Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения

Глава 15

Очень не скоро Мэри смогла отойти от лестницы. Силы вдруг изменили ей, и она сделалась такой же беспомощной, как распростертое на полу тело. Ее глаза задерживались на ничего не значащих мелочах: на осколках разбитого циферблата, тоже забрызганных кровью, и на цветном пятне на стене, где стояли часы.

Паук сидел на дядиной ладони; и Мэри казалось странным, что рука оставалась неподвижной и не пыталась от него избавиться. Дядя стряхнул бы его. Затем паук сполз с ладони и побежал вверх по руке и дальше, за плечо. Добежав до раны, он помедлил, затем сделал круг и снова вернулся, из любопытства. Он совершенно не боялся смерти, и это показалось девушке оскорбительным и пугающим. Паук знал, что трактирщик не может причинить ему вреда. Мэри тоже это знала, но она, в отличие от паука, не утратила страха.

Тишина пугала ее больше всего. Теперь, когда часы перестали тикать, ее нервы напряглись: неспешное, скрипучее дыхание часов сделалось привычным символом нормальной жизни.

Пламя свечи играло на стенах, но не доставало до верха лестницы, где темнота зияла, словно бездна.

Девушка знала, что ни за что не сможет подняться по этой лестнице и ступить на пустую площадку. Что бы ни было там, дальше и выше, оно должно оставаться непотревоженным. Смерть вселилась сегодня в этот дом, и ее тягостный дух все еще витал в воздухе. Теперь Мэри чувствовала, что именно этого трактир «Ямайка» всегда ждал и боялся. Сырые стены, скрипучие дощатые полы, шепот в воздухе и таинственные шаги – все это были предостережения, исходившие от самого дома, который чувствовал нависшую над ним беду.

Мэри вздрогнула. Она поняла, что эта особая тишина берет начало в каких-то давних, всеми забытых событиях.

Больше всего девушка страшилась паники: вопля, который сам рвется с губ, заплетающихся ног и рук, которые на бегу колотят по воздуху. Она боялась, что страх может внезапно нахлынуть, лишив ее разума, и теперь, когда первое потрясение от сделанного открытия стало проходить, Мэри поняла, что паника вот-вот захлестнет ее и задушит. Пальцы могут онеметь, и свеча выпадет из рук. Тогда она останется совсем одна, окутанная мраком. Отчаянное желание бежать охватило Мэри, но она подавила его. Она попятилась из прихожей в коридор, с трепещущей на сквозняке свечой, но, стоило ей оказаться в кухне и увидеть, что дверь в садик все еще открыта, самообладание ее покинуло. Бедняжка очертя голову бросилась наружу, на чистый, холодный воздух; в горле ее застряли рыдания; раскинутые руки наткнулись на каменную стену, когда она огибала угол дома. Мэри бежала через двор так, будто за ней гнались, и выскочила на открытую дорогу, навстречу знакомой дюжей фигуре конюха. Ричардс протянул руки, чтобы защитить девушку, и она вцепилась в его пояс, ища спасения; у нее стучали зубы: это сказывалось пережитое потрясение.

– Дядя убит, – произнесла Мэри, – он лежит мертвый там, на полу. Я его видела.

Как она ни старалась, ей не удавалось унять стука зубов и дрожи во всем теле. Ричардс отвел ее на обочину, к двуколке, закутал в плащ; девушка как можно плотнее завернулась в него, радуясь спасительному теплу.

– Дядя мертв, – повторила она, – его закололи в спину. Я видела место, где у него разорвана куртка, и там была кровь. Он лежит ничком. С ним упали часы. Кровь уже запеклась, – похоже, он пролежал там некоторое время. В трактире темно и тихо. Там больше никого нет.

– А ваша тетя? – прошептал конюх.

Мэри замотала головой:

– Не знаю. Я ничего не видела. Мне пришлось уйти.

По ее лицу кучер понял, что силы покинули девушку и она вот-вот упадет. Он подсадил Мэри в двуколку и сам сел рядом с ней.

– Ну будет, будет, – произнес он. – Посидите-ка здесь тихонько. Никто вас не тронет. Ну-ну, тихо. Все хорошо. – Его грубый голос успокоил девушку. Она съежилась в двуколке рядом с ним, до подбородка завернувшись в теплый плащ. – Это неподходящее зрелище для девушки, – продолжал Ричардс. – Надо было мне самому туда пойти. Лучше бы вам оставаться здесь, в двуколке. Скверно, что вы его видели там, убитого.

Разговор успокаивал Мэри, и грубоватое сочувствие кучера было кстати.

– Пони все еще в конюшне, – сказала она. – Я стояла за дверью и услышала, как он шевелится. Они даже не закончили приготовлений к отъезду. Кухонная дверь была не заперта, на полу лежали узлы и одеяла, тоже приготовленные для погрузки. Это, наверное, случилось несколько часов назад.

– Ума не приложу, куда подевался сквайр, – произнес Ричардс. – Он должен был приехать сюда раньше нас. Мне было бы спокойней, если бы он сейчас появился и вы рассказали бы все это ему. Ох и скверное же дело! Не надо было вам сегодня сюда приезжать.

Оба молча смотрели на дорогу в ожидании мистера Бассата.

– Кто же убил трактирщика? – озадаченно спросил Ричардс. – С ним мало кто мог тягаться, он умел за себя постоять. Хотя, с другой стороны, очень многие могли приложить к этому руку. Уж если кого здесь все и ненавидели, так это его.

– Там еще был разносчик, – медленно проговорила Мэри. – Я забыла про разносчика. Должно быть, он выбрался из запертой комнаты и убил дядю.

Девушка сосредоточилась на этой мысли, чтобы спастись от другой; и она рассказала, на этот раз с горячностью, историю о том, как разносчик пришел в трактир прошлой ночью. Ей сразу же показалось, что преступление раскрыто и другого объяснения быть не может.

– Ну, злодей далеко не убежит, сквайр его поймает, можете быть уверены, – заметил конюх. – На этих пустошах не спрячешься, если ты не местный, а я никогда прежде не слыхал о Гарри-разносчике. Хотя, судя по всему, люди Джосса Мерлина повылезали из всех щелей. Отребье со всего Корнуолла. – Он помолчал, а потом продолжил: – Если хотите, я пойду в трактир и сам посмотрю, не оставил ли он каких-нибудь следов. Может, что-то…

Мэри схватила Ричардса за руку.

– Я больше не останусь одна, – быстро проговорила она. – Можете думать, что я трусиха, но я не могу. Если бы вы побывали в трактире, вы бы поняли. Сегодня над этим местом нависла тишина, совершенно безразличная к лежащему там бездыханному телу.

– Я помню времена еще до того, как сюда приехал ваш дядя, когда дом стоял пустой, – начал слуга, – и мы травили там собаками крыс забавы ради. Трактир тогда никого не пугал: казался просто пустой скорлупой, в которой нет души. Но заметьте, хозяин содержал его в хорошем состоянии в ожидании съемщика. Сам я из Сент-Неота и приехал сюда, только когда стал служить у сквайра, но мне говорили, что раньше в трактире «Ямайка» всегда можно было рассчитывать на хорошее угощение и гостеприимство, в доме жили дружелюбные, веселые люди и всегда находилась постель для проезжающего путешественника. В былые времена там останавливались дилижансы, чего теперь никогда не случается, а раз в неделю съезжались охотники. Мистер Бассат был тогда почти ребенком. Может, все это еще вернется.

Мэри потрясла головой.

– Я видела здесь только зло, – ответила она. – Я видела только страдание, и жестокость, и боль. Когда в трактире «Ямайка» появился мой дядя, он, наверное, накрыл своей тенью все, что здесь было хорошего, и все это умерло.

Их голоса понизились до шепота, и они невольно оглянулись на высокие трубы, которые выступали на фоне неба, четко очерченные и серые в лунном свете. Оба они подумали об одном и том же, но ни у кого недостало смелости первым завести речь об этом: у конюха – из деликатности и такта, у Мэри – из одного лишь страха. Затем наконец она заговорила голосом охрипшим и низким:

– С моей тетей тоже что-то случилось, я это знаю. Я уверена, что она мертва. Вот почему я побоялась идти наверх. Тетя лежит там, в темноте, на верхней площадке. Кто бы ни убил моего дядю, он убил и ее тоже.

Конюх откашлялся.

– Ваша тетя могла выбраться на пустошь, – предположил он. – Она могла побежать по дороге за помощью…

– Нет, – прошептала Мэри, – она бы никогда этого не сделала. Останься тетя жива, она была бы сейчас внизу, в прихожей, сидела бы около мужа. Она мертва. Я знаю, она мертва. Если бы я ее не бросила, этого бы не случилось.

Конюх молчал. Он не мог помочь Мэри. В конце концов, эта девушка ему чужая, и что происходило под крышей трактира, пока она там жила, – не его забота. Ответственность и без того давила на него тяжким бременем, и ему хотелось, чтобы поскорее появился хозяин. Шум и драка – это понятно, в этом есть смысл; но если и вправду произошло убийство, как девчонка говорит, если трактирщик лежит там мертвый и его жена тоже – что ж, тогда нет никакого толку в том, чтобы оставаться здесь и прятаться в канаве, словно они сами преступники. Лучше убраться отсюда подобру-поздорову, поближе к человеческому жилью.

– Я приехал сюда по приказу моей хозяйки, – начал он неловко, – но она думала, что сквайр здесь. А раз его нет…

Мэри предупреждающе подняла руку.

– Тсс, – сказала она быстро. – Вы слышите?

Они напрягли слух. Слабый конский топот доносился с севера; совершенно ясно, он приближался со стороны долины, из-за дальнего холма.

– Это они, – возбужденно прошептал Ричардс. – Это сквайр, наконец-то. Теперь смотрите в оба: мы увидим, как они спускаются по дороге в долину.

Они ждали; прошла минута, и первый всадник появился, как черное пятно на белой дороге, за ним еще один и еще. Всадники вытянулись в цепочку и снова сомкнулись, скача галопом; коренастая лошадка, которая терпеливо ждала рядом с канавой, насторожила уши и вопросительно повернула голову. Топот приближался, и Ричардс с облегчением выбежал на дорогу встречать хозяина. Он кричал и размахивал руками.

Первый всадник свернул и натянул поводья, вскрикнув от удивления при виде конюха.

– Какого черта ты здесь делаешь? – крикнул он, ибо это был сквайр собственной персоной.

Он поднял руку, чтобы предупредить тех, кто следовал за ним.

– Трактирщик мертв, он убит! – кричал конюх. – Со мной в двуколке его племянница! Это миссис Бассат послала меня сюда, сэр! Пусть лучше девушка сама вам все расскажет!

Ричардс держал лошадь, пока его хозяин спешивался, и отвечал как мог на торопливые вопросы, которые задавал ему сквайр. Небольшой отряд столпился вокруг них, чтобы послушать новости. Некоторые всадники тоже соскочили с коней и теперь топали ногами и дули на руки, чтобы согреться.

– Если этот малый убит, как ты говоришь, то, ей-богу, так ему и надо, – сказал мистер Бассат, – но все-таки я предпочел бы сам надеть на него наручники. С мертвого и взятки гладки. Вы все идите во двор, а я посмотрю, может, удастся добиться толку от этой девушки.

Ричардса, избавленного от ответственности, тут же окружили со всех сторон. Все восхищались им как героем, который не только обнаружил убийство, но и единолично схватил виновника, пока кучер не признался нехотя, что его роль в этом приключении не так велика. Сквайр, не отличавшийся сообразительностью, сперва не понял, что Мэри делает в двуколке, и посчитал ее пленницей своего конюха.

Он с удивлением услышал, что она прошла много миль до Норт-Хилла в надежде найти его и, не застав дома, вынуждена была вернуться в трактир «Ямайка».

– Что-то я ничего не пойму, – заявил он сердито. – Я был уверен, что вы с дядей состоите в преступном заговоре. Тогда почему же вы лгали мне, когда я приезжал сюда в начале месяца? Вы мне тогда сказали, что ничего не знаете.

– Я лгала из-за тети, – устало пояснила Мэри. – Все, что я вам в прошлый раз наговорила, было только ради нее, да и знала я тогда куда меньше, чем сейчас. Я охотно все объясню в зале суда, если нужно, но, если я попытаюсь сейчас вам все рассказать, вы не поймете.

– Да у меня и времени нет слушать, – ответил сквайр. – Вы совершили храбрый поступок, пройдя весь этот путь до Норт-Хилла, чтобы предупредить меня, я это запомню, и это говорит в вашу пользу. Но можно было избежать беды и предотвратить ужасное преступление, совершенное в канун Рождества, если бы вы раньше были со мной откровенны. Впрочем, все это потом. Конюх говорит, что вы нашли своего дядю убитым, но больше ничего не знаете о преступлении. Будь вы мужчиной, вы сейчас пошли бы со мной в трактир, но я вас избавлю от этого. Я вижу, что вы и так натерпелись достаточно. – Бассат возвысил голос и крикнул слуге: – Заведите двуколку во двор и побудьте с этой молодой особой, пока мы осмотрим трактир! – Обернувшись к Мэри, он добавил: – Я попросил бы вас подождать во дворе, если у вас хватит смелости. Вы единственная среди нас, кто хоть что-то знает, к тому же вы последняя видели своего дядю живым.

Мэри кивнула. Теперь она стала всего-навсего пассивным орудием в руках закона и должна делать, что велят. По крайней мере, судья избавил ее от тягостной необходимости еще раз войти в трактир и взглянуть на тело дяди. Во дворе, таком пустынном, когда она приехала, теперь царила суета: лошади били копытами по булыжникам, звенели и брякали уздечки и удила, слышались шаги и мужские голоса, перекрываемые резкими распоряжениями сквайра.

По указанию Мэри он повел всех к черному ходу, и тут же холодный и молчаливый дом преобразился. Окно в буфетной распахнулось, окна гостиной тоже; несколько человек пошли наверх и осмотрели пустые комнаты для гостей. Только тяжелая входная дверь оставалась закрытой, и Мэри знала, что тело трактирщика лежит на самом пороге.

Кто-то прокричал что-то из дома, и ему ответил гул голосов, сквайр задал вопрос. Звуки, которые доносились сквозь открытое окно гостиной, теперь были ясно слышны во дворе. Ричардс взглянул на Мэри, и по тому, как побледнело ее лицо, понял, что она услышала новость.

Человек, который остался с лошадьми и не пошел с остальными внутрь трактира, крикнул конюху:

– Слышите, что они говорят? Там еще один труп, на верхней площадке.

Ричардс ничего не ответил. Мэри плотнее завернулась в плащ и надвинула на лицо капюшон. Они молча ждали. Вскоре сам сквайр вышел во двор и направился к двуколке.

– Мне очень жаль, – сказал он. – У меня плохая новость. Возможно, вы уже и сами догадывались.

– Да, – сказала Мэри.

– Не думаю, что она мучилась. Похоже, ваша тетя умерла сразу. Она лежала в спальне в конце коридора, прямо у входа. Заколота, как и ваш дядя. Может быть, она даже не поняла, что произошло. Поверьте, мне очень жаль. Если бы я только мог избавить вас от этого.

Мистер Бассат стоял рядом с ней, неловкий и расстроенный, и все повторял, что тетя совсем не мучилась, что она даже не успела испугаться, а потом, поняв, что Мэри лучше оставить в покое, поскольку помочь он ей все равно не может, судья зашагал через двор обратно к трактиру.

Мэри сидела неподвижно, закутавшись в плащ. Она молилась, по-своему молилась о том, чтобы тетя Пейшенс простила ее и нашла упокоение, где бы она сейчас ни пребывала, и чтобы она обрела свободу, после того как тяжкие оковы жизни спали с нее. Еще она молилась, чтобы тетя Пейшенс поняла, что Мэри пыталась ей помочь, а главное – чтобы ее мать не оставила ее одну. Сами эти мысли приносили Мэри некоторое утешение, и она знала, что если снова начнет перебирать в уме то, что произошло за последние несколько часов, то опять станет себя корить: если бы она не покинула трактир «Ямайка», тетя Пейшенс, возможно, осталась бы в живых.

Однако из дома снова донесся возбужденный гомон. На этот раз послышались крики и топот бегущих ног, и несколько голосов зазвучали одновременно. Ричардс, в волнении забыв о том, что ему поручено, подбежал к открытому окну гостиной и перекинул ногу через подоконник. Раздался треск ломающегося дерева, и с окна запертой комнаты были сорваны ставни; туда, по-видимому, до сих пор никто не входил. Мужчины оторвали доски, кто-то поднес факел, чтобы осветить помещение: Мэри видела, как пламя пляшет в потоке воздуха.

Затем свет исчез, и голоса замерли в отдалении, и она услышала топот на задворках дома. И вот они вошли из-за угла во двор, шесть или семь человек со сквайром во главе; они тащили за собой нечто; это нечто извивалось и корчилось и с хриплыми отчаянными криками пыталось вырваться.

– Они его поймали! Это убийца! – крикнул Ричардс Мэри.

Она обернулась, сбросив капюшон, закрывавший ей лицо, и посмотрела на группу людей, подошедших к двуколке. Пленник уставился на девушку, щурясь от света, который бил ему в глаза; его одежду покрывала паутина, а лицо было небритым и грязным: это был Гарри-разносчик.

– Кто это? – кричали все. – Вы его знаете?

Сквайр вышел из толпы и приказал подвести этого человека поближе, так чтобы девушка могла хорошо его видеть.

– Что вам известно об этом малом? – спросил он Мэри. – Мы нашли его там, в запертой комнате, лежащим на каких-то мешках, и он говорит, что ничего не знает о преступлении.

– Он из шайки моего дяди, – медленно сказала Мэри, – и он пришел прошлой ночью в трактир и поссорился с хозяином. Дядя одержал верх и запер этого человека в той комнате, грозясь убить его. У него были все причины совершить преступление, никто, кроме него, не мог этого сделать. Он вам лжет.

– Но дверь была заперта снаружи; нам пришлось ее вышибать втроем, – возразил сквайр. – Он вообще не выходил из комнаты. Взгляните на его одежду; взгляните на его глаза, он все еще щурится на свету. Убийца – не он.

Разносчик украдкой поглядывал на своих стражей; его маленькие подлые глазки метались во все стороны, и Мэри тут же поняла: сквайр сказал чистую правду, Гарри-разносчик не мог быть убийцей. Он сидел в запертой комнате с тех пор, как трактирщик закрыл его там, то есть больше суток. Разносчик сидел в темноте и ждал, когда его выпустят, а за эти долгие часы кто-то пришел в трактир «Ямайка» и снова ушел, сделав свое дело, под покровом ночи.

– Убийца ничего не знал об этом мерзавце, запертом в дальней комнате, – продолжал сквайр, – и, насколько я понимаю, как свидетель он нам сейчас бесполезен, потому что ничего не слышал и не видел. Но мы все-таки посадим его в тюрьму и повесим, если он того заслуживает, а я бьюсь об заклад, что да. Но сперва он станет свидетелем обвинения и назовет нам имена сообщников. Один из них из мести убил трактирщика, и можете не сомневаться, мы выследим убийцу, если пустим по его следам всех собак в Корнуолле. А этого отведите в конюшню и держите там. Пусть один сторожит, а остальные пойдут со мной обратно в трактир.

Разносчика уволокли прочь, и он, понимая, что обнаружилось какое-то преступление и подозрение может пасть на него, наконец обрел дар речи и начал болтать о своей невиновности, жалобно взывая к милосердию и божась, пока кто-то не стукнул его кулаком и не пригрозил вздернуть прямо здесь и сейчас, над дверью конюшни, если он не замолчит. Это утихомирило разносчика, и он принялся еле слышно богохульствовать, то и дело поглядывая крысиными глазками на Мэри, которая сидела в двуколке, в нескольких ярдах от него.

Девушка ждала, подперев подбородок ладонями, с откинутым назад капюшоном, и не слышала его богохульств и не видела узких бегающих глаз, потому что вспоминала другие, смотревшие на нее утром; она слышала другой голос, который сказал недавно спокойно и холодно о собственном брате: «Он за это умрет».

Ей вспомнилось признание, небрежно брошенное по пути на Лонстонскую ярмарку: «Я никого не убивал – до сего дня», – и слова цыганки на базарной площади: «У тебя на ладони кровь, юноша. Однажды ты убьешь человека». Все мелочи, которые Мэри хотела бы забыть, снова всплыли в ее памяти, свидетельствуя против Джема: его ненависть к брату, его черствость и бессердечие, отсутствие чуткости, дурная кровь Мерлинов.

В ней-то все дело. Против крови не пойдешь. Порода свое возьмет. Джем нагрянул в трактир «Ямайка», как обещал, и его брат умер, как он и поклялся. Реальность предстала перед Мэри во всем своем безобразии и ужасе, и теперь она подумала, что лучше бы ей было остаться, чтобы Джем убил и ее тоже. Он был вор, и, как вор, в ночи он пришел сегодня и опять скрылся. Мэри знала, что обвинение против него может быть выстроено последовательно, шаг за шагом, и сама она будет свидетелем; его окружат таким кольцом, из которого уже не вырваться. Ей нужно только подойти сейчас к сквайру и сказать: «Я знаю, кто это сделал», и они все выслушают ее. Они столпятся вокруг нее, как свора гончих, рвущихся в погоню, и след приведет к нему, за Тростниковый брод и через Труартское болото, на пустошь Двенадцати Апостолов. Возможно, Джем сейчас спит там, позабыв о своем преступлении, ни о чем не тревожась, растянувшись на кровати в одинокой лачуге, где родились он и его братья. С наступлением утра Джем, оседлав лошадь, быть может насвистывая, исчезнет из Корнуолла навсегда – убийца, такой же как и его отец.

В своем воображении Мэри слышала стук копыт по дороге, доносящийся издалека в ночной тиши, отбивающий прощальную дробь; но ее фантазия словно претворилась в реальность, и звук этот оказался вовсе не плодом ее воображения, а топотом настоящего коня.

Мэри повернула голову и прислушалась. Нервы у нее были натянуты до предела; руки, которыми она придерживала плащ, стали холодными и влажными от пота.

Конский топот приближался. Он отбивал спокойный, ровный ритм, не торопливый и не медленный, и ритмичная мелодия, которую всадник исполнял на дороге, эхом отзывалась в ее трепещущем сердце.

Теперь уже не одна она прислушивалась. Люди, которые сторожили разносчика, тихо переговаривались и смотрели на дорогу, и конюх Ричардс, который был с ними, постояв в сомнениях, торопливо пошел в трактир за сквайром. Теперь, когда лошадь поднималась на холм, удары копыт разносились громко, бросая вызов ночи, такой безмолвной и тихой, и, как только всадник въехал на вершину, обогнул стену и оказался на виду, сквайр вышел из трактира в сопровождении своего слуги.

– Стойте! – крикнул он. – Именем короля! Я должен спросить, что вы делаете на дороге этой ночью?

Всадник натянул поводья и свернул во двор. Черная накидка с капюшоном, предназначенная для верховой езды, не позволяла угадать, кто перед ними, но, когда он поклонился и обнажил голову, пышный ореол волос засиял белизной в лунном свете, и голос, ответивший сквайру, был мягким и приятным.

– Вы, должно быть, мистер Бассат из Норт-Хилла, – сказал он и наклонился в седле, держа в руке лист бумаги. – У меня здесь записка от Мэри Йеллан из трактира «Ямайка», девушка просит меня помочь ей в беде. Однако, судя по тому, какая компания здесь собралась, я вижу, что приехал слишком поздно. Вы, конечно, помните меня; мы встречались прежде. Я викарий из Олтернана.