Я не я. Что такое деперсонализация и как с этим жить

Я смотрю на свой разум извне, чувствую себя одновременно пойманным в ловушку и запутавшимся в необычности моего существования. Мои мысли бесконечно вращаются, я постоянно исследую непривычное ощущение самого себя. Почему я существую? Почему я – это я, а не кто-то другой? Во время этих размышлений я покрываюсь холодным потом, как будто пугаюсь собственных мыслей. Бывает, что я не чувствую под собой твердой почвы. Я смотрю на свое тело и не могу понять, почему я нахожусь в нем. Я слышу, как разговариваю с кем-нибудь, и не могу понять, откуда идет голос. Я представляю себе, что смотрю на собственную жизнь как на кинофильм. Но где в таком случае я? Кто смотрит это кино? Что это за кинотеатр? Хуже всего, что это все кажется правдой, а периоды моей жизни, когда этих ощущений нет, – вымыслом.

Это отрывок из электронного письма, но точно так же сформулированные выражения непривычности деперсонализации могли бы выйти из-под пера Амьеля или появиться в десятках других философских и литературных произведений любой эпохи. И эти крики о помощи не остались без внимания.

Осознание проблемы, пришедшее из интернета и кабинетов врачей, достаточно впечатлило несколько медицинских исследовательских институтов, чтобы положить начало программам изучения деперсонализации. Это отделение исследования деперсонализации в Институте психиатрии Королевского колледжа Лондона^[17] и программа исследования деперсонализации и дереализации в Школе медицины Маунт-Синай в Нью-Йорке^[18]. Эти программы направлены на изучение деперсонализации во всех ее глубинных аспектах – описательном, когнитивном и биологическом, и на исследование новых методов лечения, которые могут помочь тем, кому деперсонализация приносит невыносимые страдания.

В следующей главе мы увидим деперсонализацию глазами людей, рассказавших свои истории.

Глава 2
Выразить невыразимое

Никто не знает, что есть люди, прикладывающие колоссальные усилия, чтобы быть нормальными.

АЛЬБЕР КАМЮ. ПОСТОРОННИЙ

Известно, что в целом диссоциативные расстройства провоцируются переживанием травмы или насилия. Их рассматривают как способ, с помощью которого психика человека справляется с невыносимыми обстоятельствами, способ сбежать, чтобы выжить любой ценой. Современная американская психиатрия относит деперсонализацию к категории диссоциативных расстройств, но с гораздо более вариативной травматической составляющей, нежели у других, более серьезных заболеваний. Это состояние могут спровоцировать не только детские травмы, но и стрессовые или пугающие ситуации во взрослом возрасте, и другие психические болезни, и даже употребление наркотиков. В некоторых случаях у деперсонализации вообще нет явного триггера.

Иногда под нормальным психическим состоянием подразумевается нечто немного большее, чем обычный коллективный опыт. Если один человек видит парящего за окном ангела, а остальные – нет, мы решим, что этот человек либо религиозный мистик, либо шизофреник. Если 10 человек видят одного и того же ангела, это может быть массовая галлюцинация. Если ангела видят все, мы спокойно допускаем, что он существует, каковы бы ни были причины его появления. Люди с деперсонализацией всегда были обречены на изоляцию и страх за свой рассудок. Однако сайты и подобные им площадки для обмена опытом позволяют обобщить их мысли и ощущения. Многие люди с синдромом деперсонализации – дереализации моментально приободряются, когда читают или слышат от других о собственных мыслях и чувствах (какими бы фантастичными те ни были).

В этой главе мы более детально обсудим истории реальных пациентов, страдающих синдромом деперсонализации – дереализации. Отрывки из историй болезней, представленные ниже, – опыт деперсонализации в разрезе с небольшими вариациями. В личных воспоминаниях эти ощущения будут более живыми и наглядными, чем в описании из медицинского пособия. Следует помнить, что краткосрочная (острая) деперсонализация довольно часто встречается у людей в условиях внезапного чрезмерного стресса, депривации сна или наркотической интоксикации, а хроническая деперсонализация менее типична (хоть и никоим образом не редка). Это – повод поднимать вопрос о том, а страдает ли вообще пациент тем, что, согласно четвертой редакции «Руководства по диагностике и статистике психических расстройств» (DSM-IV), называется «расстройством деперсонализации». В главе 1 мы вкратце коснулись базовых характеристик этого явления, а здесь обсудим их более подробно.

В целом для постановки диагноза «первичный синдром деперсонализации – дереализации» эпизоды деперсонализации:

● должны повторяться или быть постоянными;

● не должны появляться исключительно в контексте иного психического или медицинского заболевания;

● должны ассоциироваться со значительным стрессом или жизненным кризисом.

Кроме того, синдром деперсонализации – дереализации должен быть связан с «неискаженным восприятием реальности», то есть человек должен понимать, что это необычное субъективное переживание оторванности от реальности – не норма.

В этой главе мы разберем пять историй очень разных людей, страдающих синдромом деперсонализации – дереализации, и подробно ответим на вопросы об этом загадочном заболевании, которое зачастую не распознают.

История Салли

Салли К. 19 лет. Она единственный ребенок в семье, росла в маленьком калифорнийском городке с матерью, страдавшей шизофренией. Мать не работала, а отец, менеджер местного супермаркета, трудился дни напролет и редко общался с дочерью. Несмотря на кое-какие попытки организовать эффективное лечение, миссис К. практически не получала медицинской помощи и никогда не принимала таблетки вовремя. Самые ранние воспоминания Салли – о беспокойной, непредсказуемой, странно ведущей себя матери, которой не удавалось содержать дом в чистоте и порядке: все было запущено, неорганизованно, повсюду валялись кучи писем и одежды. Регулярно готовить мать не могла, и Салли с детства помнит, как приходилось с трудом собирать себе подобие ужина из того, что было в полупустом холодильнике. Миссис К. любила дочь и никогда не применяла насилия, но, несмотря на это, была не способна дать ей постоянную заботу, тепло и участие.

Часто Салли чувствовала, что мать мучают какие-то приступы: той казалось, что соседи сговорились и пытаются заставить ее уехать из района. Поэтому она закрывала окна и двери, выключала в доме свет и просила Салли прятаться под столом или кроватью. Эти приступы могли длиться часами или днями, хотя худшие опасения матери никогда не оправдывались. Девочка пугалась тех опасностей, о которых говорила ее мать, а со временем стала опасаться их еще сильнее, хотя порой мать казалась ей сумасшедшей. Салли вспоминает, как бесчисленное множество раз терпеливо ждала, что казавшийся бесконечным кризис пройдет и семья сможет вернуться к подобию нормы. Временами девочка пыталась достучаться до отца и рассказать ему, что творится дома, но он почти всегда оставался отстраненным и, казалось, неспособным осознать, насколько серьезной может стать ситуация. В конце концов Салли и на него махнула рукой.

Она вспоминает, как обычно приходила домой из школы и готовилась к очередному вечеру, полному одиночества, тревоги и неопределенности. Салли училась в местной государственной школе, но, несмотря на безграничное желание дружить и веселиться с другими детьми, не смогла завести постоянных хороших друзей. Проблема была отчасти в том, что мать непреднамеренно сводила на нет ее попытки социализироваться. Когда другие ученики приглашали Салли в гости, миссис К. часто начинала переживать, что девочке там навредят и будут над ней издеваться, и умоляла или требовала, чтобы та возвращалась домой. Иногда друзья спрашивали разрешения зайти, но Салли слишком стыдилась приглашать их в дом, опасаясь, что они или их родители столкнутся с пунктиками матери. У миссис К. в городе уже была репутация женщины со странностями, и люди обычно старались избегать ее, опасаясь, что она непредсказуемо поведет себя или начнет обвинять их в вымышленных грехах.

В обстановке изоляции и неблагополучия Салли прожила все школьные годы. Оглядываясь назад, она вспоминает несколько случаев краткосрочной деперсонализации. Первый произошел, когда ей было лет восемь: у матери случился первый серьезный параноидный приступ, она закрылась в середине дня в доме, отключила свет и настаивала, чтобы Салли спряталась в подвале. Дочь покорно исполнила требование. Она помнит, как сидела на корточках в углу, чувствуя, что все это какой-то сон. Себя она ощущала не маленьким напуганным ребенком, которым была, а отстраненным наблюдателем, который смотрит на Салли и оценивает происходящее. Все это было неправдоподобно, как будто происходило и не происходило одновременно.

В следующий раз девочка испытала деперсонализацию в возрасте 13 лет, в очередной раз испугавшись приступа матери. Вынужденная что-то с этим делать, она еще долго не спала после того, как миссис К. ушла в спальню общаться с мужем. Он пришел домой в 11 вечера после двух смен на работе. Салли взволнованно рассказывала отцу, как вела себя мать днем, и пыталась убедить, что в местной больнице могли бы оказать ей помощь. Тот, измотанный, равнодушно сказал: «Мама в порядке, иди спать». Салли снова почувствовала себя оторванной от действительности: такое могло быть только сном. Она оставалась в этом состоянии, пока и вправду не заснула, а на следующее утро опять была «нормальной».

В третий раз Салли пережила мимолетную деперсонализацию в 15 лет. Ее школьная подруга Тина однажды напросилась в гости после уроков, чтобы вместе сделать домашнее задание. Салли страшно волновалась, но по пути домой ничего не сказала. Когда девочки вошли, Тина воскликнула: «Ну и свинарник у тебя, Салли!» Фраза больно задела девочку, и она снова внезапно ощутила, что все ее существование – ненастоящее. Салли как будто перестала быть собой, как будто окоченела. Весь вечер, даже после ухода Тины, она вела себя как кукла. Подруга больше не приходила. Несколько месяцев спустя до Салли дошли слухи, что родители Тины потребовали, чтобы дочь держалась подальше от дома миссис К.

Салли выпустилась из школы со средними отметками, с невысокими амбициями и без каких-либо целей или стремлений. Она поступила в колледж, который был в двух часах езды от дома, и жила в общежитии. Первый год оказался для нее особенно непростым. Учиться было сложно, заводить друзей – тяжело, а мать часто названивала, чтобы предупредить о «внезапных опасностях». Для Салли никогда не было проблемой учиться, если вокруг шумят и отвлекают, но теперь все – еле слышная музыка, разговоры в холле, шум кондиционера – заставляло ее чувствовать себя взволнованной, сбитой с толку и неспособной сконцентрироваться. Тем не менее она там и сям находила себе тихие уголки.

Некоторое время спустя она начала ходить на свидания, а к весне обзавелась постоянным бойфрендом по имени Тед. Он не слишком хорошо с ней обращался, и через пару месяцев она обнаружила, что в кампусе у него есть другая. К апрелю Салли постоянно испытывала стресс и опасалась, что не сможет окончить первый курс. Экзамены приближались, промежуточные оценки были посредственными, Тед – равнодушным, а ей в ближайшие недели предстояло напряженно учиться. Она старалась держаться. За неделю до экзамена, поздно ночью, позвонил отец и сказал, что у матери очередной приступ. Возмущенные соседи вызвали полицию, миссис К. принудительно увезли в больницу, а она кричала, что, «если бы Салли была здесь, она б этого не допустила». Девушка начала то выпадать из реальности, то возвращаться, стала ощущать себя заторможенной, отстраненной, бесчувственной, как робот. В течение следующих нескольких недель это ощущение методично и предательски нарастало. Она пошла в торговый центр, чтобы попробовать развеяться, но толпа людей представилась ей нереальной и какой-то жуткой, как будто все эти люди смотрели на нее. Свет люминесцентных ламп в супермаркете казался зловещим, и Салли начала чувствовать, что ее голова погружается в туман и отделяется от тела. По дороге домой эти ощущения с разной интенсивностью появлялись и исчезали, как если душа постепенно расставалась с телом. К концу экзаменов Салли практически все время была в состоянии деперсонализации.

Понимая, что делает, наблюдая себя как будто в кинофильме с выключенным звуком, она упаковала вещи и уехала на лето к родителям. Вошла в родной дом, навестила мать в больнице, поговорила с отцом, чтобы в деталях узнать, что происходит. Но самой ее больше не было. Она ощущала, что жива, но окоченела. Так прошло лето. Осенью Салли вернулась к учебе и решила попросить помощи в психиатрической клинике при колледже. В ней все еще теплились остатки желания решить свою проблему и избежать того, что случилось с матерью.

Страдала ли Салли деперсонализацией?

Да, страдала. В подростковом периоде у нее было три кратковременных эпизода, а на первом курсе колледжа, на протяжении многих месяцев, – хроническая продолжительная деперсонализация. При этом, хотя она испытывала ужасный стресс, непосредственно депрессии или тревожности у нее не было.

Могли ли симптомы Салли быть признаком каких-то иных расстройств, таких как психическая болезнь ее матери?

Действительно, существует наследственная предрасположенность к шизофрении, но нет никаких доказательств, что она проявилась у Салли. Странным ребенком она никогда не была. У нее было мало друзей, но она всегда жаждала их иметь, хотя понятные обстоятельства мешали ей развить долгосрочные отношения. Она чувствовала себя оторванной от действительности, но никогда и никоим образом не верила, что на самом деле стала роботом или что ее жизнь действительно сон; это были просто ощущения. Когда реальность стала чересчур мучительной, нереальность стала чем-то вроде убежища. Салли было абсолютно ясно, что это состояние ненормально, и она решила попросить помощи. Страх, что она станет такой же, как мать, был совершенно естественным: дети часто беспокоятся, что могли каким-то образом унаследовать болезни родителей, но ничем не подтверждено, что Салли действительно начинала сходить с ума.

Каковы были предпосылки деперсонализации у Салли?

Салли росла в неблагоприятных условиях. Несмотря на то что физического или сексуального насилия не было и родители заботились о ней по мере своих сил, Салли переживала серьезное эмоциональное отторжение. Ребенок должен чувствовать себя в безопасности, ощущать заботу, поощрение и поддержку, иметь ориентиры, социализироваться; фактически эти нужды не были удовлетворены. Исследования расстройства деперсонализации – дереализации в последние годы показали, что неподобающее обращение взрослых по отношению к детям в этом уязвимом возрасте тесно связано с развитием рассматриваемого синдрома. В частности, жестокое, травмирующее эмоциональную сферу ребенка обращение является четким предиктором тяжести деперсонализации – дереализации. Исследования также показали, что наследственность, отягощенная эндогенными психическими заболеваниями (типа шизофрении или некоторых форм биполярного расстройства), характерна для пациентов с синдромом деперсонализации – дереализации.

Характерно ли для деперсонализации сначала проявляться короткими эпизодами, а потом устанавливаться надолго?

Кратковременная деперсонализация с последующим периодом стабильности – явление нередкое. Салли впервые испытала мимолетные эпизоды деперсонализации в моменты невыносимого стресса. Потом, в ранней молодости, она пережила еще несколько серьезных стрессовых ситуаций, связанных с образованием, социальными и романтическими потребностями, которых она не могла удовлетворить. Деперсонализация обычно запускается периодом продолжительного серьезного стресса в ранней молодости или даже позже, в зрелом возрасте, как и в случае Салли. Хроническая деперсонализация действительно может быть спровоцирована сильным стрессом, который не имеет такой значительности, как, например, невыносимые условия с угрозой для жизни, возникающие в ситуациях типа посттравматического стрессового расстройства. Обычный, но сильный стресс для человека явно уязвимого может быть достаточным, чтобы спровоцировать расстройство деперсонализации – дереализации.

История Эрика

Эрику было 15, когда у него впервые развился депрессивный эпизод. До того времени он был счастливым, уравновешенным ребенком. Те, кто был с ним знаком, описывали его как вдумчивого, рассудительного, серьезного и не по годам взрослого. К началу старшей школы Эрик страстно любил читать и размышлять над сложностями человеческих отношений, людской долей, жизнью и смертью, вопросами загробной жизни. К подростковому возрасту он чувствовал себя потрясенным раздумьями о бескрайности вселенной, бесконечности времени и незначительности каждого человека. На уроках английского Эрик писал резкие стихи, иногда читал их вслух в классе или на школьных соревнованиях. Как бы то ни было, о патологической обеспокоенности этими вопросами речи не шло: парню нравилось весело проводить время, играть в теннис, у него было несколько близких друзей, а за текущими событиями он следил даже внимательнее, чем ровесники.

Мать Эрика была дружелюбной и вдумчивой женщиной. Она оставила любимую работу преподавательницы английского, решив посвятить себя воспитанию детей – Эрика и его брата Джозефа, который был на два года младше. Оба сына спокойно разговаривали с вовлеченной и внимательной к ним матерью о своих обидах и переживаниях. Отец Эрика был успешным бизнесменом, который много работал, но бывал дома достаточно часто, чтобы быть хорошим папой, и дети были очень к нему привязаны. Временами Эрик ощущал напряженность в отношениях родителей, но в целом у него была любящая и гармоничная семья.

В девятом классе, зимой, без веских причин, практически на ровном месте, началась депрессия. Эрик почувствовал, как его обволакивает «черное облако». Он потерял интерес к школе, теннису, друзьям, а привычные размышления над природой бытия обрели огромную, нездоровую значимость. У Эрика, как у любого человека, и раньше бывали краткие моменты печали, разочарования, сомнения в себе, но мимолетные и всегда привязанные к каким-то событиям. В этот раз было иначе.

«Это было настолько за пределами того, что я когда-либо ощущал, что словами не выразить, – вспоминает Эрик. – Как будто у меня отняли возможность чувствовать обнадеживающее или хорошее. Вещи, которые я любил, которые приносили мне радость, стали бессмысленными, и даже думать о них было слишком энергозатратно».

По мере ухудшения состояния Эрик терял аппетит – за следующие несколько месяцев он сильно похудел. Спать хоть с какой-нибудь регулярностью стало невозможно. Часто он просыпался, вздрогнув, за многие часы до будильника, лежал с широко открытыми глазами, переживая о своей болезни и о своем месте во вселенной, пока наконец не срабатывал сигнал. Тогда хотелось просто выключить будильник и проспать остаток дня.

Эрик продолжал ходить в школу, хотя предпочел бы весь день лежать под одеялом. Интерес к занятиям угасал, домашние работы выполнялись неряшливо, на скорую руку. Оценки, конечно, стали хуже.

Однако Эрика больше беспокоил его разум. Его бесконечно мучил вопрос: кто он, что он такое? Он чувствовал себя неправдоподобно, как будто актер на сцене, двигался сквозь ежедневную рутину и не ощущал, что он активный участник жизни, ответственный за свои мысли и чувства. Сейчас он отчетливо помнит, как сидел на уроке английской литературы, которую вообще-то любил, и смотрел на происходящее как абсолютно отстраненный наблюдатель:

«Мне стало интересно, не это ли значит “быть мертвым”. Впрочем, я был уверен: чем бы ни была смерть, она была бы лучше этого. По иронии судьбы мы читали монолог из “Гамлета” – “Быть или не быть?”. Но теперь он звучал иначе: раньше я слышал его миллион раз, как многие, но только сейчас по-настоящему понял, о чем он говорит».

Как бы то ни было, сравнение себя с расстроенным и измученным Гамлетом на время утешило Эрика. Но к февралю он был в глубокой депрессии, хотел умереть, содрогался от ужаса, когда думал о том, что впереди целая жизнь с работой и отношениями. Он мечтал стать стариком на пороге смерти, которому впереди ничего не светит, кроме блаженной вечной ночи. Но даже тогда, как выяснил Гамлет, чего только не снится человеку.

«Страх жить сковал меня точно так же, как страх умереть, – вспоминает Эрик. – Все, что я мог делать, – пытаться чувствовать себя нормальным, действовать как нормальный и молиться о том, чтобы однажды стать нормальным».

Несмотря на попытки скрыть свое состояние от родителей, им было очевидно, что у сына чудовищные проблемы. Сломленный настойчивостью матери, Эрик наконец во всем ей признался. Рассказал, что чувствует себя не человеком, а чем-то «роботоподобным», что продирается через дни и ждет, когда все закончится.

Родители Эрика закономерно встревожились и отвели его к школьному психотерапевту. Тот вынес заключение, что мальчик в глубокой депрессии, но не мог определить ее причину или очевидный триггер. Мать Эрика рассказала, что хронические проблемы с психикой (вероятно, в том числе и депрессия, которую тогда не диагностировали) были у ее собственной матери: она умерла в психиатрической больнице. Ни родители, ни брат Эрика депрессивными эпизодами не страдали.

Эрик начал ходить к психотерапевту каждую неделю, обсуждал с ним свои ощущения и способы повысить стрессоустойчивость, чтобы справиться с недугом. К середине весны настроение его действительно начало улучшаться, и он избавился от ощущения, что не способен чувствовать себя хорошо.

«Каким-то образом начала испаряться невыносимая безнадежность. Мало-помалу я снова начал находить удовольствие в большом и малом», – вспоминает он.

Способность концентрироваться повышалась, Эрик стал лучше делать домашние задания и к экзаменам подтянул успеваемость. Вернулись энергия и аппетит, Эрик снова начал общаться с друзьями и смотреть в будущее с надеждой на устойчивое улучшение.

Но он все-таки еще не был самим собой до конца. Его собственный голос почему-то слышался у него в голове громче и казался отделенным от тела. Эрик все еще чувствовал, что идет по жизни как робот, словно наблюдая за собой извне собственного тела и гадая, кто же он на самом деле такой. Раньше он это знал. А теперь – необъяснимым образом понимал, что он – индивидуум, но это не было четким ощущением собственного «я».

Он пытался описывать это забавное ощущение психотерапевту через сюжет сериала «Сумеречная зона». «Я пересказал ему эпизод, где маленькая девочка провалилась сквозь стену в другое измерение, и объяснил, что чувствую себя как будто тоже провалился в другое измерение и еще не до конца вернулся обратно. Как будто бо́льшая часть меня уже в реальном мире, а меньшая так и застряла на другой стороне, наблюдая за всем этим».

Психотерапевт успокаивал Эрика, утверждая, что депрессия постепенно слабеет. В июне наступили каникулы, и встречи прекратились.

Тем летом Эрик продолжал чувствовать себя чудовищно отстраненным, хотя депрессии уже не было. Он оставил попытки описать свои ощущения родным: те только убеждали его (с самыми добрыми намерениями), что он на пути к выздоровлению. К началу следующего учебного года Эрик начал воспринимать себя более реальным. Он вспоминает, как однажды, октябрьским утром, шел в школу, дыша свежим воздухом и глядя на первые желтеющие листья. Тогда он ясно ощутил себя собой – Эриком, которого знал, как будто его дух решил снова вселиться в тело. С этого дня он чувствовал себя «нормальным», свободным от психологических проблем, несколько следующих лет. Полностью этот опыт он не забыл, но смог оставить позади то мрачное время, окончил школу и с радостью уехал в престижный студенческий городок.

Эрик с самого начала полюбил колледж. Он отлично учился, был популярен, некоторое время спустя у него появилась девушка. Какое-то время жизнь была хороша. Затем, примерно к середине первого курса, снова проявилась депрессия. Симптомы были те же самые, что и в первый раз, видимой причины снова не было. Депрессию сопровождала деперсонализация: худшие враги Эрика вернулись вместе, как парочка воров, чтобы снова украсть его душу.

Однако на этот раз Эрик видел, что враги идут. Он сразу обратился за помощью в университетскую психиатрическую клинику, и штатный психиатр диагностировал ему клиническую депрессию. Чтобы ускорить выздоровление, Эрику назначили медикаменты – с учетом общей хорошей адаптации, отсутствия основных триггеров и отягощенного семейного анамнеза (свидетельства депрессии у бабушки).

Примерно через месяц приема антидепрессантов Эрик почувствовал себя лучше, а еще месяц спустя – вернулся к обычной жизни без депрессии. Облако отчаяния испарилось, он без особых проблем спал и просыпался, с надеждой смотрел в будущее. Но деперсонализация оставалась такой же сильной, как и прежде. Он продолжал чувствовать, что потерял устойчивую связь с самим собой: он и был, и не был Эриком. Голова его была пуста, там как будто гулял ветер. Молясь, чтобы поскорей настал день, когда деперсонализация исчезнет так же, как депрессия, он продолжал роботоподобное существование, погрязнув в рутине студенческой жизни. Он вставал, ходил на занятия и тренировки, встречался с друзьями, пытался выказывать любовь и заботу девушке. Когда он описывал свое состояние ей, родным и психиатру, те решали, что он, вероятно, все еще в легкой депрессии. Однако Эрик знал, что депрессия была одним, а это – совсем другое, хотя и не мог растолковать, в чем различие.

Интенсивность деперсонализации не ослабевала. Юноша тщетно пытался описать, что чувствует себя больше «ходячим мертвецом», чем живым человеком. В конце концов, осознавая, какую боль причиняет другим этими своими рассказами и какую боль испытывает сам из-за непонимания, Эрик прекратил попытки достучаться до кого-либо. Все еще принимая антидепрессанты, он весь следующий год продолжал чувствовать себя в состоянии деперсонализации. Дома, на летних каникулах, родители порекомендовали сыну встретиться еще с одним психиатром. Этот врач решил, что депрессию лечат неправильно, и увеличил дозу антидепрессантов, но безрезультатно: Эрик продолжал испытывать всё те же симптомы деперсонализации. К августу он потерял надежду и раздумывал, останется ли таким на всю жизнь.

Как-то ночью Эрик искал в интернете описание чего-то похожего на свои ощущения нереальности, и взгляд зацепился за термин «деперсонализация». Несмотря на то что в последнее время юноша пребывал в состоянии тупого безразличия ко всему, к его глазам подступили слезы: он впервые встретил таких же, как он сам, и понял, что другие ничего не знают о состоянии людей с деперсонализацией. Он прочитал все, что нашел, о деперсонализации и наконец-то осознал, что не сходит с ума, что не один такой.

Осенью Эрик вернулся в колледж. Симптомы не изменились, но прибавилось оптимизма: теперь парень знал, что именно причиняет ему страдания. Он поделился своей находкой с родителями и девушкой. Они тоже почувствовали облегчение – наконец-то стало понятно, о чем Эрик говорил им так долго! – и тоже начали искать информацию об этом состоянии.

Чем страдал Эрик – деперсонализацией или депрессией?

По сути, согласно DSM-IV, Эрик страдал обоими расстройствами. У него было два четких эпизода того, что называется «большое депрессивное расстройство» (т. е. тяжелая клиническая депрессия). Но и деперсонализация у него тоже была. Он не ощущал деперсонализацию только в периоды депрессии, скорее наоборот: это состояние длилось несколько месяцев в первый раз и больше года – во второй, но оба раза уже после того, как депрессия явно прошла. Некоторые люди могут испытывать симптомы диссоциации, находясь в депрессии, но, как только проходит депрессия, исчезают и они. В этих случаях дополнительный диагноз «диссоциативное расстройство» не ставят: согласно DSM-IV, о нем идет речь, только если симптомы присутствовали вне зависимости от другого расстройства (например, депрессии)^[19].

Что было триггером у заболевания Эрика?

В случае Эрика триггеров обнаружено не было. Некоторые люди могут находиться в клинической депрессии вообще без какого-либо серьезного триггера или стресса. Такое чаще случается, когда депрессия присутствует в семейном анамнезе, как у тяжело болевшей бабушки Эрика.

Какой триггер был у деперсонализации? Она подпитывалась депрессией. Несмотря на большую склонность к самоанализу, Эрик настолько отчаялся и настолько не мог понять себя, что почувствовал: он больше не знает сам себя. Он ощущал себя кардинально чуждым тому Эрику, которого всегда знал, незнакомцем, запертым в своем прежнем теле и в разуме, который теперь познавал необъяснимые мысли, чувства и физические проявления за пределами его понимания. Позже в разговоре с врачом он предположил, что эпизоды глубокой депрессии и были травмирующими обстоятельствами, запустившими деперсонализацию.

Существуют ли случаи, сходные с этим?

Определенно, да. В психиатрической литературе на протяжении многих лет появлялись сообщения о людях, у которых депрессивный эпизод через некоторое время вызывал проявления деперсонализации. С недавнего времени исследования больших групп пациентов с деперсонализацией показали: примерно в 20 % случаев триггером деперсонализации становится тяжелый приступ психического заболевания. Предположительно, когда человек узнает о диагнозе, это серьезно травмирует чувство самости^[20].

Есть ли другие объяснения тому, как связаны депрессия и деперсонализация?

Возможно, связь объясняется тем, что депрессия и деперсонализация имеют некоторые общие биологические пути или одновременно атакуют схожие уязвимые точки. Как бы то ни было, это не очень правдоподобное объяснение: подавляющее большинство людей с депрессией не страдает деперсонализацией. Кроме того, деперсонализацию диагностируют в сочетании не только с депрессией, но и с другими тревожными расстройствами и расстройствами настроения. У многих людей депрессия и тревожность усугубляют деперсонализацию, но эти два расстройства могут и существовать абсолютно независимо друг от друга.

Почему антидепрессанты помогли в лечении депрессии, а не деперсонализации?

К сожалению, сегодня появляется все больше и больше доказательств, что традиционные антидепрессанты не лечат деперсонализацию. Некоторые люди лечатся разными антидепрессантами и даже проходят электросудорожную терапию, что помогает бороться с депрессией, но на деперсонализацию существенного влияния не оказывает. Недавние исследования флуоксетина (торговое название «Прозак») показали, что при лечении этого расстройства он ничем не отличается от плацебо^[21]. Некоторым пациентам на фоне приема флуоксетина становилось немного легче (вероятно, уменьшались тревога и депрессия), и они говорили, что деперсонализация беспокоит их меньше. Вместе с тем тяжесть симптомов не уменьшалась – ни по субъективным оценкам самих пациентов, ни по результатам объективных измерений. Тем не менее нельзя сказать, что деперсонализация не лечится медикаментозно. Далее мы рассмотрим различные возможности лечения этого расстройства.