Loe raamatut: «Через годы и испытания»
Глава I. Детство в уральской глубинке
Побуждением к написанию настоящих этюдов послужила жгучая потребность защитить то время, те ценности, в которых мы жили, в которые мы верили.
Нас презрительно называют «совки», «быдло», «нищеброды», уважительно «дети войны», «поколение победителей», «трудяги».
Мы пережили сталинскую эпоху, хрущевскую «оттепель», брежневский «застой», андроповскую попытку дисциплинировать народ, горбачевскую «катастрофу», ельцинское десятилетие разгула «ДЕРЬМОКРАТИИ», анархии, гибели советской промышленности. Внимательно вглядываемся в «новую Россию» Путина.
Бытовые сюжеты, которые описываются в этих записках, нужны тем, кто не видел войны, разрухи, «перестройки», контрреволюции, процессов реставрации капитализма в нашей стране. Это прежде всего нужно молодому поколению, нашим внукам и правнукам, сознание которых деформировано «новым мышлением», сказками типа «запад нам поможет», обманками типа «процветающие цивилизованные и демократические страны», «толерантность», «счастливый Запад», «добрый Запад» …
Заметки написаны не писателем, не журналистом, не гуманитарием. Сведения об авторе есть в Интернете. По образованию я инженер-металлург, выпускник металлургического факультета Уральского политехнического института им. С.М. Кирова (в настоящее время Уральский федеральный технический университет). Литейщики страны знают меня как специалиста, разработавшего технологию получения высокопрочного чугуна с шаровидным графитом без применения сфероидизирующих модификаторов, а также как изобретателя нескольких десятков новых чугунов с особыми свойствами на принципиально новой основе (Fe-C-Al).
Экономистам страны я известен как автор нового научного направления – экономическая синергетика, синергетический менеджмент, синергетический рынок.
Обращение к бытовой тематике связано с моим несогласием с той политикой, которая проводится в общеобразовательной и профессиональной вузовской подготовке молодежи. В данном произведении я постараюсь писать только о том, что видел собственными глазами, стараясь не пользоваться слухами и ненадежными источниками. Слишком много лжи вылито на головы молодежи, и это очень опасно.
Кузнецов Борис Леонидович,
Профессор, доктор технических наук.
Отец
Мой отец, Кузнецов Леонид Иванович, интересен тем, что не получив сколько-нибудь серьезного образования, он был компетентен во многих сторонах хозяйственной, политической, общественной деятельности, состоял более сорока лет на руководящей партийной и советской работе и добивался немалых успехов.
Своего деда по отцу я не видел. Он погиб на строительстве Риддерского комбината полиметаллических руд (Казахстан) до того, как у него появились внуки, то есть я и мои братья.
Семья отца была очень бедной. Отец появился на свет в 1911 году, после того как его семья по реформе Столыпина перебралась в Казахстан из Курской губернии и прожила там в глубокой бедности несколько лет в деревне Николаевка Акмолинской волости (Северный Казахстан).
В три года Леня Кузнецов потерял мать. Мачеха была неплохой хозяйкой и хорошо относилась к пасынку. Но надо было выживать. В четыре года Леню отдали более богатому соседу пасти его стадо коров. Леня привязывал себя веревкой к быку и таким образом ему удавалось немного «прикорнуть» на солнце.
Две зимы Леня Кузнецов ходил к демобилизованному солдату, который учил его читать, писать и считать. Платили отставному солдату картошкой и отработкой.
В 1920-ом году отец и сын Кузнецовы поехали на заработки в Риддер, поселок в Рудном Алтае, где разворачивалась большая стройка – комбинат по добыче и переработке полиметаллических руд. Старший Кузнецов, Иван Платонович, устроился строителем, а младший, Леня, стал учиться на каменщика.
В результате несчастного случая старший Кузнецов Иван Платонович упал с лесов и погиб (возможно, причина смерти была другой).
Леня Кузнецов успешно овладел специальностью каменщика, вступил в комсомол и вскоре был избран секретарем комитета комсомола Риддерстроя, треста, возводившего промышленные объекты и жилой фонд поселения Риддер (в 1941 году Риддер был переименован в город Лениногорск Восточно-Казахстанской области). Из Риддера он в 1930 году был призван в армию, в пограничные войска, расположенные в Азербайджане.
Мой дед Кузнецов Иван Пантелеймонович
На одном из учений в горной местности комсорг роты сержант Леонид Кузнецов после пятидесятикилометрового перехода с полной выкладкой в умопомрачительной жаре прильнул к холодной ключевой воде, стекающий с гор и … получил тяжелейшее воспаление легких. В конечном счете это привело к тяжелому заболеванию астмой, которая мучала его всю жизнь.
…1935 год. Воинская часть, в которой служит Леонид Кузнецов, располагалась в пригороде Баку Сабунчах, и на свидание с пионервожатой Валей приходилось ездить в Баку… Однажды пионервожатая Валя пришла на свидание с подружкой Верой Казанской, которая работала в этой же школе бухгалтером. Состоялось знакомство Лени с Верой. Через некоторое время закончился срок службы Лени Кузнецова и состоялась его свадьба с Верой Казанской.
Встал вопрос – куда ехать?
Комиссар полка дал совет – ехать в Свердловск, в бурно развивающийся индустриальный город, пообещав дать рекомендацию и хорошую характеристику для поступления в комсомольскую школу при Свердловском обкоме ВЛКСМ.
Молодая семья берет свои простенькие чемоданы, покупает на накопленные деньги персидский ковер и выезжает в Свердловск. Там семью поселяют во Втузгородке в общежитии Уральского индустриального института №6, Леня посещает лекции в Комсомольской школе, Вера ездит на работу в Центр города в особняк инженера Ипатьева – тот самый, в подвале которого расстреляли царскую семью Романовых.
Леонид проучился в Свердловской комсомольской школе всего три месяца. Неожиданно его пригласили в обком ВЛКСМ и сообщили, что его будут рекомендовать первым секретарем райкома ВЛКСМ в поселке Шаля, на западе Свердловской области.
Взяв два чемодана и персидский ковер, семья выехала в Шалю, в поселок в 160 км от Свердловска.
По пути из Баку в Свердловск семья демобилизованного пограничника заехала в деревню Дмитриевка, которая находилась в Пензенской области в 30 км от Сызрани и 15 км от Вольска.
В Дмитриевке в местной церквушке и школе при ней служил отец Веры Кузнецовой Дмитрий Никифорович Казанский со своей женой Олимпиадой Николаевной Казанской.
Мой отец пограничник Кузнецов Леонид Иванович
Моя мать Кузнецова (Казанская) Вера Дмитриева
Дмитрий Никифорович Казанский происходил из очень бедной семьи Гуляевых. Но за выдающиеся способности был принят в Казанскую духовную семинарию, по окончании которой получил духовный сан, фамилию Казанский и церковный приход в деревне Дмитриевка в Пензенской губернии. У Дмитрия Казанского было три брата, которые тоже получили духовные звания в Казанской духовной семинарии и приходы в Пензенской, Саратовской и Самарской губерниях.
В музее города Балашова Саратовской области была выставлена переписка Дмитрия Казанского с Ильей Ульяновым, что говорит об активной позиции Д. Казанского. Советскую власть он не принял.
По женской линии семья Казанских была связана с семьей Сургучевых, известной в Сызрани и Балашове. Братья Казанские не приняли советскую власть, и появление демобилизованного пограничника в семье антисоветски настроенного Дмитрия Казанского было встречено холодно.
В 1938 году все братья Казанские были репрессированы.
Никто из нас, детей Кузнецовых, не видели, не слышали, не знали своего деда Дмитрия Казанского.
Шаля
Шаля – небольшой поселок на Транссибирской магистрали на перегоне между городом Молотовым (ныне Пермь) и Свердловском (ныне Екатеринбург).
В 1937 году этот небольшой поселок (основан в 1904 году) получил статус районного центра (до этого тот находился в селе Сылва).
В Шале не было даже роддома, и Вера Кузнецова, молодая жена секретаря райкома ВЛКСМ, уехала рожать первенца в город Белинск Пензенской области, где жили в это время ее мать и старшая сестра Катя. Первенца назвали Юрой.
Работать комсомольским секретарем пришлось недолго. Освободилось место председателя Шалинского райисполкома и двадцатисемилетнего Леонида Кузнецова избрали на эту должность. На молодого руководителя легла ответственность за развитие одного из районов Свердловской области.
Новому председателю райисполкома выделили жеребца Стрекулиста, кошёвку (телегу с сидением) и соответствующую амуницию.
Вокзал станции Шаля
В 1939 году родился второй сын – Боря, то есть я. Первое, что я запомнил из раннего детства, это соленый запах лошадиного и человеческого пота, исходивший от отца. В гимнастерке, оставшейся от армии, с револьвером на широком ремне, верхом на Стрекулисте он ездил по району, организуя колхозы, выполняя план по заготовкам хлеба, сена, овощей, молока, мяса…
Второе сильное впечатление, оставшееся от раннего детства, – строительство торцевой (выложенной деревянными чурочками) дороги.
Строительством руководила Сметаниха, дородная женщина с зычным голосом, жена первого секретаря Шалинского райкома ВКП (б) Сметанина. Тот был первым лицом в поселке и во всем Шалинском районе. По должности ему полагалась «Эмка», легковая машина М1ГАЗ. Но проехать на ней даже по поселку можно было только в засушливую погоду. Местность там удивительно красивая, но очень болотистая.
Сметаниха в восемь утра выходила из дома и своим зычным голосом начинала звать женщин поселка на строительство торцовки. Женщины выходили, она распределяла участки и закипала работа.
«Эмку» на ходу я не запомнил, она все время стояла возле дома Сметанина. Но смотреть на нее я мог часами. Такие машины я видел в книжке «Календарь колхозника», и они мне казались каким-то чудом.
Из других чудес я запомнил черную тарелку репродуктора, который «умел» говорить и петь, и будильник, который можно было разбирать на части.
Еще из довоенного детства я запомнил железную дорогу, поезда, с грохотом проносящие по ней и… аэроплан в небе. Когда он летел, все жители поселка выбегали из домов и зачаровано смотрели на него.
Шаля состояла из одной улицы. Но в «Календаре колхозника» я видел картинки с большими городами, машины на гусеницах (тракторы), портрет И.В. Сталина и каких-то других «дядей» …
У нас, в отличие от большинства семей Шали, была черная тарелка репродуктора. Оттуда доносились песни, в которых были слова «дан приказ ему на запад, ей в другую сторону, уходили комсомольцы на гражданскую войну», «если завтра война, если завтра поход, будь сегодня к походу готов», «над границей тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят, в эту ночь решили самураи перейти границу у реки…», «бей винтовка метко, без пощады по врагу, я тебе моя винтовка острой саблей помогу…», «три танкиста, три веселых друга – экипаж машины боевой».
Приближение войны ощущалось все отчетливее.
Отец с первенцем сыном Юрой
Война
22 июня 1941 года в Шале был яркий солнечный день. Воскресенье. Планировалось массовка за поселком. Народ уже собирался и двигался за поселок в сторону Сылвы.
… я увидел аэроплан. Он летел низко, от него отделялось что-то белое. И превращалось в листовки. Люди читали, мрачнели, женщины плакали, выли… Это были листовки с сообщением о том, что на нашу страну вероломно напала Германия.
Таким я запомнил первый день войны.
Тревога и горе поселились в Шале.
Чаще стали проходить через станцию поезда с солдатами и вооружением. В сторону города Молотова двигались эшелоны с бойцами, пушками, танками. В сторону Свердловска – теплушки с эвакуированными и оборудованием.
По улицам ходили группы подростков с деревянными ружьями. На поляне за поселком их учили штыковому бою с фашистами.
За поселком рыли противотанковые рвы и ставили ежи.
В садике вместо обычного супа стали давать суп с крапивой.
На станции Шаля досками была огорожена площадка, на которой разгружали жмых для коров. Мы, пацаны, пролезали под забором и «воровали» по кусочку жмыха. Он казался вкусной едой. Площадку вскоре ликвидировали. С едой стало хуже.
Семья разрасталась, в ноябре 1941 года появился младший брат – Сергей. До войны родители приобрели комод, утюг, будильник, патефон, кухонную утварь и радиопродуктор.
1941-й грозный год. К октябрю фашистская армия приблизилась к Москве на расстояние до 18 км, и немецкие командиры уже видели в бинокли Кремль.
В сентябре 1941 года я впервые увидел отца в шинели и буденовке… Он уехал в Свердловск, потом на фронт. Но через два или три дня он вернулся в Шалю и продолжил работать председателем Шалинского райисполкома.
…В октябре 1941 года наступление немцев продолжалось. Юрий Левитан своим стальным голосом доводил до населения СССР «… От Советского информбюро… вчера наши войска оставили города…»
Устоит или не устоит Москва? Эта тревога снедала даже до нас, детей.
Однажды я слышал разговор отца и матери. Отец говорил, если немцы возьмут Москву и двинутся на Урал, мы уйдем партизанить в леса…
Наша семья жила на втором этаже бревенчатого двухэтажного дома, где мы занимали две комнаты, одна из которых была кухней, столовой и спальней. Поднимались на второй этаж мы по длинной лестнице.
Детсад неделями не работал. Нечем было кормить детей.
Многие дети и подростки потеряли отцов и искали работу. Мать устроилась на работу и пришлось взять девушку в нашу семью заниматься детьми. Девушка была из деревни. Когда родители уходили на работу, к ней по лестнице поднимался обросший молодой человек в шинели. Девушка давала ему еды. Они были, видимо, из одной деревни. От человека в шинели пахло сеном. Он жил на сеновале. Потом его не стало. Говорили, что это дезертир. Родители отказали девушке и приняли другую, которую звали Ганя. Эта была девушка лет тринадцати. Нам она понравилась.
Если по поводу того, кто спас Россию в 1941-м, можно еще поспорить – Сталин? Жуков? Рокоссовский? Конев? Говоров? – то на вопрос: чему Россия обязана спасением от голода, ответ может быть такой – картошке!
Во время войны голод, если не всегда, то почти всегда, укрощался картошкой. Ее жарили, варили, парили. Из нее делали крахмал, оладьи, ее ели в мундире и без, разваристую и мороженую, рассыпчатую и водянистую… Временами ее было много, временами ее не хватало. И тогда приходил страх – выживем или нет.
Во время войны и после войны было много нищих. И они просили: «дайте кусок хлеба или картошечку.»
Я не знаю, есть ли памятник картошке. Но он должен быть в каждом российском поселении. Мы жили и победили благодаря картошке. Она заслужила памятник.
В садике мы спали на парусиновых раскладушках. Просыпались от зычного голоса Левитана «От советского информбюро… советские войска оставили город…»
Некоторые эшелоны с Запада делали остановки в Шале. Из них выгружали больных и иногда мертвых детей. Про эти эшелоны говорили: «Из Ленинграда». Для детей, эвакуированных из Ленинграда, был открыт детский дом. Взрослые из эшелонов просили еды. Жители Шали что-то давали им. Эшелоны уходили на Урал, в Свердловск, в Сибирь. Некоторых взрослых снимали с поездов и подселяли к местным жителям. В нашу квартиру, состоящую из двух комнат, подселили врача Лену, эвакуированную из Ленинграда. Ей очень понравился мой старший брат Юра, и она просила мать полушутя- полусерьезно отдать его ей на усыновление. Лена патронировала Юру, и когда он болел, она ночью дежурила вместе с матерью возле него.
Вести с фронтов приходили с формулировкой «… советские войска после тяжелых боев оставили города…».
Дважды я видел отца в буденовке и шинели. Это означало, что он уходит на фронт. Но оба раза отъезд на фронт почему-то не состоялся. Возможно, по зрению, возможно был нужен в Шале, возможно уже появлялись признаки астмы.
У отца складывались плохие отношения с секретарем райкома партии Сметаниным. И это привело к нашему отъезду из Шали.
При проведении компании по подписке на заем отец дал повод для снятия его с работы. Я слышал от отца, что на него готовилось покушение. Крестьяне в тех местах жили на хуторах. Жили сравнительно неплохо. На Урале никогда не было помещиков, и они были довольно независимыми.
Выполняя «планы», «решения», «указы» и т.п. отец с утра седлал Стрикулиста и выезжал в район в колхозы, выполнять планы по пшенице, ржи, ячменю; обеспечивать подписку на займы, помогать фронту…
Недалеко от Шали жил зажиточный крестьянин, когда-то он служил денщиком у генерала Брусилова. В тот раз отец доехал до хутора, где жил бывший денщик. Отец отобедал у хозяина хутора и должен был ехать дальше. И тут хозяин хутора спросил, по какой дороге он поедет. Отец объяснил свой план. Хозяин посоветовал отцу не ехать той дорогой, т.к. там его ждут недруги с намерением расправиться с ним. Отец учел совет хозяина хутора. Покушение не состоялось. Но недруги сделали свое дело. Они направили письмо Сметанину, тот дал ему ход. В письме утверждалось, что Кузнецов ведет подписку на заем под дулом пистолета. Отца сняли с должности председателя Шалинского райисполкома и направили директором мехлеспункта на севере Свердловской области в 15 км от города Серова. (Сметанин после войны работал в Артемовске секретарем горкома партии. Они с отцом встречались на партийных активах, но не как друзья…)
Поселок Шаля в настоящее время все чаще упоминается в историях, связанных с появлением НЛО в Пермском аномальном треугольнике.
Из нашей семьи никто больше в Шале не бывал. Но память о Шале осталась в связи с началом Великой Отечественной Войны.
1943 год. Сводки с фронтов, которые озвучивал Ю. Левитан, были разные. Где-то Красная Армия отступала, а где-то уже наступала (Сталинград, Курск…)
В голосе Ю. Левитана слышалось все больше стали. Красная Армия наступала.
Вспомнился разговор родителей. Как-то приехав из Свердловска, отец сказал почему-то шепотом, что в облисполкоме видел жену Юрия Левитана, того самого, который каждое утро неподражаемым голосом произносил «… от Советского Информбюро…»
Отец где-то заказал 2 сундука, деревянную лестницу, и семья погрузилась в теплушку. Был сентябрь 1943 года. В Шале шла уборочная. Мы закупили несколько мешков картошки. Попрощались со знакомыми. Особая дружба у отца была с Сашей Холкиным, который был его заместителем и по комсомольской работе, и в райисполкоме. В послевоенные годы он работал директором дома отдыха на озере Балтым, и умер очень молодым.
Председателем Шалинского райисполкома стал Петелин, который работал в райисполкоме начальником отдела народного образования. Судьба сведет Кузнецова и Петелина. Но это случится через несколько лет.
Красноярка
От Шали до Свердловска я не запомнил ничего. А вот Свердловск! Это много, много домов. И деревянных, и кирпичных. Большие трубы заводов. Дым, стук, звон. Железнодорожный вокзал с кирпичными одноэтажным зданием, забитый народом, и множество путей с вагонами и военными эшелонами.
Люди кишели, как муравьи. Лезли на крыши вагонов. Пытались вскочить на подножки движущихся поездов. Кто-то устраивался между вагонами. Я впервые увидел смерть. Человек упал с крыши вагона. Раздался хруст костей под колесами.
В Свердловске нашу теплушку долго держали вдали от сортировочной. Отец ходил на переговоры с железнодорожным начальством. Возвращался хмурый. Железнодорожное начальство в черных шинелях с белыми погонами было суровым и неразговорчивым. Отец выдвинул к раздвижной двери теплушки мешок картошки… Вечером нашу теплушку «подали на сортировку». Это была огромная площадь, изрезанная рельсами, на которой составлялись эшелоны на Запад, на Восток, на Север, на Юг. На сортировочной площадке была «горка». Маневровый паровоз завез туда нашу теплушку, отцепил, и мы, набирая скорость, помчались вниз. Отец скомандовал, чтобы мы за что-то ухватились. Раздался грохот. Наша теплушка врезалась в формируемый эшелон на Север.
Детский сад в посёлке Шаля, 1941 год
Детский сад в посёлке Красноярка, 1945 год
Мы заранее сели на пол и держались за металлический каркас вагона. Ночью наш эшелон двинулся на Север. Проехали белый каменный город. Это был Невьянск, бывшая столица хозяев Урала Демидовых.
Потом проезжали Нижний Тагил. Это был небольшой Свердловск, только очень дымный.
Была глубокая осень и, приехав на маленький разъезд Дровянной, где находился поселок Красноярка, мы разгрузились в высокие сугробы.
По дороге от Свердловска я видел седой Урал. Хотелось без конца смотреть на это чудо. Оно завораживает.
Красноярка встретила нас сурово. Сугробы, дремучий лес, зимняя стужа.
Дом, в котором мы поселились, был большой и холодный и нашим постоянным местом жительства (трех малышей) стали полати печи на кухне. Мы забирались туда по лестнице, которую привезли из Шали. Война продолжалась. Стальной голос Левитана «… от советского информбюро…» с перечислением городов, которые уже не оставляли, а освобождали, был как метроном, отсчитывающий этапы войны. Основными жителями были расконвоированные «колонисты».
Отец прибыл в Красноярку в должности начальника Красноярского мехлесопункта. Ему было 32 года. Пришлось выполнять план по лесозаготовкам, работать с людьми, которые были выселены по разным причинам из Центра России, и расконвоированными заключенными. Было много людей с украинскими фамилиями. Где-то рядом в лесу находились «колонии», где под охраной содержались заключенные.
Главным промышленным узлом поселка была большая пилорама, на которой делали доски из могучих деревьев Северного Урала. Там же было несколько станков для деревообработки.
Красноярка периода войны была местом, воспетым как «Лесоповал». Собственно, пилили «колонисты», заключенные в колониях, которые находились рядом с поселком. Но видеть эти колонии мы, дети, не могли. Сразу же нам объяснили, что в лес заходить опасно – там росомахи, рыси, медведи, волки… и «колонисты». А лес начинался сразу же за забором нашего дома.
Зимой сугробы в Красноярке были выдающейся достопримечательностью. Нас, детей, они закрывали с головой. Колонисты, возможно, пытались убегать из колоний, но уйти по сугробам было невозможно. Сугробы и звери – это действительно непреодолимо.
В поселке имелся магазин. По карточкам можно было покупать хлеб. На семью из двух взрослых и трех детей давали булку черного. За хлебом ходили мы, дети. Однажды я потерял карточки, которые выдавались на месяц. Месяц мы мучились голодом.
Однажды мать взяла меня в Серов. Там мы пришли на базар, и она на какую-то вещь выменяла булку хлеба. На рынке булка хлеба стоила 80 рублей. Серов произвел на меня сильное впечатление. Большие трубы металлургического завода. Каменные двух- и трехэтажные дома. Особенно поразил меня пол в этих домах. Я подумал, что он сделан из шоколадок, нагнулся, попытался вынуть плитку. Но…это был не шоколад.
В Красноярке мы наблюдали, как в Серов шли эшелоны с немецкой техникой, подбитой на поле боя (на ней были кресты). Были и эшелоны, на платформах которых находились танки со звездами, искореженные пушки. Это были наши потери. Иногда были эшелоны смешанные – с крестами и со звездами в одном эшелоне.
Когда поезд со стороны Нижнего Тагила приближался к Красноярке, все жители выбегали из домов. Особенно мы радовались изуродованным танкам с крестами. Считали, сколько их в эшелоне. С каждым годом их становилось все больше. В мартеновских печах Серовского металлургического завода они превращались в потоки жидкого металла, а потом застывали в форме слябов11 и шли в Нижний Тагил и Свердловск на броню танков.
В Красноярке был детский садик. Девочка Ганя, которая приехала с нами из Шали, укутывала нас в шубы, обматывала башлыком, сажала в короб, на дне которого был наморожен навоз и, напрягаясь, везла нас в садик. Он находился за железнодорожной линией и ей приходилось перетаскивать ледянку через рельсы.
В садике кормили плохо. Запомнилась манная каша. Была одна девочка из очень бедной семьи. Худая. С печальными глазами. Ребятишки просили ее съесть муху или жука, а за это отдавали ей кусочек хлеба. Мне было жалко эту девочку.
В садике был такой случай. Воспитатель где-то достала обшарпанного коня из папье-маше и призвала нас помочь отремонтировать его. Она принесла старые довоенные газеты, взяла ножницы, порезала бумагу на полосы, и мы стали наклеивать их на коня. Вначале работали дружно, потом ребята стали уходить. В итоге я остался с воспитателем вдвоем. Меня не тяготила работа. Других игрушек в садике не было. Воспитатель позвала меня на обед, но мне не хотелось уходить, и я пропустил обед. Когда мама с Ганей пришли забрать меня домой, воспитательница похвалила меня. Это была первая похвала, которую я получил в жизни.
В Красноярске произошел жуткий случай. Однажды мой старший брат Юра возле магазина катался на санках. Сторож прислонил ружье к стене магазина и куда-то отошел. Местный хулиган по фамилии Койкин взял ружье и навел на Юру, который стоял в пяти метрах лицом к нему. В последний момент шестилетний Юра повернулся, чтобы убежать. Раздался выстрел, Юра упал.
… Мы дома обедали. Раздался звонок. Голос в телефоне сказал отцу: «Вашего сына убили».
Отец схватил шубу и бросился к дверям. Я понял, что случилось что-то страшное. Подошел к окну и стал смотреть на улицу. Подъехала грузовая машина ЗИС. Из кабины вылез отец. В его руках была шуба, в ней – мой брат Юра. Его лицо было залито кровью. Отец занес шубу домой. Мать обтерла и переодела Юру. Отец снова завернул Юру в шубу и выскочил из дома. Машина понеслась в Серов, в военный госпиталь…
… Военные хирурги приняли Юру и спасли его.
… Из Серова он вернулся через месяц. Лицо было в дроби. Верхняя губа была разворочена, зашита и закрыта марлей.
Семья прошла по краю пропасти.
