Loe raamatut: «Агапея»

Font:

Пролог

У всех нас по две жизни. Вторая
начинается, когда мы понимаем,
что у нас есть только одна.
Конфуций

Каждый уважающий себя житель Мариуполя знает, что их приморский город был образован во второй половине восемнадцатого века переселёнными из Крыма православными греками. Однако многие неместные ошибочно полагают, что название города переводится с того же греческого языка как «город у моря». На самом деле Мариуполь был назван в честь Марии Фёдоровны, супруги императора Павла Первого.

Город за долгую историю существования пережил немало катастроф и бедствий, связанных с различными войнами, которые никак не хотели обходить эту жемчужину на берегу Азовского моря. В разные времена Мариуполь захватывали интервенты и оккупанты множества инородных мастей, грабя население и сжигая их дома. Гражданская война в начале двадцатого века тоже прошлась по улицам Мариуполя, который в течение нескольких лет с большими и малыми боями переходил из рук в руки то к большевикам, то к белогвардейцам и казакам, то в распоряжение самого батьки Нестора Махно. Позже была масштабная война с немецким фашизмом, унёсшая жизни десятков тысяч горожан.

Миновали те страшные годы, город постепенно вернулся к мирной жизни, люди отстроили заводы, школы, детские сады и новые жилые кварталы. Выросло несколько поколений, никогда не видевших артиллерийских обстрелов и бомбёжек и никогда не представлявших даже во сне, что однажды Мариуполь снова будет разрушен почти до основания, во дворах и вдоль тротуаров будут лежать десятки тысяч трупов, а цветочные клумбы, газоны и детские песочницы превратятся во временные пристанища горожан, убитых во время уличных боёв.

Летом две тысячи двадцать второго года в Мариуполе было особенно жарко, а зловонный смрад, насытивший городской воздух, никак не выветривался морским бризом, хотя гулять ветру уже не мешали некогда многоэтажные городские застройки. На их месте лежали руины и стояли чудом сохранившиеся одинокие стены домов, больше похожие на огромные дуршлаги.

Но всё же нельзя было сказать, что город вымер и не осталось в нём хотя бы намёка на жизнь. Человек так устроен, что даже в разрушенный или сгоревший дом обязательно вернётся и, если в нём ещё не умерла вера в будущее, непременно начнёт заново обустраивать уничтоженное жилище на том участке земли, который называет и по праву считает своей Родиной. Теплилась жизнь и в редких многоэтажках, устоявших во время артиллерийских обстрелов и авиационных налётов. В них не было света, газа, воды. Люди в них не то чтобы жили, но каким-то образом ютились и существовали. Иногда в уцелевшей однокомнатной квартирке теснились и обитали жильцы из нескольких соседних квартир, в которых были выставлены окна или разрушена одна из наружных стен.

Готовили прямо на улице, устраивая у подъездов своеобразные мангалы, печи-барбекю, у некоторых можно было увидеть даже пузатую буржуйку. Воду подвозили военные, а разбитой деревянной мебели и дверей вместо дров в руинах соседних дворов было предостаточно.

Открывались маленькие магазинчики, где даже было электричество, питавшееся энергией от генераторов, шумно тарахтевших под стенкой у входа. Улицы на окраинах были немноголюдны и даже пустынны. Однако центр города начинал наполняться снующими или спешащими горожанами с самого утра. Кто-то бежал занять очередь за гуманитарной помощью, кому-то непременно нужно было попасть в паспортный стол и пройти обязательную фильтрацию, без которой ни о какой гуманитарке и речи не могло быть. Без такой справки на только что освобождённой территории просто жить и передвигаться было проблематично. Появились и социальные работы, за которые можно было получать ежедневно паёк в виде небольшого тормозка с крупой, консервами, минеральной водой и какими-то колбасными деликатесами. После трудового дня многие работники шли не домой, а к импровизированным рынкам вдоль тротуаров, где можно было реализовать содержимое продуктового набора за рубли или всё ещё имевшие хождение гривны.

Вот в такой Мариуполь и зашла колонна комендантской роты капитана Рагнара после кровопролитных боёв, месячного отдыха и доукомплектования в Первой Славянской гвардейской мотострелковой бригаде. Никто из бойцов и офицеров роты тогда даже представить себе не мог, что с этого и началась трогательная история очень большой любви, невольными свидетелями и участниками которой они станут.

Часть первая
Пашка

Я решил, что выберу любовь.
Ненависть слишком тяжела,
чтобы её нести.
Мартин Лютер Кинг

Глава первая

Пашка никогда не видел моря, хотя в Донецке служил уже два года и мог много раз посетить побережье где-нибудь в Седово или в Новоазовске. Не ездил он к морю, а каждый отпуск проводил в деревне под Воронежем, где жили ещё не старые родители и училась в старших классах веснушчатая сестрёнка-стрекоза.

Незадолго до начала спецоперации рядового Костина вместе с комендантской ротой перевели в «Копейку», как называли в Донбассе Первую Славянскую. В составе этой бригады и пошли они брать Мариуполь, где за неделю ожесточённых боёв потеряли более половины личного состава. Пашка остался в живых не потому, что был умелым, ловким и сильным, а просто потому, что повезло. Вот из таких «везунчиков» и сформировали уже новую роту, поставив боевую задачу: зачистить город от всего подозрительно-вражеского, диверсионно-опасного, дезертирно-мародёрского и просто бандитского элемента. Ну и, конечно, помощь местному населению никто не отменял, её командование даже приветствовало. Тем более что ещё ощущалось некое настороженное недоверие со стороны горожан, лишённых жилья, не совсем отошедших от шума артиллерийской канонады, успевших похоронить немало родственников и близких, а также потерявших своих молодых и зрелых мужчин в боях против таких, как Пашка и его однополчане.

* * *

Место под расположение определили быстро. Знакомство командира роты капитана Рагнара с военным комендантом города сыграло на руку, и колонна, состоящая из тентованного «Урала», небольшого автобуса типа ПАЗ, нескольких видавших виды рыдванов и драндулетов ещё советского периода, а также «колесницы» марки «Нива», умело превращённой в пулемётовоз, въехала на территорию некогда популярного санатория «Азовсталец».

Пашка наконец мог спокойно рассмотреть покрытый морем горизонт, почти безлюдную набережную, где кроме десятка чаек, стоявших по колено в воде, он разглядел трогательную престарелую пару, медленно прогуливающуюся вдоль воды и держащуюся за руки. «Вот бы и моих стариков сюда привезти», – с долей досады подумал Павел, когда услышал позади себя окрик.

– Костин, мать твою! Где ты там застрял? Успеешь ещё налюбоваться этой лужей, глаза бы мои её не видели! – гремел басом старшина с большим пузом и всегда красной рожей над двойным подбородком. – Кто за тебя твой пулемёт в оружейку сдавать будет? Пушкин?

– Лермонтов будет сдавать! Чего сразу Пушкин, Пушкин? Вы больше других писателей не знаете, что ли? – подковырнул прапорщика Пашка.

– Поговори мне тут ещё. Слушай, что старшина делает, и делай, что старшина думает. Усёк, салага? Тебе тут не май месяц. Понял глубину моих мыслей? Мотай на ус, пока я твои сопли на кулак не намотал.

– Да трудно мне в ваших парадоксальных сентенциях найти зерно разумного, как невозможно определить, где вы умничаете, а где просто бред несёте.

– Умный, да? Ну ничего, я тебе устрою промывку желудка посредством клизмы. Ты у меня голубем запоёшь, да ещё крокодильими слезами будешь полы драить каждый день, милок.

– И где вы, товарищ прапорщик, слыхали, как голуби поют? – продолжал издеваться Павел, когда к ним подошёл Рагнар.

– Костин, хватит лясы точить. Сдай оружие и пройди в казарму. Там пацаны ужас как не могут без твоей помощи кровати в два яруса расставить. Ты, говорят, в роте главный по койкам, – шутил командир, хитро улыбаясь старшине.

Прапорщик, уловив расположение капитана к себе, добавил с язвинкой:

– Иди-иди, сынок. Повышай квалификацию. А опосля зайдёшь в оружейную комнату и почистишь своего верного товарища, каким завсегда тебе является твой родимый ПКМ. Как нужно отвечать «есть» на поставленный ребром приказ?

– Есть, товарищ командир, – недовольно буркнул Пашка, козырнул правой рукой у виска и пошёл прочь от командиров выполнять задание.

– Есть-есть… На ж…пе шерсть, – громко поддел Пашку прапорщик и тут же заржал, весь сотрясаясь пузом-бочкой.

* * *

– Зря ты так с парнем, Петрович, – заговорил первым Рагнар, когда Пашка уже исчез в темноте коридора казармы. – Хороший ведь боец, из российских добровольцев. Он, между прочим, в России белый билет имел по состоянию здоровья, а вот приехал и служит, воюет отменно. Кстати, в Донбасс после второго курса пединститута приехал. Так что зря ты на него взъелся. Да и пулемёт он вместе со всеми может почистить.

– Да я же шутя, Денис, – ответил старшина. – Они для меня все как сынки. И знаю я, шо Пашка Костин – герой из настоящих казаков. Он мне моего племяша напоминает. Такой же светло-русый, глаза голубые и голосом вроде похожий.

– А где племяш-то? Воюет или отсиживается?

Старшина ответил не сразу. Достал пачку «Беломора», вытряхнул папиросину, смял мундштук, как-то злобно стиснул его в зубах и прикурил от зажигалки. Пока он всё это делал, Рагнар наблюдал за Петровичем и не мог не заметить лёгкий тремор в руках старшины.

– Я чего-то не так сказал, Петрович? – забеспокоился капитан.

– Да нет, Денис, всё нормально. Племянника вспомнил. Погиб он под Харьковом в марте. Говорят, что погиб. Домой так и не привезли. Кто-то видел, как его скосило очередью, а забрать с поля не смогли.

– Прости, отец, не знал, – сказал ротный, приобняв одной рукой за плечи старого прапорщика. – А может, он в плену? Как думаешь? Всякое бывает.

– Это вряд ли, – грустно выдохнул вместе с дымом старшина и выбросил окурок в урну.

* * *

В течение последующих трёх дней рота занималась переоборудованием бывших корпусов санатория-лечебницы в настоящую армейскую часть с казармами, столовой, душевыми кабинами, складскими помещениями под продукты, дрова, обмундирование и постельные принадлежности. Забили наглухо все окна для ночной маскировки. Укрепили оружейную комнату и даже провели сигнализацию. Несколько генераторов вполне обеспечили не только свет в помещениях, но и работу водяных насосов для душевой и стиральных машин. Вскоре заработал и телевизор на стене, где ещё можно было посмотреть некоторые главные каналы телевидения Украины.

Обустройством занимались и дальше, только приходилось это делать между дежурствами и патрульными выходами, которые начались на четвёртый день. Ещё через неделю рота была распределена по четырём блокпостам на въездах в город, а также группу быстрого реагирования, оставшуюся при казарме. Правда, ночевать бойцам группы приходилось не так часто из-за постоянных вводных на задержание и перехват подозрительных лиц и даже целых групп, блокирование непонятного транспорта и обыкновенные перестрелки, происходившие в ночных городских развалинах безостановочно.

Дежурства в дневное время были не только проще, но и веселее. Парни молодые. Гормоны играют. Адреналина хоть отбавляй. Девочки во всех приморских городах завсегда красавки, а в Мариуполе не просто симпатяжки, а прямо «масимусечки», как говаривал когда-то известный на всю Славянскую бригаду замполит гаубичного дивизиона Лютый, который наконец смог вернуться в свой родной город через восемь лет войны.

Вообще-то это в традиции любого большого города в России и, наверное, Украины – хвалиться своим чем-то особенным. Где-то самая лучшая набережная (реки, моря, озера). Кому-то обязательно не терпится похвастаться самой лучшей в стране (в Европе, в мире) пешеходной улицей. Конкурируют церкви и мечети, дворцы спорта и театры, пиво местного разлива и даже вобла (если сравнивать приморские города). В целом, конечно, всем этим по праву может гордиться любой патриот любого населённого пункта. Пусть даже он сам себе всё это придумал. Но есть нечто общее у всех уголков необъятной страны, которая когда-то называлась Советским Союзом. Это красота наших женщин.

Какой-нибудь чужестранец, однажды побывавший в Якутске, обязательно будет вспоминать необыкновенную красоту якутянок, рассказывая дома, что русские женщины своими чёрными узкими глазками и круглыми румяными скулами навсегда поселились в его сердце. Другой путешественник, оказавшийся на Урале, так и не научившись отличать башкирок и татарочек от пермяков и коми, останется уверен, что русская красавица именно такая, как представительницы этих уважаемых народов. Конечно, те, кто дальше Москвы носа по России не казал, без сомнения скажут, что русские красавицы все живут в столице. У каждого будет собственное представление, но они даже близко себе не могут представить, что сложившаяся природная красота российских женщин происходит из той самой глубинной истории, которая смешала генетические коды-воды, кровяные артерии многочисленных рас и народов, испокон веков и по сей день проживающих в нашей стране.

Не исключением стал и Мариуполь, созданный греками на землях некогда запорожских казаков, перемешанных до этого с разными тюркскими народами и потомками сарматов. Войны приводили в этот город французов и англичан, немцев, итальянцев и австрийцев, турок и американцев. Что уж говорить о множестве заморских купеческих миссий, располагавшихся в этом портовом городе с самого начала его существования и до советского периода. И конечно же, здесь издревле селились русские и их малороссийские братья, утвердив среди населения основной язык общения – южнорусский суржик. Вот из такой многоликой и полицентричной амальгамы разнородных суспензий и народились прелестницы Мариуполя.

Это правда, что Бог создал сначала мужчину и лишь потом женщину… Разве художники, скульпторы, писатели или поэты, прежде чем предъявят миру шедевр, не начинают с черновой работы?

* * *

Пашка за свои двадцать два года, кроме своего села, Воронежа и Донецка с Комсомольским, ничего не видел. С Мариуполем познакомился в бою и не имел особенного желания и возможностей рассматривать женскую часть населения. И за два года службы в донецком комендантском полку он себе не нашёл девушку. Почему? Да не думал об этом, и весь сказ. Службу нёс исправно, глупостями не занимался, пулемёты изучал скрупулёзно, вытачивал из себя настоящего солдата без страха и упрёка, профессионального мастера военных дел. У него получилось и в бою потом пригодилось. Воевал отважно. За спинами не прятался. Друзей в беде не оставлял. Ранило слабо. Контузило легонько. В целом выжил. Теперь можно отдышаться. Теперь можно и по сторонам оглядеться.

Приблизительно или именно так начал раздумывать Павел с приездом в Мариуполь. То ли природная закономерность наконец начала будоражить его буйно цветущий организм, то ли мамины просьбы и заклинания о желании увидеть внуков подействовали, но каждый раз выходя на дневное дежурство и патрулируя центральные улицы, Павел вольно или невольно начал заглядываться на молоденьких девушек, одетых в летнюю знойную пору достаточно легко, чтобы дорисовать в своём воспалённом воображении всё очарование женского тела, скрытого под воздушным, бессовестно прозрачным сарафаном.

Какие же они были разные. И какие же они были чудесные. Через неделю-другую у Павла уже сложился некий стереотип предполагаемой дамы сердца. Обязательно стройная невысокая смуглая брюнетка с голубыми глазами. Девушки именно с такими критериями привлекали его внимание чаще, оставляя постепенно в стороне обладательниц светлых, рыжих и откровенно крашеных волос. Бледная кожа при тонких ножках ему казалась явным признаком болезненности несчастной, которая вряд ли сможет ему народить хотя бы троих детишек, и желательно мальчиков. Высокая плоскогрудая ему ни к чему, с его-то ростом метр семьдесят три. Большая грудь при маленьком росте и широком «фундаменте» также не привлекала известной непропорциональностью. Позже парень заметил, что его отталкивает неухоженность рук и чрезмерный макияж, похожий больше на боевой раскрас амазонок, идущих на захват в плен особей мужского пола. Куртизанки для Паши просто не существовали в качестве женщин, брезгливо воспринимались им в качестве раскладушек с бульвара. Об этом знали все бойцы, которые уже успели не только найти, но и воспользоваться услугами жертв безграничного социального темперамента.

Наряды-дежурства в городские патрули стали для него настоящим хождением по минному полю: когда он уже готов был начать подбивать клинья к той или иной девушке, хоть отдалённо напоминавшей придуманный идеал, так внутренний голос начинал бить тревогу и сеял сомнения в душе Павла. Баба, конечно, не мина, но уж как-то не хочется идти вразнос по всем понравившимся с первого взгляда девушкам, буквально перебирая их через постель. И вот ведь какая подлая мысль начала посещать Пашку: «А вдруг после первой близости у меня к ней вообще пропадёт интерес?» Ведь ещё до армии было у него так с одноклассницей Нюркой. Добивался её, добивался целый год, а как после выпускного наконец случилось, Пашка тут же и остыл. Да так остыл, что на следующий день сбежал к тётке в Воронеж – в педагогический институт поступать. Девка та поискала его, да не так долго и погоревала, скоренько выскочив замуж за разведённого соседа. А тот и рад, что в новый брак с девственницей пошёл… Ушлая Нюрка оказалась, и хорошо, что Пашка к ней так быстро остыл. «Попила бы кровушки, стерва эдакая», – думал иногда парень, вспоминая свою несостоявшуюся любовь.

* * *

Девки девками, но служба группы быстрого реагирования начала входить в очень активную фазу. Ночные выезды стали регулярными. Облавы, зачистки кварталов и перехват пробивающихся пустырями и между руин недобитых остатков «Азова» и прочих нацистов участились. Среди местных жителей появились сочувствующие новой власти и ополченцам. Звонки в военную комендатуру с докладами о появлении то в одном месте, то в другом подозрительных лиц разрывали телефоны оперативного дежурного. Бойцы группы уже забыли, когда в последний раз ложились на чистые белые в синюю клетку простыни и отсыпались до самого утра. Теперь в наряд брали не по четыре, а по шесть рожков-магазинов и по три гранаты РГД-5 – на всякий случай. Разгрузки также уплотнили дополнительными плитками. Кевларовые каски стали обязательным атрибутом каждого бойца.

– Эдак мы с самого штурма не наряжались, товарищ капитан, – заголосил крепыш небольшого росточка ефрейтор Бологур. – Неужто снова штурмовать пойдём цеха «Азовстали»?

– Эх, Вася, нам ли быть в печали? – весело ответил Рагнар, набивая обойму трофейного «Стечкина». – Цеха мы будем брать или хату атаковать, но твоя жизнь в твоих руках, братишка. Порох должен быть всегда в пороховницах.

– А ягоды в ягодицах, – громко пошутил старшина Петрович, и коридор казармы наполнился раскатистым смехом здоровых весёлых мужичков.

Дальше собирались при полном молчании, которое прервал Костин, поднимая пулемёт на плечо:

– Кто его знает, как всё повернётся? Сейчас везде ловушка может ждать. Этим тварям терять нечего, а нам есть.

Через пять минут колонна из шести легковушек выехала через ворота санатория. Над ночной гладью моря синим светом горел, отражаясь в воде, огромный фонарь, как это обычно бывает на безоблачном небе в полнолуние.

В ту ночь поступила команда, что во время раскопок несанкционированных захоронений к комендантскому конвою обратился местный житель и осторожно, доверительно сообщил, что в доме номер четыре по этой улице раньше жили отец и сын, служившие в «Библиотеке» надзирателями. Бойцы уже знали, что так нацисты называли концентрационный лагерь на территории мариупольского аэропорта и работа в этом учреждении уже сама по себе являлась военным преступлением. Далее мужчина сообщил, что в последнее время по ночам кто-то стал наведываться в хату. Забор металлический метра на три в высоту, с улицы окон не видать, а ворота толстые, и без танка не прошибёшь. И вот несколько минут назад пришла информация, что в доме снова кто-то есть…

Машины заглушили за квартал. Зашли по пять человек с двух концов улицы. Пятерых Рагнар повёл за собой на параллельную, куда могла выходить задняя калитка или открывался проход через соседей. Оказался второй вариант, и Рагнар нажал звонок под табличкой «Осторожно, злая собака!». Кто-то закопошился в доме, потом прошаркал к воротам и недовольным хриплым голосом спросил:

– Кого черти носят в комендантский час?

– Военная комендатура. Капитан Рагнар. Прошу открыть и предоставить документы к проверке.

Лязг ключей в замке – и в проёме ворот нарисовался дед лет восьмидесяти в белых подштанниках и накинутой на плечи телогрейке. Недовольство на физиономии сменилось испуганным непониманием происходящего в ожидании тычка стволом автомата в живот. Никто его трогать не стал. Рагнар ещё раз представился, приложив правую ладонь к краю каски.

– Проходьте в хату, пан офицьер. Извините, товарищч капитан.

– Кто в доме ещё живёт и находится?

– А вот жинка моя да кошка, – чётко ответил старик.

– А собака злая где же?

– Так издохла то ли со страху, то ли от тоски. Вот як зачали стрелять из пушек, так вона загрустила и померла прямо на цепи…

– Отвечайте быстро и прямо. Как ваши соседи сзади могут выйти на эту улицу? Есть проход через вас?

– А як же? Непременно есть. У нас калитка в огороде обчия.

– Покажите моим парням и закройтесь в доме. Телефон у вас есть?

– Так точно. Стационарный. Нам как без него? Ишо при совьетах поставили.

– Один боец в хату. Остальные за мной.

Расставив четверых бойцов по укрытиям, Рагнар вызвал по рации старшего группы захвата, уже занявшего исходную позицию за воротами двора, где находились нацисты.

– Стучи в двери. Если нет ответа, выстрели предупредительный. Потом брось гранатку прямо во двор. Сможешь?

– Так тут такие заборы, как у Гитлера в бункере. Может уж сразу из РПГ лупануть?

– Откуда у тебя РПГ? Ты чё, придурок, его со штурма так и не сдал?

– Так нет же, товарищ капитан, это мы недавно на улице в развалинах подобрали. Там и «морковка» одна есть с зарядом. В багажнике лежит.

– Не надо мне тут никакой ручной артиллерии. Одной эргэдэшки хватит. Не Измаил, чай, брать будем.

– Понял.

– Выполняй, как сказано.

– Есть, товарищ командир!

На стук не ответили, на выстрел не откликнулись.

Взрыв гранаты разбудил всю улицу, но на шум так никто из уличных соседей не вышел. Рагнар первым услышал, что кто-то напирает на калитку в саду, и тут же сделал первый выстрел прямо в направлении дверки-штакетника. Послышался стон и тут же лязг передёргивания затвора.

– Огонь! – громко скомандовал Рагнар.

Четыре автоматных ствола одновременно застрекотали, и тысячи щепок отлетели от забора. Ребята работали от души, выпустив вмиг по целому магазину. Когда стрельба закончилась, Рагнар, выставив пистолет на вытянутую руку, медленно подошёл к расстрелянной в прах калитке. На земле лежали двое давно небритых, изрешечённых очередями здоровяков. Один был намного старше, в правом огромном кулаке он сжимал гранату со вставленной чекой. Бородач помоложе лежал на спине тут же рядом с открытыми глазами, широко раскинув обе руки по сторонам мощного, атлетического тела. Удивлённая кривая улыбка застыла на его лице. Автомат находился у ног и был изрядно покоцан пулями комендачей. У обоих на лбу краснело по пулевому отверстию.

– Отбегались, – сказал чей-то голос в темноте.

– От пули никакая физкультура спасти не может. Особенно если они очередями из четырёх стволов вылетают, – согласился другой.

* * *

Во время обыска дома Паша сразу обратил внимание на огромную, как картина, фотографию на стене. На ней был изображён тот, что помоложе из парочки жмуриков. Но запомнился снимок не нагло улыбающейся мордой бывшего надзирателя тайной тюрьмы СБУ, а лицом девушки, скромно стоявшей в свадебном наряде рядом с этим упырём. Пашке даже на миг показалось, что это то самое лицо, которое он искал уже несколько дней на улицах Мариуполя. Нет, ему не показалось. Он действительно думал всегда именно об этом лице. Так бывает, когда видишь вещий сон и потом начинаешь всматриваться в вокруг происходящее, надеясь увидеть подтверждение наяву. И оно вдруг случается… С фотографии на него смотрела смуглянка с голубыми глазами, а из-под фаты чёрные вьющиеся волосы обрамляли ровный овал красивейшего лица. Это было лицо, почти точь-в-точь повторявшее лицо его матери.

– Глянь, Пашка, какая гарная жинка у этого бандюги. Везёт же тварям. Даже жалко такую красоту под фашиста класть, – с досадой высказался тогда Бологур и вдруг добавил: – Слушай, братка, а тебе никого эта деваха не напоминает?

– Нет, не напоминает, да и брось ты херню нести, – ответил Костин. – Может, она и не знала, чем этот упырь занимался. Мы ничего не можем предполагать бездоказательно. Вот нету же её тут. Это, по всей видимости, их родовая хата. А у девушки лицо чистое. Доброе. Действительно красивое.

Присмотрелся ещё раз и тут же согласился с Бологуром:

– Точно. Кого-то напоминает… Или кажется?

Пашка не заметил, как неожиданно для себя встал на защиту чести совершенно незнакомой ему женщины, просто очень похожей на маму. Ему стало неудобно, особенно когда на последних словах поймал не себе пристальный взгляд Рагнара.

– Да ты, брат, в адвокаты к его родне запишись, – подначил тогда капитан, – они очень тебе благодарны будут. Я бы на месте властей их всех под корень или в Якутию «Силу Сибири» строить, чтобы на земле в пыль всех их потомков и выкормышей стереть! Чего ты на меня так смотришь, Паша? Ты видел, кого из прикопанных могил смежники выкапывать продолжают? Ты видел девочку трёх лет с пулевым отверстием во лбу? Ты помнишь, как бабку, расстрелянную в лицо, выкопали в её же огороде? А мальчишку-инвалида, выброшенного с девятого этажа вместе с коляской? Ты мне брось тут кодекс чести разыгрывать. Ещё про Женевскую конвенцию расскажи…

– Ну нельзя же всех под одну гребёнку, товарищ капитан, – попытался вступиться за друга Василий Бологур.

– Нельзя, говоришь? – вдруг вспылил Рагнар. – А я скажу, что обязательно так и надо сделать! Всех к стенке! Всех под нож! Всех при попытке к сопротивлению! Никого в плен брать нельзя! Ни одну мразь нельзя! А баб их отдать вон бурятам. У них нация вымирающая. Пусть новых бурятов рожают для нашей армии.

Ротный говорил очень горячо, и было видно, что слова его действительно искренние, идущие от сердца. Спорить никто не стал, да и не решился бы. Ведь, по правде говоря, все без исключения были на его стороне. Сердца и души бойцов ещё не успели оттаять от тех ужасов, которые им пришлось увидеть во время освобождения Мариуполя и сейчас, когда по городу продолжали откапывать всё новые и новые свидетельства изуверских преступлений украинского нацизма. Каждый думал приблизительно так же, как и их командир, прошедший войну от самого её начала в далёком две тысячи четырнадцатом.

Пашка почувствовал себя виноватым перед Рагнаром и просто подошёл к нему, обнял по-братски, спокойно сказав:

– Не горячись, командир, мы думаем точно так же, как и ты. Просто хочется до конца людьми оставаться. Не хочу я быть похожим на этих животных.

– Ты думаешь, я хочу? Всё понимаю. Еле сдерживаю себя. Я специально не даю им шанса сдаваться в плен, чтобы никто не вздумал дать им надежды на обмен. А насчёт родни… Ты прав, конечно. Тут я лишка дал…

* * *

Через пару дней Пашку выставили на пост охраны военной комендатуры Мариуполя. А что не так-то? Снова ночью поработали. Три часа поспали. Завтраком накормили. Под ледяной водой в душе поплескался. Пулемёт в оружейной комнате оставил. Рагнар выдал свой укороченный АКС. «Плитник» разрешили облегчить от лишних броневставок вплоть до обыкновенной разгрузки. И рожков четырёх хватит. В общем, налегке и прямо в центр города, где можно хоть с лестничного марша наблюдать за проходящими мимо дамочками, продолжая свой поиск той самой единственной, которая могла бы расплавить стальное сердце рядового пулемётчика Пашки Костина, кавалера медалей «За отвагу» и «За освобождение Мариуполя».

В коридорах комендатуры душно и потому народу немного. Всё больше на улице ожидают вызова или приглашения. Позавчерашние трупы сразу привезли сюда, но к утру уже приехали из ФСК патологоанатомы и увезли мертвяков туда, куда не следует знать любому и каждому. Нашли быстро и родственников. А чего тут невозможного, коли адрес есть, да и документы быстро обнаружились прямо в доме?

Ближе к обеду ко входу в комендатуру подошли две женщины в чёрных платках и чёрных же платьях. Старшая, переваливаясь с одной толстой ноги на другую, шла, опираясь на палку и прикрывая большим бордовым платком лицо, полное горечи и печали. Рыдая про себя, она что-то полушёпотом говорила на ухо спутнице, которая придерживала бабушку за локоток. Пашка заранее спустился с лестничного марша, чтобы помочь подняться пожилой женщине. Молодая спутница поблагодарила солдата и приподняла при этом голову, заглянув мельком Павлу в глаза.

Замешательство, изумление, удивление, шок. Можно долго подбирать слова и синонимы тому состоянию, которое испытал в этот миг молодой человек… Перед ним стояла та самая девушка со свадебной фотокартины, которую он рассматривал недавно в доме расстрелянных нацистских надзирателей. Грустные, но удивительно красивые голубые глаза. Подчёркнутые лёгким макияжем тонкие брови и уголки бледно-розовых губ. Нежное чуть смуглое личико на фоне траурного одеяния. Это была точно она, но уже не в свадебном платье с фатой, а в скорбном чёрном.

– Спасибо вам, – тихо сказала она, легко коснувшись рукой его предплечья, и спросила: – Вы не подскажете, как нам пройти к дознавателю майору Третьяку?

Словно рябь по глади воды перед дождём прошла по всему телу Павла. Во рту мгновенно пересохло, и какой-то комок предательски образовался в горле. На мгновение Пашка запнулся, но постарался преодолеть охватившее волнение, глубоко вдохнул воздуха и наконец ответил:

– Да-да, конечно. Вы не беспокойтесь, я провожу вас до самой двери. Вот только данные ваши запишем, и сразу отведу. Я сам вас отведу.

– Благодарю. У вас будет куда усадить маму? Она сейчас трудно ходит, да и горе у нас, как видите, – сказала девушка, грустно улыбнулась, и на щёчках появились маленькие ямочки.

– Ой, горе, доченька! Ой, горе! – застонала в жалостном рыдании пожилая женщина.

Это была достаточно полная женщина за семьдесят, с больными ногами, которые она еле передвигала даже при помощи молодой спутницы и Павла, поддерживавшего её за локоток с другой стороны.