Loe raamatut: «Домби и сын», lehekülg 53

Затѣмъ капитанъ съ вѣжливостью странствующаго рьщаря поцѣловалъ протянутую ему маленькую ручку и вышелъ изь комнаты на цыпочкахъ.

Сойдя въ маленькую гостиную, капитанъ, послѣ кратковременнаго совѣщанія съ самимъ собою, рѣшился отворить на нѣсколько минутъ двери магазина и убѣдиться нагляднымъ образомъ, что теперь, во всякомъ случаѣ, никто не шляется около маленькаго мичмана. Исполнивъ этотъ планъ, онъ остановился на крыльцѣ и, поднявъ голову, обозрѣлъ своими очками самыя отдаленныя точки горизонта.

– Какъ ваше здоровье капитанъ Гильсъ? – сказалъ голосъ подлѣ него.

Капитанъ опустилъ глаза и чуть не наткнулся на м-ра Тутса, который между тѣмъ продолжалъ раскланиваться и ухмыляться.

– Какъ ваше здоровье, любезный другъ? – воз. разилъ капитанъ.

– Покорно благодарю, капитанъ Гильсъ, я, вы знаете, оно ничего, то есть, я теперь никогда не бываю въ своей тарелкѣ, a впрочемъ, ничего особеннаго, покорно благодарю.

Ближе этого м-ръ Тутсъ въ разговорѣ съ капитаномъ никогда не подходилъ къ великой задачѣ своей жизни. Читатель помнитъ условія дружбы, предложенныя ему капитаномъ Куттлемъ; Тутсъ не нарушалъ ихъ.

– Капитанъ Гильсъ, – сказалъ м-ръТутсъ, – если вы позволите имѣть удовольствіе переговорить съ вами… то есть, это дѣло, собственно, касается васъ.

– Что такое, любезный другъ? – возразилъ капитанъ, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ къ гостиной. – Сказать правду, я не совсѣмъ свободенъ этимъ утромъ, и, стало быть, если вы можете отбарабанить свой пароль, то я, пожалуй, очень радъ.

– Разумѣется, капитанъ Гильсъ, – отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, рѣдко понимавшій истинный смыслъ капитанскихъ изреченій. Отбарабанить – это собственно я и самъ желаль. Само собою разумѣется.

– Если такъ, любезиый другь, такъ нечего стоять на мели. Отваливай!

Они вошли въ гостиную. Страшный секретъ въ рукахъ капитана произвелъ на него такое сильное впечатлѣніе, что съ его чела градомъ полились капли пота, между тѣмъ какъ м-ръ Тутсъ усаживался на указанный ему стулъ, и онъ считалъ невозможнымъ оторвать свои глаза отъ лица м-ра Тутса. Гость и хозяинъ сидѣли нѣсколько времени въ глубокомъ молчаніи. М-ръ Тутсъ, казалось, самъ имѣлъ нѣкоторыя тайныя причины находиться въ нервозномъ состояніи, которое, натурально, увеличилось еще больше отъ инквизиторскихъ взглядовъ капитана. Повертѣвшись нѣсколько времени на своемъ стулѣ, м-ръ Тутсъ повелъ рѣчь такимъ образомъ:

– Прошу извинить, капитанъ Гильсъ, но я надѣюсь, вы, конечно, ничего особеннаго во мнѣ не замѣчаете?

– Ничего, дружище, ничего.

– Потому что, вотъ видите ли, я, какъ говорится, совсѣмъ сбился съ панталыку. Да ужъ тутъ нечего и отвиливать: похудѣлъ, такъ похудѣлъ. Кому какое дѣло? Оно и лучше, Борджесъ и компанія перемѣнили мѣрку, такъ какъ прежнее платье слишкомъ широко. Это, сказать по правдѣ, мнѣ очень пріятно, и я радъ отъ души. Видите ли, капитанъ Гильсъ, я вѣдь просто скотина, и чортъ знаетъ для чего пресмыкаюсь на этомъ свѣтѣ.

Чѣмъ больше м-ръ Тутсъ продолжалъ свои объясненія въ этомъ родѣ, тѣмъ больше капитанъ тяготился своимъ секретомъ и тѣмъ больше выпучивалъ глаза на своего гостя. Тревожимый внутреннимъ волненіемъ и желаніемъ спровадить поскорѣе м-ра Тутса, капитанъ находился въ такомъ запуіанномъ и странномъ состояніи, что его физіономія не могла бы выразить большаго разстройства, если бы даже ему пришлось разговаривать съ выходцемъ съ того свѣта.

– Но я все собираюсь сказать вамъ, капитанъ Гильсъ… Видите ли, я какъ-то поутру очутился ненарокомъ подлѣ вашего магазина… то есть, сказать правду, я шелъ къ вамъ завтракать. Ну еще завтракать я могу, a что касается до того, чтобы спать, такъ ужъ наше почтеніе, – я рѣшительно никогда не сплю. Быть бы мнѣ сторожемъ, м-ръ Гильсъ, право караулилъ бы сряду дюжину ночей, – и безъ жалованья.

– Отваливай, любезный другь, отваливай!

– И отвалю, капитанъ, ей Богу, вотъ увидите! Ну такъ, когда я проходилъ здѣсь этимъ утромъ, – было довольно рано, часъ или, около того, a можетъ быть, побольше, – и когда увидѣлъ, что дверь заперта…

– Какъ! Это ты заходилъ сюда, любезный другь?

– Совсѣмъ нѣть, капитанъ Гильсъ. Я только взглянулъ, да и пошелъ мимо, потому что капитана, думаю себѣ, должно быть, дома нѣтъ. Но тотъ господинъ сказалъ, немного погодя… вы вѣдь не держите собаки, капитанъ Гильсъ?

Капитанъ кивнулъ головой.

– Ну, да я такъ и сказалъ. Я знаю, вы не держали. Есть, капитанъ Гильсъ, собака, соединенная съ вос… впрочемъ извините, тутъ надо придержать языкъ.

Въ глазахъ капитана, неподвижно устремленныхъ на досаднаго гостя, отразились теперь два м-ра Тутса, и почтенное чело его опять оросилось крупными каплями, когда онъ вообразилъ, что Діогену можетъ придти фантазія спуститься въ маленькую гостиную для увеличенія компаніи.

– Вотъ онъ и сказалъ, – продолжалъ Тутсъ, – что слышалъ, дескать, собаку, чуть ли не передъ самыми дверьми: a я отвѣчалъ, что быть не можетъ, капитанъ не держитъ собакъ. Онъ между тѣмъ такъ и остался при своемъ, что слышалъ, дескать, собачій лай собственными ушами.

– Кто же это былъ? – спросилъ капитанъ.

– Вотъ вѣдь мнѣ и въ голову ие пришло освѣдомиться на счетъ этой матеріи, – отвѣчалъ смущенный м-ръ Тутсъ, нервозноеть котораго возросла теперь до высшей степени. – Не мнѣ, разумѣется, сказать вамъ, что могло бы изъ этого выйти, или чего не могло бы выйти. Я, право, заваленъ такими вещами, которыхъ вовсе не понимаю, и, вѣрно, есть кое что въ моемъ мозгу… право, капитанъ Гильсъ, я, должно быть, очень глупъ.

Капитанъ Куттль кивнулъ головой въ знакъ полнѣйшаго согласія.

– Но когда мы отошли отъ магазина, тотъ господинъ сказалъ, будто вамъ извѣстно, что такое м_о_ж_е_т_ъ с_л_у_ч_и_т_ь_с_я при существующихъ обстоятельствахъ; слова "можетъ случиться" онъ произнесъ съ особенной силой; и поэтому вамъ бы на всякій случай слѣдовало приготовиться… то есть, вы и приготовитесь, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія…

– Да кто же этотъ господинъ, любезный мой другь? – повторилъ капитанъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.

– Ну, да я право же не знаю, капитанъ Гильсъ – отвѣчалъ въ отчаяніи Тутсъ, – увѣряю васъ. Немного погодя я опять завернулъ сюда, и опять нашелъ его y дверей, Вотъ онъ и говоритъ: вы тоже, сэръ, пришли сюда? Да, я говорю. – A вы развѣ знакомы, говоритъ, съ хозяиномъ этого магазина? – Да, говорю, я имѣлъ удовольствіе пріобрѣсти его знакомство – вѣдь вы доставили мнѣ удовольствіе познакомиться съ вами, не такъ ли? – Ну, говоритъ онъ, если такъ, потрудитесь, пожалуйста, передать ему, что я вамъ сказалъ насчетъ этихъ существующихъ обстоятельствъ и насчетъ того, говоритъ, чтобъ онъ приготовился къ нимъ на всякій случай. Вы, говоритъ, попросите его завернуть на минуту въ лавку м-ра Брогли, маклера и оцѣнщика. Очень, говоритъ, нужно. Вотъ вамъ и все, что я знаю, капитанъ Гильсъ. Дѣла, должно быть, важныя, и если вы потрудитесь къ нему завернуть, я покамѣстъ посижу здѣсь, вѣдь вы, разумѣется, мигомъ воротитесь?

Капитанъ, колеблясь между опасностью скомпрометировать Флоренсу, если не идти на предложенное свиданіе, и между страхомъ оставить въ магазинѣ м-ра Тутса, подъ опасеніемъ открытія имъ завѣтной тайны, представлялъ такое зрѣлище умственной растерянности, которая не могла ускользиуть даже отъ вниманія м-ра Тутса. Замѣтивъ, однако, что его морской другъ собирается идти на свиданіе, молодой джентльментъ совершенно успокоился и не могъ удержаться отъ одобрительной улыбки.

Капитанъ между тѣмъ, выбирая изъ двухъ золъ меньшее, рѣшилъ, передъ отправленіемъ къ Брогли, запереть въ магазинѣ дверь, имѣвшую сообщеніе съ верхнею частью дома, и положить ключъ въ карманъ.

– Вы ужъ насчетъ этого извините, любезный другъ, сказалъ капитанъ, взволнованный стыдомъ и нерѣшительностью, – есть на это особый резонъ, то есть, прич-ч-чина, съ вашего позволенія.

– Помилуйте, капитанъ, для меня очень пріятно все, что вы ни дѣлаете. Будьте спокойны. Это ничего.

Капитанъ, поблагодаривъ его отъ искренняго сердца и обѣщавъ воротиться менѣе, чѣмъ черезъ пять минутъ, отправился скорымъ шагомъ къ господину, который почтилъ м-ра Тутса своимъ таинственнымъ порученіемъ. Невинный м-ръ Тутсъ, предоставленный самому себѣ, развалился на диванѣ, вовсе не думая, кто покоился здѣсь передъ нимъ, и, устремивъ глаза на потолочное окно, услаждалъ свою фантазію образомъ миссъ Домби. Время и мѣсто теперь для него не существовали.

И хорошо, что не существовали. Хотя капитанъ ходилъ не слишкомъ долго, но все же несравненно долѣе, чѣмъ предполагалъ. Онъ воротился назадъ взволнованный и блѣдный, какъ полотно, и на глазахъ его были признаки недавнихъ слезъ. Казалось, онъ утратилъ всякую способность говорить и пробылъ нѣмъ до той поры, пока не подкрѣпилъ себя рюмкой рому, добытаго изъ только что откупоренной бутылки, хранившейся на нижней полкѣ его комода. Опорожнивъ рюмку, онъ сѣлъ на стулъ и облокотился на руку съ видомъ человѣка, погруженнаго въ глубокія размышленія.

– Надѣюсь, капитанъ Гильсъ, – началъ м-ръ Тутсъ, – ничего особеннаго не случилось? Вы не получили непріятныхъ вѣстей?

– Нѣтъ, дружище, нѣть. Совсѣмъ напротивъ. Покорно благодарю.

– Однако, y васъ такой безпокойный видъ – замѣтилъ м-ръ Тутсъ.

– Немудрено, товарищъ, я сдрейфованъ со всѣхъ сторонъ.

– Не могу ли я въ чемъ помочь вамъ, капитанъ Гильсъ? Если могу, располагайте мною.

Капитанъ взглянулъ на молодого джентльмена съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ нѣжности и состраданія и крѣпко пожалъ ему руку.

– Нѣтъ, товарищъ, покорно васъ благодарю. Теперь я прошу y васъ, какъ милости, навѣщать насъ… то есть меня, какъ можно чаще.

И эта просьба сопровождалась такимъ пожатіемъ руки, что бѣдный Тутсъ чуть не вскрикнулъ отъ боли.

– Я рѣшительно того мнѣнія, – продолжалъ капитанъ, – что послѣ Вальтера вы единственный парень, съ которымъ можно и должно вести дѣла. Да, я увѣренъ въ этомъ.

– Благородное и честное слово, капитанъ Гильсъ, – отвѣчалъ м-ръ Тутсъ, ударяя рукою ладонь почтеннаго моряка, – я очень радъ, что заслужилъ ваше доброе мнѣніе. Покорно благодарю.

– Давай руку, товарищъ, и станемъ веселиться. Да! есть на свѣтѣ не одно прелестное созданіе!

– Только не я, капитанъ Гильсъ, – съ важностью возразилъ м-ръ Тутсъ, – не я только, увѣряю васъ. Состояніе моихъ чувствъ относительно миссъ Домби не можетъ быть выражено никакимъ перомъ. Мое сердце все равно, что пустой островъ, и только она одна живетъ въ немъ. Я рыхлѣю съ каждымъ днемъ, и, признаться, горжусь тѣмъ, что рыхлѣю. Посмотрѣли бы вы на мои ноги, когда я снимаю сапоги, – вы бы, можетъ, увидѣли, что значитъ нераздѣленное чувство. Мнѣ предписали ванны, капитанъ Гильсъ, но я не стану употреблять ихъ, потому что, видите ли, на кой чортъ мнѣ ванны? Пусть ужъ лучше высохну, какъ щепка. Впрочемъ, тутъ надо держать языкъ на привязи, я и забылъ. Прощайте, капитанъ Гильсъ! Счастливо оставаться!

Бросивъ еще разъ на молодого друга выразительный взоръ состраданія и нѣжности, капитанъ заперъ за нимъ дверь и отправился наверхъ освѣдомиться насчетъ благополучія Флоренсы.

Была какая-то рѣшительная перемѣна въ лицѣ капитана, когда онъ подошелъ къ Соломоновой спальнѣ. Онъ вытиралъ платкомъ глаза и полировалъ переносицу ногтемъ точно такъ же, какъ утромъ этого дня, но лицо его совершенно измѣнилось. То былъ онъ, казалось, счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, то можно было считать его пропащимъ человѣкомъ: въ томъ и другомъ случаѣ черты его лица обличали необыкновенную важность, какъ будто въ его натурѣ совершился чудный переворотъ, придавшій новый отпечатокъ его физіономіи.

Онъ стукнулъ тихонько два или три раза въ дверь Соломоной спальни, но, не получивъ отвѣта, отважился сперва заглянуть въ замочную щель, a потомъ войти. Къ этому послѣднему подвигу, можетъ быть, ободрила его ласковая встрѣча Діогена, который, развалившись на полу подлѣ постели своей хозяйки, привѣтливо завилялъ хвостомъ и моргнулъ глазами такимъ образомъ, какъ будто приглашалъ капитана смѣлѣе подвигаться впередъ.

Флоренса спала тяжело и стонала во снѣ. Капитанъ, проникнутый совершеннѣйшимъ благоговѣніемъ къ ея молодости, красотѣ и томительной грусти, осторожно приподнялъ ея голову, поправилъ на ней свой камзолъ и, завѣсивъ хорошенько окно, чтобы она лучше спала, выкрался опять изь комнаты и занялъ свой караульный постъ на лѣстничныхъ ступеняхъ. Его шаги и движенія были на этотъ разъ такъ же легки и воздушны, какъ y молодой дѣвушки.

Да позволено будетъ спросить: какое изъ этихъ двухъ явленій изящнѣе по своей натурѣ? Съ одной стороны, нѣжные пальчики, созданные для чувствительности и симпатіи прикосновенія, съ другой – жесткая, грубая рука капитана, готовая съ полнымъ самоотверженіемъ протянуться на охраненіе и защиту невиннаго созданія. Задача, не совсѣмъ удобная для рѣщенія! Но пусть оба явленія дольше и дольше существуютъ въ этомъ мірѣ, исполненномъ поразительными контрастами на каждомъ шагу!

Флоренса почивала, забывая о своемъ безпріютномъ сиротствѣ, и капитанъ стоялъ на часахъ подлѣ ея спальни. При малѣйшемъ шорохѣ или стонѣ, онъ немедленно подходилъ къ дверямь, прислушивался и приглядывался; но мало-по-малу сонъ ея сдѣлался спокойнѣе, и караульный постъ капитана обходился безъ тревогъ.

Глава XLIX
Мичманъ дѣлаетъ открытіе

Флоренса не вставала долго. Утро смѣнилось полуднемъ, полдень вечеромъ, a молодая дѣвушка, утомленная тѣломъ и душой, все еще спала, не имѣя никакого сознанія о своемъ странномъ ложѣ, объ уличной толкотнѣ и суматохѣ, и о свѣтѣ, который пробивался въ ея спальню черезъ затворенныя окна. Но и глубокій сонъ, порожденный истощеніемъ силъ, не могъ произвести въ ея душѣ совершеннаго забвенія о томъ, что случилось въ родительскомъ домѣ, и смутныя воспоминанія о страшныхъ сценахъ тревожили ея покой. Мрачная грусть, полуубаюканное чувство скорби носились передъ ея воображеніемъ, и блѣдная ея щека орошалась слезами гораздо чаще, чѣмъ то желалъ бы видѣть честный капитанъ, который время отъ времени выставлялъ свою голову въ полуотворенную дверь.

Солнце уже проложило огненную дорогу по рѣкѣ и отлогимъ берегамъ, озарило въ океанѣ паруса на корабляхъ, освѣтило въ предмѣстьяхь мрачныя кладбища и холмы, погрузило отдаленныя точки горизонта въ зарево пожара, гдѣ, казалось, въ одномъ великолѣпномъ хаосѣ запылали небо и земля, когда Флоренса открыла, наконецъ, свои отягченныя глаза и лежала сначала въ какомъ-то забытьи, не обращая никакого вниманія на странныя стѣны, въ странной комнатѣ и прислушиваясь, безъ всякой опредѣленной мысли, къ уличному шуму. Но скоро она проснулась и тѣломъ, и душой, бросила вокругъ себя изумленный взоръ – и припомнила все.

– Что, моя радость, – сказалъ капитанъ, постучавшись въ дверь, – какъ вы себя чувствуете?

– Друтъ мой, вы ли это? – вскричала Флоренса, бросивщись къ нему на встрѣчу.

Другъ!.. Въ этомъ имени скрывалось такъ много гордости для капитана Куттля, что онъ, вмѣсто отвѣта, поцѣловалъ свой крюкъ и смотрѣлъ съ неизрѣченнымъ наслажденіемъ на зардѣвшіяся щеки молодой дѣвушки, когда она обратила на него глаза.

.. – Какъ вы себя чувствуете, изумрудъ мой драгоцѣнный? – повторилъ капитанъ послѣ блаженнаго молчанія, продолжавшагося около минуты.

– Кажется, спала я очень долго, добрый мой другъ, – отвѣчала Флоренса. – Когда я сюда пришла? еще вчера?

– Сегодня, высокорожденная барышня-дѣвица, и да будетъ благословенъ сей день отъ нынѣ и во вѣки.

– Развѣ не было ночи? Неужели все еще день?

– Вечеръ, и чудесный, моя радость! – сказалъ капитанъ, отдергивая занавѣсъ отъ окна. – Посмотрите!

Флоренса, грустная и робкая, съ рукою на плечѣ капитана, и честный капитанъ съ его грубымъ лицомъ и коренастой фигурой стояли въ розовомъ свѣтѣ яркаго вечерняго неба, не говоря ни слова. Въ какую бы форму, конечно странную и дикую, капитанъ ни облекъ свби чувства, если бы рѣшился ихъ выразить словами, онъ чувствовалъ съ живостью краснорѣчивѣйшаго изъ смертныхъ, что въ этой плѣнительной красотѣ тихаго и спокойнаго вечера заключалась какая-то таинственная сила, способная переполнить истерзанное сердце Флоренсы, и, что для нея было бы гораздо лучше дать теперь полную волю своимъ слезамъ. Поэтому капитанъ не говорилъ ни слова. Но когда онъ почувствовалъ, что ея голова склоняется къ нему ближе и ближе, когда онъ почувствовалъ, что эта безпріютная, одинокая голова прикасается къ его грубому синему камзолу, тогда онъ съ трепетнымъ благоговѣніемъ взялъ ея руку, пожалъ ее, и они поняли другъ друга.

– Ободритесь, моя радость! – сказалъ капитанъ. – Развеселитесь, изумрудъ мой драгоцѣнный. Я сойду внизъ и приготовлю вамъ покушать. Вы потрудитесь придти сами, немного погодя, или Эдуардъ Куттль долженъ подняться за вами?

Флоренса отвѣчала, что она безъ всякаго затрудненія можеть сойти сама, и капитанъ, послѣ нѣкоторыхъ довольно сильныхъ отговорокъ, показывавшихъ его очевидное сомнѣніе въ правилахъ истиннаго гостепріимства, принужденъ былъ предоставить молодую дѣвушку ея собственному произволу. Очутившись въ маленькой гостиной, онъ немедленно принялся жарить y камина курицу, уже давно лежавшую для этой цѣли на жаровнѣ. Чтобы наилучшимъ образомъ окончить эту стряпню, онъ скинулъ свой камзолъ, засучилъ рубашечные рукава и надѣлъ свою лощеную шляпу, безъ помощи которой не приступалъ вообще ни къ какому предпріятію, трудному или легкому.

Освѣживъ свою голову и пылающее лицо въ холодной водѣ, приготовленной капитаномъ въ продолженіе ея сна, Флоренса подошла къ маленькому зеркалу, чтобы привести въ порядокъ свои растрепанные волосы. Тогда она увидѣла – первый и послѣдній разъ – на своей груди багровое пятно.

Ея слезы при видѣ этого опять полились ручьями. Ей было стыдно, ей было страшно; но не было въ ея сердцѣ ненависти и гнѣва противъ отца. Она простила ему все, едва понимая въ этомъ нужду, и старалась о немъ не думать, какъ не думала о домѣ, изъ котораго бѣжала, и онъ былъ для нея потерянъ разъ навсегда. Не было въ этомъ мірѣ м-ра Павла Домби для Флоренсы Домби.

Что дѣлать и куда дѣваться, Флоренса, бѣдная, неопытная Флоренса еще не думала объ этомъ. Впрочемъ, она мечтала отыскать гдѣ-нибудь маленькихъ сестеръ, которыхъ она станетъ воспитывать подъ какимъ-нибудь вымышленнымъ именемъ: онѣ вырастутъ, эти сестры, счастливыя и довольныя, подъ ея надзоромъ, полюбятъ ее, выйдутъ замужъ, возьмуть къ себѣ свою прежнюю гувернантку и, быть можетъ, современемъ поручатъ ей воспитаніе своихъ собственныхъ дочерей. Проходятъ годы, десятки лѣтъ, и y почтенной воспитательницы чужихъ дѣтей сѣдѣютъ волосы, и она становится старухой, и уноситъ въ мрачную могилу тайну своей жизни, и не осталось на свѣтѣ ннкакихъ слѣдовъ отъ Флоренсы Домби… Страиная будущность! грустная будущность! Но всѣ эти грезы носились передъ ней въ гусгомъ туманѣ, и она ни въ чемъ не отдавала себѣ яснаго отчета. Она знала только одно, что не было для нея отца на этомъ свѣтѣ, не было клочка земли, гдѣ могла бы пріютиться Флоренса Домби!

Весь денежный запасъ въ ея кошелькѣ ограничивался нѣсколькими гинеями, и часть ихъ нужно было употребить на покупку гардероба, такъ какъ y нея было съ собой одно только платье. Но этотъ пунктъ ее не слишкомъ безпокоилъ: ребенокъ въ мірскихъ дѣлахъ, она не понимала и не могла понять, что значитъ не имѣть денегъ, и притомъ другія, болѣе важныя мысли заслоняли отъ нея предметы этого рода. Въ головѣ ея мыслительная машина работала съ какою-то особой торопливостью, и казалось ей, что промчались цѣлые мѣсяцы послѣ ея бѣгства. Но мало-по-малу она успокоилась, привела въ порядокъ свои мысли, отерла слезы и отправилась внизъ къ своему единственному покровителю.

Капитанъ разостлалъ съ большимъ стараніемъ бѣлую скатерть и приготовлялъ какой-то яичный соусъ въ маленькой кострюлѣ, поворачивая въ то же время очень усердно жирную курицу, которую онъ жарилъ на вертелѣ передъ огнемъ. Обложивъ Флоренсу подушками на диванѣ, который для большаго комфорта былъ переставленъ въ теплый уголокъ, капитанъ продолжалъ свою стряпню съ необыкновеннымъ искусствомъ. Онъ кипятилъ горячую жижицу въ другой маленькой кострюлѣ, варилъ картофель въ третьей, не забывалъ яичнаго соуса въ первой и продолжалъ поворачивать жаркое своимъ крюкомъ, который, смотря по надобности, замѣнялъ для него и ложку, и вилку. Независимо отъ всего этого, капитанъ сторожилъ бдительнымъ окомъ миніатюрную сковородку, въ которой кипятились и мелодично пищали жирныя сосиски, слава и вѣнецъ поварского творчества, – и словомъ, не было во всей подсолнечной кухарки, равной по таланту и усердію капитану Куттлю, на которомъ блистала во всей красотѣ его лощеная шляпа… Впрочемъ, трудно сказать, лицо или шляпа горѣли теперь болѣе торжественнымъ блескомъ.

Когда, наконецъ, обѣдъ былъ приготовленъ, капитанъ началъ хлопотать около стола съ безпримѣрнымъ усердіемъ и ревностью. Прежде всего онъ скинулъ шляпу и надѣлъ свой фракъ. Затѣмъ онъ пододвинулъ столъ къ дивану, гдѣ сидѣла Флоренса, прочиталъ молитву, развинтилъ свой крюкъ, привязалъ къ нему вилку и поставилъ первое блюдо.

– Высокорожденная барышня-дѣвица, – сказалъ капитанъ, – развеселитесь и старайтесь кушать какъ можно больше. Здѣсь ливеръ, здѣсь спаржа, a вотъ картофель!

Все это капитанъ расположилъ на блюдѣ въ симметрическомъ порядкѣ, полилъ горячей жижей и поставилъ передъ своей прекрасной гостьей.

– Вотъ цѣлый рядъ мертвыхъ свѣтилъ лежитъ передъ вами, высокорожденная барышня-дѣвица, – замѣтилъ капитанъ ободрительнымъ тономъ, – и все устроено въ порядкѣ. Попробуйте перекусить, моя радость. О, если бы Вальтеръ былъ здѣсь!..

– Ахъ, если бы теперь онъ былъ моимъ братомъ! – воскликнула Флоренса.

– Не говорите этого, моя радость! – сказалъ капитанъ. – Вальтеръ былъ природнымъ вашимь другомъ, самымъ искреннимъ, самымъ близкимъ другомъ: не правда ли, моя радость?

Флоренсѣ нечего было отвѣчать. Она только сказала: "О, милый, милый Павелъ! о, Вальтеръ!".

– Самыя доски, по которымъ она ходила, – бормоталъ капитанъ, разсматривая съ нѣжнымъ умиленіемъ ея унылое лицо, – бѣдный Вальтеръ цѣнилъ высоко, такъ высоко, какъ жаждущій олень источники водные. Вижу его, какъ теперь, за столомъ y дяди въ тотъ самый день, когда только что его записали въ конторскія книги Домби и Сына; какъ онъ говорилъ тогда о ней! Боже мой, какъ онъ говорилъ! Лицо его рдѣло, какъ маковъ цвѣтъ, и глаза покрывались скромною росою! Да, прекрасный былъ юноша! Ну, a если бы теперь онъ былъ здѣсь, высокорожденная барышня-дѣвица, то есть, если бы онъ мотъ быть здѣсь… но онъ утонулъ, бѣдный Вальтеръ, не правда ли?

Флоренса покачала головой.

– Да, да, онъ утонулъ, – продолжалъ капитанъ. – Что бишь я началъ говорить? Такъ вотъ, если бы онъ былъ здѣсь, онъ сталъ бы просить васъ, изумрудъ мой драгоцѣнный, покушать и полакомиться, чтобы здоровье ваше подкрѣпилось. Поэтому, высокорожденная барышня-дѣвица, ведите себя такъ, какъ бы Вальтеръ былъ уже здѣсь, и держите противъ вѣтра вашу милую головку.

Флоренса, изъ угожденія капитану, начала кушать. Капитанъ между тѣмъ, забывая, по-видимому, собственный обѣдъ, положилъ свой ножикъ и вилку и пододвинулъ свой стулъ къ дивану.

– Вальтеръ былъ красивый мальчикъ, не правда ли, моя радость?

Флоренса согласилась, и капитанъ сидѣлъ молча нѣсколько минутъ, опустивъ подбородокъ на свою руку. Глаза его неподвижно были обращены на гостью.

– И вѣдь онъ былъ храбрый юноша, моя гадость, не такъ ли?

Флоренса отвѣчала слезами.

– И вотъ, моя красавица, онъ утонулъ, – продолжалъ капитанъ растроганнымъ голосомъ. – Такъ или нѣтъ?

Флоренса продолжала плакать.

– Онъ былъ постарше васъ, высокорожденная барышнядѣвица; но сначала вѣдь вы оба были дѣтьми, не правда ли?

Флоренса отвѣчала – да!

– A теперь утонулъ бѣдный Вальтеръ, утонулъ, и нѣтъ о немъ ни слуху, ни духу; не такъ ли?

Повтореніе этого вопроса было любопытнымъ источникомъ утѣшенія, но только, казалось, для одного капитана, такъ какъ онъ одинъ безпрестанно возвращался къ этой темѣ. Флоренса отодвинула отъ себя свой непочатый обѣдъ, и, облокотившись на диванъ, подала капитану свою руку, чувствуя, что она противъ воли опечалила своего друга. Капитанъ между тѣмъ, пожимая ея руку съ какою-то особенного нѣжностью, забылъ, повидимому, и обѣдъ, и аппетитъ своей гостьи, и почтенное чело его проникалось больше и больше сочувственною мыслью. Еще и еще повторялъ онъ: "Бѣдный Вальтеръ! милый Ваяьтеръ! Да, онъ утонулъ. Не правдали?" – И непремѣнно хотѣлось ему, чтобы Флоренса отвѣчала на этотъ безконечный вопросъ; иначе, казалось, оборвалась бы цѣпь его оригинальныхъ размышленій.

Курица и сосиски простыли, и яичный соусъ застылъ до послѣдней степени густоты, прежде чѣмъ добрый капитанъ припомнилъ, что они сидѣли за столомь; но, разъ обративъ вниманіе на этотъ пунктъ, онъ принялся за свои блюда вмѣстѣ съ Діотеномъ, при помощи котораго роскошный пиръ быстро подошелъ къ желанному концу. Когда Флоренса начала убирать со стола, выметать очагъ и приводить въ порядокъ мебель маленькой гостиной, восторгъ и удивленіе капитана могли сначала равняться только горячности его протеста противъ этой хлопотливости молодой дѣвушки, a потомъ мало-по-малу эти чувства возвысились до такой степени, что онъ самъ ничего не сталъ дѣлать и только съ безмолвнымъ изумленіемъ смотрѣлъ на Флоренсу, какъ на прекрасную волшебницу, которая каждый день совершаетъ для него эти чудеса; при этомъ красный экваторъ на челѣ капитана запылалъ съ новой силой, выражая его неописуемое удивленіе.

Но когда Флоренса, продолжая хозяйственныя хлопоты, сняла съ каминной полки его трубку и попросила его курить, добрый капитанъ былъ до того ошеломленъ этимъ неожиданнымъ вниманіемъ, что нѣсколько минутъ держалъ чубукъ такимъ образомъ, какъ будто эта рѣдкость первый разъ попалась въ его руки. Потомъ, когда Флоренса вынула изъ комода бутылку съ ромомъ и приготовила для него совершеннѣйшій стаканъ грогу, поставленный передъ нимъ на маленькомъ столикѣ, его носъ, всегда румяный, поблѣднѣлъ какъ алебастръ, и онъ почувствовалъ себя на седьмомъ небѣ. Упоенный этимъ блаженствомъ, невиданнымъ и неслыханнымъ до той поры, капитанъ машинально набилъ трубку, и лишь только протянулъ свою лапу къ фосфорнымъ спичкамъ, Флоренса, къ довершенію его изумленія, уже держала надъ табакомъ зажженную бумагу, такъ что онъ не имѣлъ ни времени, ни силы предотвратить этой услуги. Когда, наконецъ, Флоренса, послѣ всѣхъ этихъ хлопотъ, заняла свое мѣсто на диванѣ и принялась смотрѣть на него съ граціозной, любящей улыбкой, капитань увидѣлъ очень ясно, что сиротствующее сердце молодой дѣвушки обращалось къ нему съ такою же искренностью, какъ ея лицо, – увидѣлъ это капитанъ, и табачный дымъ засѣлъ въ его горлѣ, ослѣпилъ его глаза, ослѣпилъ до того, что капитанъ Куттль заплакалъ!

Способъ, употребленный имъ для увѣренія, что причина этихъ слезъ лежала сокровенною въ самой трубкѣ, которую для этой цѣли онъ осматривалъ со всѣхъ сторонъ, ревизуя преимущественно чубукъ, былъ истинно забавенъ и достоинъ кисти художника. Когда, наконецъ, трубка была осмотрѣна и исправлена, капитанъ мало-по-малу пришелъ въ, состояніе покоя, приличнаго исправному трубокуру. Онъ сидѣлъ съ глазами, неподвижно обращёнными на Флоренсу, и, сіяя лучезарнымъ счастьемъ, пускалъ по временамъ и отдувалъ отъ себя маленькія облака, которыя, выходя изъ его рта, казались ярлыками съ надписью: "Утонулъ, бѣдный Вальтеръ, утонулъ; не правда-ли?" – И процессъ куренія возобновлялся опять до тѣхъ же ярлыковъ.

Трудно представить контрастъ разительнѣе того, который существовалъ между Флоренсой въ ея нѣжной юности и красотѣ и капитаномъ Куттлемъ съ его сучковатымъ лицомъ, неуклюжимъ туловищемъ и басистымъ голосомъ; при всемъ томъ во многихъ вещахъ, особенно въ невинной простотѣ и въ незнаніи условій жизни, они похожи были другъ на друга, какъ двѣ капли воды. Никакой ребенокъ нe могъ превзойти капитана въ совершеннѣйшей неопытности относительно всѣхъ дѣлъ на свѣтѣ, кромѣ вѣтра и погоды, въ простотѣ, легковѣріи и великодушномъ упованіи на судьбу. Вся его натура, казалось, была олицетвореніемъ надежды и любви. Странный родъ мечтательности и романтизма, не имѣвшаго никакого отношенія къ дѣйствительному міру и не подлежащаго никакимъ разсчетамъ мірского благоразумія и житейской опытности, составляли рѣзкую отличительную черту въ его младенческомъ характерѣ. Когда онъ такимъ образомъ сидѣлъ и курилъ, и смотрѣлъ на Флоренсу, Аллахъ вѣдаетъ, какія фантастическія картины, гдѣ на первомъ планѣ всегда стояла она, проносились передъ его умственнымъ взоромъ. Столь же неопредѣленны, хотя не такъ рѣшительны и пылки, были собственныя мысли Флоренсы о своей будущей судьбѣ, и даже, когда въ глазахъ ея преломлялись призматическіе лучи свѣта, на который она смотрѣла черезъ свою тяжелую печаль, она уже видѣла прекрасную радугу, ярко засіявшую на отдаленномъ горизонтѣ. Странствующая принцесса и верзила-богатырь волшебной сказки могли, такимъ образомъ, сидѣть рука объ руку передъ каминомъ и разговаривать между собой точь въ точь, какъ бѣдная Флоренса и храбрый капитанъ разсуждали втихомолку; разница между двумя парами была бы вовсе не велика.

Капитанъ ни мало не смущался мыслью о трудности держать y себя молодую дѣвушку или объ отвѣтственности за ея судьбу. Заколотивъ ставни и заперевъ дверь, онъ успокоился на этотъ счетъ совершеннѣйшимъ образомъ. Будь она, пожалуй, подъ опекою сиротскаго суда, это отнюдь не составило бы никакой разницы для капитана. Онъ былъ послѣднимъ человѣкомъ въ подлунномъ мірѣ, способнымъ потревожиться отъ подобныхъ соображеній.

Такимъ образомъ, капитанъ курилъ трубку съ восточнымъ комфортомъ и вмѣстѣ съ Флоренсой размышлялъ… но о чемъ размышляли капитанъ и Флоренса, – это не подлежитъ анализу нескромнаго пера. Послѣ трубки они принялись за чай, и тогда Флоренса попросила своего друга проводить ее въ ближайшій магазинъ для покупки вещей, безъ которыхь ей нельзя было обойтись. Капитанъ согласился, потому что было сопершенно темно; но напередъ онъ тщательно обозрѣлъ окрестности, какъ дѣлывалъ во времена ожидаемыхь нападеній отъ м-съ Макъ Стингеръ, и вооружился своей огромной иалкой, чтобы имѣть возможность защищаться въ случаѣ какого-нибудь непредвидѣннаго обстоятельства.

Гордость капитана была необычайна, когда онъ велъ за руку Флоренсу, провожая ее на разстояніи двухъ или трехь сотъ шаговь до магазина; онъ смотрѣлъ во всѣ глаза и озирался по всѣмъ направленіямъ, обращая на себя вниманіе прохожихь, которые невольо останавливались, чтобы полюбоваться на эту сгранную фигуру. Прибывши въ магазинъ, капитанъ, по чувству деликатпости, счель за нужное удалиться во время самыхъ покупокъ, такь какъ онѣ состояли изъ разныхь принадлежностей женскаго туалега; но онъ предварительно поставиль на прилавокъ свою жестяную чайницу и объявиль содержагельницѣ магазина, что тамъ было четырнадцать фунтовъ и два шилинга.