Loe raamatut: «Меня зовут Зойла»

Font:

Chiki Fabregat

ME LLAMO ZOILA

Represented by Tormenta

www.tormentalibros.com

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

Чики Фабрегат – современная испанская писательница, лауреат премии Gran Angular Young Аdult и руководитель кафедры детской литературы в Школе писателей. Чики пишет всю свою жизнь, любит читать в метро, по воскресеньям играет в футбол, а ещё вяжет шарфики. Её книги про девочку-эльфийку по имени Зойла завоевали сердца испанских читательниц – их даже читают в рамках школьной программы!

* * *

«Абсолютно рекомендую для подростков и не подростков. Я с нетерпением жду вторую книгу».

«Классный роман: эльфы, лес, мистика и первая влюблённость!»

«Автор вложила в историю свою душу – персонажи буквально живые».

Предисловие

ерб читал среди высоких ветвей всеобщего дерева, когда небо потемнело. Был только полдень, так что он сразу понял, что что-то не так. Он соскользнул по стволу дерева, едва касаясь его, и ещё до того, как ступил на землю, увидел четырёх эльфов с носилками.

– Это мой отец?

Эльфы-носильщики кивнули. Герб приподнял плетёный плащ, покрывавший отца, и наклонился, чтобы осмотреть рану. На груди еле живого эльфа зияли три глубоких параллельных следа от когтей.

– Очевидно, пантера.

Так же спокойно, как всё, что он делал, как всё, что делали эльфы, Герб велел нести отца к целителю.

Им пришлось воспользоваться верёвочной платформой, которая поднималась наверх к хижине целителя. Они редко прибегали к этому способу. Только когда дело касалось маленьких детей или стариков, едва державшихся за жизнь. Эльфы положили раненого на деревянный стол в центре комнаты. Целитель снял с него покрывало из плетёных листьев и осмотрел рану, так же как Герб несколькими мгновениями ранее.

– Очень глубокая, – заключил он, – затронула сердце.

Выслушав целителя, Герб вышел на площадку перед хижиной и посмотрел в сторону поляны в лесу, где собрались остальные эльфы. Они тихо переговаривались друг с другом. Каждый вновь прибывший выслушивал от своих товарищей сообщение о случившимся, а затем садился на землю и ждал. Они явно были крайне обеспокоены тем, что сейчас происходило несколькими метрами выше, но никто не смел подать голос, чтобы задать вопрос. Вскоре вся семья собралась в немом молчании.

Герб огляделся: свет становился всё слабее и слабее. Если он ничего не предпримет, через несколько дней его семья лишится защиты солнца, деревья перестанут приносить им фрукты, которыми они питались, а температура упадёт настолько, что жизнь в лесу станет невозможной. К вечеру он вошёл в один из древесных туннелей, ведущих к Великому Древу.

Когда он прибыл, одиннадцать советников уже ждали его. Вместе они поднялись по большой парадной лестнице к Великому Древу и в молчании прошли в зал Совета. Первым слово взял советник во главе свиты:

– Настало время наследника.

– Мой отец ещё жив. Я пришёл просить вас помочь излечить его.

– Приоритет – это семья. Наследник должен обеспечивать её безопасность. Таков закон.

Герб кивнул и начал раздеваться. Его кожа, настолько белая, что сквозь неё почти просвечивали вены, по которым текла кровь, была безупречна. Ни единой отметины или шрама. Если бы эльфам была свойственна зависть, они бы позавидовали его способности регенерировать кожу и заживлять раны. Его отец тоже обладал этим даром, но даже с ним невозможно было пережить удар когтей пантеры в сердце. Раздевшись, Герб аккуратно сложил каждый предмет одежды, словно не знал, кто может появиться, и хотел сохранить порядок в зале, и встал так, чтобы солнечный свет освещал и согревал его. Ничто так не вредит эльфу, как холод.

Советники осмотрели каждый сантиметр его тела. Хотя весь этот процесс протекал спокойно, Герб был так напряжён, что его мышцы чётко обрисовывались под кожей. Наконец он поднял одну ногу, затем другую, чтобы советники могли поискать метку на подошве. Её там не обнаружилось.

– Вы уже должны были унаследовать её.

Герб по-прежнему стоял голый в центре зала.

– Я уже сказал – он ещё не умер.

– Но и не выздоравливает.

– Это была пантера. Даже наш целитель ничего не смог сделать.

Члены Совета говорили без слов, глядя друг на друга. Герб мог слышать фразы, которые доносились из их мыслей, и они не предвещали ничего хорошего. «Семья, лишённая благосклонности своего покровителя, обречена на исчезновение». «Прошло много времени, но случаи бывали». Младшие члены совета почти не разговаривали, удивлённые откровениями старших. Герб на мгновение замешкался, прежде чем решил прервать их молчаливый диалог:

– Возможно, есть другой наследник.

Его голос вдруг показался сильнее и глубже. Никто не ответил. Он спроецировал в сознание членов совета образ юной эльфийки с рыжими волосами. При воспоминании о ней он почувствовал укол чего-то похожего на боль.

– Как я понимаю, она давно умерла, – сказал кто-то из толпы.

– Сразу после родов.

В голове Герба пронёсся ропот голосов и вопросов.

– Её муж был человеком, – его голос, всего несколько секунд назад глубокий и сильный, превратился в шёпот, едва слышное шипение, вырывавшееся из горла.

Некоторое время все стояли молча. Герб одевался. Ему не нужно было слышать решение Совета, но он всё равно почтительно ждал, пока один из них не произнёс:

– Найдите первенца.

Глава 1
Испуганный оленёнок

Меня зовут Зойла, и, к моему большому сожалению, я наполовину эльф.

Я не просила быть такой или иметь странные уши. Учитель физкультуры настаивает, чтобы я прибирала волосы назад: «Зойла, хвостик!», как будто больше не на что смотреть, когда я вхожу в спортзал. Если я откидываю волосы назад, мне приходится всё свое внимание направлять на свои чёртовы уши, представлять их круглыми и маленькими, как у любого из моих одноклассников. Мне нельзя ни на кого злиться, испытывать стыд, гнев или страх, потому что, как только я теряю контроль, они вырастают почти в два раза и удлиняются, как у помощников Санты. Как у эльфа. Все это замечают, начинаются взгляды, перешёптывания в коридорах и вопросы, типа «а вы видели?». Проходят недели, прежде чем они забывают об инциденте или убеждают себя, что им лишь показалось, будто они что-то видели. Направив все силы на этот самоконтроль, невозможно сосредоточиться и увернуться от брошенного кем-то мяча или не споткнуться о скамейки для упражнений, которыми нас мучают. А потом, как сегодня, когда все смотрят на меня и смеются, когда кто-то шутит, что я витаю в облаках, во мне поднимается ярость. Я чувствую её. Я чувствую, как она появляется в ступнях, поднимается по ногам, собирается в теле, и нет способа остановить её. Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох, умоляю её остановиться, но горячий ком продолжает подниматься к моей груди, сжимается, проходя через горло, и лопается, достигнув ушей. Я бегу в раздевалку с тающей надеждой, что никто этого не видел, запираюсь там и решаю больше никогда не выходить.

Но в конце концов всегда выхожу.

Сегодня утром, после очередной попытки успокоиться, в раздевалку зашёл парень с немного растерянным выражением лица. Думаю, это тот новичок, которого вчера нам представил учитель, он недавно переехал в город.

– Эй, тут для девочек, – сказала я.

– А, ладно. Просто я новенький, – ответил он и на секунду сдул чёлку с глаз.

Хорошее оправдание. Если бы в тот момент я не так злилась, меня бы позабавило то, как он стоит там с видом потерянного ребенка с чёлкой, закрывающей один глаз, как у тощего, долговязого пирата.

– Тебе влетит за то, что случилось?

– Не больше, чем обычно, полагаю.

Я знала, что произойдёт. Беседа с учителем, отчёт, который должна подписать моя бабушка, и ещё одна бесконечная встреча с психологом. Самооценка, подросток, внимание, уверенность, страх. Слова, которые он повторяет мне, когда самый страшный момент уже прошёл и всё, чего мне хочется, – это вернуться за свою парту в конце урока и спрятаться за учебниками, пока остальные строят планы на выходные. Когда ярость и стыд проходят, моё единственное желание – стать невидимой.

Я говорю новичку, как меня зовут, а он в свою очередь представляется Раймоном. В глубине души он не более странный, чем я, и столь же неуместный, как полуэльф в школьном классе. Я объясняю ему, где находится раздевалка для мальчиков, и выхожу в коридор, вливаясь в растекающийся по школе поток людей с рюкзаками и папками. Я стараюсь быть похожей на них, но сложно оставаться незаметной, если твои уши отрастают всякий раз, когда ты теряешь контроль. Лиам говорит, что всем плевать и что есть девочки с разноцветными волосами, учителя, которые приезжают на велосипедах и катаются по коридорам в смешных шлемах, и даже сумасшедший старшеклассник, который затачивает зубы, чтобы быть похожим на вампира. В такой школе, как эта, никто не обратит внимание на заострённые уши, которые немного больше обычного. Но для него всё всегда было легко.

Мы родились с разницей в десять минут, и это наложило отпечаток на всю нашу жизнь. Глупый врач, жаждущий попасть на последние страницы газет и дать интервью в какой-то третьесортной программе на местном телевидении, решил, что полуночные куранты и виноград, который некоторые медсёстры тайком ели, пока наша мать угасала в родильном зале, означают, что мы принадлежим к разным годам, к разным курсам на всю жизнь. У бабушки до сих пор хранится газетная вырезка: «Десять минут или год жизни?» – таков был заголовок статьи, в которой рассказывалось, насколько необычным был наш случай. И конечно, она была проиллюстрирована фотографией того придурка в зелёном халате и маске, который навсегда превратил меня в младшую сестру, коротышку, как называет меня Лиам.

Некоторые люди даже не знают об этом, потому что он на фут выше меня, и мы не похожи друг на друга, по крайней мере, не в том, что видно окружающим. Мои волосы вьются от влажности, а его – гладкие, как шёлковая вуаль из сказок «Тысячи и одной ночи». Его глаза, голубые и большие, покоряют всех девушек, в то время как на мои, гораздо меньше и тёмные, как у испуганного оленёнка, никто никогда не обращал внимания. Так он иногда называет меня: мой испуганный оленёнок. Но только он может называть меня так, и если кому-то приходит в голову придираться ко мне, высмеивать мои пиджаки на три размера больше, мою неуклюжесть на уроках физкультуры или мою рассеянность, он набрасывается, как ягуар. Иногда я думаю, кто бы защищал нас, если бы я родилась раньше. Отец сдался много лет назад, а бабушка такая старая…

Лиам ждёт меня на выходе, чтобы идти домой вместе. По моему лицу он быстро понимает, что произошло. Какое счастье, что мне не нужно ему объяснять! Я просто приоткрываю ему дверь в своё сознание, позволяя заглянуть к себе в голову. Мы привыкли говорить вслух, чтобы никто не заметил, что нам это не нужно. И сейчас он спрашивает меня об уроках и об утреннем тесте по химии, а я рассказываю ему о чечевичном пюре, которое бабушка, должно быть, приготовила для нас, потому что это последний четверг месяца, а традиции есть традиции, даже если никто не знает, когда они родились и почему. Но попутно мы ведём другой диалог, он мысленно утешает меня, говорит, что всё будет хорошо, и проецирует в моей голове нелепые образы своих одноклассников, дырку в носке учителя философии, который скидывает свои ботинки в классе, когда думает, что его никто не видит, а я отвечаю идиотской улыбкой новенького, который по ошибке зашёл в раздевалку для девочек.

Обратный путь для меня всегда короткий. Мы обходим лес стороной, потому что бабуля Лупе не любит, когда мы в него заходим. Она предпочитает, чтобы мы шли по улицам, хотя это занимает у нас в два раза больше времени. Она редко запрещает нам что-то делать, поэтому мы слушаемся. Когда отец оставил нас на нижней ступеньке крыльца и попрощался с нами из машины, она стала нашей единственной семьёй.

Когда мы доходим до последнего поворота перед домом, мы бросаемся бегом по подъездной дорожке, смеясь и толкаясь, и Лиам в итоге побеждает. Иногда он позволяет мне победить, но сегодня он знает, что я не нуждаюсь в сочувствии, и на последних метрах набирает темп, перепрыгивает по две ступеньки зараз и без труда первым оказывается у двери. Она заперта, так что нам приходится подождать. Когда бабуля наконец-то появляется на пороге, её лицо не предвещает ничего хорошего. И хотя я не могу говорить с ней без слов, я знаю, что что-то случилось. Через несколько секунд я понимаю, в чём дело: стоя у камина, нас ждёт высокий худой юноша в длинном пальто разных оттенков зелёного, слишком тёплом, чтобы оставаться в нём в помещении. Он стоит к нам спиной, но я вижу его большие заострённые уши, проглядывающие сквозь волосы. Он оборачивается.

– Дорогие племянник и племянница, – говорит он, натягивая преувеличенную улыбку, – рад познакомиться с вами.

Глава 2
Карта и красный маркер

Его пальто почти касается пола, и он стоит так близко к камину, что рискует вспыхнуть. Бабуля смотрит на нас, ничего не говоря, и я без слов спрашиваю Лиама, что происходит. «Он сказал “племянники”», – отвечает он. Я не могу поверить, что этот незнакомец действительно наш дядя. Мы очень мало знаем о маминой семье. Только то, что они эльфы. На самом деле мы никогда не видели никого из них раньше, за исключением фотографий, которые бабуля хранит с тех пор, когда мама была жива. Она говорит, что мы с ней похожи, но я могу только мечтать выглядеть как та красивая женщина, всегда улыбающаяся на камеру. Она выглядит такой счастливой. Лиам унаследовал её рыжие волосы, а я – её маленькие глаза. Но этот остроносый юноша совсем не похож на нас. Может, это ошибка, может, он перепутал племянников или он даже не эльф. Может быть, его уши – просто маскировка. А возможно, всего лишь возможно, он проделал долгий путь, чтобы встретиться с нами, и теперь греется у нашего камина.

Когда папа ушёл, бабуля приняла нас как своих детей, но она и знать ничего не желала про эльфов. Мы не говорим об этом, редко показываем уши в её присутствии, а если мы с Лиамом общаемся без слов, она делает вид, что не замечает. Она давно говорила нам, что эльфы живут далеко и не часто посещают мир людей, поэтому мы никогда не думали, что они появятся. Мы больше не задаём ей вопросов, потому что после разговоров об эльфах её охватывает скорбь, и ей требуется несколько дней, чтобы прийти в себя. Наш отец – её единственный сын, и мы не слышали о нём уже более восьми лет. Наверное, ему было тяжело видеть нас каждый день, мы слишком напоминали ему о маме, и он уехал, чтобы продолжать жить. Но бабуля во всём винит эльфов, и это неудивительно. В детских книжках о них говорится как о чудесных, вечных, любящих природу, неописуемо прекрасных существах, но глядя на этого худого, чрезмерно тепло одетого юношу, я начинаю подозревать, что это неправда. В этих сказках не говорится ни о моей матери, ни о семье, которая её бросила. В них нет ни слова о моей бабушке и моём отце. В этих сказках нам с Лиамом нет места. Пусть оставят себе свою вечность, свои деревья и свою красоту. Теперь уже слишком поздно приходить и напоминать о нашем родстве.

– Нам давно пора познакомиться, – говорит эльф, делая шаг навстречу моему брату.

Лиам протягивает руку и называет своё имя. Эльф слегка поворачивает её, пока не становится видна метка на запястье. Когда он наконец отпускает его руку, Лиам потирает запястье, как будто тёмные линии, с которыми он родился, обжигают его.

– А ты, должно быть, Зойла, – говорит эльф. Но при этом даже не смотрит на меня.

Лиам обнимает меня за плечи, и эльф улыбается.

– Не бойся, мальчик.

Бояться? Почему мы должны бояться юноши, которого можем выгнать из дома, стоит нам захотеть? Это не страх, а отвращение. Папа однажды сказал нам, что эльфы могли бы предотвратить мамину болезнь, и с тех пор я их ненавижу. Их и ту часть меня, которая заставляет всегда оставаться начеку.

Я молча спрашиваю Лиама, знает ли он, к чему это всё. «Расслабься», – отвечает он, хотя на этот раз его голос не успокаивает меня. Когда мы были маленькими, мы всё время говорили без слов и не беспокоились о том, чтобы прятать уши. У нас почти нет фотографий того времени, а на тех немногих, что есть, мы всегда носили шляпы, шарфы или что-нибудь ещё, чтобы скрыть нашу тайну. Наверное, в какой-то момент папа объяснил нам, что наша мама – эльф, но ни Лиам, ни я этого не помним. Он был одержим тем, чтобы мы научились прятать свои особенные черты, чтобы никто не знал, кто мы на самом деле, но в конце концов кто-нибудь начинал задавать вопросы, и ответов, которые мы выучили, оказывалось недостаточно. После этого папа начинал собирать наши вещи и раскладывал на кухонном столе большую карту, которая оставалась там до тех пор, пока он не отмечал какое-нибудь место красным кружком. Мне было всё равно, что один город, что другой. Но для Лиама это было мучением, потому что ему приходилось идти в школу, где его не знали, и заводить новых друзей. Впрочем, он присоединялся к футбольной или баскетбольной команде или классу лёгкой атлетики и в течение нескольких недель уже был в своей стихии. Учителя обожали его, мамы других детей говорили, что он очень вежлив, и не проходило и месяца, как он уже ходил в гости к одноклассникам, чтобы перекусить, а на доске объявлений в его комнате висело приглашение на день рождения.

Но ничего страшного. Я никогда не чувствовала себя гадким утёнком, потому что Лиам заботится обо мне, знакомит меня со своими друзьями, водит на вечеринки и помогает мне с домашними заданиями. Просто в итоге я всегда чувствовала себя не в своей тарелке, а эти перемены города позволяли мне снова и снова придумывать себе новый образ и мечтать о том, что я такая же нормальная, как и все окружающие меня девушки. Теперь всё по-другому. Теперь отца нет, и бежать некуда. Теперь, если мои уши вырастут и все меня заметят, не будет большой карты и красного маркера, чтобы отметить следующий пункт назначения.

Наконец я протягиваю руку эльфу, хотя и не отстраняюсь от Лиама. Когда он несильно сжимает её, я чувствую, что его кожа холодная. Но возможно, если я приложу к ней термометр, он этого не покажет. Эльф напоминает мне искусственный лёд, который обжигает на ощупь, фальшивый холод. Я быстро отдёргиваю руку и сдерживаю желание вытереть её о брюки.

– Вот ты с ними и увиделся, Герб, – бабуля указывает в сторону двери, как бы предлагая ему уйти.

– Мне нельзя пообщаться со своими племянниками? Я могу сделать это в другой раз, когда они будут идти по улице или возле школы, в которую они ходят каждый день.

Она молчит. Должно быть, прошло лишь несколько секунд, но мне показалось, целая вечность. Затем она отвечает:

– Они люди, Герб, ты это видишь. Они люди.

Эльф подходит ко мне, и когда он убирает мои волосы в сторону и улыбается, я радуюсь, что не забыла про свои уши.

– Они умеют притворяться, да. Вы проделали большую работу.

Мы с Лиамом научились выглядеть как обычные люди, играя в игры. Мы обнаружили, что можем уменьшить свои уши и округлить их, если представим их такими и сосредоточимся на этом образе. Мы играли в людей, а потом щекотали друг друга, пока один из нас не терял контроль над своими эльфийскими чертами. Папа всегда радовался нашим успехам. Теперь мы делаем это, почти не задумываясь. Как только выходим на улицу, спускаемся на кухню к бабушке или когда кто-то приходит к нам в гости, мы скрываем свои уши. Мы живём в этом доме уже восемь лет без каких-либо сложностей. Иногда я даже думаю, что мы могли бы остаться здесь навсегда.

Мне показалось, что я увидела улыбку Лиама, когда Герб сказал, что мы проделали отличную работу. И на мгновение они с этим проклятым эльфом вдруг стали так похожи, что я испугалась. Я попыталась заговорить с братом без слов, когда чужой голос, не спрашивая разрешения, прокрался в мою голову: «Пора возвращаться», – сказал он. И в этот момент я почувствовала страх и попыталась вспомнить, где мы хранили карту и красный маркер.

– Что ты хочешь? – спрашивает Лиам, не отходя от меня. – Зачем ты пришёл сюда?

Герб устраивается в кресле перед камином, а бабуля пододвигает стул, хотя пока не садится. Мы с Лиамом опускаемся на диван. Он сжимает мою руку так сильно, что я хочу сказать ему, что он делает мне больно. «Так вот где ты живёшь», – раздаётся голос в моей голове.

– Герб удивляется, что мы живём здесь, – повторяю я вслух, глядя на бабулю.

– О, простите, Лупе, я забыл о вашей ограниченности.

Кем этот мерзавец себя возомнил, чтобы так с ней обращаться?

– Я отойду на кухню ненадолго, ребята. С вами всё будет в порядке?

Мне не нравится, что она оставляет нас наедине с эльфом, но если мне не придётся повторять всё вслух, я смогу лучше понимать, что происходит вокруг. Оказалось, что Герб намного старше нас, хотя внешне этого не заметно. Они с мамой были братом и сестрой, и он говорит, что ему было жаль, что она ушла.

– Ты имеешь в виду, когда вы выгнали её? – уточняет Лиам.

– Так они вам сказали? Что ж, нам есть о чём поговорить.

Этот парень, должно быть, ставит себя выше нас, и я уверена, что в каждом его слове скрывается ловушка.

Он не сообщил нам, где он остановился и как долго здесь задержится. Я даже не знаю, живёт ли он в городе или эльфы могут просто внезапно появиться в случайной комнате, но он сказал, зачем пришёл.

– Пора возвращаться домой. У твоей матери была ответственность перед своей семьёй, которую я должен был унаследовать, но непонятно как…

– Не может быть и речи! – заявляет бабуля, входя в гостиную.

– Лупе, Лупе… Нехорошо подслушивать за дверью. Они уже взрослые, вы должны позволить им выбирать, в каком мире оставаться.

В каком мире нам остаться? Очевидно, в нашем. Парни с острыми ушами и томными глазами, парни с шелковистыми волосами и безмолвными разговорами бросили мою мать умирать. Сначала они выгнали её из дома, а затем отказались помочь, когда она истекала кровью на носилках.

– Может быть, ты не знаешь всей истории, Зойла.

Бабушка снова выходит из гостиной, а я остаюсь в недоумении. О чём это говорит Герб? И что ещё более странно, почему он это сказал. Он как будто читает мои мысли.

– Ты читаешь мои мысли? – Я надеюсь, что мой голос звучит очень сердито.

– О, конечно, вы ещё не знаете, на что способны.

Я говорю себе, что он тоже не знает, на что я способна, и думая об этом, я представляю, что он уже услышал это. И тогда я злюсь ещё больше, потому что никто не имеет права так поступать со мной. Лиам появляется в моей голове, когда я хочу этого, когда я открываю ему дверь, но сейчас я чувствую себя так, словно какой-то незнакомец подсматривает за мной в душе через шторку. Это отвратительно. От гнева и недоумения я теряю контроль над ушами, но мне уже всё равно. Я дома, и мне не нужно убегать, запираться или надеяться, что меня никто не увидит. Мне не нужно придумывать оправдания, достаточно избавиться от того, кто подглядывает за мной. И честно говоря, последнее, о чём я сейчас беспокоюсь, – это большие заострённые уши.

Лиам начинает успокаивать меня, как сегодня утром по дороге из школы домой. «Спокойно, Зойла, спокойно. Мы закроем эту дверь». И хотя на этом трудно сфокусироваться, у меня возникает ощущение, что они вдвоём толкаются по разные стороны невидимых ворот, борясь за то, что до сегодняшнего дня принадлежало только мне. Как только я закрываю глаза, передо мной возникает образ Лиама, привалившегося плечом к деревянной двери. Я делаю глубокий вдох и всеми силами желаю оказаться рядом с ним. Как в мультфильме, который я могу менять по своему желанию, моё изображение оказывается рядом с его. Я упираюсь плечом в дерево и концентрируюсь на прилагаемом усилии. Плоть сминается, но я продолжаю давить. Больно. Дыхание Лиама тёплое, спокойное. Намного спокойнее, чем моё. Я делаю вдох, и с последним рывком нам наконец удаётся закрыться. Странно чувствовать присутствие брата в своей голове, когда я только что вроде бы оградила себя от вторжения других наблюдателей. Когда я открываю глаза, передо мной стоит Герб. Лиам обнял меня за плечи и притянул к себе, как будто пытаясь защитить. Я поднимаю на него глаза, и он улыбается мне. Я бы даже сказала, что он доволен. А потом его лицо становится размытым, до меня доносится приглушённый голос бабули, и свет меркнет.