Tsitaadid raamatust «Тропы песен»

ТИМБУКТУОфициант принес мне меню:

Capitaine bamakoise (жареная каракатица)

Pintade grillee (жареная цесарка)

Dessert— Хорошо, — сказал я. — Когда можно поесть?

— Мы едим в восемь, — ответил он.

— Ну, ладно. Значит, в восемь.

— Нет, месье. Это мы едим в восемь. Значит, вы должны поесть или до семи… или после десяти.

— А кто это — «мы»?

— Мы, — повторил он. Работники. Тут он понизил голос и прошептал:

— Советую вам поесть в семь, месье. Мы съедаем всю еду.

— Нет такой вещи, как «военное преступление»! — говорит он. — Сама война — уже преступление.

ОМДУРМАН, СУДАНШейх С. живет в домике, из которого видна могила его деда, Махди. На листах бумаги, склеенных между собой скотчем — так, чтобы их можно было скатывать, как свиток, — он написал поэму в пятьсот строф, тем же стилем и размером, что и «Элегия» Грея, озаглавленную «Плач о гибели Суданской республики». Я беру у него уроки арабского. Он говорит, что видит «свет веры» у меня на лбу, и надеется обратить меня в ислам.

Я отвечаю, что приму ислам, только если он вызовет джинна.

— Джиннов вызывать не так-то просто, — говорит он. Но попробовать можно.

Протолкавшись целый день на омдурманском базаре в поисках нужных сортов мирры, ладана и духов, мы все приготовились вызывать джинна. Правоверные прочли молитвы. Солнце зашло, и мы сидим в саду, под папайей, настроившись на благочестивое ожидание, перед угольной жаровней.

Вначале шейх бросает на угли немного мирры. Вверх поднимается тонкая струйка дыма.

Никакого джинна.

Тогда он пробует ладан.

Никакого джинна.

Он по очереди бросает на угли все, что мы купили на базаре.

Все равно никакого джинна!

Тогда он говорит:

— Давайте попробуем «Элизабет Арден».

Солдату он дал такое определение: «Это профессионал-наемник, который на протяжении тридцати лет убивает других людей. После этого он подрезает в своем саду розы».

БРИТАНСКОЕ ПОСОЛЬСТВО В КАБУЛЕ, АФГАНИСТАН

Третий секретарь является одновременно культурным атташе. Его кабинет забит экземплярами «Скотный двор» Оруэлла: так британское правительство решило внести вклад в преподавание английского языка в афганских школах, а заодно преподать азбучный урок о вреде марксизма устами свиньи.

— Но… свиньи? — спросил я. — В мусульманской стране? Вам не кажется, что подобная пропаганда может привести к совершенно противоположным результатам?

Культурный атташе пожал плечами. Послу показалось, что это неплохая идея. С этим ничего нельзя было поделать.

ДЖАНГ, КАМЕРУН

В Джанге две гостиницы: отель «Виндзор» и — на другой стороне улицы — отель «Анти-Виндзор».

— Садитесь! — сказал Рольф, как будто было куда садиться. Когда мы наконец расчистили для себя место, Рольф налил нам по чашке кофе из кофеварки эспрессо, закурил «голуаз» и начал отрывистыми, рублеными фразами ругать всю современную художественную литературу. Одно за другим крупные имена падали на плаху этого литературного палача, он немного забавлялся с ними, а потом казнил одним-единственным слогом: «Дрянь!»

Американцы — «зануды». Австралийцы «инфантильны». Латиноамериканцы «выдохлись». Лондон — «помойная яма», Париж ничуть не лучше. Единственное место, где пишутся мало-мальски приличные книги, — это Восточная Европа.

— При условии, — пригвоздил он, — что они сидят там! Затем он стал изливать свой яд на издателей и литагентов.

Он окинул взглядом расстилавшиеся вокруг нас просторы.

— Как жаль, что мы сюда первыми не пришли, — вздохнул он.

— «Мы» — это русские?

— Не только русские, — покачал он головой. — Славяне, венгры, даже немцы. Любой народ, который привык к широким горизонтам. Такая огромная страна — а досталась островитянам! Они никогда ее не понимали. Они же боятся простора.

— Спеть Песню не в том порядке, — хмуро говорил Флинн, — преступление. Обычно оно карается смертью.

— Понимаю, — сказал я. — Ведь это было бы что-то вроде музыкального аналога землетрясения.

— Хуже, — сердито возразил он. — Это означало бы поломать ход Творения.

(1) – Иногда, – говорил Аркадий, – я везу своих «стариков» по пустыне, мы подъезжаем к гребню дюн – и тут вдруг все они принимаются дружно петь. «Что поете, народ?» – спрашиваю я, а они в ответ: «Поем землю, босс. Так она быстрее показывается».

Аборигены не понимают, как земля может существовать, пока они ее не увидят и не «пропоют» – точно так же, как во Время Сновидений земли не было до тех пор, пока Предки не воспели ее.(2) Когда Аркадий повернул влево, Хромоножка снова подскочил и оживился. Он снова стал просовывать голову в оба окна. Он бешено вращал глазами, оглядывая скалы, утесы, пальмы, воду. Его губы двигались со скоростью чревовещателя, и из них вылетал какой-то шелест: с таким звуком ветер проносится по веткам.

Аркадий сразу понял, в чем дело: Хромоножка заучивал слова своей песни о Пятнистой Кунице со скоростью пешего хода, около 6 км в час, а мы сейчас ехали со скоростью под сорок.

Аркадий переключился на низшую передачу, и мы поползли не быстрее пешехода. Хромоножка мгновенно перестроился на новый темп. Он заулыбался. Стал качать головой туда-сюда. Вместо торопливого шелеста полились мелодичные звуки песни.Брюс Чатвин. Тропы песен, (1) 3; (2) 39