Традиционная Япония. Быт, религия, культура

Пост эдоского префекта предназначался для вассалов сёгуна с низким жалованьем в 500 коку, но приносил рисовый паек в 3000 коку. Придворный ранг, который сразу же присваивался человеку, приступившему к выполнению обязанностей префекта, уравнивал его в положении с некоторыми даймё; еще одним свидетельством важности этого статуса было то, что на должность эдоского матибугё нередко переводили чиновников, особо отличившихся на других, не менее значимых постах. Жизнь префекта была полна забот – ведь по возвращении на работу ему приходилось разбирать накопившиеся бумаги и другие рутинные дела. Он не только отвечал за поддержание порядка в Эдо, но и разбирал гражданские судебные дела и выдавал пропуска и подорожные. Однако префекту не приходилось иметь дело с самураями и священниками, этим занимались специальные чиновники. С ними он встречался три раза в месяц, когда со старшими канцлерами и другими они образовывали своего рода высокий суд для разбирательств более серьезных случаев.

Каждый префект имел в своем непосредственном подчинении ёрики, или помощников префекта. Они тоже были самураями, прямыми вассалами сёгуна, с жалованьем в 200 коку. Ерики, которые служили в других департаментах, обычно не занимали постов по наследству, но те, кто работал на эдоских префектов, практически сменяли своих отцов и дедов на их должностях, начиная профессиональное обучение в возрасте 13 лет или около того. Такая крепкая традиция семейственности означала, что ёрики действительно знали свои кварталы (мати) и были постоянными кадрами, обладающими опытом и знаниями. На них мог положиться сам префект, особенно недавно назначенный на должность. Ёрики не надеялись на повышение и жили все вместе в казармах. Таким образом, они образовывали сплоченную группу, отрезанную, вследствие своей деятельности и положения, от горожан, с которыми тем не менее ежедневно контактировали, одновременно испытывая презрение старших по положению чиновников. Дело в том, что им запрещалось входить в замок из соображений, что они могут его осквернить, так как имеют дело со смертью, присутствуя на казни преступников, хотя на самом деле палачами были эта^[19] – «оскверненные». Ёрики имели репутацию людей, очень следящих за своим внешним видом, за прической, они всегда носили два меча, хакама и хаори. Не исключено, что их официальный доход существенно пополнялся дарами даймё за то, что они приглядывали за их слугами, чтобы те не напивались и не нарушали общественный порядок.

Рис. 8. Ёрики (слева) и стражник досин с преступницей, проливающей слезы над своим несчастьем

Самураи еще более низкого ранга, досины, что значит «сопровождающие», «стражники», находились в подчинении у ёрики, и у каждого префекта их было 120. Они тоже обычно образовывали тесно спаянную группу, где должность наследовалась. Размер их жалованья составлял 30 тюков риса, и они тоже получали подарки от даймё, зачастую хаори с его гербом, а поскольку досин мог получать их от разных даймё, ему следовало быть очень внимательным, чтобы надеть нужное, когда он отправлялся с визитом в резиденцию одного из своих благодетелей. Относительно подарков следует заметить, что, во-первых, обычай дарить одежду существовал в Японии по крайней мере тысячу лет, и до сих пор считается нормальным преподнести такой дар служанке на Новый год; во-вторых, хотя сегодня это вполне могли бы счесть за взятку, получение подношений от подчиненных традиционно все-таки не считалось зазорным, и, хотя принятие даров подразумевало определенные обязательства, об этом начальник тотчас же забывал.

Рис. 9. Различные типы дзиттэ, цепи и наручники

Досины придерживались своеобразного стиля в одежде и, хотя относились к самурайскому сословию, носили только один меч и никаких хакама, а также не надевали парадного платья даже на церемонии, что отличало их от обычных самураев. Досины образовывали низший ранг «мирного» офицера, и именно они патрулировали улицы Эдо, нося с собой символ службы дзиттэ – тяжелую стальную палку с двумя изогнутыми шипами над рукоятью для захвата клинка меча или ножа нападающего. Досины не стремились скрывать свою принадлежность к службе охраны и ходили в форме офицера. Эдо был разделен на четыре зоны, то есть патрулировать нужно было довольно большую территорию. Досин брал с собой пару-тройку помощников и заходил в различные дозорные помещения, которые располагались в патрулируемых зонах и были укомплектованы представителями местных жителей. Если проводилось какое-то расследование, он обычно посылал своих помощников с местными жителями производить арест, не принимая участия в этом без крайней необходимости. Помощниками досина – патрульными – были горожане, нанятые им, и они тоже носили дзиттэ в качестве символа своей службы; однако чаще всего они были глазами и ушами полиции, поскольку в их обязанности входило доносить обо всех беспорядках.

В общественной жизни Японии традиционно существовал принцип сословного неравенства, поэтому главной целью было сохранить жизнь и обеспечить безопасность высших слоев населения. Действия, требующие физических усилий, исполнялись помощниками досина, а вмешательство ёрики происходило только в очень серьезных случаях.

В распоряжении досина и его людей было специальное оснащение, которым они могли воспользоваться при поимке подозреваемого. Для отражения ударов меча использовались либо дзиттэ, либо тяжелая стальная цепь, которую оборачивали вокруг клинка, а длинными палками с шипами и зазубринами можно было наносить противнику незначительные раны и обессилить его, одновременно держа на расстоянии и не давая возможности воспользоваться мечом. Главная задача состояла в том, чтобы взять подозреваемого живым, и при первой же возможности его связывали веревками; умение быстро и накрепко связывать пленника было возведено в ранг настоящего искусства. Если возникала необходимость во вмешательстве ёрики, то на место действия он прибывал верхом на коне с кольчугой под кимоно и наручами, с плоским лаковым или покрытым железными пластинами шлемом на голове. Он руководил операцией с безопасного расстояния, но мог подъехать и воспользоваться копьем, чтобы ранить преступника, если все остальные меры не возымели действия.

Арестованного доставляли к префекту, который в это время нес службу. В Эдо тюрьма находилась в квартале Дэмма-тё, туда немедленно сажали опасных преступников с предписанием от префекта, в то время как менее провинившихся могли содержать под стражей в здании, где служил префект. Затем преступника заставляли признаться в своей вине, поскольку это было необходимым условием для вынесения приговора, особенно если дело доходило до смертной казни. В основном такое условие, по-видимому, основывалось на принципах справедливости, чтобы избежать наказания невиновного; суды многих стран до сих пор конечно же основывают приговор на чистосердечном признании. (Англосаксонская концепция, предусматривающая то, что выносить решение следует на основании улик и что подозреваемый может лгать, чтобы скрыть свою вину, никоим образом не является универсальной.) Однако необходимость признания вины подразумевает необходимость принуждения, если заключенный не желает признаваться по доброй воле. Порка, придавливание камнями и пытка водой были среди доступных методов и, вне всякого сомнения, применялись, точно так же как в Англии можно было пытками довести до смерти узника, который отказывался признавать свою виновность и, следовательно, не мог предстать перед судом. В Японии, однако, авторитет властей был столь велик, что не многие виновные упорствовали в отрицании своей вины. Когда признание было получено, заключенный представал перед префектом. Там, на сирасу («белый песок»), пятачке перед зданием суда, где заключенные и свидетели стояли на коленях перед префектом, исполняющим функцию судьи, подозреваемый давал показания и выслушивал приговор. «Белый песок» символизировал правдивость сказанного там, хотя слово «сирасу» имеет и другое значение: глагол такого же звучания означал еще и «доносить».

Рис. 10. Сирасу: два заключенных, крепко связанных веревками, предстают перед судом. Из гуманности им дали грубые циновки, на которых они стоят на коленях

Самым суровым наказанием была смертная казнь, после которой тело могли выставить на всеобщее обозрение, что было еще большим позором. Преступления, карающиеся смертью, – это убийство, грабеж и некоторые виды прелюбодеяния, причем сожжением заживо наказывался любой, обвиненный в поджоге – преступлении, которое вызывало особенный страх в Японии. В качестве альтернативы смерти от руки палача самураю иногда позволялось совершить самоубийство, сэппуку^[20], этим поступком он сохранял свою честь: обычно совершающий ритуальное самоубийство самурай вспарывал себе живот^[21] своим малым мечом, вонзая его с левой стороны и взрезая тело по направлению к центру, одновременно ударом его же большого меча ему отсекал голову друг или доверенное лицо, чтобы смерть была мгновенной. Наказанием, не уступающим по жестокости, было изгнание: от ссылки на какой-нибудь далекий остров до выселения за десять ри (25 миль) от Эдо, изгнание из Эдо или просто выселение преступника из его родных мест. Более легкие наказания назначали в зависимости от положения виновного в обществе. Существовали различные сроки домашнего ареста и другие ограничения свободы. Женщин иногда наказывали, сбривая им волосы. Заключение в тюрьму не было наказанием; тюрьмы существовали лишь как места для содержания под арестом, пока принималось решение о виновности и выносился приговор. Обращение в них было жестокое, хотя префекту Ооке, который служил с 1717 по 1736 год и которого помнят до сих пор за его легендарную способность справляться с самыми трудными случаями, приписывают некие гуманные реформы, особенно в отношении допросов заключенных. Даже в тюрьме самурая содержали в соответствии с его рангом, отдельно от простолюдинов; женщин также содержали отдельно. Однако еще одним доказательством сильной власти в Японии является то, что при серьезном пожаре рядом с тюрьмой заключенных отпускали под честное слово, хотя за невозвращение в определенное время было очень тяжелое наказание.

Рис. 11. Самурай любуется цветочной композицией. Самурай высшего ранга, два воина рангом пониже и буддийский монах менее высокого ранга любуются икэбаной, установленной в нише-токонома

Префект имел дело не только с уголовными преступлениями, ему приходилось разрешать и частные тяжбы. Интересно заметить, что способ их разрешения включал в себя время на «раздумье», что вполне может использоваться и сегодня. При первом обращении в суд записывали заявление истца, но давали ему несколько дней на раздумье. Если он возвращался вновь, к нему выходил префект собственной персоной и приказывал еще раз все взвесить. Если истец настаивал, обязанность расследовать спор возлагал на ёрики, хотя в трудных случаях дело могло вернуться к префекту, который в любом случае выносил заключительный приговор.

Такой механизм правосудия в Эдо помогает составить представление о том, как работали чиновники и в каких ситуациях они вступали в общение с обычными людьми. Некоторые самураи конечно же были в непосредственном контакте с крестьянами и с поставщиками, другие к тому же управляли некоторыми предприятиями, которыми обыкновенно руководили купцы. Характерным примером были легендарные золотые рудники Аикава на острове Садо, народная память сохранила легенды о жестокости надсмотрщиков – самураев и о страданиях молодых людей, вынужденных трудиться в штольнях и выработках. Они были в подчинении у чиновника, ранг которого соответствовал рангу городского префекта Эдо. В других провинциях и областях также существовали предприятия, которыми руководили самураи. Таким образом многие из них приобретали опыт в управлении производством, и неудивительно, что с ростом промышленности во второй половине XIX века немало представителей упраздненного воинского сословия сумели найти себе применение в новой, реформированной Японии.

Считалось, что и в часы отдыха, а также и в часы работы самураи должны держаться обособленно от остальных. Однако не всегда они проводили свой досуг подобающим образом. Им не полагалось участвовать в любых развлечениях горожан, таких как посещение театров и визиты в «веселые кварталы» борделей, хотя ясно было, что запреты их не останавливали. Многие другие способы проведения досуга были официально разрешены.

Конечно же самурай низшего ранга, которого могли призвать на службу как человека, умеющего держать в руках оружие, если, например, дело доходило до стычек с грабителями или взбунтовавшимися крестьянами, в какой-то степени был обязан тренироваться в боевых искусствах, а рукопашному бою, фехтованию кэндо, стрельбе из лука – кюдо, верховой езде и плаванию всегда находилось применение.

Самурай высшего ранга наряду с серьезным обучением обращению с мечом занимался другими военными искусствами с тем же вдохновением, что и изучением чайной церемонии и икэбаны, – это больше походило на хобби, но изучалось и практиковалось с большой серьезностью и постоянным поиском скрытых смыслов.

Все эти возвышенные занятия проводились в соответствующих «школах», и всем искусствам обучались только у дипломированных наставников. Различия между школами были иногда довольно незначительными и очень часто не имели практического значения. Даже такое неартистическое занятие, как плавание, было организовано по принципу «школ», каждая из которых обучала различным движениям рук и ног, или специальному чередованию различных стилей плавания, или же искусству верховой езды по воде. Что касалось обучения манерам^[22], то лучшей считалась школа Огасавара. Там обучали этикету приветствия, правильной осанке, поведению за столом и тому подобному, а также стрельбе из лука – кюдо, ритуальному виду состязаний, требующему соблюдения определенного церемониала, где больше внимания уделялось грации и этикету, чем попаданию в цель. Только самураи низшего ранга позволяли себе удовольствие принимать участие в более грубых состязаниях лучников. Сохранились сведения об одном из таких соревнований, проходившем на территории киотского храма Сандзюсангэндо в зале более 200 футов длиной, загроможденном изваяниями. На внешней галерее и проводились состязания, цель которых заключалась в том, чтобы выпустить как можно больше стрел за определенный отрезок времени с одного конца галереи в другой. Нависающая кровля не позволяла стрелам летать высоко (на балках до сих пор сохранились следы от отклонившихся от цели стрел), поэтому необходимо было следить за траекторией их полета. Лучшее достижение приписывается одному самураю^[23] – он в 1686 году расстрелял 13 000 стрел, из которых 8033 достигли конца галереи.

Более активным развлечением самураев высшего ранга была охота. Лишение живых существ жизни противоречило канонам буддизма, в соответствии с которыми убийство животных могло повлечь за собой наказание в следующей жизни. Тем не менее многие охотились на дичь ради пропитания, а фитильными мушкетами пользовались повсеместно, хотя маловероятно, что стрельба из мушкета считалась забавой. Широкомасштабные экспедиции великих властителей не имели ничего общего с такой охотой. Действительно, некоторые из ранних сёгунов время от времени позволяли себе подобное развлечение, до тех пор пока им не положил конец пятый сёгун, Цунаёси, который правил в 1680–1709 годах. Он вошел в историю как «собачий» сёгун, из-за того что всячески защищал этих животных, поводом чему послужил совет одного буддийского священнослужителя, который поведал, что его бездетность была наказанием за лишение жизни животного в предшествующее существование. Цунаёси выбрал собаку объектом своего особого покровительства, потому что был рожден в год Собаки. Подобные причуды военного правителя имели последствия для всей страны, так что можно себе представить, сколь безоговорочной была власть сёгуна. Некоторых людей даже отправляли в ссылку за убийство собак, а для бродячих псов в Эдо был сооружен просторный загон, он оплачивался из особого, «собачьего», налога, в то время как общий запрет на убийство животных сильно мешал крестьянам защищать свой урожай. Однако все это не помогло Цунаёси, и его сменил племянник, который сразу же положил конец эдиктам, защищающим собак. Сёгун Ёсимунэ, правивший в 1716–1745 годах, был энергичным реформатором, а также старался возвратить самурайству его прежнюю простоту, поощряя физические упражнения. В особенности он оказывал предпочтение охоте и в списке прозвищ был назван «соколиным» сёгуном. В его любимой соколиной охоте Ёсимунэ сопровождала многочисленная свита, а жертвами становились журавли и другие дикие птицы. Он также возродил охоту на оленя и кабана, что было любимым занятием некоторых из его предшественников и определенно «неспортивным»: ведь дичь гнали в направлении «охотников», которые, сами не подвергаясь никакой опасности, убивали ее стрелами или выстрелами из мушкетов, сидя верхом на коне.

Случай, описанный в дневнике одного самурая из Нагои (1692), свидетельствует о ценностях того времени. Властитель Иё (на Сикоку) потерял своего любимого сокола и искал его по всем своим владениям. Однажды некий крестьянин ушел обрабатывать свои поля, а его жена осталась дома ткать полотно. Сокол влетел в дом и уселся на ткацкий станок. Жена схватила челнок и ударила птицу, которая сразу умерла. Крестьянин вернулся домой, и жена поведала ему, как птица в красивом оперении села на ее ткацкий станок, как она стукнула ее, не собираясь убивать, но птица, к несчастью, умерла. Муж посмотрел на птицу и понял, что это сокол. Он сильно забеспокоился, поскольку ему было известно, что господин повсюду разыскивает свою птицу. С трепетом он рассказал деревенскому старосте о случившемся, тот доложил управляющему имением. Последний в большом гневе приказал связать мужа и жену и привести их к господину для разбирательства. Господин тоже разгневался и велел распять жену, но простил мужа, потому что его не было дома в момент случившегося.

Рис. 12. Кукольное представление в резиденции даймё

Дальше история повествует о том, что когда муж отправился помолиться о своей жене, то обнаружил, что она еще жива, и господин, услышав об этом, приказал ее снять с креста. Жена заявила, что ее спасло покровительствующее ей божество. Самурай, который записал всю эту историю, видимо, не считал обращение с женщиной удивительным, его поразило лишь возвращение ее к жизни.

Однако охота Ёсимунэ была исключением, поскольку сёгуны обычно не участвовали в активных видах состязаний. Их развлечения были обычно гораздо менее энергичными, они скорее были наблюдателями, а не участниками. К примеру, они и даймё поддерживали сумо – вид борьбы, который издревле был популярен в Японии, и ему покровительствовал императорский двор. Другим видом развлечений был драматический театр. Самураям не позволялось ходить в театры, которые посещали купцы, но это не останавливало даймё и других от приглашения театральных трупп или отдельных исполнителей в свои резиденции. Во дворце сёгуна обычно давались пьесы. Но и он разрешил горожанам посмотреть один из спектаклей. Сохранившиеся записи свидетельствуют, что властители Тоттори были большими покровителями Но, когда совершали свой обязательный визит к сёгуну в столицу. Во второй половине XVII века сам даймё исполнял главную роль во многих пьесах, которые показывали для развлечения его гостей, других князей, во время застолий. Актерам и музыкантам платили деньгами или одеждой, и если просили прибыть издалека, то давали специальную компенсацию и обеспечивали сопровождение. Пьесы театра Кабуки^[24] и кукольные представления также можно было видеть в резиденциях, но реже, чем Но, куклы служили развлечением специально для домашней челяди – низшего сословия.

Еще одним и несколько более личным свидетельством является дневник феодального властителя по имени Мацудайра, правителя Ямато (он не имел никакого отношения к провинции, его титул был чисто номинальным, дарованным ему императорским двором), который умер в Эдо на пятьдесят четвертом году жизни в 1695 году. Он интересовался искусствами и всякого рода развлечениями, в том числе каллиграфией, определением качества фимиама^[25], пьесами театра Но и их комическими интерлюдиями (кёгэн), кукольными представлениями и пьесами Кабуки, живописью, поэзией, танцами, борьбой и охотой. Он был в курсе всего происходившего в театральном районе, часто отправлял туда своих людей смотреть спектакли и сообщать о них или расспрашивать тех, кто проходил мимо театров, о предстоящих премьерах и о том, какие ходили сплетни. Круг его знакомств состоял, в частности, из поклонников кукольного театра, поскольку он часто упоминает о вечеринках в усадьбах своих знакомых и о том, как его развлекали знаменитые актеры. Кроме того, он сам устраивал подобные представления для своих гостей.

Может быть, несколько цинично предполагать, что редчайшим развлечением для двора сёгуна был ежегодный визит главы (или капитана) голландской фактории (торгового форта) в Нагасаки. Конечно же появлялась возможность получить какие-нибудь любопытные заморские подарки. Немецкий врач Энгельберт Кэмпфер служил лекарем у голландцев и в 1691 году отправился с ними в Эдо. Он оставил после себя живое описание своего путешествия и аудиенций у сёгуна. Первая была официальной, но, по словам Кэмпфера, во второй раз их вели по многочисленным темным галереям: «Вдоль всех этих галерей стоял непрерывный ряд личных охранников, и рядом с императорскими апартаментами находились некоторые высокие офицеры короны, которые выстроились в цепочку перед залом аудиенций, одетые в церемониальные одежды, склонившие головы и сидящие на пятках. Зал для аудиенций был точно таким, как я представил его на своем рисунке. Он состоял из нескольких помещений, обращенных к срединному залу, некоторые были открыты, другие закрыты ширмами и решетками. Одни были размером в 15 циновок, другие – в 18 и на циновку выше или ниже – в соответствии с чинами людей, сидящих на них. В срединном зале циновок не было вообще, их сняли и унесли, пол покрыт аккуратными полированными досками – туда нам и приказали сесть. Император {т. е. сёгун} и супруга его высочества сидели за решетками справа от нас. Под решетками я подразумеваю драпировки, сплетенные из тростника, чрезвычайно тонко расщепленного, с обратной стороны покрытые тонким прозрачным шелком с отверстиями шириной около 9 дюймов^[26], для того чтобы люди, находящиеся за ними, могли видеть, что происходит по другую сторону решетки. Из соображений эстетики и чтобы получше спрятать людей, находящихся за ними, они разукрашены фигурами гагар, хотя в других случаях их невозможно было бы разглядеть на расстоянии, особенно когда сзади нет света. Сам император находился в таком плохо освещенном месте, что мы едва узнали бы о его присутствии, если бы не голос, который выдал его, хотя он был таким тихим, словно император намеренно хотел оставаться незамеченным. Сразу перед нами, позади других решеток, находились принцы крови и придворные дамы императрицы. Я заметил, что в некоторых местах решеток между тростинками вложены кусочки бумаги, делающие отверстия шире, чтобы лучше видеть; я насчитал около тридцати таких бумажек, из чего делаю заключение, что приблизительно такое же число людей сидело позади… Нам тоже приказали сесть, предварительно оказав честь: по японскому обычаю, требовалось ползти на коленях и кланяться, касаясь лбом пола, в направлении той части решетки, за которой находился император. Главный переводчик уселся чуть впереди, чтобы лучше слышать, и мы заняли свои места по левую руку от него, усевшись в ряд».

Слова сёгуна адресовались главе государственного совета, который повторял их переводчику для перевода гостям. Кэмпфер комментирует это так: «Я полагаю, что слова, исходящие из уст императора, считаются слишком драгоценными и священными для непосредственной передачи в уста людей низшего ранга».

Рис. 13. Придворные дамы сёгуна, упражняющиеся с нагината (алебардой)

После расспросов сёгуна о внешнем мире и о медицине было приказано «…снять наши «каппа» – плащи, служившие парадным одеянием, и выпрямиться во весь рост, чтобы ему было удобнее рассмотреть нас, затем заставил разыграть целю сцену: пройтись, остановиться, приветствовать друг друга, плясать, подпрыгивать, изобразить пьяных, говорить на ломаном японском языке, читать по-голландски, рисовать, петь, снова надеть плащи и снова снять. Мы старались как можно лучше выполнять приказания императора, и я еще исполнил во время пляски любовную песенку на верхненемецком наречии. Вот так, выполняя множество дурацких трюков на разный лад, мы должны были повиноваться, чтобы развлечь императора и его двор. Нас заставили упражняться таким образом на протяжении двух часов, хотя и с большой любезностью, после чего вошли слуги и поставили перед каждым из нас маленький столик с японской провизией и парой палочек из слоновой кости вместо ножей и вилок. Мы лишь притронулись, а потом нашему почтенному старшему переводчику, который от страха едва мог подняться, приказали унести оставшееся с собой».

Кэмпфер был внимательным наблюдателем, и можно не сомневаться в точности его описаний. Возможно, циновки сняли с пола там, куда вошли голландцы, потому что они были обуты в сапоги. Японцы всегда оставляли уличную обувь у входа и оттуда шли либо босиком, либо в таби – носках с отделенным большим пальцем, – если только не были при исполнении неотложных официальных обязанностей, таких как арест, например, – в таком случае они обычно сразу проходили в дом, усиливая таким образом психологический шок от внезапного вторжения.

Рис. 14. Наложницы сёгуна за туалетом

Вероятно, Кэмпфер при второй аудиенции углубился в неофициальные помещения, домашние покои, одно из трех основных отделений эдоского замка: «передние покои», где решались государственные дела, «срединные покои», упомянутые выше, и «великие покои», которые были женской половиной. Считалось, что устройство последних было скопировано по модели китайского императорского дворца. В эдоские «великие покои» допускались очень немногие мужчины: сам сёгун, некоторые высшие канцлеры, лекари и священники. Придворные дамы тоже различались по рангам, примерно как правительственные чиновники, с ревностно сохраняемой иерархией, и при необходимости были готовы даже сражаться, так как были обучены пользоваться алебардами. Это были дочери прямых вассалов и начинали свое обучение в возрасте приблизительно 12 лет. Конечно, служить при императорском дворе считалось большой честью, и обычно это продолжалось всю жизнь, хотя время от времени сёгун мог отказаться от наложницы, которая ему надоела, выдав ее замуж за одного из своих вассалов, точно так же он мог взять какую-нибудь красавицу в более зрелом возрасте, чем это было принято. Он имел супругу (по впечатлению Кэмпфера), на которой женился из политических соображений, но никто не ждал от него отказа от других женщин – по некоторым сведениям, Иэнари, одиннадцатый сёгун, правивший с 1787 по 1838 год, имел 15 наложниц и 24 менее регулярно выбираемых подружек. Формулировка, которой пользовался сёгун, указывая на свой выбор на ночь, сводилась к вопросу, который он задавал одной из придворных дам высшего ранга: «Как зовут эту девушку?» – что приводило машину приготовления в действие.

Эти женщины посвящали большую часть своего времени нарядам и уходу за собой, поскольку их одежда и внешность при исполнении разнообразных обязанностей перед их господином регламентировались строжайшим этикетом. Затем нужно было практиковаться в изящных искусствах: составлении цветочных композиций – икэбана, чайной церемонии (тя-но-ю), распознавании благоуханий и определении качества фимиама, и оставалось еще время для таких занятий, как игра в популярную поэтическую карточную игру^[27], или для любования цветением вишни – ханами в призамковых парках.

Рис. 15. Японский и китайский стили письма. Обе эти надписи гласят одно и то же: «Фудзивара Мицусигэ хиссу» – «Писано Фудзиварой Мицусигэ», но: а – японская «скоропись» и б – квадратные китайские иероглифы

По-видимому, неизменными занятиями придворных дам были интриги, клевета и ревность, неизбежно вытекающие из обстоятельств, в которых они жили. Время от времени случались интриги иного сорта, и, в частности, одна стоит того, чтобы о ней рассказать, поскольку это проливает свет на не совсем общепринятые занятия дам сёгунов Токугава.

Одна из пленниц гарема (как по справедливости ее можно назвать), по имени Эдзима, обрела довольно высокое положение, и одной из ее обязанностей было заключать сделки с торговцами, которые были назначены поставщиками товаров для двора сёгуна. Либо напрямую, либо при посредничестве лекаря в замке с ней пытались вести переговоры некие купцы, которые желали попасть в круг избранных, и в качестве подкупа ее сводили в театр «Накамура» и познакомили с одним из актеров Икусимой. Записи об этом происшествии различаются в деталях. Придворная дама даже прятала его в своей комнате во дворце – так или иначе, но у них был любовный роман, роль Икусимы в котором скорее была обусловлена существенной взяткой купцов, чем истинными чувствами с его стороны. Это не осталось незамеченным, властям отправили донос, и в 1714 году Эдзима была отправлена в ссылку (ее наказание могло бы быть еще тяжелее, если бы ей не покровительствовала фаворитка сёгуна), как и Икусима, и остальные актеры труппы. Однако брат Эдзимы был приговорен к смерти не потому, что имел какое-то отношение к скандалу, а потому, что семья была в ответе за каждого ее члена. Четыре театра, существовавшие в Эдо в то время, были закрыты; позднее трем из них разрешили открыться снова, но театр «Накамура» навсегда исчез. В этом инциденте было нечто особенно неприятное правительству, в том числе вторжение другого мужчины в сексуальные владения сёгуна и вовлечение купцами представителей самурайского сословия в общие дела, а также власть их денег.