Loe raamatut: «Герцогиня в бегах. Право на эшафот»

Font:

Глава 1

– А тебе завтра отрубят голову, – бодро закончила она. – Согласись, выгодное предложение?

– Не уверена. А возможности заменить казнь нет? На отравление, например?

Разговор меня забавлял, он хотя бы был, пусть и с галлюцинацией. Когда пролежишь полтора месяца пленницей собственного тела без возможности перемолвиться с кем-то хоть словом, будешь рад и вымышленному собеседнику. Мысль, что меня накрыло сумасшествие, не пугала. Лучше сойти с ума, чем испытывать ежедневный ужас оттого, что ты все слышишь и чувствуешь, но не можешь не то что сказать, даже моргнуть самостоятельно. Вердикт врачей был неутешителен: вероятность, что я приду в себя, как они говорили, была нулевой. Моих чувств они не щадили, рубили правду-матку прямо при мне, потому что были уверены, что нет их, этих чувств. И меня нет в этом теле. Но я была, в этом-то и заключался весь ужас моего положения.

Если бы появилась возможность выбора между смертью или жизнью в таком виде, я бы однозначно выбрала смерть. Наверное, поэтому моя галлюцинация и возникла с таким предложением: мы меняемся душами, и меня завтра казнят на плахе на потеху толпе.

– Это почетная смерть, – заявила галлюцинация. – Доступная только дворянам. Иначе меня бы повесили. Чем тебе не нравится отрубание головы?

– Мне кажется, это больно, – сказала доверительно, поражаясь вывертам собственного сознания.

– Не волнуйся, в королевские палачи берут специалистов только высокой квалификации. Отрубит с одного удара, ты почти не почувствуешь боли. Умрешь легко.

– И почему же ты не хочешь такой легкой смерти?

– Потому что я хочу жить, а ты хочешь умереть. – В голосе глюка начало проскакивать раздражение. – Послушай, я знаю немало людей, которые отдали бы всю свою жизнь за один день в теле Сиятельного. Я предлагаю тебе мечту.

– Но не мою.

Странно, собеседницы я не видела, только слышала голос, который звучал отовсюду и ниоткуда. Словно зарождался в моей голове. Да почему словно? Так оно и было. Я схожу с ума, какая удача. Теперь будет с кем поговорить. Невольно хихикнула.

– У меня очень мало времени, – уже не скрывая раздражения, сказала аристократическая галлюцинация. – Поэтому либо ты соглашаешься, либо я ухожу. Только учти, второго такого предложения не получишь. Будешь лежать колодой годы, а то и десятилетия, пока наконец не придет смерть милосердная.

– А тебе что за радость валяться колодой?

– Я валяться не буду. Я маг и знаю подходящие практики. Пара дней – и встану с постели.

– У нас нет магии.

– Если бы у вас не было магии, мы бы с тобой не разговаривали. Более того, ты тоже маг, иначе обмен не состоялся бы. Да что обмен, я бы на тебя никогда не вышла. Твое тело – идеальное вместилище для моей души.

Ее слова неожиданно покоробили. Мысль о том, что во мне появится квартирант, оказалась неприятна. Пусть даже этот квартирант – плод моего воображения.

– Оно и мою душу вмещает неплохо.

– То есть ты отказываешься? Тогда прощай.

– Стой! – Испугавшись, что опять останусь наедине с собой, была уже готова пойти на уступки галлюцинации, лишь бы та не исчезла. – Я почти согласна. Скажи, а за что тебя собрались казнить?

Даже в вымышленной реальности нельзя, чтобы преступник избежал отмеренного наказания.

– За попытку отравления короля, – неохотно ответила собеседница. – Неудачную.

– Ты правда хотела его отравить?

– Нет, не хотела, – еще более неохотно ответила она.

– Но если не хотела, то тебя обвинили несправедливо. Можно опротестовать?

– Там все очень сложно. У меня нет времени. Поэтому либо ты соглашаешься и все узнаешь сама, либо не соглашаешься и не узнаешь никогда. Я не преступница, если тебя это беспокоит. Скорее жертва.

– И как я узнаю? – спросила скептически, почти вживаясь в роль будущей переселенки. – Если меня завтра казнят? У меня тоже не будет на это времени.

– Ритуал полного слияния – и тебе будет доступно все, что известно мне. И даже все, что я думала до момента обмена. А мне, соответственно, будет доступно все, что знала ты. Но учти, вместе с этим мы обменяемся клятвами, и ты никогда и никому не сможешь сказать, что ты – это не я. Клятва зеркальная, поэтому я тоже никому не смогу открыться. Обещаю позаботиться о тех, кто тебе дорог, и отмстить тем, кто этого заслуживает.

Последняя фраза была явно ритуальной.

– А если меня не казнят, мы обменяемся вновь?

Меня не отпускала призрачная надежда, что рано или поздно я смогу открыть глаза и покинуть опостылевшую кровать. Возможно, мое подсознание показывает выход?

– Тебя казнят, – не допускающим возражений тоном отрезала галлюцинация.

– А вдруг нет? В жизни всякое бывает. Встанет ваш король с правильной ноги и решит, что за неудачную попытку его убийства наказание слишком жестокое, достаточно ссылки. Что нельзя так бездарно растрачивать дворянский генетический материал. А то кто будет травить его в следующий раз?

– Ты не понимаешь, – с неожиданной горячностью ответила она. – Он не передумает. Это не-воз-мож-но. Но если вдруг тебе удастся избежать плахи, это ничего не изменит. Ритуал привязывает душу к новому телу так, что она уйдет оттуда только с физической смертью. Мы не отыграем назад, даже связаться друг с другом не получится, потому что я вышла на тебя случайно, а вероятность повторения такой случайности очень низка. Так что останешься мной до конца жизни, сколько бы ее ни было отмерено.

– Билет в один конец, – пробормотала я понимающе.

– Прости, что?

– Обратного билета не будет.

– Время. Ты согласна или?..

– Согласна.

Действительно, если уж сходить с ума, то до конца. Так, чтобы жить в вымышленном мире и не слышать ничего из того, что происходит в моем. «Доктор, я буду ходить? Да, но только под себя», – при таких вводных жизнь в реале не кажется желанной.

– Тогда повторяй за мной слово в слово. Только имя ставишь свое. Я, герцогиня Эрилейская, Эстефания Маргарита Эсперанса Эмилия Клаудиа Исабель Лурдес Асунсьон Росарио…

– Я, Мельникова Екатерина Васильевна…

Слова, звучавшие в моей голове, заставляли вибрировать все тело. Неожиданно нахлынула боль, такая, что я бы заорала, если бы могла, но я была не в силах издать даже слабый стон. Зато, едва отзвучало последнее слово, появилась возможность не только говорить, но и двигаться.

Я встала с холодного каменного пола, совсем неиллюзорно неприятно шершавого. Какой-то он слишком реальный для галлюцинации. И слишком грубый. И исчерчен странными знакомо-незнакомыми символами, на которых я пока не стала заострять внимание.

– Эй, Эстефания Маргарита, как тебя там дальше, ты где?

Не успев договорить, поняла, что герцогиня Эрилейская, Эстефания Маргарита Эсперанса Эмилия Клаудиа Исабель Лурдес Асунсьон Росарио – это теперь все я, весь этот длиннющий список имен означает всего лишь одну маленькую меня. Последнюю из рода герцогов Эрилейских, которые завтра исчезнут окончательно, если я это позволю.

В голове царил хаос. Я чувствовала себя одновременно и Екатериной, и Эстефанией, и никак не могла отделить одно от другого, найти те знания, которые помогли бы избежать завтрашней смерти, которая теперь казалась очень даже возможной. Посторонний голос пропал. Значило ли это, что меня посетила никакая не галлюцинация и действительно произошел обмен?

Слишком настоящим было все вокруг. Я ущипнула себя и ойкнула от боли. Поднесла к глазам руку, на которой алело пятно от щипка, грозящее перейти в синяк. Тонкую изящную руку аристократки, у которой даже в тюрьме нашлось время на маникюр – ноготки были ровные, аккуратно обработанные и покрытые розовым лаком. Память услужливо подсказала, что это работа личной служанки, которая ежедневно, утром и вечером допускалась в камеру. Единственная поблажка для титулованной особы, потому что вид камеры оставлял желать лучшего. Где кровать с балдахином из бархата? Где туалетный столик розового дерева с зеркалом на серебряной амальгаме? Где банкетка, покрытая розовым шелком, на которой было так приятно сидеть перед зеркалом, расчесывая длинные золотистые волосы? Ничего подобного не было и в помине.

Да меня нагло обокрали! Чужие воспоминания – это хорошо, но мне-то досталась плохо сбитая койка с соломенным матрасом. И никаких зеркал, что особенно обидно. Потому как по воспоминаниям Эстефания была на редкость красивой особой, что уравновешивалось полным отсутствием мозгов. Иначе она не попала бы в такую глупую ловушку. Впрочем, в семнадцать лет иллюзии – болезнь многих.

Тело сковывала усталость, но желание умирать пропало. Желание жить, передавшееся от прежней владелицы тела, оказалось куда сильнее.

Я подняла голову к окошку, забранному частой решеткой. Оно было у самого потолка, и за ним чернела ночь. Или оно было закрыто чем-то непрозрачным, полностью перекрывающим свет. Но скорее всего, сейчас все-таки ночь, и у меня времени аккурат до утра.

Что в активе? Эстефания говорила о магии, но ее знания оказались куцыми. Кроме секретных семейных методик, к которым как раз относилась перепривязка душ, она владела небольшим набором бытовой и косметической магии и парой лечебных заклинаний, одно из которых действительно должно было вывести мое тело из комы там. В моем мире. Появилось осознание, что теперь мой мир этот и, если я не хочу распрощаться еще и с ним, нужно бежать. Подумать о том, что случилось, можно и потом. Способности Эстефании мне не помогут. А мои?

До окна я не доберусь. А если бы и добралась, вряд ли у этого тощего тельца хватит сил выломать хотя бы один стальной прут. Усиливающих заклинаний она не знала, потому что не планировала заниматься вещами, недостойными сиятельной леди. Но если бы и знала, синеватые огоньки на решетке показывали, что та под магической защитой. Значит, окно отпадает.

Дверь? Засов снаружи, до него не дотянуться. Заклинанием? Боюсь, тем вариантом, которым Эстефания подвивала локоны, засов не сдвинешь. От дверей тоже тянуло магией, на один засов тюремщики не полагались.

Пол. На полу магии нет, но… Я с сомнением посмотрела на камни, плотно пригнанные друг к другу, и на свои руки. Нет, я бы попыталась прорыть ход хотя бы до соседней камеры, был бы у меня год в запасе. Но его нет, как нет ничего, чем можно было бы хоть немного расковырять камни. В камере не было даже ложки. Только металлический кувшин с водой.

Размышляя, я старательно затирала вычерченные на полу символы. Незачем кому-то знать, что здесь произошло. Вовремя – не успела уничтожить последний, как дверь распахнулась, впустив придворного мага, а по совместительству того, кто загнал Эстефанию в ловушку всего лишь пару дней назад.

Уго Бласкес – мерзкая крыса, даже неопрятные пряди длинных сальных волос напоминали крысиные хвосты. Целый пучок крысиных хвостов на голове. Маг вызывал у меня тошноту и страх. Страх у Эстефании, тошноту у меня. Все-таки мужчина, как бы он ни был занят, должен мыться хотя бы раз в неделю, а не дважды в жизни – при рождении и после смерти. Главный придворный маг мытьем не злоупотреблял, наверное, боялся, что испортится или растает, и от него несло так, что я порадовалась, что осталась без ужина.

– Чем это ты тут занималась, Эстефания?

– Извольте ко мне обращаться «ваша светлость».

– И чем же здесь занималась ваша светлость? – издевательски спросил он и цепким взглядом пробежался по камере.

Задержался на полу. Какие символы там изображались, уже не разобрать, но и того, что они там вообще были, тоже не скрыть.

– Неужто пыталась вызвать демона? – хохотнул маг. – Или инкуба? Чтобы вкусить радость плотских утех хотя бы напоследок?

– Пошел вон из моей камеры, – сказала так холодно, что бывшая владелица тела непременно это оценила бы. – Пес смердящий.

– Твоего здесь ничего нет, дура. – Бласкес раздвинул губы в неприятной улыбке. – Да и вообще считай, что у тебя ничего больше нет. Желающие прибрать почти бесхозное герцогство осаждают его величество Теодоро Блистательного со вчерашнего дня.

Титулование было столь забавным, что я расхохоталась. Ситуация к смеху не располагала, но ощущение полного владения собственным телом казалось столь прекрасным, что все остальное отходило на второй план.

– Смейся, смейся, недолго осталось, – проворчал маг. – Тупая курица, даже ритуал как следует провести не смогла, а ведь я дал тебе такую возможность, но нет, профукала. Правильно говорят, что Эрилейские выродились. Не мозги – одна сахарная вата.

Он прошел и взял со стула лежащий там кусок мела. Тот самый, которым рисовались руны, тот, про который Эстефания думала, что утащила из-под носа придворного мага. А оказалось, он сам подсунул. Зачем?

– Меня не учили магии, – напомнила.

– Оно и видно. Все, куколка, встретимся завтра на твоей казни.

Он взмахнул рукой и создал реалистичную иллюзию, почти фильм. Голову красивой блондинистой девушки грубо прижали к колоде, украшенной потеками засохшей крови. В ярких солнечных лучах сверкнул топор. Толпа ахнула.

Маг расхохотался, не дав досмотреть сцену, и ушел. Дверь хлопнула, замки лязгнули, загудела охранная магия. Теперь под заклинаниями были и пол со стенами, что делало побег совершенно невозможным. Это я понимала и как Катя, и как Эстефания, чьи знания о магии получила бонусом при переходе. Куцые знания, никуда не годные. А ведь герцоги Эрилейские всегда славились и силой, и разнообразием применяемых заклинаний.

Осталось понять, зачем Бласкес давал возможность провести ритуал. Что он рассчитывал получить? Не мой же побег? Для этого он слишком сильно меня ненавидел, что проскакивало в каждом слове и движении. И совершенно непонятно почему: Эстефания нигде не переходила ему дорогу, да и не могла бы. Она только-только начала выезжать под патронажем тети, но тетку упекли в монастырь, а Эстефания решила ее спасти, обратившись к королю. Вот и доспасалась до того, что пришлось спасаться самой. Она-то выкрутилась, а я?

Широко зевнула. Проблемы казались ненастоящими, не моими, а вот спать хотелось неимоверно, и чем дальше, тем сильнее. Поэтому, еще раз оглядев камеру на предмет хоть маленькой щелочки в защите и ничего не найдя, отправилась спать.

Как говорится, утро вечера мудренее. Даже если это утро моей собственной казни.

Глава 2

Спалось мне не сказать чтобы отлично, и утром я проснулась не сама, а была разбужена горничной. Очень ответственной горничной, которая тормошила меня, повторяя:

– Ваша светлость, вставайте. Вам же умыться и переодеться надо. Негоже, ежели вас такой люди увидят. Позор это.

– Позор – то, что собираются казнить невиновного человека.

Приоткрыла глаза и с интересом разглядывала свою горничную, размышляя, значит ли что-то ее имя – Эсперанса¹ – для моего будущего. Самый простой вариант – предложить денег, чтобы она осталась в камере, а я вышла в ее одежде, – отпадал. И не потому, что мне вспомнились ее рассказы о том, как ее обыскивали до визита к хозяйке и после ухода, а потому, что нас было невозможно перепутать. Эсперанса была выше меня на целую голову, шире в талии и увесистей в груди, а уж мои золотые локоны с ее черным богатством спутал бы только слепой. Хотя по объему они были близки, по цвету – полная противоположность. Да и по характеру носительницы разных шевелюр сильно отличались. Эстефания – сдержанная и холодная, несмотря на возраст, Эсперанса – импульсивная, эмоциональная, не умеющая держать свои мысли в тайне. Нет, теоретически, если бы не обыск, попробовать можно было бы. Уверена, Эсперанса даже согласилась бы привязаться к кровати, а я – попытаться пройтись на цыпочках.

– Да разве ж теперь докажете… – сочувственно пробормотала она. – Раньше надо было. Хотя и сегодня, когда вас будет напутствовать священник, скажите ему, не теряйтесь.

Но по ее тону было понятно: не верит, что с эшафота смогу уйти целиком, а не унесут меня по частям: часть на носилках, вторую в корзинке. Эсперанса поставила на табурет тазик с водой, опустила в нее тряпку, отжала и собралась меня обтирать.

– А ванна мне не положена?

– Да откель тут ванна? Скажите спасибо, что таз с водой разрешили пронести. – Она вздохнула. – Хотя весь его обшарили. И вода уже не горячая. Но пока не холодная.

– А завтрак? – Я тоскливо огляделась.

В камере, кроме тазика, прибавилось только роскошное платье, в котором герцогиня должна красиво уйти из жизни. Нет, я иногда мечтала походить в чем-то таком, но не один день, который окажется последним.

– Побойтесь Двуединого! Какой завтрак перед казнью?

– Плотный. – Теперь вздохнула я. – Понятно. Ни ванны, ни кофе, ни какао, ни даже бокала шампанского не дадут. Король решил на мне сэкономить.

Увы, не досталось мне не только герцогской кровати, но и герцогского завтрака. Кругом обман. Конечно, мне ничего не обещали, но от осознания этого чувство обманутости никуда не делось.

– Не говорите так, ваша светлость, – всполошилась Эсперанса, испуганно оглядываясь на дверь. – Вы же прекрасно знаете, что перед казнью положен пост, чтобы очиститься душой до того, как предстанете перед господом нашим, одной из его ипостасей. Молю, чтобы это была белая. Да и как иначе? Вы и согрешить-то не успели. – Она сделала правой рукой знак, похожий на круг с точкой посередине, и я сразу вспомнила, что это знак благословения. – Вам и без того, ваша светлость, что-то плохое снилось.

– Почему ты так решила?

– Вы кричали во сне: «Поворачивай, Макс!» Никак брата вспомнили…

Брат Эстефании, которого действительно звали Максимилиано, погиб два года назад. Но снился, разумеется, не он. Снилась мне та роковая поездка, после которой мое тело перестало меня слушаться. И Макс тоже был оттуда. По словам причитавшей надо мной мамы, он даже не поцарапался, удачно подставив мою сторону, получил условку и уже утешился с другой. Надеюсь, Эстефания прочтет мои воспоминания и воздаст ему по заслугам, если ее план удастся и она встанет с кровати. Согласилась бы я на обмен, зная, что он настоящий и меня действительно казнят? Да, потому что жизнь я любила, но прозябание овощем – не жизнь.

Эсперанса что-то сочувственно щебетала, готовя меня к последнему выходу в свет. Обтерла душистой водой, присыпала волосы каким-то порошком и сразу начала его вычесывать. И то и другое пошло на пользу: первое – коже, второе – волосам. Видимые мне локоны засияли, словно после дорогого шампуня и ополаскивателя. Затем горничная начала сооружать на голове прическу, оголяя шею и заставляя меня невольно думать о том, что этой шее сегодня придется несладко. В воспоминаниях прежней Эстефании я не могла найти ничего, что помогло бы избежать топора палача.

Корсет Эсперанса затянула так, что, если бы мне принесли запоздалый завтрак, я бы не смогла пропихнуть в себя ни кусочка. Что там завтрак – я и дышала-то через раз, и то вполсилы.

– Давай ослабим, – выдохнула.

Выдохи получались куда легче вдохов, поэтому выдыхалось больше, чем попадало в легкие. Следовательно, скоро наступит нехватка кислорода, и я бухнусь в обморок там, где буду стоять. Конечно, я не почувствую, когда меня будут лишать жизни, но хотела бы пробыть в сознании до последнего мига.

– Нельзя, – поджала губы Эсперанса, – вы сегодня должны быть самой красивой. Боженьки, – всхлипнула она, – что же это делается? Вам бы жить и жить… Зачем вам понадобилось травить его величество?

– Я не травила.

– Ваша светлость…

Укоризненно покачав головой, она принялась натягивать и расправлять на мне нежно-голубое платье с вышивкой золотом и жемчугом. Жемчуг был настоящий, а в отношении золота я не была уверена. Эстефания о таких тонкостях не задумывалась, ее нарядами занималась тетя. Та самая, которую сослали в монастырь. А мне, наверное, без разницы. Если бы появился шанс сбежать, вышивку можно было бы спороть и продать. Жемчуг так точно. Да ведь на мне целое состояние!

Эсперанса закончила одевать меня, оглядела и неожиданно расплакалась, горько, с подвываниями и размазыванием слез по лицу. Она любила свою хозяйку, и ей было больно ее терять.

– Я еще не умерла, – напомнила, – не оплакивай меня раньше времени.

– Вы как ваш батюшка, ваша светлость, – горничная шмыгнула носом, – того тоже ничем было не пробить, достойный был человек. Он бы вами гордился.

– Тем, что я отравила короля?

– Тем, как вы держитесь.

Меня держало чувство нереальности происходящего и надежда на то, что мой ангел-хранитель, отлучившийся на время аварии, сейчас непременно реабилитируется. Не могу же я так глупо умереть? Всю жизнь была удачливой особой. До тех пор, пока не связалась с Максом. Видно, мне предоставили выбор: либо удачливость, либо Макс. Явно поставила не на то, но сейчас-то я бы не ошиблась.

Уверена, именно ангел-хранитель должен помочь сбежать. Воображение услужливо показывало закрытую карету, в полу которой я прожигаю дыру имеющимся в памяти гладящим заклинанием. Другого ничего подходящего не вспоминалось, сколько я ни рылась в голове, а это можно усилить и… Мысли о том, что карета будет защищена магически, я от себя отгоняла. В конце концов, это задача ангела-хранителя – подстроить возможность бежать, а уж я-то не премину ею воспользоваться. Не мог же он допустить, чтобы я не смогла проковырять дырку в днище?

Как оказалось, мог. Потому что для государственных преступников была предусмотрена не карета, а повозка с клеткой, по которой сразу, едва меня в нее завели, заискрились голубоватые огоньки магии. Ко всему этому великолепию еще и охрана прилагалась: четверка на конях и двое в повозке, по обе стороны от клетки. Причем последние глаз с меня не сводили, словно я была не хрупкой девушкой, а злостным бандитом, готовым выломать прутья голыми руками и придушить тех, кто воспрепятствует побегу. В таких условиях пол прожигать сложновато, а уж о том, чтобы через прожженную дырку сбежать, и речи не могло быть.

Пришлось делать вид, что я ничего не планировала, и всю дорогу простоять, потому что лавки не было, а садиться на солому, которой было устелено дно повозки… Слишком унизительно даже для меня, а уж герцогское достоинство унижать точно не стоило. В конце концов, суть обмена – дать мне возможность быстро и почти безболезненно умереть. Герцогиня Эрилейская свою часть сделки выполнила, и ее честь не должна пострадать из-за того, что внезапно жизнь мне показалась куда привлекательней смерти.

А жизнь вокруг била ключом, и если это биение отличалось от того, к которому я привыкла, то не людьми и даже не манерой их разговора, а только одеждой. Одеяния были непривычными, но прекрасно подходили и яркому солнечному дню, и чистеньким городским улицам с разноцветными домиками. Никакой вони, которая, по мнению ученых-историков, сопутствовала нашему Средневековью и должна была сшибать меня с ног, я не чувствовала. Пахло цветами и летней пылью, жаркой и вездесущей. Ехали мы медленно, но вряд ли для того, чтобы я могла насладиться картинами городской жизни, скорее, чтобы все желающие увидели преступницу и поняли, что наказание неотвратимо даже для высших сословий.

– Эй, красотка, я помолюсь за тебя! Лови!

Я вздрогнула, когда в клетку влетел цветок – пышная роза на толстенном стебле почти без колючек. Охрана тут же огрела кнутом нахала, длинноволосого смуглого красивого парня, но я уже поймала его подарок и теперь с жадным любопытством рассматривала. Роза была сочного красного цвета и запах распространяла такой же сочный, густой, дурманящий. Неожиданно в голову пришла мысль, что она может быть последним подаренным мне цветком, остальные – только на могилку на кладбище. Я нашла взглядом в толпе бросившего розу и улыбнулась.

– От, лыбится, стерва. И чего лыбится-то? Молитвы читать надо, ко встрече с Двуединым готовиться, – неприязненно заворчала какая-то бабка, – а не заигрывать с мужиками.

– Так, может, невиновна она, – сказала какая-то добросердечная горожанка. – Такая молоденькая…

– По ейной роже видать, что виновна, – убежденно прогундосила бабка. – И что, что молоденькая? Они с рождения порченые. Таких в колыбели давить нужно, чтобы королей не травили.

А ведь Эстефания короля не травила. Всего-навсего подлила приворотного зелья, купленного у придворного мага, к которому направила ее старшая фрейлина. Ненавязчиво этак направила, намеками, что его величество будет куда податливей к просьбам той, в кого влюблен. А чтобы Бласкес продал нужное зелье, пришлось дать магическую клятву, что никому не расскажет ни у кого куплено, ни что за зелье, ни кто направил к придворному магу. Обезопасил, сволочь, себя и свою сообщницу. Интересно, если бы король отравился, они бы поняли, что заигрались, или это и было их целью? Но он не отравился, сработал артефакт, и получилось, что Эстефания сама оплатила собственную смерть. Недешево, между прочим, нынче обходятся смерти герцогинь, так что придворный маг на ней еще и заработал. Впрочем, обогащение точно не было его конечной целью.

А что было? В придворных играх Эстефания не то что была не сильна, она в них вовсе не разбиралась. Из тех разрозненных кусков, что мне удавалось вытащить из памяти, связной мозаики не собиралось. Обидно умереть вот так, непонятно за что. Зато выяснилось, что Эстефания действительно не была злодейкой, и я, помогая ей избежать наказания, не иду против совести. Возможно, в моем теле ее жизнь сложится удачней. Во всяком случае, к королю она вряд ли попадет.

Мы выехали на центральную площадь, на ней сиял свежими досками помост. На таких будет видна каждая капля крови, и простолюдины убедятся, что никакая она не голубая у благородных сословий. Впрочем, в этом мире особенностью аристократов была не голубая кровь, а сияние – одно из проявлений магии, но доступное почему-то только старым родам. Что ж, сиять мне осталось недолго, зато это будет ярко.

Повозка остановилась, и мою клетку открыли, предлагая выйти наружу. Медлить не стала, выскочила сразу, даже чуть придерживая себя, чтобы не уронить герцогский престиж излишней торопливостью. Страха не было, потому что происходящее продолжало казаться ненастоящим, вывертом моего сознания, пожелавшего уйти от реальности. А может, потому, что убежать отсюда не получилось бы: помост подпирала толпа жаждущих интересного зрелища.

По ступеням я поднималась с улыбкой, высоко подняв голову и продолжая крутить в руках розу – она ничуть не увяла и радовала нежностью лепестков и ароматом.

Палач уже стоял на помосте, держа или, скорее, держась за огромнейший топор, на лезвии которого играли солнечные блики. Топор был острым, а руки ката бугрились мышцами. Эстефания права, умру я быстро. Но это почему-то больше не радовало.

Меня подвели к плахе. Лица людей смазывались в одно пятно. В желудке предательски забурчало. А еще я поняла, что хочу одновременно пить и в туалет. Но это от страха. Скоро я уже ничего хотеть не буду. Наверное, мой ангел-хранитель отвернулся от меня насовсем, а с ним ушла и моя удачливость.

Вместо них по ступеням поднимался толстенький улыбчивый священник. Точно, меня же должны напутствовать в жизнь вечную на глазах у публики. Представление пройдет по всем правилам.

– Добрый день, дочь моя, – приветствовал меня священник.

Подъем дался ему нелегко, и голос разрывался тяжелым дыханием, но священник торопился разделаться со своими обязанностями и не дал себе ни минуты отдыха.

– Разве может быть хорошим день, когда собираются казнить невиновного человека? И вы этому потворствуете, святой отец.

– Не упорствуй в отрицании, дочь моя, – он поморщился, – иначе привезут артефакт Истины, и твоя смерть будет не такой легкой, как от руки достопочтенного королевского палача.

Память услужливо подсказала, что артефакт Истины определяет степень виновности и наказывает в зависимости от нее. Смерть, которую он приносит обманувшим, не только очень мучительна, но агония продолжается долго, иногда несколько дней. Понятно, почему Эстефания выбрала плаху: как ни крути, она подлила королю смертельное зелье. Но я-то ничего не подливала, значит, невиновна и проверку пройду. Ангел-хранитель наконец-то вспомнил обо мне и выдал подсказку.

– Я требую проверки на артефакте Истины, святой отец, – повторила громко, усилив голос магией, и засияла, заставив священника зажмуриться.

Но иначе к моим словам не отнеслись бы серьезно. А так я в своем праве. Праве Сиятельной.

Толпа загудела, обсуждая свалившееся на нее дополнительное представление. Священник же скорчил такую несчастную гримасу, словно я обидела не только его, но и всю церковь в его лице. Дыхание его уже успокоилось, и голос стал мягко-обволакивающим, каким мог быть с самого начала, если бы его владелец не был столь тучен и тороплив.

– Не надо было во всеуслышание заявлять, тогда можно было бы изменить решение. А теперь… Теперь ты сделала свой выбор, дочь моя, – сказал священник, – и уйдешь без церковного благословения. Но я помолюсь за тебя, неразумное дитя, чтобы смерть твоя была недолгой. Я не оставлю тебя один на один с мучениями.

Но вид у него был такой, словно мучиться собирался он, а не я. Да и то сказать, при его комплекции тяжело стоять на жаре непонятно сколько времени. Так-то коротко благословил – и ушел в тенек, попил чего-нибудь холодненького, полюбовался на объявленное зрелище.

Артефакт привезли одновременно с королем. То есть король, конечно, приехал сам, и то, что он появился на огромном балконе здания Правосудия у меня за спиной, стало понятно по раздавшимся восторженным крикам. Наверное, нужно было повернуться и приветствовать его подобающим случаю реверансом. Но вот беда: в памяти не нашлось ни одного реверанса для плахи, поэтому поворачиваться не стала. Все равно он меня не помилует, так зачем проявлять уважение, которого я не чувствую? Он, можно сказать, собрался под корень вырезать цвет нации в моем лице. Женщины такого не прощают даже королям.

На помост внесли огромный артефакт с мутным кристаллом. Эстефании ни разу не приходилось видеть его в действии, но по рассказам она знала, что кристалл загорается либо зеленым – и тогда происходит оправдание, либо красным – и тогда он выбирает замену казни. Мучительную замену, поскольку артефакт был создан в незапамятные времена, когда о гуманных казнях и речи не шло.

Одновременно с артефактом на помост поднялся глашатай и объявил:

– Его величество король Теодоро Блистательный предлагает герцогине Эрилейской отказаться от проверки на артефакте Истины. Он дарует ей возможность отправиться пожизненно в монастырь.

Предложение было бы заманчивым, если бы я не была уверена, что оно исходит от придворного мага и что мне не только не удастся сбежать из монастыря, но и проживу я там недолго, скончавшись от какой-нибудь редкой лихорадки с удавкой на шее. Но даже если ошибаюсь, что за радость от жизни в монастыре? Нет уж, идти – так до конца.

1.От исп. esperanza – надежда (здесь и далее прим. авт.).