Loe raamatut: «Призраки»

Многое здесь было красиво, многое – безнравственно, многое – bizarre,иное наводило ужас, а часто встречалось и такое, что вызывало невольное отвращение.

Эдгар Аллан По «Маска Красной Смерти»

Подопытные кролики

Предполагалось, что это будет убежище для писателей. Предполагалось, что там нам ничто не грозит.

Уединенная писательская колония, где можно спокойно работать, под патронатом старого, умирающего человека по имени Уиттиер, но оказалось, что все не так.

Предполагалось, что мы будем писать стихи. Замечательные стихи.

Вся наша компания, его одаренные ученики.

На три месяца, под замком, вдали от повседневной рутины.

Мы называли друг друга Хваткий Сват. Или

Недостающее Звено.

Или вот: Мать-Природа. Глупые ярлыки. Имена на ассоциациях.

Точно так же – когда вы были маленькими – вы придумывали имена для растений и животных в окружающем мире. Пионы – липкие от нектара и кишащие муравьями – вы называли «муравьиным цветком». Всех колли вы называли: Лесси.

Да и сейчас, точно так же, вы зовете кого-то «этот мужик без ноги».

Или: «ну знаете, та черномазая…»

Мы называли друг друга:

Граф Клеветник

Или Сестра Виджиланте.¹

Имена, которые мы заслужили своими рассказами. Которые мы дали друг другу по жизни, не по родству:

Леди Бомж

Агент Краснобай

Имена, присужденные по грехам нашим, не по делам:

Святой Без-Кишок

И Герцог Вандальский.

По нашим промахам и преступлениям. Как у супергероев, только с точностью до наоборот.

Глупые имена для настоящих людей. Вроде распорол тряпичную куклу, а внутри:

Настоящие потроха, настоящие легкие, живое сердце и кровь. Много горячей и липкой крови.

Предполагалось еще, что мы будем писать рассказы. Забавные коротенькие рассказы.

Вся наша компания, вдали от повседневной рутины – на всю весну, лето, зиму, осень – на целых три месяца, в том году.

Что мы за люди, для старого мистера Уиттиера это не важно.

Но сразу он этого не сказал.

Для мистера Уиттиера мы были подопытными животными. Для его эксперимента.

Но мы об этом не знали.

Нет, это был просто писательский семинар – пока не стало уже слишком поздно, пока у нас не осталось другого пути, кроме как быть его жертвами.

1

Когда автобус подъезжает к месту, где должна ждать Товарищ Злыдня, она уже стоит на углу, в армейском бронежилете – темно-оливкового цвета – мешковатых камуфляжных штанах, закатанных снизу, чтобы были видны пехотные ботинки. С каждого боку – по чемодану. В своем черном берете, натянутом до бровей, она может быть кем угодно.

– Вообще-то, по правилам… – говорит Святой Без-Кишок в микрофон у себя над рулем.

И Товарищ Злыдня говорит:

– Хорошо.

Наклоняется, отстегивает багажную бирку с одного из чемоданов. Товарищ Злыдня прячет багажную бирку в свой оливково-зеленый карман, берет второй чемодан и заходит в автобус. Оставив один чемодан на улице, брошенный, осиротевший и одинокий, Товарищ Злыдня садится на место и говорит:

– Ладно.

Она говорит:

– Ну, поехали.

Мы все оставляли записки, в то утро. Еще до рассвета. Спускались на цыпочках по темным лестницам, каждый со своим чемоданом, потом проходили крадучись по темным улицам в компании только мусорных машин. Мы уже не увидели, как встало солнце.

Рядом с Товарищем Злыдней сидит Граф Клеветник. Что-то пишет в маленьком блокноте. Его взгляд мечется между нею и ручкой.

Товарищ Злыдня заглядывает в блокнот и говорит:

– Глаза у меня зеленые, а не карие, и это мой естественный цвет волос, золотисто-каштановый. – Она наблюдает за тем, как он пишет зеленые, а потом говорит: – И еще у меня татуировка на заднице, маленькая красная роза. – Ее взгляд останавливается на серебристом диктофоне, что торчит у него из нагрудного кармана, на выпуклой сеточке микрофона, и она говорит: – Не пиши крашеные. Женщины не красят волосы, а подкрашивают или подцвечивают.

Рядом с ними сидит мистер Уиттиер. Его дрожащие, в старческих пятнах руки вцепились в хромированный каркас инвалидной коляски. Рядом с ним – миссис Кларк, со своим необъятным бюстом, который почти что лежит у нее на коленях.

Глядя на них, Товарищ Злыдня наклоняется к серому фланелевому рукаву Графа Клеветника. Она говорит:

– Чисто декоративные, надо думать. Безо всякой питательной ценности…

Это был день, когда мы пропустили наш последний рассвет.

На следующей темной улице, где на углу стоит-ждет сестра Виджиланте, она приподнимает руку с массивными черными часами и говорит:

– Мы договаривались на 4:35. – Она стучит пальцем по циферблату. – А сейчас уже 4:39…

У Сестры Виджиланте с собой портфель из искусственной кожи, с ручкой-ремешком и защелкой на клапане, чтобы защитить Библию, что внутри. Специальная сумка, чтобы таскать с собой Слово Божье.

По всему городу, мы ждали автобуса. На углах улиц или на автобусных остановках. Ждали, пока не подъедет Святой Без-Кишок. Мистер Уиттиер сидел впереди, вместе с миссис Кларк. Граф Клеветник. Товарищ Злыдня и Сестра Виджиланте.

Святой Без-Кишок тянет рычаг, дверь открывается, и на обочине стоит маленькая Мисс Апчхи. Рукава ее свитера оттопырены снизу из-за запиханных внутрь грязных салфеток. Она поднимает свой чемодан, и он громко трещит, как попкорн в микроволновке. С каждым ее шагом по лестнице чемодан громко трещит, как далекая пулеметная очередь, и Мисс Апчхи смотрит на нас и говорит:

– Мои таблетки. – Она встряхивает чемодан и говорит: – Запас на три месяца…

Вот почему нас ограничили с багажом. Чтобы мы все уместились.

Единственное условие: по одной сумке на человека, но мистер Уиттиер не уточнил, какого размера и вида она должна быть.

Леди Бомж заходит в автобус, у нее на руке перстень с бриллиантом размером с зернышко попкорна, а в руке – ремешок. Ремешок тянет кожаный чемодан на колесиках.

Взмахнув рукой, чтобы камень искрился, Леди Бомж говорит:

– Это мой покойный супруг, кремированный и превращенный в бриллиант в три карата…

На этом месте Товарищ Злыдня наклоняется над блокнотом, в котором пишет Граф Клеветник, и говорит:

– Подтяжка лица, через «ж».

Еще через пару кварталов, несколько светофоров и поворотов, ждет Повар Убийца с алюминиевым чемоданом, где внутри – все его белые эластичные трусы, футболки и носки, сложенные, на манер оригами, в компактные квадратики. Плюс набор поварских ножей. Под бельем и ножами его алюминиевый чемодан плотно набит пачками денег, перехваченными резинками, все купюры – стодолларовые. Все это весит немало, так что ему пришлось поднимать чемодан в автобус обеими руками.

По очередной улице, под мостом, обогнув дальнюю сторону парка, автобус подъехал к обочине, где никто вроде бы и не ждал. Человек, которого мы окрестили Недостающим Звеном, выбрался из кустов рядом с дорогой. Скатанный в шар, у него в руках – черный мешок для мусора, рваный и как будто подтекающий клетчатыми фланелевыми рубашками.

Глядя на Недостающее Звено, но обращаясь к Графу Клеветнику, Товарищ Злыдня говорит:

– Ну и бородища, прямо Хемингуэй…

Спящий мир: они бы решили, что мы придурки. Эти люди, которые сейчас спят у себя в постелях, они будут спать еще час, потом встанут, умоются, сполоснут у себя подмышками и между ног и пойдут на ту же работу, на которую ходят каждый божий день. Живя той же жизнью, каждый божий день.

Эти люди заплачут, когда узнают, что мы ушли, но они бы заплакали и в том случае, если бы мы садились на корабль, чтобы начать новую жизнь где-нибудь за океаном. Иммигранты. Пионеры.

В это утро мы были космонавтами. Исследователями. Уже на ногах, пока все остальные спят.

Эти люди поплачут, а потом вернутся к своим делам: обслуживать столики, красить дома, писать компьютерные программы.

На следующей остановке Святой Без-Кишок открыл двери, и вверх по ступенькам взлетел кошак, и побежал по проходу между сиденьями. Вслед за котом в автобус вошла Директриса Отказ со словами:

– Его зовут Кора. – Кота звали Кора Рейнольдс. – Это не я его так назвала, – сказала Директриса Отказ, ее твидовый блейзер и юбка были покрыты, как инеем, кошачьей шерстью. Один лацкан оттопыривался на груди.

– Наплечная кобура, – говорит Товарищ Злыдня, наклонившись к диктофону в кармане у Графа Клеветника.

Все это – шепоты в темноте, оставленные записки, секретность, – это было наше приключение.

Если ты собираешься провести целых три месяца на необитаемом острове, что ты возьмешь с собой?

Скажем, едой и водой тебя обеспечат, то есть ты так считаешь.

Скажем, с собой можно взять только один чемодан, потому что вас будет много, а автобус на необитаемый остров, который вас всех повезет, все-таки не резиновый.

Что ты положишь в свой чемодан?

Святой Без-Кишок набрал коробок беконовых чипсов и сырных подушечек, его пальцы и подбородок присыпаны оранжевой соляной пылью. Одна костлявая рука держит руль, вторая подносит ко рту коробки – наклоняет их и вытряхивает закуски в его худое лицо.

Сестра Виджиланте взяла большой магазинный пакет с одеждой и еще с чем-то сверху, в другом пакете.

Перегнувшись через свой необъятный бюст, держа его, как ребенка в руках, миссис Кларк спросила, что там в пакете, уж не человеческая ли голова?

Сестра Виджиланте приоткрыла верхний пакет, чтобы были видны три дырки в черном шаре для боулинга.

– Мое хобби…

Товарищ Злыдня смотрит на Графа Клеветника, что-то строчащего у себя в блокноте, потом переводит взгляд на заплетенные в тугую косу черные волосы Сестры Виджиланте. Ни одна прядка не выбивается из-под заколок.

– Вот это, – говорит Товарищ Злыдня, – подкрашенные волосы.

На следующей остановке стоял Агент Краснобай, держал у глаза видеокамеру и снимал автобус, как тот подъезжает к обочине. Он захватил с собой целую пачку визиток и раздал их нам в качестве подтверждения, что он – частный детектив. Он снимал нас на камеру, которая была, как маска, закрывавшая поллица, снимал, проходя по проходу к свободному месту сзади, ослепляя всех своей подсветкой.

Еще через квартал в автобус зашел Хваткий Сват, наследив лошадиным навозом со своих ковбойских сапог. С соломенной ковбойской шляпой в руках и матерчатой сумкой через плечо, он уселся на место, открыл окно и выплюнул сгусток коричневой от табака слюны прямо на вычищенный бок автобуса.

Вот что мы взяли с собой на три месяца вне мира. Агент Краснобай – свою видеокамеру. Сестра Виджиланте – шар для боулинга. Леди Бомж – перстень с бриллиантом. Вот что нам необходимо, чтобы писать свои произведения. Мисс Апчхи – ее таблетки и одноразовые носовые платки. Святому Без-Кишок – его закуски. Графу Клеветнику – блокнот и диктофон.

Повару Убийце – его ножи.

В тускло освещенном автобусе мы все украдкой поглядывали на мистера Уиттиера, организатора этого семинара. Нашего наставника. На сияющий купол его лысины в старческих пятнах, под несколькими седыми волосками, зачесанными на сторону. На стоячий воротничок его рубашки, который был как накрахмалено-белая изгородь вокруг его тощей пятнистой шеи.

– Эти люди, от которых вы собираетесь скрыться, сбежав украдкой из дома, – объяснит вам мистер Уиттиер, – они не хотят, чтобы вас просветили. Они хотят знать, чего ожидать.

Мистер Уиттиер вам все растолкует:

– Человек, которого они знают, и та великая, выдающаяся личность, какой вы стремитесь стать – для них это несовместимо. То есть абсолютно.

Люди, которые любят нас по-настоящему, сказал мистер Уиттиер, они бы упрашивали нас поехать. Чтобы сбылась наша мечта. Чтобы мы отточили свое мастерство. И когда мы вернемся, нас будут любить.

Через три месяца.

Кусочек жизни – наша ставка в игре.

Мы рискнем.

За это время мы испытаем свою способность создать шедевр. Рассказ или стихотворение, или киносценарий, или мемуары, которые придадут смысл нашей жизни. Шедевр, который выкупит нам свободу – от мужа, родителей или фирмы. Освободит нас от рабства.

Вот мы, едем в автобусе по пустынным улицам в темноте, Мисс Апчхи выуживает из рукава свитера влажную, скомканную салфетку и сморкается. Шмыгает носом и говорит:

– Когда я вот так украдкой сбегала из дома, мне было так страшно, что меня поймают. – Убирая салфетку обратно в манжету, она говорит: – Я себя чувствую… Анной Франк.

Товарищ Злыдня достает из кармана багажную бирку, напоминание о брошенном чемодане. О ее брошенной жизни. По-прежнему глядя на бирку, которую вертит в руках, товарищ Злыдня говорит:

– А, по-моему… – Она говорит: – Анна Франк очень даже неплохо устроилась.

И Святой Без-Кишок, с полным ртом кукурузных чипсов, наблюдая за нами в зеркало заднего вида, жуя соль и жир, он говорит:

– То есть как?

Директриса Отказ гладит своего кота. Миссис Кларк гладит свой бюст. Мистер Уиттиер – свое инвалидное кресло.

Впереди, под фонарем на углу – темный силуэт еще одного будущего писателя. Ждет.

– Анне Франк хотя бы не пришлось, – говорит Товарищ Злыдня, – ездить со своей книгой по книжным турам…

И Святой Без-Кишок жмет на тормоз и подруливает к обочине.

Достопримечательности
Стихи о Святом Без-Кишок

– Вот работа, которую я забросил, чтобы попасть сюда, – говорит Святой. – И жизнь, с которой я порвал.

Он водил экскурсионный автобус.

Святой Без-Кишок на сцене, руки скрещены на груди – такой тощей, что его руки соприкасаются пальцами за спиной.

Вот стоит Святой Без-Кишок, только кости да кожа в один тонкий слой.

Ключицы выпирают над грудью, как ручки-петли для захвата.

Ребра торчат сквозь белую футболку, джинсы держатся на ремне, а не на полном заду.

На сцене вместо луча прожектора – фрагменты из фильма: разноцветные пятна домов и тротуаров, дорожных знаков и стоящих машин проносятся по его лицу. Маска из плотного уличного движения.

Микроавтобусы и грузовики.

Он говорит:

– Эта работа, водить экскурсионный автобус…

Сплошные японцы, немцы, корейцы, все, для кого английский – второй язык, с разговорниками, зажатыми в руках, они кивали и улыбались всему, что он говорил в микрофон, пока автобус сворачивал за углы и катился по улицам, мимо домов кинозвезд или особо кровавых убийств, домов, где рок-звезды умерли от передоза.

Каждый день – тот же маршрут, та же мантра из убийств, кинозвезд и несчастных случайностей.

Места, где подписывались мирные договоры. Где ночевали президенты.

Но однажды Святой Без-Кишок останавливается у домика типа ранчо, обнесенного штакетником: небольшое отклонение от маршрута, просто чтобы проверить, на месте ли старенький «бьюик» его родителей, ну, если они все еще здесь живут, и там по дворику ходит мужчина с газонокосилкой.

И Святой говорит в микрофон своему грузу под включенным кондиционером:

– Обратите внимание, вот святой Мел.

Его отец с подозрением косится на стену автобусных окон из тонированного стекла.

– Покровитель Стыда и Злости, – говорит Без-Кишок.

Теперь, ежедневно, в программе экскурсии: «Церковь святых Мела и Бетти».

Святая Бетти – заступница всех Прилюдно Униженных.

Остановившись напротив многоквартирной высотки сестры, Святой Без-Кишок тычет пальцем куда-то в район самых верхних этажей. Там наверху – храм святой Уэнди.

– Покровительницы Терапевтических Абортов.

Остановившись напротив собственного дома, он говорит в микрофон:

– А это церковь Святого Без-Кишок. – С этими хрупкими плечиками, с губами, похожими на полоски резинового жгута, в мешковатой рубашке, в зеркале заднего вида сам Святой кажется еще меньше, чем есть.

– Покровителя Мастурбации.

И весь автобус кивает и тянет шеи, каждый хочет увидеть божественное.

Кишки
Рассказ Святого Без-Кишок

Вдохните глубже.

Наберите побольше воздуха.

Эта история должна занять столько времени, на сколько вы сможете задержать дыхание, а потом еще чуточку дольше. Так что слушайте быстрее.

Один мой приятель, когда ему было тринадцать, услышал про «пеггинг». Это когда парня трахают в задницу искусственным членом. Говорят, что при достаточно жесткой стимуляции предстательной железы, можно словить совершенно взрывной оргазм в режиме «свободные руки». В тринадцать лет этот мой друг – просто маленький сексуальный маньяк. Только и думает, как бы получше спустить. Он идет в магазин – прикупить морковку и вазелин. Планирует провести небольшой интимный эксперимент. И тут он представляет, как это будет смотреться на движущейся ленте у кассы в супермаркете: одинокая морковка и баночка с вазелином. Покупатели в очереди – все смотрят. И всем сразу ясно, какие у него грандиозные планы на вечер.

И вот мой приятель покупает молоко, яйца, сахар и морковь, все ингредиенты для морковного пирога. И вазелин.

Как будто он собирается запихать себе в задницу целый морковный пирог.

Дома он обстругивает морковку в тупой инструмент. Густо намазывает вазелином и вгоняет себе в зад. А потом – ничего. Никакого оргазма. Вообще ничего, только больно.

А потом мать зовет его ужинать, этого парня. Кричит: спускайся сейчас же.

Он кое-как вынимает морковку из задницы и прячет вонючую, скользкую дуру в ворохе грязной одежды у себя под кроватью.

После ужина он возвращается к себе в комнату, ищет морковку, но ее нет. Нет и грязной одежды: пока он ел, мать забрала все в стирку. И она не могла не заметить морковку, аккуратно обструганную ножом, все еще блестящую от вазелина и вонючую.

Этот мой друг, он несколько месяцев ждет грозы. Ждет, что предки поинтересуются, спросят. Но они так и не спрашивают. Вообще. Даже теперь, когда он уже взрослый, эта невидимая морковка нависает над каждым рождественским ужином, над каждым семейным праздником. Каждую Пасху, когда он со своими детьми, внуками его родителей, ищет пасхальные яйца, призрак той злополучной морковки реет над ними над всеми.

Та самая мерзость, у которой даже нет названия.

У французов есть поговорка: «Умный на лестнице». По-французски: Esprit d’Escalier. Это значит, что человек крепок задним умом: то есть ответ он находит, но слишком поздно. Скажем, приходишь на вечеринку, и кто-то тебя оскорбляет. Надо что-то ответить. Но под нажимом, когда все смотрят, ты выдаешь что-то совсем идиотское. Зато когда ты уходишь…

Идешь вниз по лестнице, и вдруг – словно по волшебству. Находишь те самые правильные слова, которые надо было сказать. Гениальный ответ, чтобы опустить того дятла.

Вот что такое «умный на лестнице».

Беда в том, что даже у французов нет определения тем идиотским вещам, которые ты произносишь, когда надо сказать что-то умное. Тем идиотским поступкам, которые ты совершаешь в отчаянии. Тем глупым мыслям, что лезут в голову.

Существуют поступки настолько гадкие, что их нельзя даже назвать. О них вообще не говорят.

Теперь, по прошествии времени, школьные психологи говорят, что во время последнего всплеска подростковых самоубийств, большая часть смертей приходилась на тех детишек, кто пытался слегка придушить себя, пока дрочил. Родители находили их, мертвых, с полотенцем, обернутым вокруг шеи, с полотенцем, привязанным одним концом к палке для вешалок в шкафу, в спальне. Повсюду – остывшая сперма. Понятное дело, родители прибирались. Надевали на ребенка штаны. Делали все, чтобы это смотрелось… получше. Хотя бы как что-то преднамеренное. Обычное подростковое самоубийство.

Еще один мой приятель, из школы. Его старший брат, который служил во флоте, рассказывал, что на Ближнем Востоке парни дрочат по-другому, не как у нас. Как-то они заходили в порт в какой-то «верблюжьей» стране, где на базаре продаются такие забавные штуки типа ножей для бумаг. Тонкие палочки из серебра или меди, длиной где-то с кисть руки, с пимпочкой на конце: это либо большой металлический шар, либо что-то похожее на резную рукоять меча. Этот брат, который во флоте, говорит, что арабы возбуждают себя до эрекции, а потом вводят в член эту самую металлическую штуковину. Они дрочат с этим штырьком внутри, и ощущения, когда кончаешь, совсем другие. Лучше и ярче. Острее.

Этот брат моего школьного друга путешествует по всему миру. Он-то и шлет нам все эти французские выраженьица. Русские поговорки. Полезные дрочильные советы.

И вот после этого младший брат… однажды он не приходит в школу. А вечером звонит мне и просит, чтобы я брал для него домашние задания. Ближайшие пару недель. Потому что его положили в больницу.

В палату со стариками, у которых в брюхе уже ничего не работает без медицинской помощи. Он говорит, что у них там на всех один телевизор. Все на виду. Уединиться можно лишь за занавеской. Папа с мамой к нему не приходят. Он говорит, по телефону, что теперь его предки, наверное, прибьют его старшего братца, который во флоте.

По телефону, этот парень рассказывает, как – вчера вечером – он чуток обкурился. Валялся в кровати, дома, у себя в комнате. Жег свечку, просматривал старые порножурналы – готовился обстоятельно подрочить. Уже после того, как получил то письмо от брата. С полезным советом, как дрочат арабы. Парень смотрит, чего бы такого взять, чтобы тоже попробовать. Шариковая ручка – слишком толстая. Карандаш – тоже толстый и недостаточно гладкий. Но сбоку, на свечке, натек тонкий и ровный гребешок воска. Вполне подходящий. Мой друг подцепляет его ногтем и сковыривает со свечки. Катает в ладонях, чтобы тот стал еще более гладким. Длинным, гладким и тонким.

Обкуренный и возбудившийся, он сует этот восковой стерженек себе в член, все глубже и глубже, в отверстие, через которое писают. Не до конца, так что сверху еще остается немалый кусок. И он начинает дрочить, с этой штукой, торчащей из члена.

Даже теперь он говорит, что арабы – ребята чертовски толковые. Они заново изобрели дрочилово. Мой друг лежит на спине, на кровати, и ему так хорошо, что он уже не следит за воском. До того как спустить, остается один рывок, и вдруг – воск уже не торчит наружу.

Тонкий восковой стерженек, он соскользнул внутрь. Прямо туда, до конца. Глубоко-глубоко, так что парень даже не чувствует, где он там у него, в мочеиспускательном канале.

Мать кричит снизу, что пора ужинать. Говорит: сейчас же иди за стол. Эти ребята, который со свечкой и который с морковкой, они разные люди, но жизнь у всех более или менее одинаковая.

И вот после ужина у парня начинаются боли. Это воск, и он рассуждает так: воск расплавится там, внутри, и выйдет вместе с мочой. А потом начинает болеть спина. Почки. Он уже не может разогнуться.

Он звонит из больничной палаты, на заднем плане слышен звон колокольчиков, крики людей. Какая-то телеигра.

Рентген выявил правду: что-то длинное и тонкое, согнутое пополам у него в мочевом пузыре. Эта длинная тонкая V у него внутри, она собирает все минеральные вещества, содержащиеся в моче. Становится больше, грубее. Покрытая кристаллами кальция, эта штука мотается в мочевом пузыре, царапает его мягкие стенки и не дает выходить моче. Его почки засорены. То немногое, что вытекает у него из конца, красно от крови.

Этот парень, и его предки, все семейство, они смотрят на снимок, и врач, и медсестры, все смотрят на эту здоровую белую V из воска, так что парню приходится сказать правду. Про то, как дрочат арабы. Как написал ему брат, который служит во флоте.

По телефону, прямо сейчас, он плачет.

За операцию заплатили из денег, отложенных ему на колледж. Одна дурацкая ошибка, и адвокатом ему уже никогда не бывать.

Пихать в себя что ни попадя. Соваться куда ни попадя. Свечка в члене или голова в петле, мы знали, что это закончится очень плачевно.

Меня лично к такому концу привело то, что я называл ловлей жемчуга. Это когда ты дрочишь под водой, в бассейне в родительском доме, сидя на дне на глубине. Сделав глубокий вдох, я опускался на самое дно, снимал плавки. И сидел там, под водой, по две, три, четыре минуты.

Вот так, чтобы дрочить, я развил легкие. Когда никого не было дома, я занимался этим делом с обеда до вечера. Когда я наконец спускал, моя сперма – она расплывалась под водой большими, толстыми, молочными плюхами.

Потом я снова нырял, чтобы все это собрать. Отловить все комочки и втереть их в полотенце. Отсюда и «ловля жемчуга». Пусть даже там была хлорка, я все равно переживал за сестру. И, Господи всемогущий, за маму.

Вот чего я боялся больше всего на свете: моя девственница-сестра думает, что она просто толстеет, а потом рожает ребеночка, дебила с двумя головами. И обе его головы – прямо вылитый я. Я – и папа, и дядя.

Но в итоге тебя пришибает совсем не то, чего ты боялся.

Что мне нравилось больше всего в ловле жемчуга, так это впускное отверстие фильтра бассейна и циркуляционный насос. Самый кайф: сесть на него голой жопой.

Как скажут французы: кому же не понравится, чтобы ему обсосали задницу?

И все же: вот ты просто мальчишка, затеявший подрочить… и вдруг, раз и все – адвокатом тебе уже не бывать.

Вот я сижу на дне бассейна, и небо волнуется – бледно-голубое сквозь восемь футов воды у меня над головой. Вокруг тихо-тихо, только в ушах шумит кровь. Мои желтые полосатые плавки обернуты вокруг шеи – для сохранности, на тот случай, если кто-нибудь из друзей, или соседей, ну или вообще кто-нибудь забежит узнать, почему я пропустил футбольную тренировку. Спускное отверстие фильтра присосалось сзади, и я трусь об него своей тощей, белой задницей для полноты ощущений.

Вот я сижу, набрав воздуха в легкие, со своим членом в руке. Предки еще на работе, сестра – в балетном кружке. Дома никого нет и не будет еще сколько-то часов.

Рука хорошо поработала: я уже готов кончить, но я останавливаюсь. Всплываю, чтобы набрать еще воздуха. Ныряю, усаживаюсь на дно.

Снова и снова.

Наверное, поэтому девушки любят, когда их там вылизывают и обсасывают. Это всасывающее ощущение – как будто садишься посрать, и процесс продолжается бесконечно. Член стоит, отверстие фильтра всосалось в задницу, мне даже не нужно дышать. В ушах колотится пульс, я сижу под водой, пока у меня перед глазами не начинают плясать яркие искорки света. Ноги вытянуты вперед, кожа на сгибе коленей трется о бетонное дно, обдирается до ссадин. Пальцы на ногах уже начинают синеть, пальцы на ногах и руках – все сморщенные оттого, что так долго пробыли в воде.

А потом я разрешаю, чтобы это свершилось. Большие белые плюхи извергаются наружу. Жемчужины.

Теперь мне нужен воздух. Я пытаюсь оттолкнуться ногами от дна, но у меня ничего не выходит. Я не могу поджать ноги. Задница присосалась намертво.

Врачи «скорой помощи» знают, что каждый год примерно 150 человек застревают вот так, в бассейне, когда их засасывает циркуляционный насос. Длинные волосы или задница попадают в струю – и ты тонешь. Ежегодно так погибает более ста человек. Большинство – во Флориде.

Просто об этом не говорят. Даже французы говорят далеко не обо ВСЕМ.

Я приподнимаю одно колено, поджимаю под себя ногу, приподнимаюсь в полустоячее положение и чувствую, как что-то дергает меня за задницу. Поджимаю под себя другую ногу, отталкиваюсь от дна. Бью ногами по воде, уже не касаясь дна, но и не выныриваю на поверхность.

Бью по воде ногами и руками, я уже на полпути к поверхности, но выше – никак. Шум крови в ушах становится громче, пульс – чаще.

В глазах рассыпаются яркие искры, я оборачиваюсь и вижу… что еще за ерунда. Толстенная веревка, что-то вроде змеи, синевато-белая и оплетенная венами вытянулась из сливного отверстия и держит меня за задницу. Некоторые из вен подтекают кровью, красной кровью, которая под водой кажется черной, она сочится из мелких разрывов на бледной коже этой змеюки. Кровь расплывается тонкими струйками, растворяясь в воде, а внутри у змеи, под этой тоненькой, синевато-белой кожей, видны комочки какой-то полупереваренной еды.

Вот единственное разумное объяснение. Какое-то жуткое морское чудовище, морской змей, тварь, которая никогда не видела света солнца, пряталась в темных глубинах сливного отверстия и поджидала меня, чтобы съесть.

Короче… пинаю ее ногой, по ее скользкой, резиновой, узловатой коже и венам, и она вроде как еще больше высовывается из слива. Теперь она уже длиной с мою ногу, но держит по-прежнему крепко, прямо за дырку в заднице. Еще пинок – и я на дюйм ближе к тому, чтобы сделать вдох. Я все еще чувствую, как змея тянет меня за задницу, но я на дюйм ближе к спасению.

Комки у змеюки внутри – видно, что это арахис и кукуруза. Виден какой-то вытянутый шарик, ярко-оранжевый. Похоже на те витамины, которые отец заставляет меня принимать лошадиными дозами, чтобы я набирал вес. Чтобы заниматься в футбольной секции. С дополнительным содержанием железа и жирных кислот Омега-3.

Я вижу эту таблетку, и это спасает мне жизнь.

Это не змея. Это моя толстая кишка, моя собственная кишка, которую вытянуло из меня. Врачи называют это выпадением, пролапсом. Это мои кишки, которые засосало в сливное отверстие.

Врачи «скорой помощи» знают, что циркуляционный насос в бассейне прокачивает за минуту 80 галлонов воды. В пересчете на силу давления – это примерно 400 фунтов. Проблема в том, что наши внутренности все связаны. Задница – это просто дальняя оконечность рта. Если я ничего не сделаю, насос так и будет работать – вытягивая из меня кишки, – пока не доберется до языка. Представьте себе: вы садитесь посрать, и из вас вываливается какашка весом 400 фунтов, – и вы поймете, что это такое, когда тебя выворачивает наизнанку.

Могу сказать, что кишкам не особенно больно. Не так, как бывает коже. Переваренная пища, врачи называют это фекальными массами. А выше – химус, жидкая кашица, утыканная кукурузными зернами, арахисом и зеленым горошком.

И весь этот супчик из крови и кукурузы, говна и спермы расплывается вокруг меня. Но даже при том, что из меня вываливаются кишки, прямо из задницы, и мне так хочется сохранить то немногое, что осталось, при всем при этом моя первоочередная задача – как бы напялить плавки.

Не дай бог, папа с мамой увидят мой член.

Одной рукой я сжимаю кишку у задницы, другой хватаю свои желтые полосатые плавки и стягиваю их с шеи. Только их все равно не надеть.

Если хотите узнать, каковы ваши кишки на ощупь, купите пачку естественных презервативов из кожи, которые делают из слепой кишки ягнят. Достаньте один, разверните. Набейте его арахисовым маслом. Намажьте вазелином и подержите под водой. Потом попробуйте его разорвать. Растянуть так, чтобы он порвался. Он слишком плотный, резиновый. И такой скользкий, что его просто нельзя ухватить.

Естественные презервативы из кожи – это те же кишки.

Теперь вам понятно, как я попал.

На секунду отпустишь, и тебя выпотрошит.

Рванешься к поверхности, чтобы вдохнуть, и тебя выпотрошит.

Не рванешься к поверхности, и ты утонешь.

Вот такой выбор: умереть прямо сейчас или минутой позже.

Вот что увидят родители, когда вернутся с работы: большой голый зародыш, свернувшийся в клубочек. Качающийся в мутной воде, в их бассейне на заднем дворе. Прикрепленный ко дну толстой веревкой из вен и скрученных кишок. Прямая противоположность ребенку, который случайно повесился, пока дрочил. Тот самый малыш, которого они привезли из роддома тринадцать лет назад. Тот самый ребенок, который, как они очень надеялись, станет звездой школьной футбольной команды и получит степень магистра делового администрирования. И будет заботиться о них в старости. Вот они, все их мечты и надежды. В мутной воде, голые и мертвые. В окружении молочных жемчужин растраченной спермы.