величайшим наказанием – ее огорчить. По этой причине с весьма широкой свободой здесь соединялись самые целомудренные нравы, и смех и шутки в ее присутствии были приправлены не одними тонкими остротами, но и грациозным и степенным достоинством; ибо умеренность и величие, свойственные всем поступкам, словам и жестам синьоры герцогини, когда она шутила и смеялась, были таковы, что даже те, которые прежде ее никогда не видели, узнавали в ней женщину великого сана. Запечатлеваясь таким образом в окружающих, она придавала всем свой образ и качества, отчего каждый старался подражать этому ее стилю, перенимая правило добрых обычаев от присутствия столь славной и добродетельной женщины. Впрочем, моей целью здесь не является рассказывать о ее прекраснейших свойствах, так как передо мною стоит другая цель и потому что они достаточно известны миру – гораздо лучше, чем я мог бы описать их словом или пером. Те же из них, которые, возможно, были неким образом прикровенны, фортуна, как бы восхищаясь столь редкими добродетелями, пожелала обнаружить многими злоключениями и несчастьями, чтобы засвидетельствовать, что и в нежной груди женщины, одаренной к тому же и редкой красотой, могут жить благоразумие, крепость духа и все те доблести, что весьма редки даже у суровых мужчин.

V

Но, оставив это, повторю, что обычным было всем лицам благородного звания, которые находились во дворце, сразу после ужина собираться у синьоры герцогини, где среди других приятных развлечений, музыки и танцев, бывших в обиходе, иногда предлагались занятные вопросы, а иногда затевались какие-нибудь остроумные игры по желанию одного или другого, в ходе которых присутствующие нередко под различными покровами сообщали свои помыслы, кому более хотели. Иногда возникали споры о различным вещах, или же они слегка жалили друг друга тут же придуманными остротами; часто составляли импрезы³⁰, как мы теперь это называем; и из таких бесед можно было извлечь необычайное удовольствие, ибо, как я уже сказал, двор был полон отменных талантов. Среди них, как вам известно, были славные синьор Оттавиано Фрегозо, его брат мессер Федерико³¹, Джулиано Медичи, Маньифико, мессер Пьетро Бембо³², мессер Чезаре Гонзага³³, граф Лудовико да Каносса³⁴, синьор Гаспаро Паллавичино³⁵, синьор Лудовико Пио³⁶, синьор Морелло да Ортона³⁷, Пьетро да Наполи³⁸, мессер Роберто да Бари³⁹ и без числа других благороднейших кавалеров; сверх того, было много таких, которые хоть и не жили здесь постоянно, однако проводили здесь бо́льшую часть времени, как мессер Бернардо Биббиена, Унико Аретино⁴⁰, Джован Кристофоро Романо⁴¹, Пьетро Монте⁴², Терпандро⁴³, мессер Николо́ Фризио⁴⁴; итак, постоянно поэты, музыканты и всякого рода приятные и выдающиеся на любом поприще люди, которые только были в Италии, съезжались сюда.

VI

После того как папа Юлий II в 1506 году, собственными силами и опираясь на помощь французов, привел Болонью в повиновение апостолическому престолу⁴⁵, на обратном пути в Рим он проезжал через Урбино, где был принят со всем возможным почетом и такой великолепной и блистательной пышностью, какую только могли себе позволить в каком-либо из славных городов Италии, так что как папа, так и все синьоры кардиналы и иные придворные остались в высшей степени довольны; и при их отъезде некоторые из свиты, привлеченные приятностью здешнего общества, на многие дни остались в Урбино⁴⁶. В это время не только продолжались привычные празднества и развлечения в принятом здесь вкусе, но каждый стремился внести что-то от себя, особенно в игры, которые устраивались почти каждый вечер. А порядок их был таков: сразу после ужина все сходились в покои синьоры герцогини и садились кругом, каждый на месте, какое кому понравится или выпадет; причем женщины чередовались с мужчинами, пока хватало женщин, ибо почти всегда число мужчин было намного больше; ведущего по своему усмотрению выбирала синьора герцогиня, которая в большинстве случаев поручала это синьоре Эмилии.

Итак, на следующий день после отъезда папы, когда общество в установленное время собралось в обычном месте, после всяких приятных бесед синьора герцогиня пожелала, чтобы синьора Эмилия открыла игры; и она, сначала не соглашавшаяся на такое поручение, затем сказала:

1.Мигел да Силва (ок. 1480–1556) – португальский аристократ, граф. Посол португальского короля в Риме с 1514 г., с 1526 г. – епископ Визеу, в 1539 г. получил сан кардинала. Обвиненный в измене королем Жоаном III, был лишен португальского подданства, но продолжал успешную карьеру при папском дворе до конца жизни. Был известен широкой гуманистической образованностью.

2.Гвидобальдо да Монтефельтро (1472–1508) – сын Федерико да Монтефельтро (1422–1482). Стал герцогом Урбино после смерти отца, в возрасте десяти лет. Несмотря на тяжелую болезнь (подагру), участвовал в ряде военных кампаний на стороне Святого престола при папе Александре VI. Тем не менее в 1502 г. был изгнан из Урбино войсками сына папы, Чезаре Борджиа, намеревавшегося овладеть всей Центральной Италией; вернул себе герцогство после смерти Александра VI, в 1503 г. Неспособный иметь наследника, вскоре усыновил юного Франческо Мария делла Ровере, приходившегося племянником и ему самому, и новому папе Юлию II.

3.Франческо Мария делла Ровере (1490–1538) – сын Джованни делла Ровере, герцога Соры, синьора Сенигальи, племянник кардинала Джулиано делла Ровере, в будущем папы Юлия II. Рано остался без отца. Изгнанный в 1502 г. из родового владения войсками Чезаре Борджиа, нашел приют у дяди по матери, герцога Гвидобальдо. Усыновленный им в 1504 г., в 1505 г. женился на Элеоноре Гонзага, племяннице супруги Гвидобальдо, герцогини Элизабетты. В 1508 г. стал герцогом Урбино и вслед за тем получил звание генерал-капитана Церкви, т. е. главнокомандующего войск Святого престола. В 1517 г. лишен герцогства папой Львом Х, передавшим Урбино своему племяннику Лоренцо II Медичи. После смерти папы в 1521 г. смог вернуть Урбино и свое положение в папском войске. В течение 1510-х и 1520-х гг. участвовал в ряде военных кампаний. Проявил нерешительность при вторжении в Италию германских ландскнехтов императора Карла V (1526); отсутствие деятельного сопротивления им привело в конечном счете к разграблению Рима в марте 1527 г. В относительно мирные 1530-е гг., следуя традиции урбинского дома, мог посвящать больше времени престижному строительству и меценатству. Умер, отравленный своим брадобреем.

4.В рукописях сочинение Кастильоне ходило под заглавием «Четыре книги о Придворном». Первое венецианское издание 1528 г., а также сделанные с него вскоре французский и испанский переводы вышли как «Il Libro del Cortegiano» («Книга о Придворном»), а в дальнейшем книга чаще издавалась как «Il Cortegiano» («Придворный»). Вариативность сохраняется и в современных изданиях.

5.Виттория Колонна (1490/1492–1547) – известная поэтесса. Происходя из знатного римского рода, по матери приходилась герцогу Гвидобальдо двоюродной племянницей. В 1509 г. выдана замуж за маркиза Пескары, Фернандо д’Авалоса, кондотьера на службе испанского двора, который проводил всю жизнь в военных походах и с женой почти не виделся. В 1525 г. овдовела; уделяла много энергии литературным занятиям и делам христианской благотворительности. Вдохновительница религиозного кружка, ставившего задачей реформацию католической церкви, не выходящую из рамок ортодоксии. Уже на склоне лет Виттория стала объектом пылкой платонической любви Микеланджело и адресатом его любовных стихов.

6.Мессер – вежливое обращение к любому человеку из «приличного общества» – как дворянину, так и состоятельному горожанину, уважаемому мастеру, человеку искусства. Женская форма – мадонна. Синьор (или синьора), с прибавлением имени, – так обращаются к феодальным владетелям городов, замков и селений, независимо от величины их владения. В контексте книги это слово иногда уместнее переводить как «государь», чем как «господин». Синьор, без прибавления имени, – на всем протяжении книги так обращаются к Франческо Мария делла Ровере, наследнику герцога; синьора (тоже без прибавления имени) – к герцогине Элизабетте Гонзага: все участники находятся в государстве, где абсолютным главой, государем является ее муж, а она – государыней. Вторая, к кому обращаются точно так же, – ее сноха и наперсница Эмилия Пиа, – не потому, чтобы ее положение при дворе было особенно высоко, но потому, что герцогиня назначает ее председателем и распорядителем бесед от своего лица, «наделяя всей своей властью» (см. с. 25).

7.Альфонсо Ариосто (1475–1525), начав карьеру придворного при дворе феррарских герцогов д’Эсте, с 1496 г. перешел на службу к герцогу Миланскому Лудовико Сфорца. Здесь и произошло его знакомство с Кастильоне. В 1499 г. он вернулся в Феррару, где оставался на дипломатической службе все оставшиеся годы жизни. Двоюродный дядя поэта Лудовико Ариосто. Кастильоне называет Ариосто, скончавшегося пятидесятилетним, «молодым человеком», конечно, по воспоминаниям об их юношеской дружбе.

8.Джулиано деи Медичи (1479–1516) – третий сын Лоренцо Великолепного, унаследовавший его прозвище, далее к нему так и будут обращаться: синьор Маньифико (Великолепный). После смерти брата Пьеро на короткий срок стал синьором Флоренции, из которой изгнан в 1494 г. за открытое служение интересам французской короны. Годы изгнания провел при дворе Урбино и в Венеции. В 1512 г. вместе с другим братом, Джованни (будущим папой Львом Х), и с помощью испанских войск отвоевал Флоренцию. С 1513 г. капитан Флорентийской республики. Король Франции, заинтересованный в союзе с Флоренцией, удостоил его титула герцога Немурского. Герцог Джулиано скоропостижно умер во время совместных приготовлений папской и французской дипломатии к тому, чтобы выставить его претендентом на неаполитанский престол.

9.Бернардо Довици да Биббиена (1470–1520) – с молодых лет придворный у семейства Медичи. В годы их изгнания из города (1494–1512) входил в свиту Джованни Медичи (будущего папы Льва Х), проживавшего при урбинском дворе. В 1513 г. получил от Льва Х кардинальский сан, приобрел большой вес при папском дворе. Автор комедии «Каландрия», имевшей длительный успех у зрителей. В 1517 г. приказом папы Биббиена был на короткое время назначен командующим папским войском в борьбе против Франческо Мария делла Ровере, попытавшегося вернуть отобранное у него годом раньше герцогство Урбино.

10.Церковь Святой Марии в Портике (Santa Maria in Portico) – одна из древнейших т. н. титулярных церквей Рима, представители которых входят в коллегию кардиналов.

11.Оттавиано Фрегозо (ок. 1470–1524) – представитель влиятельного генуэзского рода, племянник герцога Гвидобальдо со стороны матери. С 1487 г., когда семейство Фрегозо было изгнано из Генуи, переселился в Урбино, где получил прекрасное образование и военную подготовку. Провел бо́льшую часть молодости при дворе Урбино. В 1502–1504 гг. проявил доблесть в борьбе с войсками Чезаре Борджиа, защищая крепость Сан-Лео. С 1506 г. не раз безуспешно пытался овладеть Генуей; наконец, завоевав город с помощью испанского отряда, в июне 1513 г. был провозглашен дожем. Пытался проводить политику, направленную на примирение партий и международную защиту интересов генуэзского купечества. Во время французского вторжения в 1515 г. счел за единственный выход подчиниться Франции на условиях широкой автономии города и, отказавшись от титула дожа, принял пост королевского губернатора Генуи. Последовательно отстаивал интересы города, одновременно подавляя внутри его заговоры и мятежи. В мае 1522 г. Генуя после недолгой осады была взята испанцами, а Фрегозо, плененный их командиром Фернандо д’Авалосом, отправлен на о. Искью, где и умер. Знаменитые современники (П. Бембо, Н. Макиавелли, П. Альчионьо, Дж. Садолето) отзывались о нем с похвалами как о высоконравственном человеке, талантливом и мужественном политике, носителе высокой культуры.

12.Элизабетта Гонзага (1471–1526) – дочь маркиза Мантуи Федерико I Гонзага и Маргариты Баварской. В 1488 г. выдана замуж за герцога Урбинского Гвидобальдо да Монтефельтро, больного и неспособного к супружеской жизни, о чем не была предупреждена. С достоинством переносила тяготы жизни с больным мужем и военные невзгоды; была дважды изгнана из Урбино – в 1502 г. (см. примеч. 2) и в 1517 г. (см. примеч. 3). После того как в 1521 г. Франческо Мария делла Ровере снова овладел герцогством, вернулась с ним и герцогиня Элизабетта. Славилась покровительством людям науки и искусства.

13.По ряду исторических и географических факторов Италия является страной с огромным количеством диалектов, подчас имеющих такие отличия между собой, что носители одного вовсе не понимают носителей другого. Число диалектов, во всяком случае превышающее сотню, измерить точно весьма трудно, так как внутри каждого крупного диалекта можно вычленить более мелкие варианты. Это положение уходит корнями, вероятно, еще в Античность, когда местные варианты народной латыни складывались под влиянием языков древних италийских племен (лигурский, оскский и др.), а также греческого на юге и кельтских языков на севере полуострова. В Средневековье различия были усилены феодальной раздробленностью и внешними воздействиями, оставлявшими глубокие следы в языке (переселения германцев в IV–VI вв., вторжения арабов и норманнов и далее, вплоть до франко-испанских войн XVI в.). Первые заметные шаги к сложению литературного общеитальянского языка относятся к XIII в. и связаны с деятельностью т. н. тосканско-сицилийской поэтической школы, а также с проповедью св. Франциска Ассизского и его учеников на «народном языке». Свои канонические литературные образцы этот «народный язык» (в специальной литературе он и называется «вольгаре»; от volgo – простой народ) получил в XIV в. в творчестве великих тосканцев – Данте Алигьери, Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо. Основой для него стали тосканские диалекты (прежде всего флорентийский); впрочем, в литературной форме вольгаре подчас стремился к восстановлению близости с латинскими формами, к очищению от слов сугубо местных, а также к использованию и внетосканского лингвистического материала. Дискуссия относительно форм и путей развития итальянского литературного языка, начатая трактатом Данте «De vulgari eloquentia» (заглавие традиционно переводится на русский как «О народном красноречии», 1303–1305), велась и в последующие века и не до конца угасла даже в наши дни. В начале XVI в. одной из авторитетных позиций была опора на язык тосканской поэзии и прозы XIV в. как на единственную норму литературной речи, провозглашенную П. Бембо. Кастильоне, будучи многолетним другом и корреспондентом Бембо, имел, как мы увидим из дальнейшего изложения, другую точку зрения. Впрочем, при подготовке к печати текст книги Кастильоне был отредактирован издателями в сторону большего соответствия тосканским языковым нормам.

14.Феофраст (ок. 370 – между 288 и 285 г. до н. э.) – греческий философ, естествоиспытатель, теоретик музыки. Родившись на Лесбосе, с молодых лет жил в Афинах, куда приехал ради образования. Преемник Аристотеля во главе школы перипатетиков (Ликея). Этот случай передает Цицерон в диалоге «Брут, или Об ораторском искусстве», 46.

15.Имеются в виду знаменитые античные сочинения: 1) диалог Платона «Государство», где от лица Сократа ведется рассуждение о наилучшем устройстве греческого города-государства; 2) написанная Ксенофонтом «Киропедия» («Воспитание Кира»), описывающая формирование качеств идеального монарха на примере Кира Старшего, создателя Персидского царства. В отличие от Платона, рассматривающего традиционную для греков модель самодовлеющего полиса, Ксенофонт описывает правителя сверхдержавы, предвосхищая будущую империю Александра; 3) трактат Марка Туллия Цицерона «О государстве» и несколько его диалогов, посвященных ораторскому искусству (на последние Кастильоне ссылается особенно обильно).

16.Изречение взято у римского писателя II в. н. э. Авла Геллия. Ср.: Аттические ночи, XII, 11, 7: «Истина – дочь времени» (Геллий приводит эти слова со ссылкой на «одного из древних поэтов»).

17.«Промах», заключающийся в том, что мессер Альфонсо убедил друга писать на тему, превосходящую его способности, а тот согласился.

18.В Англии Кастильоне находился как посол от герцога Гвидобальдо к королю Генриху VII; поводом миссии было награждение герцога орденом Подвязки, высшим знаком отличия английской короны, которым прежде был награжден его отец. Покинув Италию в конце августа 1506 г., Кастильоне прибыл в Лондон 1 ноября, где пробыл не больше месяца, т. к. 9 февраля уже извещал письмом свою мать о приезде в Милан. Задержавшись в Ломбардии, чтобы посетить мать и увидеть родные места, он вернулся к урбинскому двору 28 февраля 1507 г., т. е. примерно за неделю до начала бесед.

19.Федерико да Монтефельтро (1422–1482) – граф, а с 1474 г. – герцог Урбино. С 16 лет воевал в наемном войске знаменитого кондотьера эпохи Никколо Пиччинино во главе собственного отряда. В 1444 г., после убийства сводного брата Оддантонио, овладел властью в Урбино. И у современников, и у потомков возникали сомнения в его непричастности к заговору, хотя и противоположное никогда не было доказано. В последующие годы был занят укреплением своей власти, подавляя заговоры и мятежи, до самой смерти не оставлял службы кондотьера; неоднократно избирался главнокомандующим войск тех или иных коалиций. Был при этом одним из самых культурно-ориентированных правителей и крупнейших меценатов Италии; употребил огромные усилия и средства для создания дворцового ансамбля в Урбино и собирания его уникальной библиотеки.

20.Аналогия между домом (конечно, аристократическим) и городом восходит к идеям архитектора и теоретика архитектуры Леона Баттисты Альберти (1404–1472): «Дом есть маленький город… при его постройке надо учесть почти все, что относится к строительству города: он должен быть вполне здоровым, иметь благоприятное положение, доставлять всякие удобства, которые нужны для жизни мирной, спокойной и отрадной» (пер. В. Зубова). Последователем Альберти был автор проекта урбинского дворца Лучано Лаурана.

21.Эту знаменитую библиотеку герцог Федерико собирал преимущественно во вторую половину правления, с 1460 по 1482 г., увлекшись книгами под влиянием своей образованной второй жены Баттисты Сфорца. Коллекция включала только рукописи, выполненные большей частью на пергаменте; многие из них были переписаны и богато украшены в собственном скриптории герцога. В составе библиотеки числилось более 600 книг на латыни и вольгаре, 168 – на греческом, 82 – на еврейском и 2 – на арабском; кроме полного собрания известных на то время античных авторов, она включала главным образом труды философского, теологического, естественно-научного и технического содержания. Библиотека не подверглась разграблению даже во время захватов Урбино войсками Чезаре Борджиа в 1502 г. и Лоренцо II Медичи в 1516 г. В 1517 г. Франческо Мария делла Ровере, на время отбив Урбино у Медичи, вывез книги деда в Мантую; они вернулись на место после его восстановления на урбинском престоле. Собрание было значительно расширено при его внуке Франческо Мария II (1549–1631), а после смерти последнего, в связи с отсутствием наследника и присоединением герцогства к владениям Святого престола, было вывезено в Рим, где вошло в состав Ватиканской апостольской библиотеки.

22.Федерико умер в возрасте шестидесяти лет.

23.Альфонсо II (1448–1495) – старший сын короля Неаполя Ферранте I. Еще в бытность наследником престола стяжал недобрую славу распутством, жестокостью и вероломством; при этом не унаследовал широких культурных интересов отца и деда. Король в 1494–1495 гг. Бежал из Неаполя при наступлении на город войск французского короля Карла VIII, отрекшись от престола в пользу сына. Умер на Сицилии.

24.Ферранте II, известный также как Ферранте-младший или Феррандино (1469–1496) – сын Альфонсо II, принявший от отца власть после отречения последнего от престола в 1495 г. Энергичный, доступный, с живым умом, в глазах современников он резко контрастировал с надменным и малоспособным отцом. При поддержке Испании успешно сражался с захватившими Неаполитанское королевство французами. Скончался от малярии.

25.Александр VI (1431–1503) – в миру Родриго Борха (известен по итальянизированной форме фамилии: Борджиа), выходец из арагонского аристократического рода. Будучи племянником Каликста III (римский папа в 1455–1458 гг.) по линии матери, стал в 1456 г. кардиналом, а в следующем году – вице-канцлером Святого престола. В последующие годы путем интриг и подкупа овладел большим количеством епархий и монастырей в Италии и за ее пределами. Избран папой римским в 1492 г. Вел политику укрепления личной власти, централизации и военно-дипломатического усиления Папского государства с крайним цинизмом, вероломством и жестокостью. Не знающая границ половая распущенность папы подавала повод к слухам (возможно, преувеличенным) о кровосмесительных и противоестественных связях внутри его семейства.

26.Юлий II (1443–1513) – в миру Джулиано делла Ровере, из знатного итальянского рода. С 1471 г. – епископ г. Карпантра во Франции, с 1472 г. – кардинал. В кардинальском сане приобрел еще несколько богатых епископий в Италии и Франции (где был папским легатом), став одним из влиятельнейших членов курии. В 1490-е гг. главный и непримиримый противник Александра VI; после избрания последнего на папство был вынужден искать убежища у французского короля. Папа римский в 1503–1513 гг. Почти все время своего понтификата вел войны ради усиления Папского государства. В 1508 г. с целью ослабления Венецианской республики вступил в коалицию со Священной Римской империей, Францией и Испанией (Камбрейская лига), а в 1511 г. – в коалицию с Испанией, Англией и Венецией и швейцарскими кантонами, к которой присоединились затем Империя и Англия (Священная лига), стремясь к уничтожению французского военного присутствия в Италии.

27.Латинскому и греческому.

28.Т. е. общения с герцогом.

29.Эмилия Пиа да Карпи (нач. 1470-х – 1528) – вдова Антонио да Монтефельтро (ум. 1500), брата герцога Гвидобальдо по отцу (Антонио был внебрачным сыном герцога Федерико), по кончине мужа поселившаяся при урбинском дворе. Самая близкая подруга герцогини Элизабетты Эмилия разделила с ней тяготы двух изгнаний из Урбино. Как утверждала молва, умерла с книгой «Придворный» в руках, взволнованная воспоминаниями.

30.Импреза – символическая картинка с сопровождающим ее девизом, обычно на латыни, который сочинялся в связи с каким-то важным обстоятельством в жизни ее обладателя (данным или исполненным обетом, сильной любовью, изгнанием и т. п.). Этот жанр имел популярность среди дворянства всей Европы в XV–XVII вв.; разгадывание смысла импрез было светским развлечением. Их составлению и связанным с ними историям посвящались целые книги, например «Диалог об импрезах ратных и любовных» Паоло Джовио (1559), «О знаменитых импрезах» Дж. Рушелли (1566) и др.

31.Федерико Фрегозо (1480–1541) – потомок одного из влиятельнейших родов Генуи, изгнанного из города в ходе борьбы партий. Вместе с братом (см. примеч. 11) вырос, получил образование и провел молодость при дворе Урбино. С 1507 г. – архиепископ Салерно. С 1513 г. – глава вооруженных сил Генуэзской республики; на этом посту успешно боролся с турецкими корсарами. В 1522 г. возглавлял оборону Генуи от испанских войск. После захвата города нашел убежище во Франции, где, получив сан аббата, продолжил свое образование, в частности занявшись изучением еврейского и халдейского языков. Увлекался также изучением каббалы. В 1526 г. участвовал в операциях французского флота в Италии. В 1529 г. вернулся в Италию; с 1539 г. – кардинал.

32.Пьетро Бембо (1470–1547) – выходец из знатной венецианской семьи, писатель, поэт, переводчик, ученый-гуманист. Живя в Урбино с 1506 по 1512 г., являлся центральной фигурой придворного интеллектуального кружка. В 1513–1521 гг. – в Риме, приближенный папы Льва Х. 1520-е гг. провел в Падуе, где, несмотря на принесение монашеских обетов, стал отцом троих детей от своей возлюбленной Морозины. Активно занимался здесь литературными трудами в стихах и прозе. В 1529 г. назначен официальным историографом Венецианской республики. С 1539 г. – кардинал.

33.Чезаре Гонзага (1475–1512) – представитель младшей ветви рода Гонзага, кондотьер. Двоюродный брат по матери Кастильоне, был его близким другом. Служил у феррарского герцога Эрколе д’Эсте, затем у Чезаре Борджиа, с 1504 г. – на службе у герцога Гвидобальдо, после его смерти – у Франческо Мария делла Ровере. Автор лирических стихов в петраркистском духе; в соавторстве с Кастильоне им была написана пасторальная эклога «Тирси», поставленная в дворцовом театре герцогов Урбино весной 1508 г.

34.Лудовико да Каносса (1475–1532) – из рода веронских графов, родственник Кастильоне по матери. В 1515 г. получил от Льва Х епископский сан. Затем выполнял ответственные поручения французского двора, за которые был награжден епископством в Байё. В 1526 г. посол французской короны в Венеции. Последние годы жизни провел на родине, в Вероне.

35.Гаспаро Паллавичино (1486–1511) – маркиз Кортемаджоре, правитель половины маленького двухчастного государства, носившего родовое имя своих владетелей – Паллавичино. Умер молодым от чахотки, оставив власть малолетнему сыну.

36.Лудовико Пио (ум. 1510) – родственник Эмилии Пиа да Карпи, кондотьер-наемник на службе сначала у неаполитанских королей, затем у Лудовико Сфорца и, наконец, у папы Юлия II.

37.Сиджизмондо Риккарди, по прозвищу Морелло да Ортона, из рода маркизов Ортоны, изгнанный из Неаполитанского королевства после его перехода под власть Испании (род Риккарди традиционно занимал профранцузскую позицию). Служил при дворах Урбино и Мантуи; ценился, в частности, как талантливый лютнист, сочинитель мадригалов и музыки к ним. О его высоком статусе при урбинском дворе говорит упомянутый в документах факт, что в 1504 г., когда герцогу Гвидобальдо было возвращено звание генерал-капитана Церкви, Морелло было доверено держать знамя папских войск при их торжественном освящении в урбинском соборе. В описываемое время ему должно было быть, вероятно, несколько за шестьдесят лет.

38.Пьетро да Наполи – придворный родом из Неаполя, перешедший на службу к урбинским герцогам. Под его именем сохранилась рукопись перевода Книги Бытия с еврейского оригинала – единственная память о его ученых занятиях.

39.Роберто да Бари, судя по происхождению из г. Бари в Апулии, также был эмигрантом из Неаполитанского королевства. В 1510–1511 гг. в составе папских войск участвовал в войнах против Венеции и Феррары. Жестоко простудившись во время зимней осады Мирандолы, уже не оправился от недуга и умер в 1512 г.

40.Унико Аретино, т. е. Единственный (в значении: «неподражаемый») Аретинец – прозвище Бернардо Аккольти (1458–1535), уроженца Ареццо, поэта-импровизатора. За девять лет до описываемых событий он был изгнан из Флоренции по политическим мотивам и, живя постоянно в Риме, путешествовал по дворам итальянских властителей. Никогда не упускал из виду военно-политической конъюнктуры; поднося хвалебные стихи наиболее сильным и полновластным на тот или иной момент лицам (папе Александру VI и его сыну Чезаре, Лудовико Сфорца, Алессандро Фарнезе и др.), завязывая перспективные любовные романы (например, с Лукрецией Борджиа), собрал немалое состояние, позволившее ему в 1520 г. купить герцогство Непи, удержать которое ему, впрочем, не удалось. Аккольти так и умер изгнанником в Риме.

41.Джан (Джован) Кристофоро Романо (1456–1512) – скульптор и медальер. Работал над украшением герцогского дворца в Урбино как в самом начале своей художественной карьеры (1470–1480-е), так и в ее конце (после 1500). Был экспертом герцогской семьи в приобретении предметов искусства.

42.Пьетро Монте (1457–1509) – знаменитый миланский оружейный мастер, а также учитель физической подготовки и фехтования.

43.Антонио Мария Терпандро – музыкант, игравший на цистре, и певец. Пробовал себя в сочинении стихов в петраркистском духе. После 1512 г. – в капелле папы Льва Х.

44.Николо́ (итальянизированная форма имени) Фризио – уроженец Германии; его прозвище означает представителя германской народности фризов, живущей в Северной Германии и Нидерландах. Авантюрист, живший при многих итальянских дворах, оказывая высоким покровителям услуги дипломатического, разведывательного и иного характера. Сохранилась, в частности, переписка о приобретении им античных скульптур для мантуанской маркизы Изабеллы; в 1509 г. Фризио рассказывал о себе, будто от лица папы Юлия II подписывал договор о создании Камбрейской лиги. В книге представлен человеком довольно узких понятий; это, впрочем, не мешало ему водить дружбу с утонченными личностями, как Бембо, поэт да Порто и др. В одном из своих писем к матери 1506 г. Кастильоне живо рассказывает, как Фризио заботился о нем во время его тяжелой болезни. Возможно, в близкое к этому время (точная дата неизвестна) Кастильоне написал полемическое «Письмо к Фризио в защиту женщин», все аргументы которого впоследствии были включены в III книгу «Придворного» и приписаны разным персонажам книги. Последнее историческое известие о Фризио: в 1510 г. он принес монашеские обеты в картузианском монастыре Неаполя, известном правилами строгого затворничества; Бембо почтил поступок друга трогательным сонетом.

45.Папа Юлий II, во главе совместной экспедиции войск Святого престола и французской короны, вошел в Болонью 11 ноября 1506 г., изгнав оттуда местных властителей из рода Бентивольо.

46.Папский кортеж прибыл в Урбино 3 марта 1507 г.