Loe raamatut: «Коллекционерша»
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Анна Ахматова
1. Гардероб
– А почему физмат вешает вещи на физхиме? – кокетливо улыбаясь, смотря светящимися голубыми глазами с играющими огоньками любопытства, бросила в мою сторону Катя.
Правда, тогда ещё не Катя, а правильнее сказать – незнакомая мне соблазнительная девчонка с яркими искорками во взгляде. Стройная, довольно привлекательная и, надо признаться, чертовски сексуальная
Я лишь молча ответил широкой улыбкой и удалился из раздевалки.
Это был десятый год школьного обучения и первый в этом лицее. Первый в лицее и первый на техническом профиле. Учиться было сложно. Но мне, как спортсмену с длинной историей обидных поражений, было не привыкать к таким трудностям. Тем более что в основном в лицее приходилось сталкиваться с психологическими проблемами, с которыми я уже как-то научился сосуществовать с одиннадцати лет, как только перевёлся в новую спортивную школу и впервые уехал из родительского дома.
Первую половину года я учился на физхиме. Но потом, как только я начал втягиваться в процесс и стал чувствовать, что мне всё нипочём, решил перевестись на более сложный профиль – физмат. На котором, по одним слухам, математику преподавала самая строгая женщина во всём лицее, по другим – во всём городе, по третьим – и во всей области похожего преподавателя не найти.
После полугода обучения и перевода в новый десятый физмат-класс мне было тяжело уже во второй раз за год менять привычный коллектив. Помимо того, что я чувствовал какую-то отчуждённость от будничных радостей окружающих меня людей, ещё и, будучи новеньким в этом уже сплотившемся классе, ощущал себя не на своём месте. Я не искал какого-то общества с одной стороны, но с другой – боялся показаться слишком странным, боялся быть не принятым, боялся оказаться совсем в стороне. А большее, чего я боялся, так это насмешек со стороны других. Поэтому моё положение в лицее было, мягко говоря, непрочным. Я не чувствовал твёрдой почвы под ногами. Да и твёрдости в своих ногах я тоже не чувствовал.
В лицейской раздевалке у класса каждого профиля была своя стенка с крючками и номерами для верхней одежды. Я по старой привычке вешал своё пальто на стенке своего прошлого класса – физхима. И в один день это и свело меня с девчонкой, которая оказалась неравнодушной к моим полупреступным действиям.
До этого момента, надо признаться, ничего особенного не происходило. Житейский набор событий. Поэтому я был готов к каким-то резким и неожиданным поворотам и переменам. Меня нужно было лишь немного подтолкнуть или даже слегка коснуться, чтобы отправить в новый ход приключений ума и любопытства, которые по своей силе были бы способны завести в довольно глубокие лабиринты сердечности, тревог и переживаний.
И на следующий день, собираясь домой, я в спешке зашёл взять в раздевалке лицея своё чёрное длинное пальто. И тут я вновь встретил её.
– Почему биохим вешает вещи на физхиме? – спросил я её с лёгким укором и самодовольством оттого, что мне выпал случай парировать предыдущий её выпад. К тому моменту я уже догадался, в каком она училась классе.
Хотя очевидно, что повод с ней заговорить был, очевидно, подброшен ей. Ведь Кате ничего не мешало оставить своё розовое пальто на вешалке своего класса, а не физхима. Какая хитрая. В этот раз молчаливо улыбаться, прикидываясь, будто всё это вышло случайно, смотреть приходилось ей. Как ни странно, без ответа остался и мой вопрос. Я снова почувствовал, что оказался в чужой власти, как и в первый раз. С оружием в руках оказывался я, но, к моему разочарованию, я же и был с клеймом проигрывающего. Уже тогда. Заранее. По всем фронтам. Будто уже было предопределено, что если мне и выпадет возможность взять хотя бы небольшую скромную, из тех, что малоизвестны и бесславны, битву, то лишь с позволения моей оппонентки. Лишь по доброте и одновременно коварству моей новой подруги.
Меня накрыла волна вопросов. Что это были за такие странные, милые, будто случайные встречи? Надо же было два раза подряд пересечься в одном и том же месте в одно и то же время. Неужели эта девчонка пытается оказать мне знаки внимания? Это проявление интереса или обычное кокетство? Или же это просто случайность? Это значило бы, что знаки внимания оказывает нам сама судьба. Двух встреч было мало, чтобы счесть это за доказательство её интереса ко мне или за повод что-то делать с моей стороны. Это всего лишь случайные встречи.
И вот как раз для таких сомневающихся умов и выпадает намёк номер три, но только уже со стороны нетерпеливой судьбы. Ну, может, не судьбы, а этой девчонки. Но это было слишком самонадеянно. Не стоило себя так переоценивать. А значит знаки мне подаёт всё-таки судьба.
Спустя пару дней, снова спеша с занятий домой, я ускоренным шагом зашёл в гардероб за вещами и снова встретил там её. И в этот раз уже без укорительных, но игривых, приветливых замечаний. Я сказал ей лишь доброе:
– Привет! – и это прозвучало как «Ну привет, давно не виделись».
Она как раз надевала своё пальто рядом со стенкой чужого профиля. Снова.
– Привет! – бодро и радостно ответила эта девчонка.
Моё пальто висело прямо рядом с местом, где одевалась она. А проход был очень узкий. Мне пришлось протиснуться между стенкой с верхней одеждой и красоткой рядом с ней. Надевая пальто, я продолжил:
– Как дела?
И в этот момент ей, чтобы ответить, пришлось развернуться полностью ко мне лицом. Я, находясь очень близко к ней, почти что вплотную, мог разглядеть её всю и уловить все её нежные запахи. Но я лишь увидел этот радостный блеск голубых, будто съедающих и тянущих в бездонные глубины глаз и широкую, но аккуратную миловидную улыбку. Будто она была рада, что я решил с ней заговорить вот так просто, интересуясь о её делах, а не упрекая, хоть и с игривой добротой, в неправильном выборе стенки для пальто.
И вот именно этот момент и стал поворотным. Этот взгляд решил для меня всё. Банально – не значит неромантично и некрасиво. Поэтому скажу, что началось всё именно со взгляда. С её взгляда в мои глаза. С моего взгляда в её глаза.
Как мало надо, когда много имеешь, чтобы такой короткой фразой в три секунды сбить с равновесия привычный ход времени целого человека. Как много стоит пара словечек, брошенная в нужный момент, слегка приправленная правильным оттенком голоса и взгляда, а также положением рук, груди, спины и бёдер. Когда изучаешь геометрию несколько лет, чтобы так просто в одну минуту потом недооценить её силу и возможности в реальной жизни, в реальной фигуре десятиклассницы, то начинаешь сомневаться в себе. Если бы науку объясняли в фигурах женского тела, мне, как и другим, было бы проще не попадаться на мощный апперкот стереометрии женской груди, динамики бёдер, физики женского взгляда и оптики цвета девичьих глаз. Если бы мне рассказали, как работает механизм блицкрига – молниеносного захвата противника нужным нежным плавным поворотом кисти и плеча, – я бы не смотрел, возможно, так широко, рискуя получить невосполнимый урон. Если бы конституция стала шире на предмет незаконного вмешательства женщин в кровь мозга мужчин, я бы подал на эту девушку в суд за незаконное проникновение в предметы моих желаний, за кражу моего времени в попытках получить ответы и, конечно, за причинённый моральный ущерб. Но это если забежать немного вперёд. А пока она лишь ответила:
– Хорошо! А у тебя как?
– Хорошо, – ответил я и двинулся к выходу из раздевалки.
В этот момент мне всё уже было понятно. Вот такого короткого разговора хватило, чтобы ответить себе на все возникшие до этого вопросы. Я знал уже, что надо делать. И самоуверенно догадывался, что за этим последует. После такого её, будто влюблённого уже (лишь в моём больном воображении), взгляда мне казалось, что здесь не придётся прикладывать больших усилий. Но последствия этого мимолётного взгляда растянутся куда дальше, чем на пару месяцев вперёд. И куда шире, чем раньше, когда все интриги ограничивались короткими сроками, парой-тройкой слухов и неделей переживаний.
2. Катя
Моя тактика была проста. Как и раньше, мне было проще начинать играть в сети, и если проигрывать, то хотя бы заочно. На такой дистанции проще казаться смелым и уверенным. Интернет служил этакой платформой разведки, где я, как солдат, выбирался в свои боевые вылазки в полной экипировке закрытого профиля, без фотографий на стене, с ограниченным доступом к своей странице, соблюдая все меры безопасности и предосторожности. Собирал данные о своей будущей жертве для моих успешных наступлений. С помощью фотографий, сообществ, песен, друзей я составлял карту маршрутов моих сообщений. Словно по координатам, определял цели моих комплиментов или острот.
Заигрываться я не планировал, потому что не хотел больше проигрывать. Хотя в сердечных делах, как известно, можно и вовсе не играть, но всё равно раз за разом проигрывать.
Спустя несколько разведывательных вылазок я её нашёл. Десятиклассница биолого-химического профиля – Екатерина Рябцова. Я просмотрел десяток фотографий на странице, где она то в кепке «Найк» строит глазки фронтальной камере смартфона, то игриво улыбается, сидя на каком-то нагромождении веток в бирюзово-зелёном кардигане и синих джинсах, поправляя правой кистью налегающие на глаза светло-русые волосы, то в чёрном купальнике позирует на фоне Красного моря (что оно Красное, я узнал позднее), то в паре с подругой пафосно растворяется в завесе кальянного дыма. Пролистал десяток сообществ в интернете, где Катя была подписчиком, из серии «бьютифул гёрл», «лакшери гёрл», «секси гёрл», «бьюти», «бьюти бьюти»… Искажение названий групп не искажало их сути. Да, было и что-то на предмет анатомии, биологии, попсового кино, но в таком меньшинстве, что терялось из вида. По темам этих сообществ и духу фотографий, исключительному телосложению и впечатлению первой встречи я сразу решил, что девчонка из серии бьюти-инстаграмщиц со всеми вытекающими из этого характеристиками: поверхностный подход ко всем требующим обдуманных решений вопросам, легкомысленность, неразборчивость в выборе своего окружения, зацикленность на всём внешнем, красивом, беззаботном. В том числе на деньгах. Вернее, на том, что на них можно купить: на номерах в роскошных отелях, шумных ресторанах с экзотичной едой, на спорткарах, переоценённых шмотках с надписью бренда на самом видном месте, на телефонах стоимости разового отпуска в Таиланде на одного человека, на путешествиях по истоптанным всеми популярными и непопулярными блогерами и влогерами местам. Обыкновенная конформистка, строительница уютного беззаботного мира, где девушки занимаются шопингом, стараются походить на моделей и стройных красоток из инстаграма, строят карьеры поп-певиц или блогерш, мечтают о стерильных бездушных косметических ремонтах в своих будущих квартирах, купленных на деньги родителей, а парни становятся криптотрейдерами или поп-рэперами. Бьюти-гёрл с ничем не примечательным, уже знакомым и понятным, ограниченным набором желаний и хорошо, если каких-то идей. В окружение таких обычно входят лёгкие, весёлые люди. Такие же красивые, такие же финансово не обременённые, такие же мечтатели. Посетители лофтов и гастропространств. Промоутеры стерильности. Любители ботокса, накладных ресниц, намазанных бровей и упругих ягодиц. И, возможно, такие же пустоголовые. Вот таким было моё первое, сдавленное тисками предубеждений и стереотипов мнение о моей новой знакомой из десятого биохима.
Я же выглядел в то время как Хэнк Муди из «Блудливой Калифорнии». Незаправленная белая рубашка, потрёпанные синие брюки, заношенные чёрные туфли из замши. Непунктуальный, безответственный, не примерный, растрёпанный, самовлюблённый, зацикленный, чем-то порой даже удручённый. Я был мрачной лайт-версией Хэнка Муди. Когда забивал на дополнительные задания преподавателей, когда им грубил, когда избегал все блёклые и скучные лицейские мероприятия: праздничные концерты, выступления талантливых лицеистов, походы в театры или кино. Моим девизом был протест. Я не здоровался, не разговаривал, не «развивался» в том смысле, что не учился так, как это принято, не слушал поп-музыку. Только читал. Притом читал только художественную литературу и сообщения от сверстниц. Зачитавшись Лермонтовым, я воображал себя Печориным, героем своего времени, поэтому и оставался в меньшинстве. Как Поль в «Мужском-женском», на всё смотрел свысока. Мне претила уютная конформистская жизнь окружавших меня людей. Тогда я мечтал о свободе.
На уроке английского учитель как-то спрашивал, как мы, ученики, самовыражаемся. Кто-то говорил про одежду, кто-то красил волосы, кто-то выделялся своим поведением, манерой ходьбы или стилем разговора. Другие играли на гитаре, рисовали, пели, танцевали.
– А в чём твоё самовыражение? – спрашивала меня Татьяна Максимовна.
– В его отсутствии, – немногословно отвечал ей я.
Самовыражением для меня было отсутствие какой-то определённой особенности, детали во внешности, подчёркивающей мою идентичность. Самовыражением была простота, обыкновенность. Не было конкретики, была всеохватывающая абстрактность. Я хотел быть всем, частью всех культур, не примыкая ни к какой-либо одной.
Все вокруг были так захвачены учебным процессом и прилагающимися к нему мероприятиями в лицее, что иногда было не с кем поговорить на нейтральные, интересующие меня темы или волнующие вопросы о самой простой, неромантичной и неакадемичной жизни. В классе все словно были заражены олимпиадами, подготовкой к выпускным экзаменам через год, обсуждениями столичных университетов, каких-то теорем по геометрии, домашних задач по физике. А я всё это слушал, как слушают шум города или радио, – фоном, находясь при этом не в классе, не в лицее, да что уж там, и порой вообще будто не в этом мире. Я витал где-то в своих книгах. Вместе с Деей и Гуинпленом колесил по Англии и забавлял народ, на пару с Эдмоном коротал дни в тюрьме, обдумывая при этом план мести, вместе с Мартином бежал за Руфью.
Но своё такое глубокое погружение в мир художественных произведений я начал незадолго до поступления в лицей. Более резко, в запой это происходило зимой в мои пятнадцать лет, когда я решил готовиться к экзаменам в девятом классе. Это увлечение книгами и привело меня в лицей. Но все точки над «i» расставила неудачная тренировка. Тогда я сильно разругался с тренером. Прям помню его гневные крики мне вслед:
– Езжай домой и там читай свои книжки!
Я отреагировал конструктивно. На следующий же день забрал документы из школы и поехал поступать в лицей.
Я вообще не понимал, зачем и чего я хотел добиться таким своим шагом. Наверное, освободиться от оков дисциплины, режима дня, постоянных физических и моральных усилий, ни к чему не приводящих тренировок и исправить свои отношения с учёбой, ведь уже скоро надо будет сдавать выпускные экзамены.
Но, с другой стороны, я просто так и любил крутые повороты в жизни. Любил что-то сделать, не сильно вникая в последствия, но интуитивно предчувствуя пользу и необходимость своего поступка, предвкушая переполох чувств внутри. Мне нравились эти эмоциональные качели, кидающие от ненависти до любви. Нравились эти американские горки, уносящие в бездну сквозь сотни тысяч неудач и поднимающие ввысь через пучину совпадений, поразительных стечений и растворяющихся тревог. Я по-настоящему любил рисковать.
