Loe raamatut: «Дневник»

Font:

Моему деду, Джозефу Талленту, который сказал мне, что я могу быть, кем захочу.
1910-2003

Печатается с разрешения автора и литературных агентств Donaldo & Olson, Inc. Literary Representatives и Andrew Nurnberg.

21 июня – Луна в третьей четверти

Сегодня звонил человек из Лонг-Бич. Оставил длинное сообщение на автоответчике. Кричал и бубнил, захлебывался словами и заикался, матерился, грозился вызвать полицию и упрятать тебя в тюрьму.

Сегодня самый долгий день в году – но теперь все дни такие.

Погода сегодня – нарастающее беспокойство с большой вероятностью ураганного страха.

Тот человек из Лонг-Бич, он говорит, у него пропала ванная.

22 июня

Когда ты это прочтешь, ты будешь старше, чем помнишь себя.

Пигментные пятна у тебя на лице, по-научному они называются гиперпигментацией кожи. Лицевые морщины бывают динамическими и статическими. Эти морщины в верхней части лица, эти борозды, пропахавшие кожу у тебя на лбу и вокруг глаз, – это динамические, или мимические морщины, они образуются в результате активного сокращения лицевых мышц. Большинство морщин в нижней части лица – это статические морщины, они образуются под действием солнца и силы тяжести.

Посмотри в зеркало. Посмотри на свое лицо. На свои глаза, на свой рот.

Это то, что, по-твоему, ты знаешь лучше всего.

Твоя кожа состоит из трех основных слоев. То, что ты трогаешь – это stratum corneum, поверхностный слой эпидермиса, или роговой слой, состоящий из мертвых клеток, выталкиваемых наверх новыми клетками, образующимися под ними. То, что ты осязаешь, это сальное ощущение под пальцами – это твоя гидролипидная мантия, прослойка из кожного сала и пота, защитный барьер от грибков и бактерий. Под ней – твоя дерма. Под дермой лежит гиподерма, или подкожная жировая клетчатка. Под гиподермой – твои лицевые мышцы.

Может быть, ты это помнишь по институту, по курсу анатомии для художников. Хотя, может быть, и не помнишь.

Когда ты приподнимаешь верхнюю губу – когда демонстрируешь тот верхний передний зуб, который сломал тебе музейный смотритель, – это работает твоя levator labii superioris, мышца, поднимающая верхнюю губу. Твоя мышца усмешки. Представь, что ты нюхаешь лужу несвежей мочи. Представь, что твой муж только что покончил с собой в вашей машине, единственной на всю семью. Представь, что тебе нужно взять губку и оттереть его мочу с водительского сиденья. Представь, что ты все равно будешь ездить на работу в этой вонючей ржавой колымаге – и все будут смотреть, все будут знать, – потому что другой машины у тебя нет.

Что-нибудь вспомнилось? Нет?

Когда нормальная женщина, совершенно нормальная, ни в чем не повинная женщина, которая уж точно достойна лучшего, когда она приходит домой с работы, где весь день обслуживала столики в ресторане, приходит и видит, что ее муж задохнулся в их общей машине и обоссал все сиденье, когда она начинает кричать, это просто ее orbicularis oris, ее круговая мышца рта растягивается до предела.

Эти глубокие продольные морщины от крыльев носа до уголков рта – это твои носогубные складки. Их еще называют «складками усмешки». С возрастом круглые подушечки жира в щеках (общепринятый анатомический термин: скуловые жировые мешки) опускаются вниз, пока не упираются в носогубные складки – и лицо застывает в неизменной усмешке. Твое лицо.

Это лишь курс повторения. Небольшое пошаговое руководство.

Просто чтобы напомнить. На случай, если ты сам себя не узнаешь.

Теперь нахмурься. Это твоя triangularis, мышца, опускающая угол рта, тянет вниз уголки orbicularis oris, круговой мышцы рта.

Представь, что ты – двенадцатилетняя девочка, безумно любившая папу. Девочка, нуждавшаяся в отце, как никогда прежде. Девочка, которая верила, что он всегда будет рядом. Представь, что ты каждую ночь засыпаешь в слезах, так крепко зажмурив глаза, что они распухают.

Кожа у тебя на подбородке вся в пупырышках, как апельсиновая кожура. Это работа твоей подбородочной мышцы. Твоей «насупленной» мышцы. Эти хмурые складки, которые ты наблюдаешь каждое утро, они с каждым днем глубже, они тянутся вниз к подбородку от уголков рта – твои ментолабиальные складки, морщины скорби. Вертикальные линии между бровями это межбровные, или глабеллярные морщины. Опущение верхних век называется птозом. Твои боковые периорбитальные морщины, «гусиные лапки» в уголках глаз все заметнее с каждым днем, а тебе, ептыть, только двенадцать.

Не притворяйся, что ты не знаешь, о чем идет речь.

Это твое лицо.

А теперь улыбнись – если еще можешь.

Это работает твоя большая скуловая мышца. Каждое ее сокращение растягивает твои губы так же, как подхваты держат открытыми шторы на окне у тебя в гостиной. Так же, как тросы раздвигают занавес в театре. Каждая твоя улыбка – торжественное открытие. Премьера. Ты раскрываешь себя.

Теперь улыбнись, как улыбается престарелая мать, когда ее единственный сын кончает с собой. Улыбнись, и похлопай по руке его жену и его дочку двенадцати лет, и скажи им, чтобы не переживали: на самом деле, все, что ни делается, все к лучшему. Продолжай улыбаться и заколи свои длинные седые волосы. Сыграй в бридж со своими подругами столь же преклонных лет. Припудри нос.

Этот огромный, противный ком, что колышется у тебя под подбородком, с каждым днем становясь все огромнее и противнее, он называется подбородочный жир. Вертикальные морщины на шее называются платизмальными тяжами. Мягкие ткани, подбородок и шея, вся поверхностная мышечно-апоневротическая система лица медленно проседает под действием силы тяжести.

Звучит знакомо?

Если сейчас ты растерян, расслабься. Не переживай. Все, что тебе надо знать: это твое лицо. То, что, по-твоему, ты знаешь лучше всего.

Три слоя твоей кожи.

Три женщины в твоей жизни.

Эпидермис, дерма и гиподерма.

Твоя жена, твоя дочь, твоя мать.

Если ты это читаешь, добро пожаловать обратно в реальность. Вот куда тебя вывел весь этот блистательный, безграничный потенциал твоей юности. Все эти невыполненные обещания. Вот что ты сотворил со своей жизнью.

Тебя зовут Питер Уилмот.

Все, что ты должен понять: ты оказался унылым дерьмом.

23 июня

Звонит женщина из Сивью, сообщает, что у нее пропал бельевой шкаф. В прошлом сентябре в ее доме было шесть спален и два встроенных бельевых шкафа. Она в этом уверена. Теперь остался только один. Она приезжает сюда на лето, в свой пляжный домик. Едет из города вместе с детьми, няней и собакой, и вот они прибыли со всем своим скарбом, а все их полотенца пропали. Испарились. Исчезли.

Сгинули в Бермудском треугольнике.

Ее голос на автоответчике. По тому, как нарастают визгливые нотки, пока не превратятся в сирену воздушной тревоги в конце каждой фразы, можно понять, что она вся трясется от ярости, хотя больше от страха. Она говорит:

– Это какая-то шутка? Пожалуйста, скажите, что вам заплатили, чтобы вы это сделали.

Ее голос на автоответчике. Она говорит:

– Пожалуйста. Я не буду звонить в полицию. Просто верните его на место. Сделайте все, как было. Хорошо?

За ее голосом, неотчетливо на заднем плане, слышится детский, мальчишеский голос:

– Мам?

Женщина говорит мимо трубки. Она говорит:

– Все будет хорошо.

Она говорит:

– Только без паники.

Погода сегодня – нарастающая тенденция к отрицанию.

Ее голос на автоответчике. Она говорит:

– Перезвоните мне, ладно?

Она диктует свой номер и говорит:

– Пожалуйста…

25 июня

Представь себе рыбий скелет, как его нарисовал бы ребенок: на одном конце – череп, на другом – хвост. Между ними – хребет, перечеркнутый ребрами. С такими рыбьими скелетами в пасти ходят мультяшные кошки.

Представь эту рыбу как остров, покрытый домами. Представь дома в виде замков, как их нарисовала бы девочка, выросшая на стоянке жилых прицепов: большие каменные дома, на крышах – лес печных труб, каждый дом, словно горный хребет из скошенных крыш, башенок, флигелей и фронтонов, что устремляются ввысь, к громоотводу на самой верхушке. Шиферная кровля. Кружевные чугунные ограды. Сказочные домики, бугрящиеся эркерами и мансардными окнами. Повсюду вокруг – идеальные сосны, розарии и дорожки из красного кирпича.

Буржуазные грезы малоимущей девчонки из белых отбросов.

Это был именно такой остров, о котором мечтал бы ребенок, выросший на стоянке фургонов. Например, на помойке вроде Текамсе-Лейк, штат Джорджия. Пока мама была на работе, эта девочка – этот ребенок – гасила в трейлере весь свет. Она ложилась навзничь на истершийся оранжевый ковер в жилой комнате. Ковер вонял так, словно кто-то наступил на собачье дерьмо. Ковер в черных пятнах от сигаретных ожогов. Потолок был весь в мокрых потеках. Скрестив руки на груди, она представляла себе этот остров.

Это было то время – совсем поздний вечер, – когда уши ловят все звуки. Когда, закрывая глаза, ты видишь больше, чем если бы держал их открытыми.

Рыбий скелет. С того первого раза, как она взяла в руки цветной мелок, она только его и рисует.

Наверное, она росла без присмотра. Может быть, ее мамы никогда не было дома. Она никогда не знала отца, а мама, возможно, работала на двух работах. На каком-то паршивом заводе по производству изоляционных материалов и на раздаче еды в больничной столовой. Конечно, ребенок мечтал о месте, похожем на воображаемый остров, где никто не работает, только хлопочет по дому, собирает дикую голубику и бродит по пляжу в поисках интересных находок. Вышивает носовые платки. Составляет букеты. Где каждый день не начинается звоном будильника и не заканчивается телевизором. Она представляла себе эти дома, каждый дом, каждую комнату, резные узоры по краю каждой каминной полки. Расположение планок на каждом паркетном полу. Брала все это из головы. Изгиб каждой лампы, каждого водопроводного крана. Каждую керамическую плитку, она представляла их без труда. Воображала себе – поздним вечером. Каждый узор на обоях. Каждую лестницу, крышу и водосточную трубу, она рисовала их пастелью. Раскрашивала цветными карандашами. Каждую кирпичную дорожку, каждую живую изгородь из самшита. Она рисовала эскизы и заполняла их цветом, красными и зелеными акварельными красками. Она видела остров, рисовала его и мечтала о нем. Ей так хотелось туда.

Как только она научилась держать карандаш, она только его и рисует.

Представь себе эту рыбу черепом к северу, хвостом к югу. Хребет перечеркнут шестнадцатью ребрами – с востока на запад. Череп – это деревенская площадь, паром входит в гавань и выходит из гавани, которая – рыбья пасть. Рыбий глаз – это гостиница, вокруг нее – бакалейная лавка, хозяйственный магазинчик, библиотека и церковь.

Она брала краски и рисовала улицы с наледью на голых ветках деревьев. С птицами, что вернулись из теплых краев и теперь собирают сосновые иглы и прибрежные водоросли, чтобы свить гнездо. Потом с цветущими наперстянками выше человеческого роста. Потом с подсолнухами, еще выше. Потом с листьями, падающими с деревьев, и землю под ними, бугорчатую от орехов и каштанов.

Она видела все это как наяву. Она представляла себе очень живо: каждую комнату, в каждом доме.

И чем живее она представляла себе этот остров, тем меньше ей нравился реальный мир. Чем живее она представляла себе людей на ее воображаемом острове, тем меньше ей нравились реальные люди. Особенно ее собственная прихиппованная мамаша, вечно уставшая и пропахшая картофелем фри и сигаретным дымом.

В конце концов Мисти Клейнман разуверилась в том, что когда-нибудь станет счастливой. Все было уродливым. Все были непроходимо тупыми и просто… неправильными.

Ее звали Мисти Клейнман.

На случай, если ее нет рядом, когда ты это читаешь: она была твоей женой. На случай, если ты не просто включил дурака: это она, твоя бедная женушка, урожденная Мисти Мэри Клейнман.

Бедная дурочка Мисти, когда она рисовала костер на пляже, она ощущала во рту вкус кукурузных початков и вареных крабов. Когда она рисовала грядки с пряными травами в огороде за чьим-то домом, она чувствовала аромат розмарина и тимьяна.

И чем лучше она рисовала, тем хуже все было в жизни. В реальном мире для нее не осталось ничего хорошего. Она себя чувствовала здесь чужой, чужой повсюду. Рядом не было никого, кто был бы хоть сколько-нибудь ей приятен, хоть сколько-нибудь утончен, хоть сколько-нибудь реален. Ни мальчишки в старших классах. Ни другие девчонки. Здесь не осталось уже ничего, столь же реального, как ее воображаемый мир. Кончилось тем, что ее обязали ходить на беседы со школьным психологом, и она начала воровать деньги из маминого кошелька, чтобы покупать травку.

Чтобы никто не подумал, что она сумасшедшая, она погрузилась в изобразительное искусство вместо праздных мечтаний. На самом деле, ей хотелось овладеть техникой, чтобы переносить эти видения на бумагу. Чтобы сделать свой воображаемый мир еще более достоверным. Еще более реальным.

И в художественном институте она встретила парня по имени Питер Уилмот. Она встретила тебя, парня с острова Уэйтенси.

Откуда бы ты ни приехал, когда ты впервые попадаешь на остров, тебе кажется, будто ты умер. Умер и попал в рай, на веки вечные.

Рыбий хребет это Главная улица. Рыбьи ребра – пересекающие ее улицы, начиная с Абрикосовой в квартале к югу от деревенской площади. За ней: Березовая, Вязовая, Грушевая, Дубовая, Еловая, Жасминовая – и далее по алфавиту до Сосновой и Тополиной перед самым рыбьим хвостом. Там южный конец Главной улицы превращается в гравий, потом – в земляную дорожку, а потом исчезает среди деревьев на мысе Уэйтенси.

Это неплохое описание. Именно так и выглядит гавань, когда ты впервые прибываешь сюда на пароме с материка. Узкая и длинная, гавань напоминает пасть большой рыбы, готовой тебя проглотить, как в библейской истории.

Можно пройтись по всей Главной улице, если есть время. Позавтракать в отеле «Уэйтенси», потом пройти квартал к югу, мимо церкви на Абрикосовой улице. Мимо дома Уилмотов, единственного на Восточной Березовой, с лужайкой в шестнадцать акров, что спускается к самой воде. Мимо дома Бертонов на Восточной Можжевеловой улице. Густые дубовые рощи. Высокие искривленные стволы – словно изломы заросших мхом молний. Небо над Главной улицей. Летом оно зеленое, в плотных шелестящих пластах кленовых, дубовых и вязовых листьев.

Ты приезжаешь сюда впервые и думаешь, что сбылись все твои чаяния и надежды. Отныне ты будешь жить долго и счастливо, до самой смерти.

Дело в том, что для ребенка, всю жизнь прожившего в старом трейлере, этот остров казался особенным местом – надежным и безопасным, – где она будет жить, навсегда окруженная любовью и заботой.

Для ребенка, который сидел на плешивом ковре с коробкой цветных мелков или карандашей и рисовал эти дома. Дома, которые она никогда не видела. Просто рисунки. Выдуманные дома, как они ей представлялись, с их верандами и витражными окнами. И вдруг она, эта девочка, видит их на самом деле. Те самые дома. Дома, которые, как ей казалось, она просто выдумала…

Как только маленькая Мисти Мэри начала рисовать, она уже знала все влажные тайны выгребных ям за каждым домом. Она знала, что провода внутри стен были старыми, в тканевой изоляции, и что проложены они были через изогнутые фарфоровые трубки поверх фарфоровых шпеньков-изоляторов. Она могла бы нарисовать каждую парадную дверь с внутренней стороны, где каждая островная семья отмечала имя и рост каждого из своих чад.

Даже с материка, с паромного причала в Лонг-Бич, через три мили соленой воды остров видится раем. Сосны такие темно-зеленые, что кажутся черными, волны бьются о бурые скалы – все, о чем только можно мечтать. Защищенность. Уединение и покой.

В нынешние времена остров видится так очень многим. Многим богатеньким чужакам.

Для нее, для ребенка, который в жизни не плавал ни в одном водоеме больше бассейна в трейлерном поселке, где хлорка слепит глаза – вдруг войти на пароме в гавань Уэйтенси, где поют птицы, и ряды гостиничных окон сверкают на солнце. Услышать, как океан бьется о волнолом, всей кожей почувствовать теплое солнце и свежий ветер в волосах, вдохнуть аромат распустившихся роз… тимьяна и розмарина…

Жалкий подросток, в жизни не видевший океана, она уже нарисовала эти скалы над берегом, эти утесы, нависшие над водой. Нарисовала как будто с натуры.

Бедняжка Мисти Мэри Клейнман.

Эта девушка приехала сюда невестой, и весь остров вышел ее встречать. Сорок, пятьдесят семей, все улыбались, по очереди пожимали ей руку. Пел хор начальной школы. Сыпался рис. В ее честь в гостинице был устроен банкет, и все пили шампанское за ее здоровье.

Со склона холма над Платановой улицей окна отеля «Уэйтенси», все шесть этажей, все ряды окон и застекленных веранд, ломаные линии слуховых окошек на крутом скате крыши, они все наблюдали ее прибытие. Жители острова, все как один, наблюдали, как она приехала, чтобы поселиться в одном из больших домов в тенистом, обрамленном деревьями рыбьем брюхе.

Один взгляд на остров Уэйтенси, и Мисти Клейнман решила, что он стоит того, чтобы навсегда распрощаться со своей заводской мамашей. С кучками собачьего дерьма и истертым ковром. Она поклялась себе, что никогда не вернется в трейлерный парк. Свои планы, чтобы стать художницей, она отложила на потом.

Просто, когда ты ребенок – даже когда ты чуть старше, может быть, лет двадцати – и учишься на художника, ты совсем ничего не знаешь о реальном мире. Когда кто-то говорит, что он тебя любит, тебе хочется ему верить. Он хочет взять тебя в жены и увезти к себе домой, на какой-то там райский остров. В большой каменный дом на Восточной Березовой улице. Он говорит, что хочет сделать тебя счастливой.

И нет, честное слово, он никогда не замучает тебя до смерти.

И эта бедненькая Мисти Клейнман, она сказала себе, что ей не так уж и хочется становиться художницей. На самом деле ей хочется дома, семьи и покоя.

Потом она приехала на остров Уэйтенси, где все было правильно.

А потом оказалось, что неправильной была она.

26 июня

Звонит мужчина с материка, из Оушен-Парка, возмущается, что у него пропала кухня.

Это естественно, если не замечаешь сразу. Когда проживешь в одном месте достаточно долго – в доме, в квартире, в стране, – все становится крошечным.

Оушен-Парк, Ойстервил, Лонг-Бич, Оушен-Шорс – все они материковые города. Женщина с исчезнувшим бельевым шкафом. Мужчина с пропавшей ванной. Все эти люди, все они – сообщения на автоответчике, люди, решившие сделать ремонт в своих летних домах. Приморские городки, летние люди. У тебя дом на девять спален, где ты проводишь по две недели в году. Неудивительно, если пройдет несколько лет, прежде чем ты заметишь, что в доме чего-то недостает. У большинства этих людей не меньше полдюжины таких домов. Это не настоящие дома. Это капиталовложения. Коттеджи, кооперативные квартиры. У них, у этих людей, есть квартиры в Лондоне и Гонконге. По зубной щетке в каждом часовом поясе. По куче грязной одежды во всех частях света.

Голос на автоответчике Питера. Он говорит, у него была кухня с газовой плитой. Со встроенной двухкамерной духовкой. С большим двухдверным холодильником.

Слушая его жалобы, твоя жена, Мисти Мэри, кивает, да, раньше здесь многое было по-другому.

Можно было попасть на паром, просто приехав на пристань. Он ходил каждые полчаса, на материк и обратно. Каждые полчаса. Теперь там очередь. Надо ждать. Сидишь на стоянке в толпе чужаков в их блестящих спортивных машинах, которые не пахнут мочой. Паром придет и уйдет раза три или четыре прежде, чем ты сумеешь заехать на борт. Ты, просидевшая все это время под жарким солнцем, среди этой вони.

Тратишь все утро на то, чтобы просто уехать с острова.

Раньше можно было войти в отель «Уэйтенси» и без проблем сесть за столик у окна. Раньше на острове Уэйтенси никогда не было мусора. Плотного уличного движения. Татуировок. Пропирсованных носов. Шприцов, вымываемых морем на пляж. Липких использованных гандонов в песке. Рекламных щитов. Корпоративных товарных знаков.

Мужчина из Оушен-Парка, он говорит, что стена у него в столовой – сплошные дубовые панели и обои в синюю полоску. Плинтус, рейка на стене и потолочный карниз идут непрерывно, без швов от угла до угла. Он стучал, и стена оказалась сплошной. Гипсокартон на деревянном каркасе. Мужчина клянется, что посередине этой идеальной стены раньше была дверь в кухню.

По телефону этот мужчина из Оушен-Парка говорит:

– Может быть, я ошибаюсь, но в доме должна быть кухня. Разве нет? Кажется, это прописано в строительных нормативах?

Женщина из Сивью обнаружила пропажу своего бельевого шкафа, только когда не сумела найти чистое полотенце.

Этот мужчина из Оушен-Парка, он сказал, что взял штопор из буфета в столовой. Он провинтил дырочку там, где ему помнилась дверь. Он достал из буфета столовый нож и пробил дырку пошире. У него на брелоке с ключами есть маленький фонарик, и он прижался щекой к стене и заглянул в дырку. Он прищурился, и там, в темноте, была комната, вся исписанная словами, прямо по стенам. Он прищурился, дал глазам привыкнуть, и там, в темноте, смог разобрать только обрывки фраз:

«…всякий, кто ступит на остров, умрет… – Так там написано. – …бегите отсюда со всех ног. Они убьют всех детей Божьих, чтобы спасти своих собственных…»

Там, где должна быть его кухня, там написано: «… вы все умрете…»

Мужчина из Оушен-Парка говорит:

– Вам лучше приехать и посмотреть, что я нашел.

Его голос на автоответчике говорит:

– Один только почерк стоит того, чтобы приехать.