В предисловии к «Кубла-хану» – поэт решил опубликовать его только в 1816 году под влиянием Байрона, то есть спустя почти два десятилетия после написания – Кольридж рассказывает, что за день до создания поэмы он читал «Паломников» Сэмюэла Пёрчеса (англ. Samuel Purchas, 1577 [прим.] – 1626) – то самое место, где Пёрчес цитирует Марко Поло, проведшего несколько лет при дворе монгольского хана Хубилая (1215 – 1294). Вот, собственно, откуда взялось имя «Кубла»: так «Хубилай» звучит на английском языке. При этом – так уж вышло, «так совпало», пользуясь уже рассказанным анекдотом – поэт принял «два зерна» опиума. (Одно «зерно» [англ. grain], как говорит словарь, равняется 64,79891 миллиграммам, итого речь шла о примерно десятой части (0,13) грамма. Про этот несчастный опиум я собираюсь поговорить отдельно, а сейчас только отмечу, что в XVIII веке он был самым обычным, законным, общеупотребительным лекарством, и Кольридж, по собственному свидетельству, использовал его в тот день, чтобы остановить развивающуюся дизентерию. Некоторые биографы считают, что именно пристрастие к наркотику свело его в могилу. Думается, что это не совсем правда: опиум, безусловно, мог сократить годы его жизни, и всё же поэт умер от болезни лёгких в возрасте шестидесяти одного года – почтенный возраст, особенно по меркам XVIII века.)
Во сне Кольридж ясно увидел текст длиной двести или триста строк. Сразу после пробуждения он начал его записывать и сумел записать около тридцати – когда его отвлёк пришедший в Эш Фарм по какому-то делу «человек из Порлока» (с соседней фермы). Если вам интересно, то отмечу, что в английском языке с той поры появилось расхожее выражение «человек из Порлока», оно обозначает крайне неуместное внешнее вторжение, которое рушит все наши планы.
Вернувшись к работе над текстом, Кольридж к своей крайней досаде обнаружил, что помнит свой сон только приблизительно, а от поэмы – лишь восемь или десять отдельных, не связанных между собой строк.
(«Если и есть в истории литературы человек, которого следовало бы повесить, растянуть на дыбе и четвертовать, – говорил своим студентам уже упомянутый нами Лоуз, – это тот самый деловой человек из Порлока».20 )
Всё это очень правдоподобно: любой, кому снились подобные сны, знает, что их нужно записывать сразу, ни на что не отвлекаясь. Тем не менее, ряд литературоведов до сих пор считает, что всё предисловие к «Кубла-хану» – не более чем мистификация, которую поэт сочинил, чтобы оправдать фрагментарность и причудливость своего текста. В защиту мнения приводятся самые разные аргументы, например, то, что «Паломники» Пёрчеса – книга формата in folio (примерно тридцать на сорок восемь сантиметров) толщиной около тысячи страниц, которую было бы неудобно возить с собой в путешествиях и которая почти наверняка бы не нашлась на отдалённом хуторе.
Если даже это и так, то перед нами – одна из самых известных мистификаций и, может быть, самое известное авторское предисловие к поэтическому тексту. В пространстве английской литературы, должны мы добавить – хотя, к примеру, шотландский литературовед Розмари Эштон (англ. Rosemary Ashton, род. в 1947 году) опускает определение «английской»: для неё это просто-напросто «самое знаменитое, хоть и не самое точное, предисловие в литературной истории».21 Что ж, каждая культура страдает от своего этноцентризма, и английская, конечно, не является исключением.
Вообще, кажется, ни один сколько-нибудь значимый англоязычный критик за последние полвека не упустил это предисловие к «Кубла-хану» из виду. Например, Кэтлин Уилер (англ. Kathleen Wheeler) считает, что оно, вопреки тому, чем кажется – а кажется оно сухим отчётом о реальном факте – является высокохудожественным произведением.22 «Художественным» здесь, вероятно, означает «выдуманным», «сочинённым»? Чарльз Рзепка (англ. Charles Rzepka) так и вовсе заявляет со всей определённостью, что оно, предисловие, рассказывает вовсе не про историю создания конкретной поэмы. Это – описание поэзии вообще, миф о творении, о том, как божественное повеление преобразует Слово в мир.23 Вашему покорному слуге думается, что всё это, конечно, не так: подобные рассуждения будто нарочно показывают нам, как легко филолог вне зависимости от своей национальности может заблудиться в трёх соснах. Если и есть в этих рассуждениях какая-то правда, то ровно столько, сколько опиума Кольридж принял накануне написания текста: одна десятая грамма.
Но как бы там ни было, предисловие к поэме вызывает вопросы – и эти проблемные вопросы встают перед нами в полный рост. Я позволю себе их обозначить, но не будут торопиться с ответом. Вот эти вопросы.
Что есть поэзия (и в чём – специфическая задача поэта)? Судя по предисловию, она – совсем не то, чем нам кажется. («Поэзия – не то, совсем не то, что свет // Поэзией зовёт»24, говоря словами Бунина.) Если принимать предисловие за чистую монету – а мы склоняемся так и поступить, – функция поэта сводится к улавливанию мыслей и образов из других миров. Поэт – не создатель, а транслятор. Но чего стоит тогда вся поэтическая премудрость древности и современности? Нужно ли изучать нормы стихосложения, если можно всего-навсего заснуть, приняв одну десятую грамма опиума, и проснуться с готовым шедевром?
Насколько оправдано использование наркотических средств в творчестве? Этот вопрос – очень тонкий, деликатный, тот, на котором нужно ставить маркировку «18+», или «21+», или даже «40+». Пифии – путём вдыхания ядовитых испарений, античные поэты – посредством вина, а Кольридж – посредством опиума раскрывали свои двери восприятия, предположительно, иных миров. Мы с вами, уважаемые слушатели и читатели, с высочайшей вероятностью ничего такого в себе не откроем, хоть даже упьёмся до ризоположения, а только непоправимо навредим своему физическому и душевному здоровью. Вот поэтому законы почти в любой стране и запрещают использование всяких таких «субстанций» – и, конечно, правильно делают, только вот, если бы эти законы существовали бы уже в XVIII веке, английская литература потеряла бы «Кубла-хана».
Кстати, за использование наркотиков ратовал, кроме прочих, Олдос Хаксли, а также интересный и противоречивый персонаж по имени Джон Каннингэм Лилли (англ. John Cunningham Lilly, 1915 – 2001) – последний даже предлагал давать наркотические вещества дельфинам как иной разумной расе. Упоминаем об этом в качестве справки.
Отступление второе. Мы не сумеем верно осмыслить употребление английскими поэтами-романтиками «веществ, вызывающих привыкание», если не поймём их психологию, их мировоззрение – а это мировоззрение фундаментально противоположно мировоззрению современного человека-потребителя с его узким умственным горизонтом, нелепой сосредоточенностью на самом себе и болезненной манией величия. Романтики видели себя священнослужителями Поэзии, воинами Поэзии, если угодно, мучениками Поэзии. Почему? Потому что для них Поэзия была способом разговора о Трансцендентном, то есть безусловной реальностью, возможно, единственной подлинной реальностью. Понимали ли они, что длительное употребление «лекарств», в кавычках или без, вредит их здоровью? О, почти наверняка – крайне высокомерно с нашей стороны считать этих спонтанных мистиков, философов и людей энциклопедического ума глупее нас. Но для них вред, причинённый собственному здоровью, был ничтожен, если на другой чаше весов лежало прикосновение к источнику Поэзии, возможность более углублённого творчества, то есть, в их системе координат, безусловное благо. Именно так, а не с узколегалистским мышлением XXI века, и следует подходить к «двум зёрнам» опиума и любым похожим случаям.
Нужна ли человечеству вообще поэзия (и, шире, любое искусство), не осмысленная дневным, рациональным рассудком? Вот, перед нами лежит текст «Кубла-хана», но мы не знаем достоверно, что он означает. И если бы только мы! Уже целые поколения литературоведов сломали о нём копья.
Доступна ли вообще переводу литература ноктюрнального, сновидческого характера?
Действительно ли эта поэма – об историческом Хубилае, или его имя – только повод сказать о чём-то другом? Вообще, как толковать все эти диковинные названия из текста – Ксанаду, Альф, Абора? Разумеется, исследователи давным-давно установили, что Ксанаду (также Чианду, современное название – Шангду) – провинция в Китае, Абора – это гора Амара в Эфиопии, которая в настоящее время называется Амба Гешен, Альф – Альфей, речное божество в греческой мифологии, и пр. Но где Китай, где Эфиопия и где Греция?
А вот самый важный вопрос. Как же всё-таки толковать этот поэтический текст? Если допустить, что отдельные образы – метафоры, то чем или кем являются
(1) сам хан Хубилай,
(2) его дворец,
(2) разрушительный поток,
(3) женщина, плачущая о своём демоническом любовнике,
(4) война, предсказанная предками,
(5) Абиссинская дева,
(6) подземные пещеры и льды в них,
наконец,
(7) безымянный «он» в самом конце поэмы?
(Кстати, вот ещё вопрос вдогонку. Отчего толпа при виде «его» кричит «Берегись»? )
Толкования множественны и придуманы задолго до нас. Статья о поэме «Кубла-хан» в английской версии Википедии состоит из семнадцати страниц (для сравнения: статья об Андорре, которая, на минутку, является реально существующей страной, а не произведением чьего-то воображения, всего только в два раза больше по объёму). Поверьте, что едва ли не половина энциклопедической статьи под заголовком Kubla Khan посвящена именно толкованию текста, причём не просто толкованию, а толкованию в разные периоды британского литературоведения. Предлагается, в частности, видеть в сюжете стихотворения метафору творчества вообще, верней, двух видов творчества: рационального (дворец) и спонтанного (разрушительный поток). Дева с гуслями при таком прочтении становится, к примеру, Мнемозиной, богиней памяти, олицетворённой суммой человеческого опыта. Поэт отрывается от человечества тем больше, чем больше поднимается ввысь по ступеням своего субъективного творчества (отсюда и крики «Берегись!» или «Бойся!»). Нравится ли вам это толкование? Чем – или, напротив, чем оно вам не нравится?
Также справедливо говорится о связи поэмы с кругом образов «Потерянного рая» Мильтона и др.
Дальше – ключ, который для расшифровки текста предлагает ваш покорный слуга. Если кому угодно позволяется толковать «Кубла-хана» как угодно, то, наверное, разрешается это и нам. «Дважды два, – сказала черепашка, – дайте и мне чего-нибудь поесть». Наш ключ – ниже уменьшенным шрифтом.
Хан – древнее священство или вообще человечество,
дворец – первоначальное рационально-справедливое устройство общества, теократии древности,
поток – разрушительное стихийное начало внутри человека, возможность выбора в пользу зла,
пещеры и льды – материальная природа (а также материалистические учения),
война – социальные столкновения, революции, войны в прямом смысле слова, любое страдание жизни на земле,
Дева с гуслями – женский аспект божества: Изида египтян, Праджня Парамита буддистов, «госпожа Философия» Боэция, София Владимира Соловьёва, «Моя прекрасная леди» Аллена Гроссмана – а также возможность индивидуального восприятия,
«Он» – сам хан в конце пути: преображённое человечество.
Очевидно, что такой ключ совершенно произволен (как, наверное, и любые другие). Но, если пользоваться им, мы приходим к тому, что возможность коллективного усовершенствования для человека закрыта, разрушена его собственной стихийной природой, собственной потенциальностью зла. Следствием является Война: социальные столкновения, революции, войны в прямом смысле слова и вообще любое страдание жизни на земле. Тем не менее, индивидуальное сознание Высшего начала, индивидуальное продвижение по пути премудрости всё ещё способно воссоздать путём подражания ему, хоть и только в воздухе, то есть в нашем уме, дворец духовного царства. Человек, совершивший это преображение внутри себя, безнадёжно теряется для общества, становится кем-то вроде опасного больного и окружается тройным кругом (непонимания).
Правда ли это всё? Ну, кто же знает? Читатель должен искать ответа у самого Кольриджа, точнее, у его Абиссинской девы, а вернее всего, у своей интуиции. Каким бы ни был ответ, пятьдесят четыре строчки «Кубла-хана» занимают в истории английской литературы совершенно особое место. Что это за место? Отчего поэма важна, даже если остаётся для нас герметичной? Вот, наверное, самые последние вопросы этой лекции – и на них я предлагаю остановиться. Благодарю вас за внимание.
Вопросы
1. Согласны ли вы с тем, что «Кубла-хан» продолжает тему «Потерянного рая» Джона Мильтона?
2. Почему в поэзии невозможна точность математики?
3. Почему в нашем веке универсальная образованность стала невозможной или почти невозможной? Что наша цивилизация должна сделать для того, чтобы появлялись люди образца Кольриджа, Михаила Ломоносова или Павла Флоренского?
4. Мы больше доверяем литературоведам, чем собственному эстетическому чутью. Почему такое положение дел ненормально?
5. Что есть поэзия (и в чём – специфическая задача поэта)?
6. Насколько оправдано использование наркотических средств в творчестве?
7. Нужна ли человечеству вообще поэзия (и, шире, любое искусство), не осмысленная дневным, рациональным рассудком?
8. Доступна ли вообще переводу литература ноктюрнального, сновидческого характера?
9. Действительно ли поэма Кольриджа – об историческом Хубилае, или его имя – только повод сказать о чём-то другом?
10. Как толковать этот поэтический текст? Символом чего являются (а) сам хан Хубилай, (б) его дворец, (в) разрушительный поток, (г) женщина, плачущая о своём демоническом любовнике, (д) война, предсказанная предками, (е) Абиссинская дева, (ж) подземные пещеры и льды в них, (з) безымянный «он» в самом конце поэмы? Отчего толпа при виде Питавшегося медвяной росой кричит «Берегись!»?
11. Согласны ли вы с толкованием, согласно которому поэма является в первую очередь метафорой двух видов творчества, рационального и интуитивного? Почему да или почему нет?
12. Какое место занимает «Кубла-хан» в английской литературе? Отчего поэма важна, даже если остаётся для нас герметичной?
Перси Биш25 Шелли: «Гимн Духовной26 Красоте»
Шелли в моём уме обычно всегда связывается с чем-то светлым, прекрасным, благородным. (Возможно, причина – просто фонетический облик; никаких грубых скоплений согласных и обе гласные «светлые», в противоположность «тёмным» «о», «у» или «а». О. Павел Флоренский наверняка сумел бы разобрать эту фамилию более подробно, как он разбирает имя Мариулы, говоря о «Цыганах» Пушкина.) Повторюсь: светлым, прекрасным и благородным – вопреки тому, что поэт жил бурной жизнью, а многие его поступки покажутся небезупречными. Но думается, что лучше ошибаться и каяться, чем просто прозябать, ведя довольное мещанское существование и сохраняя добродетель лишь из-за отсутствия смелости. (Кстати, вот первый вопрос: действительно ли это так?)
Рассмотрите также портрет Шелли (см. следующую страницу). Не правда ли, на нём виден человек с сильными страстями, который при этом желает искренне служить общему благу? (Чем-то Шелли здесь похож на Бетховена. Кстати, они ведь современники, даром что британец родился позже. И умер он тоже раньше Бетховена.) Что напоминает нам это сочетание качеств в русской литературе? Дмитрия Карамазова, конечно! «Широк человек» – кстати, эта мысль появляется и в тексте, к которому мы сегодня обратимся. Широк, но всё же не дурён: на руках Шелли нет никакого сознательного преступления, хотя есть этически спорные поступки. Здесь нужно по-старушечьи вздохнуть и, возведя глаза к небу, заметить: «Что ж делать! Все мы – грешные люди…»
Полагается, наверное, несколько слов сказать о его биографии. И вновь этот рассказ волей-неволей будет экземплярным: передать все её подробности я не в состоянии. Жизнь Шелли – это тема для остросюжетного романа или сериала. Несколько в дамском стиле, в стиле «Богатые тоже плачут» или «Просто Мария» (интересно, помнит ли кто ещё эти бразильские шедевры)?
Илл. 3. Перси Биш Шелли. Портрет Альфреда Клинта, декабрь 1818 года
Шелли (англ. Percy Bysshe Shelley) родился 4 августа 1792 года, а погиб в результате несчастного случая 1 июля 1822 года, не прожив и тридцати лет. (Параллель с Лермонтовым в нашей культуре очевидна; кстати, он многим на него похож.) Дальше – отдельные факты, очень скупо, назывными предложениями. Счастливое детство, любящая мать. Травля в закрытой частной школе-интернате, по одной из версий – за то, что отказывался подчиняться дедовщине. Вот, кстати, отдельный феномен, достойный размышления: те же самые люди, которые «массам» рекомендуют «свободное» воспитание, своих собственных детей отправляют именно в знаменитые частные школы, с их суровым полуармейским режимом, жестокой дисциплиной и не менее жестокой дедовщиной, которая не только не искореняется, но считается «славной доброй традицией». Почему так происходит? Нет ли в идее «свободного воспитания» какого-то изъяна?
Ранние публикации. Год (кажется, неполный), проведённый в Оксфорде, где Шелли не очень-то посещал лекции, а всё больше читал и ставил опыты в своей комнате. Снова вопрос: что полезнее для собственного образования – чтение или посещение лекций? Вопрос с подвохом, разумеется, да и невозможно дать общий ответ для каждого частного случая…
Публикация (в восемнадцать лет, между прочим!) скандального эссе «Необходимость атеизма», после которого юного студента вызывают к ректору для дачи объяснений. Отца тоже пригласили. Отец после этого бурного разговора грозит лишить сына всякого денежного вспомоществования. Тем не менее, это не мешает восемнадцатилетнему поэту жениться на шестнадцатилетней (!) Гарриет Уэстбрук (англ. Harriet Westbrook, 1795 – 1816), хоть он, поэт, и считает брак пошлым буржуазным предрассудком.
Отступление первое. Похоже, люди в XIX веке были какой-то другой породы. Они и жили, и взрослели быстрее, и вообще не боялись брать на себя ответственность за свои поступки. Вспоминается, в частности, герой «Общества мёртвых поэтов», семнадцатилетний юноша по имени Нил Перри. С ним, этим юношей, происходит нечто, подобное тому, что произошло с молодым Шелли. Нил участвует в студенческом театральном кружке, а его отец, взбешённый тем, что сын не сосредоточен на учёбе и только на ней, забирает его документы из школы, чтобы передать их в военное училище. Политика – тот же театр, и вообще во всём поведении поэта много театральности. Но какая разная судьба! Шелли разрывает с отцом: о, кто бы ему ещё указал, что он должен делать! Нил совершает самоубийство. Разумеется, нельзя сравнивать биографию живого человека и биографию персонажа фильма. Но вот, мне совсем недавно рассказали о предположительном самоубийстве одного из студентов в нашем городе. Это отступление написано не ради чьего-то осуждения и бесконечно далеко от самодовольного чувства превосходства. Но что такое случилось с человечеством, так что самоубийство, и особенно в юном возрасте, стало для многих почти естественным выходом из жизненных трудностей? Это тоже вопрос для обсуждения.
Отцы обоих новобрачных в итоге отказывают им в финансовой поддержке. Но молодые не унывают: где-то занимают деньги, отправляются в путешествие…
Шелли в своей жизни переезжал с места на место – в частности, для того, чтобы скрыться от кредиторов, – столько раз, что я, читая его биографию, сбился со счёту, да и вас не буду утомлять подробностями. Почти столь же многочисленны его любовные связи. Чисто формально, кстати, Шелли нельзя в них упрекнуть: человека надо судить по нормам веры, которую он исповедует, а поэт глядит на брак – я уже это говорил – как на буржуазный пережиток, смотрит на него очень по-чернышевски, в духе «Что делать?», и любую свою будущую жену предупреждает об этом. Жён, кстати, у него было две. Первая – та самая Гарриет – кончает жизнь самоубийством (не волнуйтесь, не из-за Шелли, он к тому времени давно не живёт с ней, а из-за своего нового мужчины), оставляя на его руках ребёнка – которого ему, однако, по решению суда не отдали, учитывая его упречное поведение в этом браке, а также «как безбожнику». Вторая жена, Мэри Шелли, в девичестве Годвин, написала знаменитого «Франкенштейна». Здесь так и просится сарказм по поводу того, что неудивительна подобная тема для творчества в таком браке…
На что он, кстати, жил? Ну, как уже сказано, на чужие деньги, после – на наследство от деда. Вёл с отцом тяжбу об этом наследстве. Тоже прямая схожесть с историей Дмитрия Карамазова, не так ли? Порой думаю: не биографией ли Шелли, не ровён час, вдохновлялся Достоевский? В качестве литератора Шелли при жизни был мало известен, хорошо продалась только трагедия «Ченчи» о жизни папского двора с её пикантными подробностями (там и убийства, и инцест). Вот вам секрет продаж книг, что сейчас, что в XIX веке! Если я захочу продать этот курс лекций в виде книги, мне нужно, само собой, поместить в эту лекцию разные амурные подробности из жизни Шелли в духе «Пусть говорят» Андрея Малахова. Я этого делать не буду – мне не очень интересен «убийственный вопрос того, кто с кем спал» (если вспомнить название фильма Гельмута Дитля), – и, значит, курс останется не известным широкой публике. Увы, увы…
Что ещё? Отдельными мазками: политический радикализм юных лет в Ирландии. Проповедь в «Королеве Мэб», вернее, в примечаниях к ней, «атеизма, свободной любви, республиканских идей и вегетарианства». Дружба с Китсом (в этой паре Китс, как мне кажется, явно выполнял роль Алёши Карамазова – он вообще был человеком очень невинным). Дружба с Байроном (от которого, «так совпало», забеременела его, Шелли, свояченица Клэр, что на время охладило отношения между поэтами, поскольку есть сведения, что сам Шелли слово «свояченица» тоже понимал в таком дореволюционном, русско-крестьянском духе). Тяжбы, публикации, путешествия. Гибель на яхте Байрона «Дон Жуан» в результате шторма – яхта шла из Ливорно в Леричи, оба города в Италии, и оказалась, по некоторым предположениям, overmasted, то есть оснащена слишком тяжёлыми и высокими мачтами. Тело было кремировано на берегу, но, что примечательно, сердце поэта не поддавалось разрушению в огне – позже его захоронили в другом месте.
Фраза «Сердце поэта не поддавалось разрушению в огне» для меня – ключ к жизни Шелли, вопреки всем сомнительным подробностям его биографии, которые я сейчас вам рассказал. Оно было большим и искренним, это сердце. Послушайте, нельзя же главным поступком в жизни Дмитрия Карамазова считать то, что он в минуту гнева оттаскал штабс-капитана Снегирёва за бороду! – тем более, что Шелли никого за бороду не таскал. В жизни поэта не было, насколько нам известно, никакого момента публичного раскаяния, вроде раскаяния Мити в зале суда, но я убеждён, что таких внутренних моментов – и не только раскаяний, но озарений, прозрений – было множество, что он вообще жил и чувствовал иначе, чем представлялся окружающим. Поэма, которую мы будем разбирать сегодня, – одно из доказательств.
Ах, да, после гибели поэта в лондонском «Курьере» появилась короткая заметка. Нечто вроде: «Шелли, автор всяких непотребных стихов, утонул. Теперь-то он узнает, есть ли Бог или нет!»27 Какая ирония! Это смешно, но одновременно очень несправедливо – и вообще будем стараться не судить людей, никого и никогда, иначе легко окажемся в положении автора этого бесславного некролога, одной этой глупостью и вошедшего в историю.
Переходим к тексту, который, надеюсь, докажет нам всю несправедливость пошлой газетной заметки в «Курьере» (впрочем, я не сужу и её автора). «Гимн Духовной Красоте» был написан летом 1816 года на Женевском озере в относительно спокойную для Шелли минуту. Поэту в момент написания текста было двадцать три года, но, учитывая общую длительность его жизни, его двадцать три можно сравнить с нашими сорока. Да и вообще спросим себя: кто из нас в двадцать три года писал что-то подобное? Дела поэта, как и дела проповедника, – слова его. Своей поэзией Шелли оправдается – думаю, уже оправдан – и за все несуразности своей частной жизни, и за свой театральный, на публику, атеизм в духе знаменитой жёлтой кофты Маяковского.
Я люблю этот текст. Я порой начинаю им тему «Образование», давая моим студентам на выбор или «Гимн», или «Среди школьников» Йейтса. Правда, здесь есть некий мелкий и простительный подлог, ведь моё обоснование его выбора – дословный перевод его английского названия «Hymn to Intellectual Beauty», «Гимн интеллектуальной красоте». Разве есть что-то более уместное, чем начинать тему «Образование» гимном о красоте интеллекта, которую именно образование в идеальном случае и создаёт? Кстати, «Гимн интеллектуальной красоте» – это «официальное», что ли, название поэмы на русском языке: именно так её название обычно переводят на русский, поэтому моя совесть педагога чиста.
Но, разумеется, текст – о другом. В конце концов, слово intellectual означает в английском языке не только «умственный», но ещё и «умопостигаемый», то есть «противоположный материальному», «относящийся к миру идей» и даже «духовный» (словари напротив этого значения делают пометку archaic, poetic, то есть «поэт., арх.»). Любой, прочитавший поэму, видит, что речь – не про умение решать математические задачи.
Отступление второе. Вообще, в любом языке есть много слов, которые с течением времени меняют свой смысл, становятся как-то проще, легковесней. Intellectual – одно из таких слов. У нас не будет дальше времени порассуждать об этом, потому скажу о других таких словах сейчас, тем более что они есть в тексте, и с одного из этих слов (за выбросом артикля) поэма Шелли прямо-таки начинается.
Это слово – awful. В наше время оно банально понимается как «ужасный». В XIX веке, когда язык был гибче, пластичней, оно также могло значить awe-inspiring, «внушающий трепет или священный ужас». И это, разумеется, мешает точному пониманию стихотворения, написанного всего только век (с небольшим) назад: согласитесь с тем, что есть разница между «ужасной тенью» и «тенью, внушающей священный трепет»?
Третий пример – (awful) loveliness из строки 71 оригинала. В современном понимании – «ужасная миловидность». На самом деле, по смыслу всей строфы, – «любовь, внушающая священный трепет».
Вопрос для обсуждения: почему слова с течением времени меняют смысл? Какой урок можно из этого извлечь?
Готовясь к занятию, я выбирал между тремя переводами: Константина Бальмонта, некоего В. Рогова и Владимира Каганова. Перевод Рогова я почти сразу решил отбросить: мне, в частности, резанули в нём глаз две последние строки: «Дух светлый, чарою твоей // Себя бояться и любить людей». Полностью понятно желание переводчика быть эквиритмичным (сохранить тот же стихотворный размер и количество стоп в строке, что и в оригинале), но «чарою твоей себя бояться» – это не вполне русский язык. Перевод Каганова упруг, выразителен, лишён ненужных украшений, но – увы! – он содержит три существенные, на мой взгляд, неточности, причём не стилевые неточности, а отклонения от смысла, порождённые неверным пониманием оригинала, о чём пишу с искренним сожалением: я уже почти было его выбрал. Мы посмотрим на эти неточности дальше в отступлениях, данных мелким шрифтом (не уверен, что они появятся в устном варианте лекции).
В противоположность двум первым переводчикам, Константин Дмитриевич, как мы уже знаем, многословен, цветист, бесцеремонно относится к количеству строк и слогов (в его переводе девяносто восемь строк против восьмидесяти четырёх изначального текста, так как к каждой строфе исходного текста он добавляет ещё две строки) – но при этом не допускает грубых смысловых ошибок. В частности, Бальмонт – единственный из трёх переводчиков, который перевёл название верно («верно» с точки зрения сути, а не формального значения слова). Возможно, дело в том, что он банально знал или понимал английский язык лучше. Поэтому мы в итоге читаем и слушаем его перевод. Вот он.
Гимн Духовной Красоте
[I]
Таинственная тень незримой высшей Силы,
Хотя незримая, витает между нас,
Крылом изменчивым, как счастья сладкий час,
Как проблеск месяца над травами могилы,
Как быстрый летний ветерок,
С цветка летящий на цветок,
Как звуки сумерек, что горестны и милы, —
В душе у всех людей блеснёт
И что-то каждому шепнёт
Непостоянное виденье,
Как звёздный свет из облаков,
Как вспоминаемое пенье
От нас ушедших голосов,
Как что-то скрытое, как тайна беглых снов.
[II]
О, Гений Красоты, играющей окраской
Ты освящаешь всё, на что уронишь свет.
Куда же ты ушёл? Тебя меж нами нет!
Ты в помыслах людей живёшь минутной сказкой.
Ты нас к туманности унёс
И позабыл в долине слёз,
Чтоб люди плакали, обманутые лаской.
Зачем? – Но чей узнает взор,
Зачем вон там, средь дальних гор,
Не светит радуга бессменно,
Зачем над нами вечный гнёт,
Зачем всё пусто, всё мгновенно,
И дух людской к чему идёт,
И любит, и дрожит, и падает, и ждёт?
[III]
Поэты, мудрецы в небесности прозрачной
Искали голоса, но в небе – тишина,
И потому слова Эдем и Сатана
Есть только летопись попытки неудачной.
Нельзя их властью заклинать,
Нельзя из наших душ изгнать
Сомненья, случая, измен, печали мрачной.
Одно сиянье Красоты,
Как снег нагорной высоты,
Как ветер ночи, сладко спящей,
Что будит чуткую струну
И грезит музыкой звенящей,
Из жизни делает весну,
Даёт гармонию мучительному сну.
[IV]
Любовь, семья надежд, и самоуваженье,
Как тучи, сходятся неверною толпой.
Мечту бессмертия вкусил бы род людской,
Когда б не краткий миг он видел отраженье
Непостижимой Красоты, —
Когда б священные черты
В его душе нашли живое воплощенье.
Ты, вестник чувства и лучей
В сверканьи любящих очей,
Ты, пища помыслов от века,
Свети, огонь свой не тая,
Не уходи от человека,
Не уходи, как тень твоя,
А то для нас как смерть – вся сказка бытия.
[V]
Когда, ещё дитя, искал я привидений
По чутким комнатам, взирая в темноту,
В лесу, при свете звёзд, преследуя мечту —
Беседовать с толпой отшедших поколений,
Я звал, я был заворожён,
Но ряд отравленных имён
Ребёнку не принёс волшебных откровений.
И как-то раннею весной
Скитался я в глуши лесной,
О судьбах жизни размышляя,
Бесшумный ветер чуть дышал,
Как вдруг, всё в мире оживляя,
Твой призрак на меня упал, —
Я вскрикнул и, дрожа, в восторге руки сжал.
[VI]
И клялся я тогда, что посвящу все силы
Тебе, одной тебе: и клятву я сдержал.
Вот, я теперь к теням прошедшего воззвал,
И каждый час встаёт из дремлющей могилы;
Когда в полночной тишине
Они склонялися ко мне,
Мой труд мне лёгок был, мне ласки были милы.
Так пусть же скажет их семья,
Что, если радовался я,
Всегда я тешился надеждой,
Что ты лохмотья нищеты
Заменишь светлою одеждой,
Что, высший Гений Красоты,
Ты дашь нам, дашь нам всё, что можешь дать лишь ты.
[VII]