Loe raamatut: «25 съезду партии – 25 ударных декад»

Земля – маленькая светящаяся точка – пропала. И вот опять появилась, уже большего размера. Обозначился рельеф. Пришелец завис над землей…

Что-то упало в парке за деревом – была мягкая посадка. Сидевшие на скамейке женщины обернулись – никого. Пришелец был невидим.

– Желуди, наверно, падают, – сказала женщина в сером платье. – А может, мыши бегают, запасаются на зиму… тоже хотят есть. Сейчас самое время запасы делать. У меня соседка, здоровая как лошадь, спит до двенадцати, ничего у нее нет, никаких запасов. Как живет?

– Да, – соглашалась подруга.

Пришелец легко поднялся с земли, принял образ мужчины в клетчатом плаще. Мужчина, чей облик он принял, деловито, глубоко засунув руки в карманы плаща, свернул за угол. Пришелец хотел последовать за своим оригиналом, но помешало что-то лохматое на четырех ногах… И тогда пришелец пошел за мужчиной в очках, с портфелем из натуральной кожи. Мужчина с портфелем остановился у почты. Пришелец тоже остановился. «Что надо?» – вопросительно посмотрел мужчина в очках на «хвост» и заскочил в автобус.

Тогда пришелец пошел за женщиной с зелеными волосами. Женщина с зелеными волосами прошла в «Салон красоты», он – тоже.

– Что вам, мужчина? – подошла невысокого роста женщина .

Пришелец вздрогнул, наморщил лоб, пытаясь вспомнить… все было знакомо и незнакомо.

– Что скажете? – не отставала женщина . – Забыли, зачем пришли? Напьются до потери сознания. Метил, наверно, в вытрезвитель, а попал к нам. Бывает.

Мужчина был трезвый.

– Вы кого-то ищете? – виновато отводя глаза в сторону, спросила женщина . – Это «Салон красоты». Понимаете? – Женщина принялась накручивать на палец волосы, показывая завивку.

Пришелец, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал терпкий запах духов.

– Давайте выйдем.

Женщина вывела мужчину на улицу. «Бедный, – думала она. – Вроде как не в себе. Откуда такой взялся? Вот горе родным».

Пришелец пошел в парк. И это был уже другой парк, не тот, где он приземлился. Было прохладно, даже холодно.

– Ба, Федор! – вдруг услышал пришелец.

– Не узнаешь?! Митин я! Генка.

Мужчина полез обниматься. Федор хотел отстраниться, но Генка крепко держал.

– Ты как здесь? Проездом? Пошли, зайдем в кафе «Уют». Согреемся. Пошли, а то холодно.

Кафе было рядом.

– Сейчас закажем что-нибудь покрепче, – захлопотал Митин. – Мое любимое кафе. Правда, здесь великолепно и официантки молодые? Особенно одна… Красавица.

– Что мы с тобой закажем? – и Митин судорожно принялся листать меню в два листа, словно искал третий. – Ты мой гость! Я угощаю!

Официантка приняла заказ. Митин бросил на стол пачку «Шипки», закурил.

– Не куришь? Хорошо. А я вот не могу бросить, – и как бы в доказательство Митин глубоко затянулся.

– Пожалуйста, – принесла официантка водку, колбасу с гречкой, икру кабачковую.

Митин наполнил стопки.

– За встречу! – выпил.

Федор тоже выпил – сразу ударило в голову и стало хорошо.

– Я, Федор, может, что-то делаю не так, так ты говори, не стесняйся. Что-то ты какой-то… не такой. Изменился.

Появилась официантка-красавица.

– Вот она, Федор! Смотри!

Черные локоны, ниспадающие с плеч, томный взгляд, чувственные полные губы… Сама страсть.

– Видел, как она посмотрела в нашу сторону? – оживился Генка. – Ей бы в кино сниматься, а не с разносами бегать. Сколько хожу сюда, никогда не сажусь за столик, который она обслуживает. Боюсь! Ты понимаешь меня? Давай выпьем за красавицу, – поднял Митин стопку, поддел вилкой икру. – А ты что не рассказываешь о себе? Я знаю, что ты живешь неплохо. Вот скажи мне, чем отличается гармоническая личность от негармонической? Сейчас это модно: гармоническая личность. А кто она такая, гармоническая личность? Гармония души и тела?

Музыканты вышли на сцену, задвигали стульями, рассаживаясь. Митин, подперев голову руками, тихо запел:

– Гармоны, гармоны… лимоны, лимоны. Гармония человека, лимония человека. Официант! Еще грамм по сто!

– Слышу, слышу, – отозвалась официантка.

– У меня, Федор, жена-умница, дети – все есть! Но чего-то все равно не хватает! Неудовлетворенность какая-то. Стал выпивать – помогает. Я хочу парить, летать над землей, как птица! Каждый из нас хочет жить красиво, но не у каждого получается…

Митин еще что-то хотел сказать, но вскрикнул саксофон; глухо взревела труба; ухнул барабан – музыканты настраивали инструменты. Оркестр заиграл. Митин закурил.

Музыка была главной в зале хозяйкой – развлекала, занимала, веселила. Не обошлось без танцев.

– Давай закончим, – предложил Митин, опорожняя бутылку.

Федор не хотел больше пить, в глазах рябило от танцующих. Белозубо смеялась красавица-официантка. Федор хотел встать – не получилось, словно кто держал. Голова сделалась тяжелой. Что было потом, Федор уже не помнил.

2

Было холодно, тошнило, болела правая нога, колено. Федор открыл глаза – темный грязный потолок, исписанные стены. В комнате он был не один.

– Ты пройдись, согреешься, – участливо предложил полнолицый мужчина с черными усами, сидевший на полати напротив. – Будем знакомы: Александр Чесноков. Просто Саша, – протянул мужчина крепкую в наколках руку.

– Федор…

– Тебе плохо? Может, мента вызвать?

– Так тебя и послушает мент, – откликнулся с усмешкой парень.

– Молчи, Мишка! – цыкнул Александр.

Парень что-то царапал на стене.

– Первый раз в вытрезвителе? – спрашивал Александр.

– …сразу видно, – буркнул мужчина в серой кожаной куртке.

– Ты, Федор, не переживай. Вон, Мишка, – кивнул Александр на парня. – Третий раз попадает. Мишка, расскажи, как тебя обливали холодной водой.

– Радуйся, что тебя не обливали.

– Ты, Мишка, не злись. Все мы здесь свои. Только Федор новичок.

– Стоит раз попасть, а там понравится, – усмехнулся мужчина в серой кожаной куртке.

– А знаете, как я сюда попал… – не знал Александр: рассказывать, не рассказывать.

– Как все – нажрался, как свинья.

– Нет, Мишка, ошибаешься. Был я, конечно, выпивши. На автобусной остановке, смотрю, мужик вроде как пристает к женщине, ну я и вступился… Оказывается, это были муж с женой, выясняли отношения. А я третий лишний, да еще пьяный.

– …эмансипация, равноправие… – брюзжал мужчина в серой кожаной куртке. – У меня баба говорит: давай купим картины, давай жить как люди. «А как мы живем?» – спрашиваю я. Зачем мне эти картины? Что они мне дают? Кормят, поят? Когда я буду пьяный – ломать их?

– …это, Сергей, искусство.

– Искусство… Часами вертеться перед зеркалой, краситься.

– Это уже мода, – с улыбкой ответил Александр.

– К черту такую моду!

– Мишка, скажи: приятно, когда женщина накрашена и в коротком?

– Конечно! – обрадовался Мишка.

– Вот оно, молодое поколение…

– Это он-то молодое поколение? Алкаш!

– Помолчи, папаша.

– Не нравится? Не пей. Не можешь?

– Заткнись!

– Что-о-о?! – встал Сергей.

– Ладно, ладно вам. Не хватает еще драки здесь. Выпустят – поговорите по душам.

Кто-то где-то стучал, словно забивал гвозди, и гвоздей этих было много. Сергей сидел, опустив голову. Александр стоял у двери, прислушивался. Федор встретился взглядом с Мишкой…

– Что, дядька, все молчишь? – спросил Мишка. – Думаешь… Раньше надо было думать. Индюк думал, думал – и в суп попал.

Послышались шаги, звякнул ключ в замочной скважине, выстрелил замок, дверь открылась – вошел младший сержант со связкой ключей:

– Что, «униженные и оскорбленные»? Кто из вас Голубцов? Голубцов!

– Иди, иди, Федор, – кивнул Александр на дверь. – Тебя, наверно.

– Голубцов, на выход!

Ярким было солнце из единственного окна в коридоре, нежным прикосновение… Младший сержант остановился перед дверью, обитой черным дерматином.

– Проходи.

Федор открыл дверь. За длинным столом у окна сидел невысокого роста капитан, справа – мужчина, склонный к полноте, в плаще. На стене Карл Маркс. Капитан кончил писать, отложил бумаги в сторону.

– Садитесь! – указал капитан на стул напротив. – Голубцов Федор Семенович, значит. Разведен. Так. Трудовая книжка. Вы у нас проездом? Мастер, технолог. У вас много благодарностей… и на тебе… Встретили знакомого?

Федор кивнул: как-то само собой получилось.

– Ну и отметили это на радостях, – посмотрел капитан на мужчину в плаще. – Вы хоть помните, что с вами произошло? Вы уснули за столом. Ваш товарищ ушел, бросил вас. Мы… подобрали. Первый раз в вытрезвителе?

И опять кивок.

– Нехорошо.

– Федор Семенович! – заговорил мужчина в плаще. – Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь у нас. У нас цементный завод. Нам нужны мастера. У меня Забелин скоро выходит на пенсию. Поработаете пока слесарем, ну там – мастером. Вижу я, вы человек самостоятельный. Ну, а что попали… так со всяким бывает. Я начальник цеха, Власов Юрий Владимирович. Дадим мы вам комнату, а пока с недельку поживете у меня. Сын у меня в деревне, приедет не скоро. Вы мне как-то сразу приглянулись…

– Соглашайтесь, квартиру вам сразу нигде не дадут. Так что… Вот ваши документы и больше не попадайтесь.

– Федор Семенович, вы меня подождите на улице. У меня тут рабочий, Чесноков… Золотые руки, мастер своего дела, но пьет, стервец!

– Ведь и «бьют» за это дело: лишают тринадцатой зарплаты, отпуск в зимнее время, принудительное лечение, но нет, неймется людям!

– Алексей Алексеевич, тут важно самосознание. Внутренний стержень у человека должен быть. Характер.

– Федор Семенович, вы свободны, – кивнул капитан на дверь.

Федор вышел и почти следом – начальник цеха. Юрий Владимирович стал рассказывать про завод. Федор никак не мог вспомнить, куда ехал. Что работал мастером, тоже не помнил, да и это было неудивительно: взрослым он вступил в эту жизнь, если бы принял образ ребенка, тогда были бы и детство, и юность, а так – амнезия.

– Ну вот мы и пришли… – Юрий Владимирович достал из бокового кармана плаща ключ, открыл дверь. – Мария!

Из комнаты вышла женщина лет тридцати-тридцати пяти, брюнетка.

– Мария – жена моя. Это Голубцов Федор Семенович. Он поживет у нас дня два-три, пока не дадут комнату. Ты не возражаешь?

– Почему должна я возражать? – удивилась Мария. – Проходите, Федор Семенович. Устали, наверно, с дороги? Женаты?

– Был, – вспомнил Федор, что разведен.

– Вы издалека? Откуда все-таки?

– Ох уж эти женщины, все хотят знать, – посетовал Юрий Владимирович. – Где газеты?

– Как всегда, на тумбочке. – Мария пошла на кухню.

– Бангладеш. Положение на Ближнем Востоке обостряется. Повышение эффективности производства, – сидел Юрий Владимирович на диване, читал.

Федор сидел рядом, зевал.

– Мужчины, за стол. Идите. Юра… – звала Мария.

– Идем.

На ужин были щи, рыба, колбаса, сыр, салат из помидоров с огурцами. Яблочный сок.

– Федор Семенович, за знакомство, я думаю, по стопочке не помешает. Молчание – знак согласия.

Федор выпил, от второй рюмки отказался. Юрий Владимирович тоже пить больше не стал.

– Юра, пойдем завтра в театр? – испытующе глядя на мужа, спросила Мария.

– Извини, но завтра я, наверно, не смогу.

Мария насупилась.

– А ты сходи с подругой. У тебя много подруг. Людмила, к примеру…

– «Людмила, Людмила…» Она не пойдет. Беременная.

– Ну честное слово, завтра я не могу, – приложив руку к груди, оправдывался Юрий Владимирович, – работы много. Ремонты. Федор Семенович, я на днях читал в журнале… Вы интересуетесь НТР? Сейчас столько шума у нас и за рубежом вокруг научно-технической революции. Буржуазные идеологи развивают теорию постиндустриального общества. Мол, рабочий класс себя изживает, будут «белые воротнички». Работаем, живем для будущего… Каким оно будет? Что нас ждет в 2000 году?.. Мария, – встал Юрий Владимирович, подошел к супруге, обнял. – Извини. Не обижайся. В отпуск я тобой хоть на край света. Вы что, Федор Семенович, все молчите? Устали?

– Сейчас я приготовлю постель.

– Курите? Я и забыл, вы же не курите. Правильно делаете. Вредная привычка. Хочу бросить, а никак не могу. Иной раз две пачки выкуриваю за день.

За окном накрапывал дождь, капля за каплей.

Мария прошла на кухню:

– Идите, Федор Семенович, отдыхайте. Ваша комната готова. Завтра на работу.

– Не совсем на работу: надо посмотреть завод, ознакомиться… – уточнил Юрий Владимирович.

3

– А ты что здесь делаешь?

Федор обернулся – Чесноков в замасленной спецовке, кепка на глаза.

– К нам работать? Больше не хочешь в КПЗ попадать? Ладно, Федор, пойду, станок надо посмотреть, что с ним. Ты куда сейчас?

– На производство…

– А-а… Надо, надо ознакомиться.

Соболев Анатолий Геннадиевич, старший мастер, стоял у двери, ждал.

– Производство наше начинается с карьера, – заговорил Соболев, как вышли. – Добываем известняк. Потом этот известняк идет на дробилку. Вон туда, где стоит БелАЗ, за дорогой. Гипс у нас привозной. Помол. Мельницы. В них дробится известняк.

В помоле стоял страшный грохот. Мельницы в диаметре около трех метров, вращаясь с бешеной скоростью, дробили камень. На стене на проволоке висели забытые кем-то респираторы. Женщины все в касках, респираторах. Луч солнца с трудом пробивался сквозь толщу пыли.

– …один из наших капризных цехов завода! – кричал Соболев. – Сами видите, какие здесь условия. Люди рано выходят на пенсию. Первый список. Чувствуете, как трудно дышать? Это сырьевой. Здесь делается шлам. Потом он обжигается в печи.

Большой круглый бассейн, по периметру которого по рельсам ходила мешалка, мешала шлам.

– Был у нас случай… Рабочий стоял у рельсов в фуфайке и не заметил, как мешалка подъехала и рукав фуфайки попал под колесо. Рабочий лишился руки. Надо быть внимательным. Кругом механизмы. И последний цех – обжиг.

Пощелкивая, медленно крутилась на роликах печь, в несколько раз больше мельниц, в длину метров сто. Под печью было тепло, даже жарко. «Все, что намечено партией – выполним!» – висел недалеко плакат.

– Смотрите, – Соболев поднял железный прут и легонько ударил им по швеллеру наверху – посыпался цемент, много цемента.

– Вот вкратце, Федор Семенович, про завод все. Скоро заводу десять лет. Вы домой или в цех? На работу завтра.

Федор зачем-то пошел в цех.

Сверкала сварка, словно кто играл, баловался с огнем. Шумела вентиляция. По сравнению с помолом и обжигом, условия работы в цехе были завидными.

Подошел Чесноков:

– Федор, семья потом приедет? Или один? Да, одному, конечно, нелегко. Если есть друзья, то ничего. Я тоже, можно сказать, один живу. Жена меня выгоняет из дома. Нет, дорогая, квартира на меня записана. Я одного знаю, может, ты мне не поверишь, но это чистая правда, баба обокрала мужа, уехала. А ведь двадцать лет прожили. Вот такие бабы бывают. Надо иметь свой угол. Раз начальник обещал комнату, значит, дадут. Первое время у тебя будет выходить сто тридцать – сто сорок рублей. Тебе одному хватит. Мастером будешь – и зарплата будет больше. Будешь меня ругать. Ругай, я не обижусь. Только за дело ругай.

Конец смены. Токаря чистили станки, никто уже не работал.

Шел дождь. Небо то очищалось, то опять набегали тучи. В окнах домов загорался свет. Где-то играла музыка. Федор хотел зайти в столовую, но Мария наказала, чтоб сразу домой.

Мария была в желтом тонком свитере, красиво обтягивающем грудь, в джинсах.

– Как, Федор Семенович, поработали?

– Я не работал.

– Ах да… Понравился завод? Юра опять опаздывает. Вовремя никогда не приходит. Начальник! Ответственность большая. Вы ешьте, не ждите его… салат, биточки. Не стесняйтесь.

Мария ушла в комнату, чтобы не стеснять гостя, подошла к окну.

Сомова опять спотыкалась. Сколько раз муж подбирал ее пьяную на улице. Неймется бабе. Говорили, что в войну она вынесла раненого мужа с поля боя, тогда они еще не были женаты, выходила. Выходить-то выходила, а сейчас мучает. Детей нет. Может, из-за этого и пьет.

Мария включила телевизор, села в кресле и стала ждать, когда Федор выйдет из кухни, поговорить. Гость о себе ничего не рассказывал: странный какой-то. Федор все не выходил. Мария хотела встать, посмотреть… Юра пришел.

– Телевизор смотришь? Я сегодня прочитал в газете, что многочасовой просмотр телепередач отрицательно сказывается на здоровье. Человек не в состоянии переработать предлагаемую информацию. Оттого неврозы, чрезмерная возбудимость.

– Пошли, психолог, накормлю тебя.

– Мы с Алексей Алексеевичем, механиком, зашли в буфет.

– Я же тебя предупредила, никуда не ходить. Чай будешь?

– Нет.

– Сколько будет у нас жить Федор? – перешла Мария на шепот. – Боюсь я его что-то. Странный какой-то. Все молчит, а спросишь – не знаю. Как ребенок, только большой. Не нравится он мне.

4

Было холодно. Кто-то сзади кашлял. Кажется, все дороги вели на завод. Завод, ощетинившись трубами, совсем этому был не рад. Стучала дробилка, скрипели краны, транспортер – билось стальное сердце предприятия. Рабочие – точно белые, красные кровяные тельца