Забытый сон

Удивительно правильное название у книги, ибо представить этих авторов под одной обложкой до сего момента мне было трудно. Но за что я люблю такие разномастные сборники, так это за то, что в таком вот "сундучке с секретом" вполне возможно обнаружить какое-нибудь сокровище, открыть для себя автора, мимо книги которого в книжном магазине легко пройти, не воодушевившись бездарно составленной аннотацией. И "Книга, ради которой объединились писатели..." меня не подвела, в список "на прочтение" добавились: Захар Прилепин ("Бабушка, осы и арбуз" почему-то навеяли воспоминания о малой прозе Шукшина, и сразу захотелось чего-то именно такого простого, пронзительного и щемящего); Марина Москвина (рассказ "Зеленые горы и белые облака" просто покорил полярностью вызванных эмоций: и посмеяться вслух, и погрустить, и поплакать. Жизнь человеческая, что тут скажешь); Макс Фрай (""Краковский демон заставил меня таки задуматься, почему это в моём послужном списке до сих пор нет ни одной книги этого автора? ); Леонид Юзефович. Разочаровал лишь Борис Акунин. Не качеством, нет, ни в коем случае! Просто представленный в сборнике отрывок из новой повести "Охота на Одиссея" навел на мысль, что автор воспользовался случаем, чтобы лишний раз прорекламироваться.

Я люблю рассказы. Что-то есть в этом, когда в небольшом куске текста предстает вся жизнь человека, или какой-то яркий, словно оживший, ее отрезок. А уж в сборнике рассказов и подавно - разные стили, разные краски, разные голоса. Шкатулка с секретиками. Больше всего понравились рассказы Войновича, Гришковца, Дуни Смирновой, Татьяны Толстой, Фрая и Юзефовича. Приятно удивил Гребенщиков. Пелевин открылся с незнакомой пока стороны. Все рассказы невеселые. Есть в них место и юмору, и иронии. Но больше все-таки - щемящей грусти, печали. Но это кажется правильным, настоящим. Тяжелой я книгу не назову. Скорее, она очень жизненная.

Особых эмоций (положительных) книга не оставила. Стоит она, как прекрасные иллюстрированные издания, а внутри полная белиберда - отрывки из произведений разных авторов. Книга выпущена, как реклама новых произведений авторов и как "короткое изложение" уже выпущенных книг. Видимо, покупать ее можно только думая о том, что кругленькая сумма за книгу идет фонду помощи хосписам. Потому что иначе я не понимаю смысла в таких книгах. Уж что-что, а содержание ее точно ценности не имеет. Ну кроме пары рассказов. За них, так и быть, поставлю четверку.

Хорошая книга.

Как многое из современной русскоязычной прозы, она вызывает во мне хорошие чувства, то есть – спокойные. Вот такие, что читаешь, и тяжело тебе, и грустно от того, что там написано, или смешно в нужных местах, и больно тоже, но при всем этом не покидает ощущение спокойствия. Сложно объяснить. А я чувствую... родство, что ли. (Наверное, это еще облегчается тем, что я с ними, с писателями, в момент прочтения наедине, никто не навязывает мне своих оценок и мнений, мне ни перед кем не неловко, и ничего не надо доказывать.) То есть я чувствую, что вот эти люди знают, какие холодные у меня зимой батареи, знают слякоть и первую весеннюю жару на моей улице, знают всё. Даже если они пишут совсем не об этом и вообще об этом не пишут. И дело, конечно, не в том, что их я вот читаю и не задумываюсь, не в том, что они читаются легче – ни разу. Но, может быть, тоньше стена между мной и ними, чем между мной и иностранными (современными в том числе, естественно) авторами; даже тоньше, чем между мной и русскими авторами XIX – н. XX вв.

***

Я не могу сказать, что мне все тексты нравятся, что я всё понимаю – в таком формате это практически невозможно. Было то, что задело особенно. И не то чтобы задело, а отозвалось, это опять про счастливое горькое прошлое и паршивое настоящее. Но такое вечно, и я не виновата, что мне это – дорого.

Некоторые рассказы есть в интернете, некоторые тексты – отрывки из романов, которые уже давно закончены и напечатаны. Что-то написано для сборника и в электронном виде не существует. Но это вообще неважно. Тексты объединяет не время написания и не способ издания, не тема, даже не форма; может быть, для каждого они слиты воедино чем-то иным. Для меня эти тексты – все написаны на русском.

Я не могу оценивать «Книгу, ради которой...», разбирая ее по косточкам, что было во многих рецензиях в интернете, не могу говорить про каждый рассказ. Я до этого ни одного текста в глаза не видела, и Акунина не читала, и Юзефовича, да, и, мне кажется, это во многом сделало впечатление, я не отвлекалась на перелистывание знакомых рассказов. Для меня эта книга цельная, без швов и дыр.

***

У меня практически нет цитат из книги, что редкость. Потому что некоторые рассказы нужно было бы цитировать целиком, например, «Онтологию детства» Пелевина или «Бабушка, осы, арбуз» Прилепина, да вообще всё. Говорю же, в этой книге нет швов – там один сплошной контекст, который, как известно, не рвут. Но я не могла удержаться, уж очень хотелось чем-то поделиться.

Евгений Гришковец, «Спокойствие»

День на третий такого спокойствия он стал терять ощущение времени суток. Засыпал под утро, просыпался уже сильно днем. Просыпался и слушал летний знойный шум со двора. Когда закончилось все в холодильнике, Дима почти сутки боролся с голодом. Выход из дома казался чем-то невыполнимым. Дима долго оттягивал момент выхода. Он давно не брился, но бритье вдруг доставило удовольствие. Потом он долго умывался, одевался, а еще потом сходил в магазин... с удовольствием. И набрал всего гору. Вернувшись из магазина, он не накинулся на еду, не стал нервно кусочничать, он опять же с неожиданным удовольствием навел порядок в квартире, перемыл посуду, аккуратно все разложил в холодильнике. Потом он неторопливо готовил себе обед и ужин вместе (в смысле, Дима еще не обедал, но время было уже вечернее). Он готовил еду, комфортно звучало радио... Дима открыл бутылку вина, в голове летали какие-то спокойные, разрозненные слова типа: “неплохо”, или “вот ведь...”, или “ё-моё”. Пока еда доходила в духовке, Дима выпил два стакана вина. Вино чудесно пришлось… Дима тут же взял телефон. Он позвонил родителям (своим родителям), потом позвонил и дозвонился на юг жене. Жена сказала, что все очень хорошо, только с погодой не везет. Потом трубку взяла дочь, она сказала, что отдыхает хорошо, ест хорошо и вообще все хорошо. На вопрос Димы, скучает ли она по папе, дочь быстро сказала: “Скучаю”. Сразу же после этого звонка Дима позвонил одной своей знакомой, не дозвонился и успокоился окончательно.

Марина Москвина, «Зеленые горы и белые облака»

Леонтий был Дедом Морозом - от бога. Особенно раздобрев, округлившись, прибавив в весе - с медведем, с трубой! В трубу Топтыжке он закладывал бутылку с молоком, рассчитанную по секундам на всю партитуру. Тот лихо вскидывал инструмент на первой ноте и не опускал - до финиша. Леонтий играл за двоих, он владел редкой техникой двойного звука. Однажды кто-то крикнул из зала: - Медведь халтурит! - Почему? - спросил Леонтий. - На кнопки не нажимает!.. Леонтий сурово сдвинул брови и произнес в микрофон: - Он вам что - Армстронг?!

Виктор Пелевин, «Онтология детства»

В детстве счастлив потому, что думаешь так, вспоминая его. Вообще, счастье — это воспоминание. Когда ты был маленький, тебя выпускали гулять на целый день, и можно было ходить по всем коридорам, заглядывать куда угодно и забредать в такие места, где ты мог оказаться первым человеком после строителей. Сейчас это стало тщательно охраняемым воспоминанием, а тогда — всего-то: идешь по коридору и тоскуешь, что опять начинается зима и за окном будет почти все время темно, сворачиваешь, на всякий случай ждешь, пока по примыкающему коридору угромыхают две матерящиеся овчины, и еще раз сворачиваешь в дверь, которая всегда закрыта, а сегодня вдруг нараспашку. Что-то светится в конце коридора. Оказывается, вдоль стены здесь идут две толстенных трубы, покрытых штукатуркой и даже побеленных. А в конце, там, виден свет и откинут железный люк, внизу что-то рокочет, и когда осторожно нагибаешься над люком, видишь огромный агрегат синего цвета, который мелко-мелко сотрясается и гудит, а за ним — еще два таких же, и никого вокруг: можно хоть сейчас спуститься по лестнице и оказаться в этом магическом объеме, содрогающемся от собранной здесь силы. Не делаешь этого только потому, что за спиной в любой момент могут запереть дверь,— и идешь назад, мечтая попасть сюда когда-нибудь еще. Потом, когда начинаешь попадать сюда каждый день, когда уход за этими никогда не засыпающими металлическими черепахами становится номинальной целью твоей жизни, часто тянет вспоминать, как увидел их в первый раз. Но воспоминания стираются, если пользоваться ими часто, поэтому держишь это — о счастье — про запас.

Захар Прилепин, «Бабушка, осы, арбуз»

О, этот арбузный хруст, раскалённое ледяное нутро, чёрные семена. Никто не в силах был сдержаться, пока отец кромсал роскошный, всхлипывающий плод. Наспех закончив свои грядки, бабы сошлись к арбузу и застыли в оцепенении. Только бабушка ловко собирала картошку, разгребая сильными руками землю. Мать сходила за белым хлебом — арбуз хорошо есть с ароматной мякотью. — Ба! — позвали сёстры бабушку, — Иди уже! — Иду-иду, — отозвалась она, но сама доделала свою грядку, сходила с ведром к неполному ещё мешку, и, умело прихватив его края, ссыпала картофель. Всем остальным нужны были помощники в таком нехитром деле: один, скажем, держал мешок, второй пересыпал картошку из ведра — и то иногда картошка падала мимо. А бабушке — нет; она во всём привыкла обходиться одна.

Дина Рубина, «Белая голубка Кордовы»

Он осторожно и чутко, как слепец, подушечками пальцев обеих рук огладил холст, откинулся и широко улыбнулся, давая углубиться детски доверчивым черточкам в углах рта: — Вам ничего не напоминает эта поверхность? А? Например, мозаику... Может, вам будет интересно: для восстановления красочного слоя после частичного просыхания Фальк протирал поверхность холста чесноком — чтобы размягчить верхнюю корку. Александра Вениаминовна Азарх-Грановская, его свояченица, рассказывала моему другу, который был вхож в дом в годы ее глубокой старости, что однажды ей стало дурно от резкого запаха в квартире — у нее была аллергия на чеснок. Она пошла на запах и обнаружила на балконе протертую чесноком картину. И хотя со времени написания вот этого пейзажа прошло лет шестьдесят, наш знакомый старичок, наш инвалид с Лаврушинского, наверняка унюхал бы своим чудовищным соплом давно угасший запах. Может, и вам повезет? Нагнитесь пониже... Заинтригованный Владимир Игоревич послушно нагнулся, доверчиво протянул лицо к самой поверхности холста — так тянут дрожащие от страсти губы к вожделенному лону — и шумно втянул носом воздух. На его серой глянцевой лысине обнаружилась звездная россыпь багровых родинок. — Ей-богу... — прерывисто вдыхая, взволнованно проговорил он, — а ведь, ей-же богу, слабый запах... есть! Я, знаете, его и ночью слышал. Откуда здесь, думаю, чеснок? Он выглядел потрясенным, покоренным... и уже ликовал.

Дуня Смирнова, «По-любому»

Муж Валерий Иванович никогда моей заначки не найдет. Поразительно всё-таки, до какой степени мужики не ориентируются в собственном доме! От них ребёнка можно спрятать и растить где-нибудь в шкафу, они и не заметят. А он там вырастет, усы отпустит, галстуки Валерия Ивановича таскать будет, баб начнет водить. В шкаф. И Валерий Иванович никогда ничего не узнает.

Владимир Сорокин, «Черная лошадь с белым глазом»

Мать поставила на середину холстины махотку с топленым молоком, раздала деревянные ложки, проткнула своей ложкой темно-коричневую пенку, застывшую на зеве махотки, размешала: — Ешьтя... Телесного цвета молоко перемешалось с белой, густой, скопившейся сверху сметаной. Быстро проглотив сало, мужики полезли ложками в махотку. Мать и Даша подождали, пока те зачерпнут, и сунули свои ложки. Молоко было прохладным и вкусным. Даша черпала его, шумно хлебала и заедала хлебом. Больше всего в топленом молоке ей нравились желтые крошки масла. Дома сбивали масло только на Пасху, когда бабка пекла гречишные блины. Масло очень вкусно пахло и тут же таяло на блинах. Его всегда было мало.

Макс Фрай, «Краковский демон»

... "Кофе нам с тобой надо выпить, вот чего". А ты учти, денег у нас — только на бензин, чтобы домой вернуться. Заработаем или нет — это еще вопрос, так что договорились ни гроша не тратить. Но тут как-то, знаешь, почувствовали — все у нас будет хорошо, чего экономию разводить, тем более кофе действительно надо выпить, сутки не спали, а работать собрались. Огляделись, все вокруг закрыто, рано же еще. Ежи сказал, на вокзал надо идти, он совсем рядом. И тут я вижу, красивая седая пани в красном платье слезает с велосипеда и открывает ключом дверь бара. И заходит. А дверь осталась нараспашку, и я туда сунулся. Спросил: кофе нам сварите, или еще закрыто? А она вздохнула, точно как моя мама, когда я ее прошу пирожки испечь — вроде как лень ей хлопотать и недосуг, а на самом деле довольна, что ребенок пирожков хочет, — и говорит: «Ладно уж, что с вами делать, сварю».