Loe raamatut: «Рю. Квайдан»

Font:

Любимой дочке и племяннице – Ариночке-
с пожеланиями долгой и счастливой жизни
посвящаем.
Авторы

«Тигр оставляет после смерти шкуру, человек – имя»
Японская пословица

ISBN 978-5-4483-5584-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я услышал эту историю во время одной из игр «Хяку моногатари кайданкай», когда мы с приятелями собрались в здании заброшенного кафе в старом Токио. Мы обыкновенно занимались этим на протяжении всего лета. Каждый из славных самураев, одетых в лучших традициях сёгуната Токугава, приносил с собой свечу; каждый занимал строго определенное место на стульях, расставленных вкруг андона; и приступал к рассказу… По мере того, как рассказчик заканчивал свое изложение, свеча его гасилась – так помещение постепенно погружалось в полную тьму, и только тусклый андон едва освещал интерьеры – лиц было не видно. В тот вечер все мы рассказали свои истории и тут настала очередь Такеши-сана. Он был последним и, по традиции, его история должна была быть самой страшной. Передаю ее в первозданном виде, как услышал… Слово Такеши.

***

«…Давным-давно, на заре эпохи Сэнгкоку, на месте нынешней Эдогавы стояла крепость Ишида, принадлежавшая богатому и знатному роду самурая Миёси Нагаёси. Крепость эта была получена Миёси Нагаёси в знак благодарности от Хосокавы Такакуни за участие на стороне Оути Ёсиоки в знаменитом противостоянии 1509 года, в ходе которого на троне был восстановлен Акуми Ёситана, свергнутый двадцатью годами ранее канрэем Масамото. Бои велись в Киото не один день. Много претерпели в тех боях сам Нагаёси и его воины, но предательства не познали их тесные ряды, сражение было выиграно, как и вся война. Милость Такакуни, ставшего фактическим главой государства при регентстве робкого и нерешительного Ёситана, не знала границ – Ишида была лишь одним из многочисленных подарков канрэя своему сюзерену.

Прошло двадцать лет – и новое испытание выпало на долю Нагаёси. Началась новая междоусобица – брат канрэя Хосокава Харумото, его давний противник, решил восстановить свою власть. В 1527 г. всемогущий Такакуни, атакованный войсками Миёси Мотонага и Хосокава Харумото, вынужден был бежать из Киото. В 1531 г. в Сэццу Хосокава Такакуни вынужден был покончить с собой. Фактическим главой военного правительства стал Хосокава Харумото. Но в 1543 г. в борьбу с ним вступил Хосокава Удзицуна, объявивший себя преемником Такакуни. Он призвал Миёси на свою сторону. Тот, недолго думая, направил свою армию на Киото…

Много недель продолжались кровопролитные бои, много потерь понесла армия, которой командовал Миёси-сан. Во время одного из боев несколько человек из его передовой сотни, которая несколько лет назад принесла ему победу в составе войск Ёсиоки, попали в окружение сил противника. После нескольких дней и ночей нечеловеческих пыток воины были казнены. Осада Киото продолжалась, а бои велись с переменным успехом.

Мудрый Нагаёси принял тогда решение полностью изменить сложившуюся тактику, рассредоточить силы в лесах в окрестностях столицы, дать противнику потерять себя и, заманив провокацией в чащу леса, перебить основную массу за пределами Киото. В войсках меж тем начался ропот – все только и говорили, что о жестокости противника, который так беспощадно расправился с храбрыми сотниками Миёси. Ослабленные длительным противостоянием и сомнительными успехами в боевых действиях, воины устали, дух их находился на грани упадка.

Чего нельзя было сказать о Нагаёси – даже измотанный и уставший, воевал и сражался он храбро и отчаянно, придумывая то и дело все новые и новые хитрые маневры, дабы обескуражить противника, заманить его в ловушку. И вот наконец настал долгожданный день. Отойдя на расстояние двадцати миль от стен Киото, солдаты Мотонага и Харумото не увидели ни единого солдата армии Удзицуна. Конечно, поначалу это насторожило их – озираясь и осматриваясь по сторонам, осторожно шли они к лесу. Прошло полчаса – солдаты дайме так и не появились на горизонте. Подумал тогда Харумото, что его маневр удался – солдаты бывшего канрэя испугались своей незавидной участи, и покинули поле боя. Стоило же ему подвести своих людей к Гранатовому холму, как силы армии Удзицуна начали теснить их в кольцо, словно стискивая голову испытуемого при допросе тяжелой железной проволокой. Бой велся свыше трех дней – Харумото некуда была отступить, негде было восстановить силы и взять передышку. Сейчас отступ был закрыт солдатами Удзицуна. Спустя два с половиной дня почти все силы Харумото были на исходе. А на третий последняя сотня сдалась под натиском Нагаёси.

Вновь праздновал победу храбрый Нагаёси-сан. Но возвратившись в Ишиду, он впал в размышления. Как получилось так, что Харумото, давно пребывавший в опале, вдруг снова оказался в Киото и захватил власть могущественного и сильного канрэя? Ведь преданная ему армия и в столице охраняла его как зеницу ока. Там стояли солдаты самого Нагаёси, а также сильного и мудрого военачальника Оути Ёсиоки, также убитого в результате переворота Харумото. Кто из них струсил и допустил врагов канрэя в столицу, кто дал им бразды правления? В ряды армии закралась измена – эта мысль плотно засела в голове Миёси и не давала ему покоя.

Он не знал ни сна, ни отдыха две недели. Если предательство в возглавляемом им войске осталось без наказания – значит, грош ему цена и как военачальнику, и как вассалу сегуна. Если же ему даже не удалось обнаружить этой щели в обороне мертвого канрэя – значит и вовсе жить незачем. Но перед уходом он обязательно должен найти изменника!

Началось все с сотни. Оставшихся в живых своих солдат Миёси вызвал в Ишиду в один из летних дней 1532 года под предлогом дружеской беседы. За чаем он стал спрашивать солдат:

– Как вам кажется, могла ли измена закрасться в наши ряды, когда вы и ваши товарищи охраняли канрэя в Киото в год Земляного Дракона?

– Никогда, Миёси-сан. С кем угодно такое могло произойти, только не с воинами сегуна! Достойно ли кому-то жить с печатью позора?

– Помните ли вы, какой страх овладел всеми вами после расправы над моей первой сотней? – спрашивал Миёси.

– Помним, но страх этот только двигал нашими крепкими руками и храбрыми сердцами в деле борьбы за жизнь государя! – отвечали воины.

– Как же тогда объяснить, что изменники Харумото оказались в Киото и свергли сегуна и канрэя?

– Силы брата канрэя были очень велики, а наши – очень малы. Мы лишь защищали канрэя, а они пришли, чтобы захватить целый город. Противостоять им сразу было невозможно, нужны были дополнительные силы, в том числе Ваши, о Миёси-доно. Однако же, и это не помешало нам одержать верх и восстановить власть канрэя даже после его смерти!

«Как же непреклонны эти воины! – думал Нагаёси. Последний проблеск надежды еще теплился в его душе. – И впрямь обвинять их во лжи – недостойный поступок!» И с миром отпустил их.

Но в ту же ночь он увидел сон. Ему снилось, как держит он оборону Киото в одиночку, храбро разрубая одного за другим солдат Харумото, а их в свою очередь все прибывает и прибывает. Они убивают его в страшных, нечеловеческих муках, и он… в таких же муках возрождается и продолжает сражаться. Вражеский натиск меж тем все сильнее, солдат все больше. Они снова убивают Миёси, но он опять воскресает, и снова бросается в самое пекло сражения.

В холодном поту проснулся Миёси. Сейчас он был твердо уверен – измена была тогда, во время переворота в Киото. Потому и мучают его призраки прошлого, потому и не оставят они его, пока он не восстановит справедливость и не покарает виновных.

Он снова пригласил своих солдат и снова задал им те же вопросы. Они повторили свои ответы. Тогда он приказал своим вассалам схватить их и запереть в подвале Ишиды. Три дня продержал он их без пищи и без воды – ни единого звука, ни единой тени смущения не выказали храбрые воины. После чего он повторил вопрос – и снова глухое отрицание стало ему ответом. Сны меж тем все продолжали мучить его. По-прежнему ему казалось, что измена словно гадюка прокралась к его солдатам и ужалила их в самый ответственный момент, и если бы не его талант полководца, крепость была бы сдана, а сегун казнен. И когда он представлял себе эти картины, отчаяние и ужас охватывали его. Подозрительность, мнительность, уверенность в измене тогда становились просто запредельными. Они словно бы душили его, не давая ему ни спать, ни есть.

В такие минуты он спускался в подвал и жестоко пытал своих пленников. Он жег их каленым железом, отрезал им члены, выкалывал глаза, загонял под ногти иглы. Все было без толку – никто не сознавался в измене. Будучи вне себя от ярости в один из дней Миёси выхватил из-за пояса вакидзаси и одним ударом перерезал горло одному из солдат. В страшных муках он умер на его глазах и глазах своих товарищей. Эта смерть, думал Нагаёси, должна заставить предателей сознаться – ведь напугала же их смерть товарищей тогда, под стенами Киото. Однако, ожидаемых признаний не последовало.

День за днем самурай убивал одного за другим – разложив на куче песка, словно испытуемого крестьянина, на котором проверяется острота клинков, жестоко разрубал он тех, кто еще вчера служил ему верой и правдой. К концу недели все было кончено – не получив признания, он отправил на тот свет всех своих воинов. На этом кошмары его должны были закончиться, но… они не заканчивались! Один и тот же сон снился ему все это время, его убивали и воскрешали, а он истово кричал и просыпался в холодном поту.

Однажды утром, принявшись пить чай, он обнаружил, что чай остыл.

– Почему так произошло? – спросил он своего слугу.

– Ваше омовение заняло около часа сегодня, хозяин. Обычно Вы заканчиваете раньше, и чай не успевает остыть. А сегодня что-то задержало Вас…

Накануне Миёси скверно спал. Весь день он был рассеян и медлителен. Под вечер усталость буквально валила его с ног. Но раньше за ним такого не замечалось… Однако, раньше он не пил холодного чая по утрам. Он вдруг воспрял! Слуга хочет отравить его! Потому он так слаб после этого странного чая…

Вне себя от ярости, Миёси ворвался в комнату слуг и перебил всю семью несчастного… Только в ту ночь он не видел вечного своего кошмара, только в ту ночь демон оставил его – то ли оттого, что Миёси слишком устал за весь день, то ли оттого, что готовил ему новый сюрприз.

Утром на Миёси снизошло, как ему казалось, озарение – не все его солдаты остались у него на службе после боя у стен Киото, многие вернулись к мирной жизни и занимались хозяйством в соседних с Ишидой селах и городах. Нагаёси собрал своих вассалов и велел им отправляться на поиски бывших своих сюзеренов. Сложно было вассалам отыскать в многоликой толпе тех, кто несколько лет назад сражался за сегуна – кого-то они не упомнили, кого-то Нагаёси не смог толком описать, а кто-то и вовсе отказывался сознаваться в том, что воевал. Меж тем, через пару дней еще сорок человек крестьян было доставлено в Ишиду.

– Сражались ли вы в Киото за жизнь сегуна и канрэя в шестую луну Земляного Дракона? – спросил сюзерен. Мало кто утвердительно ответил на его вопрос. Однако, изможденный кошмарами и усталостью самурай уже не воспринимал ответов. Всех пойманных он приказал запереть в подвал Ишиды…

После двух дней пыток один из них сознался в измене и был казнен!

Миёси казалось, будто тяжкий груз свалился с его плеч и больше его не будут мучить эти ужасные видения. Но в ту же ночь они повторились! Разгневанный Миёси велел догнать отпущенных им ранее крестьян и добить всех в пути. Все они были убиты в ту же самую ночь!

С тех пор вся жизнь Нагаёси превратилась в кошмар – мания измены и предательства, ночные кошмары не выходили из нее, мучили его и высасывали из него все соки как яд фугу. Все новых и новых крестьян он велел привозить из окрестных сел, пытал их, и, ничего не добившись, убивал.

Но в одну из ночей в Ишиде начали твориться странные вещи. Несколько убитых им крестьян, которых должны были закопать, вдруг встали и ушли восвояси. На другую ночь еще несколько трупов поднялись, а когда их попытались снова убить, оказали сопротивление вассалам Нагаёси – из десяти человек трое было убито.

На следующей неделе пропала дочь самурая, через месяц – младший сын. А спустя еще месяц тела обоих были найдены под стенами Ишиды. Ослабленный ужасами прошедших месяцев, а теперь еще и отцовским горем, Миёси обратился к шаману.

– Среди тех, кого ты убил в эти дни, был колдун. Он не успел наложить на тебя проклятье – твои вассалы настигли его уже в пути, но именно он должен теперь тебе отомстить, – говорил колдун. – Тебе и твоей семье.

– Как такое возможно? – в отчаяньи спрашивал самурай.

– Этот колдун проживает свою последнюю земную жизнь. Если он не смог принять смерть как подобает, не очистился должным образом, а настигла его кончина в пути или в бою, то дается ему еще несколько дней после смерти, чтобы довести ритуал до завершения. Ты убил его без вины – и завершением его кончины будет смерть твоя и твоей семьи.

Сказанное поразило Миёси в самое сердце. Он выхватил катану и хотел было убить шамана, но остановился – слова уже были произнесены, и вырвать их из памяти и души было куда сложнее, чем отсечь голову оракулу.

С того дня Миёси прекратил казни. Прекратились и кошмары. Вернее, они сменились кошмаром наяву – каждую ночь неистовые вопли слышались у стен Ишиды – и снаружи и изнутри. Никто из обитателей крепости не мог спокойно спать – так громки и ужасающи они были. Труп колдуна, верхом на коне, стоял у ворот крепости, собирая все новых и новых солдат, чтобы наведаться к Миёси. Он видел это мертвое воинство у стен замка, оно наводило на него и его семью животный ужас, но дальше ворот двинуться пока не могло – слишком слабы они были против крепких стен и вооруженных вассалов. Хотя и последние внутри уже трепетали от страха.

Утром во все это было сложно поверить – и сам Миёси запретил говорить на эту тему, чтобы не пробуждать лишний раз к жизни то, что казалось мертвым и мертвым на самом деле и являлось. Могилы были нетронуты, тела в них тлели и гнили, пока Солнце озаряло подножия Фудзи. Стоило же ему смениться ночным светилом, как жуткие вопли вновь сотрясали Ишиду и лишали ее спокойного сна.

В одну из ночей Нагаёси спал на удивление спокойно – ни вопли, ни кошмары, вопреки ожиданиям, не омрачили его отдыха. Проснувшись же, он отправился по комнатам замка – и нигде не было ни души. В ужасе бросился самурай к воротам – они были отперты настежь, а вдали слышался топот коня, на котором колдун покидал стены крепости. Свершилось – он собрал-таки свое мертвое войско, чтобы взять крепость штурмом – так же, как когда-то сам Миёси штурмовал вражеские бастионы.

Дикий крик вновь озарил окрестности – Миёси пришел в ужас но не оттого, что кто-то убил его семью и лишил его самого души, а от того, что этим кем-то был он сам. Он пробудил к жизни неведомое зло, обуздать которое не смог. Причем сделал это по своей прихоти, из-за никчемного сна. Этот день был последним в жизни безумного самурая – храбрости его сегодня хватило на то, чтобы достойно уйти в последний путь, совершив сеппуку. После его смерти в крепости поселился его брат, и семья Миёси продолжила владеть крепостью, а мужчины ее – защищать жизнь сегуна Асикага Ёситэру.

Прошло больше трехсот лет, жизнь изменилась. На смену сегунам пришла новая жизнь – жизнь в сердце Европы, с трамваями, школами, электричеством и библиотеками. Но не всем такая жизнь пришлась по нраву – новой волной смывало историческую пену, уходили в прошлое самураи, забывались воинские традиции, долг и честь.

Поскольку солдаты стали больше не нужны, мужчины семьи Миёси вскоре остались без средств к существованию – они умели только воевать, и всякое иное занятие считали для себя постыдным и унизительным. Меж тем жизнь продолжалась – замок пришлось продать, а на месте крепости вырос город. Несколько поколений Миёси перебивались случайными заработками – и тем вскоре довели род до черты бедности. И только последний из их рода – Миёси Эйдзи – получил образование и, в отличие от своих воинственных предков, старался отыскать себя в этой жизни, хоть и был на самой ее обочине.

В тот день, в шестую луну второго года Мэйдзи, в июле 1869 года, его жена Иоши сидела в их маленьком доме на окраине Синдзюку и занималась привычным делом.

Свет струился по тонким ровным прядям шелковой ткани, растянувшимся на ее коленях. Иоши проводила рукой по аккуратным линиям будущего кимоно и не могла отвести глаз – так хорошо было то, что она делала; так особенно складно у нее все сегодня получалось; так правильно и ровно маленькие тонкие линии укладывались одна за другой в молочно-белое полотно. Оторвавшись на минуту, вслушалась Иоши в звуки, что доносились с улицы – несмотря на жару, в воздухе слышалось птичье пение. Но в это время года и в это время дня – нет, невозможно… Значит, пело что-то внутри нее. Улыбнувшись и взглянув на большую коллекцию бабочек на стене, что осталась после старого Такаюки-доно – отца ее мужа – («Как же все-таки красива она… Как аккуратны и в то же время волнисты узоры на крыльях маленьких вестниц весны»), Иоши вновь возвратилась к тканью.

Вернулся Эйдзи. Супруги в дверях улыбнулись друг другу – хоть вместе уже пятый год, а радость встречи не ослабевает. Не омрачает ее ни жаркая непогода, ни то, что пришел он почему-то раньше обычного.

Пройдя в свою комнату, он закурил трубку – он не делал этого достаточно давно. Знакомый запах заставил Иоши оторваться от своего занятия, чтобы взглянуть в глаза мужа и самой рассказать ему о том, какая удивительная ткань из тончайшего шелка сегодня ей удается. Как красива она и как красиво будет кимоно, что она задумала сшить для него. Мягко ступая кончиками пальцев по устланному циновками полу, Иоши показалась минуту спустя на пороге мужниного кабинета. В руках она сжимала фрагмент полотна.

Заглянула за ширму – Эйдзи не было здесь. Она дошла до спальни – и здесь мужа не было тоже, и лишь тонкий флер табачного дымка, едва касавшийся ноздрей женщины, напомнил о нем. Иоши вышла на задний двор и увидела, что дверь в домик старого Такаюки открыта. Отец мужа много лет назад построил эту маленькую хижину, чтобы хранить там древние реликвии своей семьи, курить опиум и вообще быть подальше от молодоженов, зараженных идеей Реставрации. «Если старую сосну пересадить к молодой сакуре, она не приживется. И не потому, что одно дерево лучше, а другое хуже. Потому лишь, что они слишком разные». Ах, как далек был Такаюки от тех перемен, что окутали своим ветром берега Хонсю – настолько, что спустя несколько лет он вовсе удалился в маленький домик, словно бы перестав быть частью жизни Эйдзи и Иоши. Там он и умер два года назад – и с тех пор нога обитателей дома не перешагивала порога хижины. Крутой нрав Такаюки, присущие ему особые черты, ореол воинственности и тайны, издревле окружавший родовитую семью мужа – все это не прибавляло старику общества. Да он, кажется, и не страдал. Что до Иоши, то она и вовсе последний год жизни самурая не отваживалась наведаться в его отшельнический мирок, ограниченный четырьмя стенами. Она и сейчас не отважилась сделать этого, несмотря на смерть старика. Ее хватило только на то, чтобы на цыпочках подбежать к маленькой хижине и стать у порога. Она стояла там, глядя в темноту, и слушала, и ждала чего-то. Стояла словно вкопанная, словно ее что-то держало там, у этой мрачной черной избенки.

Эйдзи зашел в дом старика, не зажигая свечей. Здесь было всего три комнаты – прихожая; кабинет Такаюки, уставленный никому не нужным старым скарбом, каждая деталь которого – верил Эйдзи – имеет какое-то значение для памяти отца, и потому ее следует хранить вечно; и маленькая кладовка. Он прошел сразу в третью. В полной темноте вытянул руки вперед. На высокой подставке лежало пять или десять идеально заточенных самурайских мечей и клинков. Такаюки любовно следил за ними, ухаживал, раскладывал в ему одному ведомом порядке, и незадолго до ухода в славный светлый мир оставил их в идеальном порядке лежать здесь. Время от времени Эйдзи приходил сюда и прикасался к ним руками – в такие минуты ему казалось, будто пролежавшие здесь нетронутыми со времен смерти старика мечи, оживают сейчас под руками Эйдзи. Они словно отвечали ему аккуратным еле слышным звоном заточенных краев, когда капиллярный узор пальца касался самого острия. В звуке этом – который Эйдзи слышал, приходя сюда, и который сейчас наполнил его до основания – был звук старой Японии. Звук воина. Звук, который слышали самураи перед битвами и накануне самой последней битвы в жизни – битвы с самим собой. Наконец он опустился к ним лицом и вдохнул их запах, чего раньше никогда не делал. Они не источали никакого духа, но Эйдзи показалось, что это не так, что от них веет воздухом, исполненным могущества и силы…

Когда час спустя их с женой вечерняя трапеза была окончена, Эйдзи мог вволю налюбоваться шелком, сделанным руками жены, а чашки с чаем заняли свое место на аккуратно сложенных у их ног полотенцах, Эйдзи взял жену за руку и произнес, глядя ей в глаза:

– Я должен сказать тебе важную вещь. Мы супруги, а это значит должны быть откровенны друг с другом. Кайко Синдзэн проиграл деньги, которые я выдал ему из кассы, а сегодня их пропажу обнаружили.

– Но ведь он сказал, что вернет их!

– Я говорил с ним – ему нужно еще десять дней, а у меня нет времени. Инспектор сказал, что передаст дело в суд уже завтра, если денег не будет на месте. А это слишком большая сумма, чтобы я мог разом вернуть ее.

– Но с инспектором можно поговорить, все объяснить!

Эйдзи изменился в лице, заслышав это. Иоши взглянула на него и вздрогнула – глаза его сверкнули с ожесточением и плохо скрываемой злобой, губы сжались, из них полились жесткие слова, не допускающие нареканий:

– Унижаться? Перед этим прохвостом? Ну уж нет! Такая участь подойдет кому угодно, кроме сына семьи Миёси! Это не для тебя и не для меня! Мы рождены для другого…

– Но суда допустить нельзя! Тогда тебя уволят, и мы останемся без средств к существованию…

– Суда и не будет.

– Что ты намерен делать?

Ни один мускул не дрогнул на лице Эйдзи. Но и ответить ему, как видно, было нечего.

– Что ты намерен делать? – во второй раз спросила она.

После обеда он велел ей приготовить ванну. Около часа он просидел в горячей воде, обдумывая случившееся и размышляя о будущем. Иоши уложила сына и подошла к коллекции бабочек на стене. Она любила рассматривать ее – созерцание маленьких существ, хоть и прекрасных, но навсегда лишенных сталью иглы способности нести свою красоту в мир – умиротворяло женщину, успокаивало ее, наводило на добрые и светлые мысли.

Эйдзи появился на пороге комнаты за полночь. На нем было надето все новое, свежее и белое – таким красивым он не был со дня их свадьбы. Поцеловав жену, он велел ей отправляться спать.

В ту ночь Иоши долго ворочалась и не могла уснуть – трудно сказать, что именно ей мешало, но даже созерцание бабочек перед сном не помогло. Она прислушивалась к каждому шуму, к каждому постороннему шороху – но их было так мало, кругом стояла такая тишина… И только когда первые лучи солнца начали пробиваться в окно, утомленная бессонницей женщина наконец сомкнула веки.

Она проспала долго и болезненно – так обычно спят чахоточные больные, компенсируя тяжкие часы на ногах сутками сна. Когда она пробудилась, был уже вечер. Стоило ей открыть глаза, как она увидела стоящего в колыбельке маленького сына, молча и упорно смотрящего на нее. В его взгляде она узнала взгляд Эйдзи и Такаюки, взгляд самураев – жесткий, прямой, но не пугающий, а скорее какой-то родной, свой, надежный. Поцеловав сына в лоб, отправилась она в комнату мужа.

Шума не было – Эйдзи ушел бесшумно. Только так истинный самурай мог достойно завершить свой путь. На полу возле него она нашла предсмертное хокку:

Жизнь коротка.
А зима будет долгой.
Буси не спешит…

***

На следующий день, когда Эйдзи хоронили, стояла страшная жара. Эту жару Орихара Сёку, приехавший из провинциальной тогда Йокогамы, запомнил надолго. Вместе с женой и совсем крохотной дочерью на руках шли они от токийского вокзала в сторону Синдзюку, где должны были разместиться в доходном доме для бедных. Ступая на усыпанные трущобами и грязью улицы этого бедного района, встретила семья похоронную процессию – при всей мрачности этого церемониала примета оказалась доброй, семья Орихара приживется здесь и пустит корни. Но если где-то прибыло, значит где-то убыло – семье Миёси судьба уготовила куда более мрачную участь.

Сам же Орихара Сёку тоже хлебнул немало горя. С женой и дочерью, практически без средств к существованию, он начал работать грузчиком в порту. Через полгода усердного и тяжкого труда скопленных от работы в кои-то веки денег наконец хватило, чтобы поступить в университет. Вот тут-то и началось самое тяжелое – днем ему приходилось учиться, а ночью работать, потому что жена его Сора вновь забеременела и не могла помогать ему. Он прожил пять лет в жутком напряжении, работая буквально на износ. Но всему приходит конец. Закончив университет, Сёку смог устроиться на практику к адвокату Мияки в квартале Эдо.

Каждый день картины сытой, обеспеченной жизни богатого токийского квартала представали перед его глазами. Десятки состоятельных клиентов посещали адвоката, блеск их украшений и лоск, излучаемый ими, завораживали молодого юриста. Однако, у медали была и оборотная сторона – он понимал, что ему самому очень далеко до его наставника и практически никогда не достичь таких вершин. Мияки поручал ему несложные дела и несостоятельных клиентов – и неудивительно, потому что в состоятельных нуждался он сам. С течением времени Сёку не рос по служебной лестнице и пять лет только и делал, что обивал пороги мировых судей и лицезрел человеческие нечистоты, которых ему хватало и в Синдзюку, чтобы видеть их еще и здесь. Он начал понимать, что чтобы изменить свою жизнь, ему предстоит открыть собственную практику.

Стажа для этого у него хватало – пяти лет, проведенных за конторкой у Мияки было вполне достаточно. Но вот денег, скопленных за эти годы и годы тяжкого труда в порту хватило только на то, чтобы открыть дешевый офис в Синдзюку. Понятное дело, что на резкий прирост доходов с таким положением вещей рассчитывать не приходилось. Его клиентами в первый год работы становились карманные воришки, хулиганы и бездомные, которым адвокат зачастую назначался за государственный счет. Однако, после одного из процессов карманник, которого он защищал, подвел к нему какого-то пожилого человека, с виду казавшегося состоятельным.

– Кинго рассказывал мне о Вас, – сказал этот человек, – и отметил Ваши удивительные качества на процессе по его делу. Благодаря Вам, ему удалось получить два года условно вместо пяти, которые предназначались ему за содеянное по закону.

– Благодарю Вас, – отвечал Сёку, – но не только от моего мастерства зависит исход дела. И личность судьи, и стечение обстоятельств – все здесь учитывается.

– И все же… Скажите, Вы не были вассалом в эпоху Эдо?

– Сожалею, но в эпоху Эдо я был слишком юн…

– А Ваш отец?

– Нет, он был бедным крестьянином из Йокогамы.

– Что ж, а Вы производите достаточно хорошее впечатление. Я сам был вассалом клана Хиконе, мое имя Хашимото Ниокичи. – Они поклонились друг другу, и новый знакомый продолжил. – Вы должно быть понимаете, почему Кинго уже несколько раз подряд является Вашим клиентом?

– Разумеется, я понимаю, что он член клана якудза.

– Верно. А я – отец этого клана. И мне на постоянной основе нужен адвокат. Я готов нанять Вас и платить за это предусмотренную договором плату.

Такое предложение не могло не порадовать Сёку. Это означало не только стабильный высокий доход на протяжении следующих нескольких лет, но и возможность наконец вырваться из проклятого Синдзюку. Однако, для этого придется много трудиться – Сёку понимал это и был готов к работе.

На протяжении следующих нескольких лет он вел дела клана Хашимото в судах и делал это весьма успешно. Он выигрывал дела воров и убийц и прослыл в этом деле порядочным специалистом. Якудза щедро платила своему поверенному, что позволяло ему поправить свои финансовые дела. Немного хуже обстояло дело с репутацией – чопорные его коллеги, навроде старшего товарища Мияки, не одобряли таких дел Орихары. Защищать мафию, которая только и делает, что обирает простых людей и не доплачивает в казну, они считали ниже своего достоинства и не могли понять мотивов поведения образованного и начитанного товарища своего. Наверное оттого это происходило, что сытый голодного не разумеет. Сам же Орихара так отвечал на их выпады:

– Пока правительство не принимает решительных мер для борьбы с бедностью и устранения мафиозного влияния, пока оно само получает от них взятки и кормится за их счет, я не считаю, что совершаю предосудительные поступки!

Да, думал он, произнося такие слова, если бы они только знали, какой ценой доставался хлеб ему и его семье, пока якудза не вошла в его жизнь, пока она не стала его главным финансистом. Подработка грузчиком, бессонные ночи, страдания жены, в нищете вырастившей и воспитавшей двух детей – разве все это можно было описать в нескольких словах, служивших ответом на их странную и высокомерную претензию?! Нет, конечно они не понимают всего, что произошло в его жизни, и это значит, что не следует им все объяснять – желающий поймет без лишних слов, почему у процветающего адвоката офис в Синдзюку, а нежелающему и говорить нет смысла.

После одной из таких бесед и подумал Орихара-сан, что пора бы ему перебраться в Эдо, где можно купить и дом, и офис для клиентов – благо, заработанные деньги ему это уже позволяли.

Спустя полгода он почти совсем закрыл офис в Синдзюку, готовясь к переезду, когда вдруг на пороге его оказалась пожилая бедная женщина.

– Здравствуйте, Орихара-сан, – низко поклонившись, сказала она. – Меня зовут Нагаёси Иоши, я вдова потомка семьи Нагаёси… Если, впрочем, Вам это о чем-то говорит.

Окончивший на «отлично» университет адвокат Орихара хорошо знал историю своей страны, и такая фамилия не могла проскользнуть мимо его ушей, оставшись незамеченной.

– Конечно, подвиг клана Нагаёси по защите сегуната в середине 16 века – это наша история, – Орихара ответил посетительнице поклоном с большим уважением. – Но что привело Вас ко мне? Чем я могу помочь представительнице столь знатного рода?

– Хоть род и знатный, – отвечала она, – но мы давно обеднели. Реставрация принесла нам одни печали. Много поколений до моего мужа просто не находили себе места в жизни, да и муж не стал исключением. Он совершил сеппуку 15 лет назад, и с тех пор мы с сыном живем практически на грани. Я ткала холсты и тем жила, а он учился в школе… Учился хорошо, как и все его предки. А сегодня я узнала, что он совершил кражу на рынке и теперь его хотят судить. Я пришла просить Вас о помощи, чтобы Вы приняли на себя его защиту.