Воробей в пустой конюшне, или Исповедь раздолбая – 2

Это – жизнь?

Как-то мы с приятелями пошли пиво пить. Сидячие места все были заняты, и мы расположились у стойки. Около меня пил пиво здоровенный дядька, который принес уже девятую и десятую бутылки. Я еще, помню, подумал – конечно, с таким животом можно и по двадцать бутылок пить. А когда этот дядька рядом опять встал, я значок углядел на пиджаке у него. Даже поперхнулся, когда фыркнул – это был значок «Юный турист»! Можете себе представить – дядька килограммов на сто пятьдесят, живот огромный, физиономия, как у наемного убийцы из кино – угрюмая, в черной щетине. Дядька покосился на меня и пробурчал: «Чего это ты развеселился?»

Я на всякий случай улыбку убрал и показал на значок: «Поносить взял? У сына?» Дядька приложился к полной бутылке и отставил ее, уже пустую, в сторону: «Я этот значок честно заработал, своим трудом. Так же, как и все, что имею в этой жизни. Ты знаешь, сколько я раз в походы ходил? Хрен сосчитаешь! Лучше меня никто с компасом не мог обращаться. А уж костер с одной спички зажечь – это вообще как два пальца…» И он с журчанием вытянул еще одну бутылку. Посмотрел ей в горлышко, поставил на стойку и пошел за очередной порцией. На этот раз дядька принес сразу шесть бутылок. Подряд выпив две штуки, он опять повернулся ко мне:»

«Вот скажи ты мне – в школе ты учился?» Я кивнул головой – конечно! Он тоже кивнул: «Свой выпускной помнишь? Ну, ясно дело – помнишь. По-тихому – как у вас было? Ну, кроме тортов – мортов? У нас человек пять только на весь класс было, кто самогоночки лизнул.» Я пожал плечами: «Ну, у нас у парней по бутылке бормотухи было, а у девчонок вообще один пузырь шампанского на всех.» Дядька несколько раз кивнул головой: «Во-во! У меня жена завхозом в третьей школе. Так рассказала – у них после выпускного – что в мужской, что в женской уборной урны полные были одноразовых шприцов. Это – что?» И дядька выдул следующую бутылку. Потом навис надо мной, как… небритая скала: «А насчет походов я тебе вот что скажу. Была бы возможность – я бы и не задумался – все бы сейчас бросил, пиво это идиотское – из-за него пузо во какое отрастил! И как бы я сейчас зафитилил с рюкзаком как можно дальше от всего вот этого!» И с таким надрывом дядька все это выговорил, что мне стало совсем не смешно. Я покрутил головой и сказал: „ Ну и… зафитили. Че тебе мешает? Собирай рюкзак и – вперед.» Дядьку всего передернуло даже от моих слов: «Да? Рюкзак, говоришь, собери? А выводок мой – ты будешь на жратву зарабатывать?! Какой поход, когда я забыл, что такое выходной-то! Кроме работы, только и знаю, что по калымам да по халтурам. Я уж не помню, когда в последний раз вот так стоял с пивом. Все бегом, наспех! Нет, это что – жизнь? Это жизнь, по-твоему, я тебя, щенок, спрашиваю?! Все от нее удовольствие – это пива нахлебаться! Не, ты подумай своей башкой – все удовольствие, для чего живешь – это пиво! Хыть-тьфу!!!»

Ай да композиция!

Впервые я остался без документов в середине 80-х годов. В те времена я каждый год по весне ехал в Гурьев (который нынче Атырау) на полевой сезон. Там находилась база нашей геологической экспедиции, в которой я работал бурильщиком. Вот и в тот раз я тихо-мирно катил на работу в поезде «Москва – Душанбе». Не шалил, никого не трогал. Примуса у меня не было, так я соседям кроссворды разгадывал. А потом… а потом как всегда. У меня увели сумку и с вещами и с документами. В те времена я не помню ни ОДНОГО случая, чтобы у меня проверили документы. Хотя мотался по Союзу постоянно и трезвенником не был. Но при всем при этом был я местами личностью законопослушной, поэтому от большого ума распрощался с соседями и слез с поезда в Актюбинске. На вокзале обратился к милиции нашей доблестной и все объяснил. Рассказы мои записали, а мне сказали – все проверим, и если потвердятся твои… показания – выдадим новый паспорт. А пока – месячишко у нас посидишь. До выяснения. Так я впервые столнулся с таким заведением, как приемник – распределитель.

Впоследствии я узнал, что в подобных конторах постоянно практиковалась сдача бродяг в аренду. Либо на день, либо… насовсем. От цены зависело. А вот тогдашний начальник приемника в Актюбинске сделал проще. Он договорился с кондитерской фабрикой и бродяги колотили ящики под конфеты. За это они получали по вечерам тарелку каши и пачку самых дешевых сигарет. Раз в неделю приезжала машина с тарной дощечкой, в которую после разгрузки закидывали готовую продукцию. Два бродяги, по мнению начальства не склонные к побегу, ехали на фабрику в качестве грузчиков. Однажды мне довелось в этой роли выступить.

Пока мой напарник занимался разгрузкой – погрузкой, я в соответствии с полученными инструкциями бегал по цехам с двумя наволочками, которые быстро наполнялись всякой… кондитеркой – конфетами всех сортов, мармеладом, ломаным шоколадом… А потом я заблудился и попал в подвал с длинными стеллажами, на которых стояло множество здоровенных разноцветных стеклянных бутылей. Какой – то древний дед вылез из-за стола, за которым сидел, и спросил: «Из кутузки, што ль?» Получив утвердительный ответ, налил мне один за другим два стакана кондитерской «композиции». Убийственная жидкость градусов семидесяти крепостью и очень вонюче – ароматная.

Очнулся я уже в кутузке на нарах. Под глазом был свежий синяк – сувенир от дежурного по приемнику – распределителю. А на словах он мне велел передать – «пусть радуется, что здесь срока не добавляют. А то бы он у меня отсюда вышел вместе со мной. Я – на пенсию, а он – на свободу!»

Искусство принадлежит народу

«Так случиться может с каждым, если пьян и мягкотел.» Я напевал эту песенку себе в утешение, проходя мимо парковых скамеек и заглядывая под них в поисках пустых бутылок. Да, да! Бутылок! А что прикажете делать, если очень-очень кушать хочется, а в карманах – и рупь не ночевал!

Ну, если вам интересно – могу объяснить. Работал я в те года в Актюбинской области на своих буровых. А в родной город Москва наведывался, как гость – культурки прихлебнуть. Вот и в этот раз приехал я в Москву – как приличный человек. Что-то затосковал я по цивилизации. Захотелось вдруг обойти все музеи, изучить новинки ВДНХ; если получится – попасть в театр на Таганке и в театр Ленком. Посмотреть там на живых Высоцкого и Караченцева. Чтоб было потом о чем рассказать браткам – буровикам. В общем, планов – громадье… И началось все хорошо. Выставку достижений народного хозяйства за день всю облазил. А вот когда на музеи переключился… В Третьяковской галерее познакомился я с женщиной. Точнее сказать – она со мной познакомилась. Она меня научила, как надо на картины смотреть через дырку в кулаке. Чтобы рама в глаза не бросалась. Дама солидная такая. В темном костюме, в очках, никакой помады на ней. Слово за слово – разговорились. Она, как узнала – зачем я приехал – руками всплеснула. «Бож-же мой! И у кого-то еще поворачивается язык ругать современную молодежь! Уровень развития у нее, видите ли, низкий! Запросы, понимаете ли, примитивные! Вот стоит передо мной современный молодой человек, который приехал из Актюбинска в Москву не на футбол! Не на концерт каких-нибудь звезд эстрады!» Ну, в общем, и так далее, и так далее. Я, честно сказать, с отвычки малость сомлел от удовольствия. Не приходилось мне про себя такое слушать. Я еще, помню, резко зарубил себе на носу: «Следи за языком! Соответствуй… непримитивному запросу.»

Пригласила она – звали ее Изольда – меня к себе. Вроде как альбомы испанских художников посмотреть и с мамой познакомить – чтоб утешить ее. Показать, что не вся нынешняя молодежь – алкоголики и наркоманы. Я замялся – с пустыми руками не привык по гостям шастать, а тут… Жевал, жевал мочалку, а Изольда мне и говорит: «Да прекратите вы выдумывать. Ничего не надо. Мы с мамой одну бутылку коньяка уже полгода пьем, и в ней еще больше половины.» Я встрепенулся: «Изольда! Один момент!» И нырнул в ближайший магазин. Там взял три пузыря коньяка «Арарат» и кучу всяких шоколадов. Этой… Изольде сказал: «Чтоб вам еще на полтора года хватило.» Какой приятный смех был у этой дамы…

В общем, вся эта история выеденного яйца не стоит. Мама ее оказалась вовсе и не мама, испанских альбомов там и в помине не было, и за полгода эта пара… искусствоведок, по-моему, вполне бы выдула железнодорожную цистерну коньяка. В три дня и три ночи они посадили меня на мель. Я вылетел в трубу. Даже неприкосновенный запас каким-то образом улетучился. Когда до них дошло, что коровка перестала доиться, они, не мудрствуя лукаво, поинтересовались у меня – есть ли у меня в Москве знакомые. По той простой причине, что им срочно приспичило ехать в Сыктывкар к тетке. Ну, ясно… Я только и спросил, одевая кроссовки: «А что, тетка – она тоже… художница?»

Вот такие пироги. С котятами. В первую очередь я, как Мимино, продал часы (в отличие от него – удачно). И, как в песне Владимира Семеновича (у него, по-моему, на любую ситуацию в жизни песня найдется!): «В Сочи рупь последний трачу – телеграмму накатал: «Шлите денег! Отбатрачу. Я их все прохохотал.»

Нда-а… Девять дней сидел я на диете. Правда, один раз повезло. Нашел я столовую, где хлеб на столах лежал бесплатный, чай в титане – тоже бесплатный. Картофельный гарнир стоил четыре копейки порция. (Я рассказываю о 70 – х годах.) И как-то ем я этот гарнир – чувствую, вроде жила какая-то попалась. Обсосал я ее, вытянул изо рта и – читаю на ней: «Беломорканал»! Мундштук от папиросы! Я ради смеха пошел показывать его официанткам. А они решили, что я хочу скандал закатить, и очень быстро принесли мне целое блюдо котлет – типа, на, ешь, только не ори. От я наелся тогда… А потом, как дед Щукарь, страдал. Хорошо, хоть в те времена туалеты бесплатные были…

Балык, хиппи и цивилизация

Вот и закончился очередной полевой сезон. Гуд бай, моя буровая, до весны. В кармане лежит любимая книжка с очень интересным содержанием – в смысле, сберегательная. Ну, конечно, там же и купюры на дорожные расходы. В левой руке – увесистая сумка с банками икры, севрюжьим копченым балыком, бутылками не скажу с чем, сайгачьими рогами, черепашьими панцырями и… прочей экзотикой. На правом плече висит чехол с гитарой, а в руке зажат билет в купейный вагон на душанбинский поезд до Москвы.

Подошел я к своемы вагону. У входа стояли две проводницы – не то, чтобы уж совсем красавицы, но для сельской местности – вполне даже аппетитные. Глядя на мою гитару, одна другой сказала: «Том, ты посмотри! Еще один музыкант на нашу голову». Ну, я сразу не стал их охмурять, учитывал свою полугодовую одичалость в пустынях. Отдал билет, поднялся в вагон и стал устраиваться в своем купе, в котором, кроме меня, никого не оказалось. Позже я выяснил, что вообще на весь вагон было всего пассажиров с десяток.

Ладно. Расположился я. По причине жары и духоты остался в тоненьком трико и майке. Зашла проводница, принесла постельное белье. Посмотрела на меня смеющимися глазами: «Парень, а ты случайно не хиппя?» Свят-свят! Я покрутил башкой: «А что, есть нужда в хиппи?» Деваха фыркнула: «Да не, нам и одного от пуза». И ушла.

Несмотря на жарищу, я не стал нарушать древних традиций. Конец сезона – это конец сезона. Праздник, так сказать. Поэтому я достал из сумки бутылку водки, балык, маленькую дорожную баночку икры – остальные банки были трехлитровые – и хлеб. Чертыхнувшись на свою забывчивость – типа, сразу не мог спросить! – пошел к проводицам за стаканом. В проходе у открытого окна стоял такой колоритный персонаж, что я даже чуток в ногах запутался. Густая грива нечесанных волос лежала на плечах, на голый торс было надето натуральное пальто, застегнутое в районе груди на здоровенную медную булавку. Завершали картину какие-то красные подштанники в обтяжку и босые ноги. Протискиваясь мимо этого персонажа, я заметил, что в его купе – соседнем с моим – на столике стоит коньяк и всякие цветастые консервные баночки, а на спальном месте лежит гитара.

Взял я у девчонок стакан, сказал им, что чай мне пока не нужен, и вернулся в купе. Сначала я хлопнул за окончание сезона – «Дай Бог, чтоб не последний!», потом, чуть погодя, за спокойное путешествие. Заел икрой и балыком, покурил в открытое окно и растянулся на влажных простынях. Стал… адаптироваться к цивилизации.

Колеса убаюкивающе постукивали, и я лежал в какой-то полудреме. Очнулся от громкого голоса, который провозглашал: «Хиппи – это вершина человеческого сознания! Дальше ничего не будет. Все развалится, а останется одна только свободная любовь!» Послышался голос одной из проводниц: «Ну, ты говорить-то говори, а руки не распускай» Другая добавила: «Да! Не лапай, не купишь! Лучше налей». Насколько я понял, обе девахи сидели у моего экзотического соседа.

Спустил я ноги на пол, набухал себе допинга, выпил просто так – беспричинно. Провалиться мне на этом месте, но я не стал бы этому хиппи кайф ломать. Если бы он по требованию мамзелей не взял гитару и не начал петь. Репертуар у него был чисто московский дворово-иностранный, середины эдак шестидесятых годов. Когда этот апологет свободной любви заголосил буквально следующее: «Камола твистуген, твистуген славсаном!..» – я только охнул. Одна из проводниц, видимо, уже в лирическом настроении сказала певуну: «Ну-ка, подыграй мне!» И завопила: «Льет ли теплый дождь, падает ли сне-е-е-ег!» А хиппи сопротивлялся и орал: «Про любовь лучше вот эта! Эзверэнибади гойн ту лысан ту май стори!..»

От такого душераздирающего вокала куда только мой хмель девался и… цивилизационная адаптация. Я сдержал первый позыв накормить барда его собственным пальто, достал из чехла свою подругу шестиструнную и заорал, что есть мочи: «А-а-а-астался у меня на память о тебе па-а-артрет твой, па-а-артрет работы Павла Пикассо-о-о-о!..» За стеной воцарилась тишина. Потом в мою открытую дверь сунулся самодельный хиппи: «Ты че так орешь-то?» А я тут же запел с цыганским надрывом, но а-капелла: «Уйди! Совсе-е-ем уйди!,,» Он открыл рот, но сказать ничего не успел. Его весьма бесцеремонно оттолкнули, и ко мне в купе зашли обе проводницы. Уселись напротив и одна – Тамара ее звали – попросила: «Спой еще. Чего-нибудь человеческое.» И покосилась сердито на угрюмого хиппи.

В общем, попили мы водочки, попели хором песни, поели моих каспийских деликатесов с жареной картошкой, которую Тамара принесла. А потом Лида, глянув на нас с Тамарой, улыбнулась: «А пойду-ка я коньяк допивать. С восьминогами.» И вышла, закрыв за собою дверь.

Вот так я до самой Москвы и адаптировался. К цивилизации…

Венецианские понты

Мой сосед в Москве, бывший кандидат физико-математических наук Сергей – теперь он менеджер по продажам в элитном мебельном салоне – как-то сказал мне: «Вот чего бы я совсем не хотел – так это в советскую власть вернуться. Да можешь мне не говорить, что большинству тогда лучше жилось. Я и сам это знаю. При всем бардаке порядка больше было. Про бесплатную медицину и образование я вообще молчу. Но… Я сейчас никакую медицину не променяю на то, что я могу запрыгнуть в ероплан и – оп-па! – в Средиземном море бултыхаюсь! Оп-па! – в Мюнхене баварское пиво пью! Оп-па! Я в парижском отеле просыпаюсь, и тамошняя горничная, кроме себя – еще и кофе в постель подает. Это, я понимаю – можно жизнью назвать. А то – мои старики за всю жизнь, которую пропахали, глаз от станка не отрывая – один раз в Сочи съездили. И все оставшиеся дни жили воспоминаниями – ах, какое море! Ах, какой пляж! Реликвия у нас в доме была – ох, помню, берегли ее! И, знаешь, что? Сочинская дешевенькая шкатулка из ракушек! Бож-же мой! А вот я – так я уже не помню – ты понял? – не помню, где был, а где не был!»

Я в ответ махнул рукой: «Буржуй – он и есть буржуй! Жердинского на тебя нету! Ведь по всяким своим Египтам сколько бабок ты уже просифонил! А вспомни – ведь сам как-то бурчал, что тебе по барабану, какое у этого моря название. Тебя волнует только то, что там тебе никто, как у нас, на пляже не заедет в морду виноградной кистью.» Сергей отрицательно помотал головой: «Когда это было? Сто лет назад? Мне теперь – очень большая разница, куда я еду. Взять Венецию. Она – одна! И ее ни с чем не спутаешь. Это же кино натуральное! Еду с подругой в лодке со срамным названием по единственному в мире городу, в котором вместо улиц – каналы. И везет тебя в этой лодке по этому каналу местный бандюган с кавказской физиономией, а ты жмешь свою подругу и думаешь – то ли этот ара—лодочник серенаду вам споет, то ли веслом по балде приласкает. И – потихоньку—полегоньку – догоняешь ты, что это не кино, а это ты, пацаненок из-под Владимира, смотришь в небо Италии и слушаешь песни Венеции… Да что я тебе объясняю, бесполезно это – пока сам своими руками не пощупаешь.»

Я ухмыльнулся: «Где уж нам уж… за печкой-то сидя. Ты только теперь прими в расчет, что скоро могут закрыть для туристов твои каналы—серенады. Как раз я вчера, что ли, читал, что из-за вас – больно много желающих стало на тамошних лодках кататься – не выдерживает город. Разваливаться начинает. И чем дальше – тем больше. Это я к тому, Серега, что, езжай в свою обожаемую Венецию, пока ее не закрыли.

Вспоминая мамонтов…

Был у меня в жизни приятель Сережа. Из рафинированных интеллигентов. Причем таких, которые уже с детства знают, што им от жизни нужно. Даже из спорта они осваивали только теннис – в гольф тогда в СССР особо не играли. С этим Сережей мы и учились в одной школе, и жили в соседних домах, и в Школу юного журналиста при журфаке МГУ – тоже вместе пошли. Но на каком-то этапе дороги наши разошлись. Я орал, не хуже Соловья-Разбойника: «Ну, здравствуй, настоящая жизнь!» А Сережа скептически хмыкал, тренировался на кортах с нужными людьми, учил всякие языки и… ну, в общем, вел себя прилично. Закончилось наше знакомство после его заявления о том, што я стал ему совершенно неинтересен, и он не желает тратить на меня свое драгоценное время.

Ну, Бог с ним. Я вспомнил о нем только потому, што Сергей ходил на репетиции факультетской группы «Второе дыхание», где он (на репетициях) исполнял роль ритм-гитары. Ну и я по-приятельски стал туда шляться – просто посмотреть-послушать. Правда, был тама некто Кириллов, который, по мне, неизвестно – зачем там оказался. Так он меня хотел присоседить заниматься аппаратурой. Типа, таскать ее туда-сюда. Но я в молодости был грубый, поэтому у Кириллова ничего не получилось.

К чему я это вспомнил? Да к тому, што на этих самых репетициях я и познакомился с Игорем Дегтярюком, Максом Капитановским и Виссарионом Меркуловым (которого Игорь звал Виссариком).

Даже на мой непросвещенный взгляд сразу было видно, што для Виссарика эти занятия музыкой были просто хобби. В отличие от Игоря и Максима, для которых это была их жизнь – прошлая, настоящая и будущая. О Виссарике только и помню, што он мне джинсы продал не особо дорого – никак не мог найти достаточно длинноногого клиента. Вот я ему и пригодился с моими 195-ю см.

Игорь тогда играл на басу. У него был очень красивый инструмент – австрийский, по-моему, бас-скрипка фирмы «Лайон». Ох, как Игорь на нем шарашил! Бывало, он начинал под басовую партию петь битловские песни – я потом ему говорил – типа, Игорь, на хрена тебе группа, тебе можно одному выступать. Но однажды Виссарик обронил фразу: «Похоже, Игорю надоели уже четыре струны…» Так оно и оказалось. Игорь занялся соло-гитарой и, по мнению авторитетных людей, весьма в этом преуспел.

Может быть, мне просто везет в жизни на хороших людей. Но у меня до сих пор есть уверенность, што талантливый человек не может быть плохим. С Игорем мы, попивая пиво из буфета журфака, говорили о чем угодно. Его любые темы мне были интересны, мои – ему. (В этом он сам однажды признался: «Хоть поговорить есть с кем. Сережа твой – уж больно себе на уме…») За год знакомства я видел Игоря сердитым только один раз. С ним постоянно ходила какая-то подружка. И вот раз она сидела на столе, Игорь подошел сзади, взял за плечи, положил на стол и поцеловал. А она его укусила за губу. Ну и рожа у него была в тот момент! Он, пожевывая укушенную губу, пробурчал: «Дура…». Потом увидел, што я давлюсь от смеха, сверкнул глазами, помолчал, заржал и начал бегать за мной по комнате с криком: «Убью, гад…»

То, што я сказал насчет талантливых людей – в полной мере относится и к Максиму Капитановскому. Как он стучал по барабанам – не мне судить. Но уже через пару дней, глядя на него, я обзавелся палочками и с утра до вечера (первое время) стучал по резиновому коврику, положенному на табуретку. Максим показал мне, как палки в руках держать, и подарил книжку типа самоучителя – наверное, штоб я ему голову не морочил бестолковыми вопросами. А еще мне очень, помню, понравилась его сидушка, на которой он играл. Круглое сиденье, железная палка – и никаких упоров! То-есть, особо не расслабишься, сидючи. Надо было постоянно помнить о равновесии. Сразу становилось ясно – человек пришел работать, а не ж…у отсиживать.

Вот повспоминал, и накатила грусть-тоска. Светлая. Каких людей я знал! И хрен с ним, што из меня не получился ни гитарист, ни… который на ударной установке. Зато жил я в одно время и был знаком с хорошими Людьми!