Tsitaadid raamatust «Повесть о настоящем человеке»
Поднятый войной из зимней берлоги, он был голоден и зол. Но медведи не едят мертвечины
– Он же не летчик был, Вильямс, – сказал
критикующей меня за прямо противоположное… <…> Тот же старый, военных дней, дневник помог мне много лет спустя воскресить в романе «Глубокий тыл» картины того, как мои земляки и землячки в нечеловечески тяжелых условиях, усталые, несытые, забывая у станков о времени, с эпическим упорством и вдохновением восстанавливали на руинах родные фабрики, во дворе которых прошли мое детство и юность. Советский тыл вынес в войне не меньшую долю тягот, чем фронт. Я счастлив, если отдал
уклониться с курса, повели на свой аэродром…
когтями «чертову кожу» комбинезона. Комбинезон не поддался. Медведь глухо зарычал
Воры напали на человека, который, ничего не подозревая, работал себе в поте лица. И он не растерялся, этот человек, схватился с ними драться и дерется. Кровью истекает и дерется, бьет их чем попало. Он один, а их много, они вооружены, они его давно подстерегали. Да-с. А соседи видят эту сцену и стоят у своих хат и сочувствуют: дескать, молодец, ах какой молодец! Так их, ворюг, и надо, бей их, бей! Да вместо того чтобы помочь от воров отбиться, камушки, железки ему протягивают: на, дескать, ударь этим крепче. А сами в сторонке. Да-с, да-с, так они и делают сейчас, союзнички… Пассажиры-с… Мересьев с интересом оглянулся
то, до революции, один русский миллионер решил построить под Москвой летний дворец, да такой, чтобы подобного ни у кого не было. Он заявил архитектору, что не пожалеет денег, лишь бы дворец был совершенно оригинальным. Потрафляя вкусу патрона, архитектор построил у озера какой-то гигантский диковинный кирпичный терем с узкими решетчатыми окнами, башенками, крылечками, с ходами и переходами, с острыми коньками крыш. Аляповатым, нелепым пятном было вписано это сооружение в раздольный русский пейзаж у самого озера, заросшего осокой.
картину. Воры напали на человека, который, ничего не подозревая, работал себе в поте лица. И он не растерялся, этот человек, схватился с ними драться и дерется. Кровью истекает и дерется, бьет их чем попало. Он один, а их много, они вооружены, они его давно подстерегали. Да-с. А соседи видят эту сцену и стоят у своих хат и сочувствуют: дескать, молодец, ах какой молодец! Так их, ворюг, и надо, бей их, бей! Да вместо того чтобы помочь от воров отбиться, камушки, железки ему протягивают: на, дескать, ударь этим крепче. А сами в сторонке. Да-с, да-с, так они и делают
И читать он умел как-то по-своему – так сказать, активно: то вдруг начинал шепотом повторять понравившееся ему место и бормотать «правильно» и что-то подчеркивал, то вдруг сердито восклицал: «Врет, собака! Ставлю мою голову против пивной бутылки, что на фронте не был. Вот мерзавец!
не понимая, что же случилось со всем этим стадом тихих, неподвижных и совсем не опасных с виду людей.
